Текст книги "Девяностые: сказка"

Автор книги: Владимир Коркош

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Лепесток четвертый

Сентябрь, 1990 год

Десять лет назад мы учились в одной школе, думает Рома. Я даже представить себе не мог, что у меня будет машина. Я даже представить себе не мог, что буду заниматься бизнесом вместе с Поручиком и Сидором. Что вообще буду заниматься бизнесом.

Красный "ниссан" останавливается у дверей ресторана. Вьются белые ленты, вместо пупса – матрешка с Арбата: Горбачев с родимым пятном на полголовы. Сидор, в сшитом на заказ костюме, выходит из машины.

– Горько! – орет Поручик и бросает горсть гривенников под ноги жениху. Распахнув заднюю дверь, Сидор берет на руки невесту в белой фате.

Машка смеется, в воздухе мелькают длинные ноги, кажется, я вижу подвязку чулка. Поручик говорит, девушку в чулках трахать особенно сладко. Интересно, носит ли чулки его Наталья? Думаю, я никогда об этом не узнаю.

Сегодня на Наталье пышное платье, с широким подолом, с бантами по краям. Будь оно белым, можно было бы принять ее за невесту. Она ревниво смотрит на Машку и шепчет Поручику:

– Обрати внимание, голубчик, на ее платье. Я спрошу у нее телефон портнихи.

– Сидор Машку за платьем в Париж возил, – говорит Альперович, и Поручик шутливо грозит ему пальцем: еще какие идеи есть?

Десять лет назад мы учились в школе. Десять лет назад казалось: богатство – это магнитофон "Грюндиг", пластинка "Бони М", джинсы "ливайс". Я даже представить себе не мог: купить свадебное платье в Париже. Даже представить не мог такие деньги. Думаю, потому, что таких денег просто не было.

Мы торгуем компьютерами, возим из Японии машины. Так получаются деньги, которых не может быть. Деньги, на которые можно купить все.

Леня Онтипенко говорит с Поручиком, рассказывает:

– У меня тут двое знакомых провернули одно дельце, срубили немеряно баксов и купили себе "мерседес". На все. А на оформление – ну там, растаможка, ГАИ, все такое – денег не осталось. Так "мерседес" у них и гниет теперь.

– Идеальная история, – смеется Поручик.

– А телефончик этих ребят дашь? – говорит Альперович, – Я бы перекупил.

Денег должно быть много. Их должно хватить на все: на "мерседес", на растаможку, на ГАИ, на гараж и на сигнализацию. То же самое с женщинами: нетрудно купить одну ночь – но потом должно хватить на платье из Парижа, чулки, белье, золото, бриллианты, ресторан и свадебный оркестр.

Впрочем, Лера никогда не носит чулок. Я даже не знаю, почему.

Мы входим в зал: для свадьбы Сидор снял весь ресторан. Столы вдоль стен, сервелат, красная рыба, тарталетки с сыром, бутерброды с икрой. Цветы, оркестр, приглашенный тамада.

Столы – как прилавки на рынке. Все, что можно купить за деньги. Осетрина, водка, шампанское, цветы. Бывшая Мисс Екатеринбург.

Я слышу, как Альперович говорит Жене:

– Знаешь, я иногда думаю, что все это – морок. Все эти деньги, машины, ресторан за десять тысяч рублей. Что я проснусь в один прекрасный день – и на дворе тот же серый совок, что и раньше.

– Думаешь, консерваторы победят? – спрашивает Женя. – Думаешь, Горбачев не выстоит?

– Какой на хрен Горбачев, – говорит Альперович. – Я думаю, все кончится само. Знаешь, как молодость проходит.

– Но деньги-то – останутся, – отвечает Женя.

Деньги останутся, думаю я. Денег должно быть много. Чтобы красную икру можно было есть каждый день. Потому что иначе появится какой-нибудь Альперович и скажет Я бы перекупил. Скажет про машину, про квартиру, про женщину. И ты опять остаешься один.

– Деньги, – говорит Альперович, – это только воплощение азарта. Я два года назад встретил Сидора около "Лермонтовской". Он шел и помахивал таким полиэтиленовым пакетом "Мальборо". А в пакете были свалены пачки денег, тогда еще рублей. Я посмотрел и понял: только это – настоящее.

– Передай мне бутерброд с икрой, – говорит Женя. – Я люблю икру.

Десять лет назад мы учились в школе. Мой брат уже сидел, а я продвигался по комсомольской линии. Я даже представить себе не мог, что икру можно есть каждый день. Мне трудно было представить, что каждый день можно есть досыта.

Десять лет назад мы учились в одной школе, думает Женя. Лерка была красавицей, а я – дурнушкой. Трудно было представить, что она так растолстеет, махнет на себя рукой. Зато теперь можно приезжать к ней раз в месяц с бутылкой портвейна, с тортом, с чем-нибудь вкусненьким, купленным в магазине после часовой очереди. Приехать – и рассказывать о своих мужчинах, о поездках в Серебряный бор и в Сочи, о страстных ночах, дорогих подарках.

Невозможно представить, что Лерка уезжает. В Лондон, на три года. Что она там забыла? В Лондон надо было ехать мне, я бы вышла там замуж за англичанина, они с ума от русских девушек сходят, жила бы в фамильном замке, Лерку бы звала в гости.

Ресторанный тамада начинает стихотворную речь:

Мы собрались сегодня здесь, друзья,

чтобы поздравить Володю и Машу,

Чтобы восславить пару вашу,

Позвольте, подниму свой тост и я!

Сразу видно, стандартный стишок, написанный для Павлика и Даши или Пети и Наташи – имена молодоженов выбиваются из размера.

– Сказал бы лучше "Вовочку и Машу", – говорит Леня Онтипенко, накладывая себе ветчины.

– За Вовочку Сидор еще в школе норовил в табло, – возражает Рома. – Помню, мы как-то были с ним на школе комсомольского актива, так он…

Но в этот момент Поручик вырывает у тамады микрофон и кричит:

– Выпьем за то, чтобы столы ломились от изобилия, а кровати – от любви! ГОРЬКО!

Я пью водку. Ледяные пятьдесят грамм превращаются в уютное тепло, в довольную улыбку, в желание танцевать. Десять лет назад мы учились в школе: я тогда совсем не пила. Не пила и не трахалась. Что я понимала в жизниТеперь я знаю: секса должно быть много. Так, чтобы, ловя на себе взгляды мужчин, чувствовать себя желанной. Как говорится – каждой клеточкой тела.

Сидор целуется со своей Машкой. Машка – бывшая Мисс Екатеринбург, но по-моему, грудь у меня больше, а лицо – выразительней. Я смотрю на них и думаю: я ведь тоже трахалась с Володькой, когда он только вернулся из армии… Я ведь тоже могла бы выходить сейчас в парижском платье из роскошной иномарки. А я пятый год сижу редактором в издательстве, езжу в отпуск на Черное море, а по выходным в Серебряный бор.

Десять лет назад мы учились в школе. Я даже представить себе не могла, что Сидор повезет свою жену в Париж. Что он женится на королеве красоты. Пусть даже – из Екатеринбурга.

– Хочу снять офис, – говорит Рома. – На Красной Пресне, в Хаммеровском Центре, с видом на Меркурия. Чтобы фирмачи на переговорах сразу в ступор впадали.

– А я вот не рвусь заниматься бизнесом, – отвечает Леня. – Для пробы как-то взялся помочь Альперовичу, повез компьютер в эмгэушную общагу, в какой-то кооператив. Деньги получить и Альперовичу отдать. И вот приезжаю, захожу, а там сидят два во-о-от таких амбала. И говорят: "Привез? Ставь сюда". Я компьютер аккуратненько ставлю и спокойно так выхожу… я ведь подрядился отвезти и деньги взять, да? А умирать меня Альперович не просил.

Все-таки Леня – совсем безмазовый. Трусливый и асексуальный. Интересно, он когда-нибудь спал с женщиной? Смешно, если он до сих пор девственник. Вот бы их поженить с Леркой, хорошая была бы пара. И дети вышли бы крупные. Как поросята.

Стыдно так думать. Все-таки десять лет назад мы учились в одной школе. Лерка была красавицей, я – дурнушкой, но мы были подруги, как-никак.

– Да ты просто обосрался! – говорит ему Рома. – Небось, эти кооператоры – обычные ребята. Вот удивились, когда ты денег не взял.

– Удивились они, – говорит Альперович, – когда к ним Гамид с друзьями приехал. Вот тогда они по правде удивились.

Мальчики начинают о компьютерах: "Икс-Ти", "Эй-Ти", 286, 386, косые флопы, прямые флопы. Хороший винчестер – это мегабайт сорок, не меньше.

– Все это – вчерашний день, – говорит Роман. – Сегодня надо переключаться на ртуть.

– Опять же – Меркурий, – улыбается Лера.

И тут Рома поворачивается и быстро целует ее в губы. Маленький, коренастый Рома, кабинет в Хаммеровском Центре, дорогущий костюм, белая "хонда". Он целует Лерку, и я сразу понимаю: они спят вместе. У них роман. На такие вещи у меня нюх. Лерка, разжиревшая корова, подцепила Ромку! А мне ни слова не сказала!

Десять лет назад мы учились в одной школе, думает Рома. Брат мотал срок за подпольный цех, его сдали конкуренты. Я ходил в старой, перешитой одежде, занашивал школьную форму до дыр. Я им всем завидовал: у Онтипенко были фирменные джинсы, у Нордмана – магнитофон "Грюндиг", даже у Сидора – костюм, ходить на вечеринки. Теперь мы работаем вместе, и у нас так много денег, что глупо сравнивать – у кого больше. Потому денег и должно быть много. За них можно купить все, даже спокойствие и дружбу.

Тамада говорит в микрофон:

– У одного мудреца была дочь. К ней пришли свататься двое: богатый и бедный. Мудрец сказал богатому: "Я не отдам за тебя свою дочь", – и выдал её за бедняка. Его спросили, почему он так поступил, и он ответил: "Богач глуп, я уверен, что он обеднеет. Бедняк же умен, я предвижу, что он достигнет счастья и благополучия". Если бы с нами был сегодня тот мудрец, он поднял бы чашу вина за то, что при выборе жениха ценятся мозги, а не кошелек.

– Мозги, – говорит Альперович, – это как раз то, за что мы всегда ценили Сидора.

– Именно поэтому ни один из нас не вышел за него замуж, – отвечает Онтипенко.

Десять лет назад я был тот самый бедняк. Я пошел по комсомольской линии, я поднялся на первых кооперативах, я торговал компьютерами и возил автомобили из Японии. Я всегда знал: денег должно быть много. Мир состоит из того, что можно купить за деньги.

Свадебные столы – как прилавки на рынке. У невесты – платье с большим декольте, широкий пояс, разрез до бедра. Не слишком целомудренно, но Машка показывает товар лицом: длинные ноги, большая грудь. Бывшая Мисс Екатеринбург. Сидор глядит влюбленно: гордится. Лучший товар, который он мог взять за свои деньги.

Мир состоит из того, что можно купить. Два года назад Поручик утащил меня на Тверскую: мы ехали вдоль шеренги длинноногих блядей, и я подумал: а ведь у меня хватит денег, чтобы купить их всех. По крайней мере – на эту ночь.

В долгосрочной перспективе главное – сделать правильный выбор. Зачем тебе все бляди Москвы, даже с оптовой скидкой?

Играет музыка, "Белые розы", "Ласковый май". Альперович говорит:

– Интересно, сегодня будут играть "семь-сорок"? На всех свадьбах, где я был, всегда играли. Даже если я был единственный еврей.

– Потанцуем? – говорит Онтипенко Жене, убирая в карман очки. Женя качает головой.

Десять лет назад мы учились в школе. Однажды я пришел на школьную дискотеку – первый и последний раз. Ни одна девочка не пригласила меня на белый танец. А когда я набрался храбрости и пригласил Леру Цветкову – она отказалась.

Я ходил в перешитых вещах старшего брата. Школьная форма была мне мала, денег на новую не было. Брат сидел в тюрьме, я шел по комсомольской линии. Я был влюблен в Леру Цветкову и по ночам онанировал, думая о ней.

Я подаю Лере руку, мы идем танцевать. Мы встречаемся уже полгода. Два раза в неделю я вожу ее в ресторан, а потом трахаю, глядя, как колышется жир, как скапливается пот в складках кожи. Не знаю, любит ли она меня, – да это и неважно. Лерка – хорошая любовница, старательная. Десять лет назад мы учились в школе, и она отказалась танцевать со мной. Денег должно быть много – чтобы старые мечты сбылись хоть когда-нибудь.

Песня кончилась. Тамада снова кричит, перекрывая ропот:

– Чтобы дожить до серебряной свадьбы, надо иметь золотой характер жены и железную выдержку мужа. Выпьем же за чудесный сплав, за расцвет нашей отечественной металлургии!

Отечественная металлургия – это наше будущее. В долгосрочной перспективе главное – сделать правильный выбор.

– Горько! – кричит Онтипенко.

Сидор лапает Машку. Платье с большим декольте, разрез до бедра. Лучший товар, который он мог взять за свои деньги. Поручик тискает Наталью – студенческий брак, явно поторопился, не лучший выбор. Я кладу руку туда, где десять лет назад у Леры была талия. Мы подходим к Жене: она теребит в руках розу из свадебного букета, пальцы обрывают лепестки.

Десять лет назад мы учились в одной школе, думает Женя. Я была дурнушка, Лерка – красавица. Трудно было представить, что она пойдет с Ромой танцевать, не говорю уже – в постель. Все потому, что Ромка изменился. Помню, руки вечно торчали из коротких рукавов школьной формы. Трудно было представить его в дорогом костюме, на белой "хонде"…

Я выпиваю еще рюмку. Слезы подступают к глазам. На чужой свадьбе всегда грустно. Я хотела бы снять кого-нибудь сегодня – и пусть он трахает меня всю ночь. Секса не бывает много. Мир – это место, где ищешь того, кто тебя трахнет. Главное – сделать правильный выбор. Но сегодня не из кого выбирать: не с Ленечкой же Онтипенко, в самом деле, идти в постель? Нынешние кооператоры, будущие миллионеры – Сидор, Поручик, Ромка – они выбирали сами, выбрали других. Глядя на Леру, нельзя даже сказать – тех, кто красивее или моложе.

Я опускаю глаза и вижу, что давно уже верчу в руке розу из свадебного букета. Пальцы сами обрывают лепестки, словно гадая "любит – не любит". Про кого я спрашиваю? Любит ли меня Тот, от Кого зависит счастье и несчастье моей жизни?

– Опять лепесток обрываешь? – спрашивает Лера. – Что загадываешь?

Я даже не заметила, как они подошли.

– Что значит – "загадываешь"? – спрашивает Рома.

– Это у Жени такая игра, – говорит Лера, – в цветик-семицветик.

– Какой еще цветик? – спрашивает Альперович. – Цветные металлы?

– Цветные металлы и нефть, – говорит Рома, – это правильный выбор в долгосрочной перспективе.

Они с Альперовичем отходят, а я спрашиваю Леру: И давно?

– Уже полгода, – отвечает она.

Я наполняю водкой две рюмки, пью до дна, Лерка чуть-чуть отпивает. Десять лет назад мы учились в одной школе. Она учила меня пить. Я тогда совсем не пила. Не пила и не трахалась.

– Ты его любишь? – спрашиваю.

– Наверное. – Лерка пожимает плечами. – Как-то не задумывалась.

– А зачем уезжаешь?

Лерка залпом допивает водку, потом говорит:

– Поэтому, наверное, и уезжаю. Ты же понимаешь, чем Рома занимается?

– Не совсем, – честно говорю я.

– Я тоже, – говорит Лера, – но это не важно. Просто если останусь, я выйду за него замуж. А потом его убьют. Или он начнет убивать. А я не хочу так.

Кабинет в Хаммеровском Центре, дорогущий костюм, белая "хонда".

– Но ведь это такой случай… – говорю я.

– Я бы не хотела им воспользоваться, – отвечает Лера. – Я предпочитаю позицию наблюдателя, а не действующего лица.

Десять лет назад мы учились в одной школе, думает Рома. Лерка была красавица, Женя – дурнушка. Невозможно было представить, что они поменяются местами. Вот они стоят рядом: толстая, разжиревшая Лерка, высокая, стройная, с красивой грудью Женя. Одета плохо, конечно, но это потому, что денег нет. Где она работает? Редактором?

Музыканты играют "Розовые розы Светке Соколовой" – нынче розы в моде. Я приглашаю Женю, мы идем танцевать. Десять лет назад на школьной дискотеке ни одна девочка со мной не танцевала. Я был одет плохо, конечно, потому что денег не было. Денег должно быть много – тогда можно не обращать внимание на то, как другие одеты. Всегда можно одеть их как надо.

– Что это за цветик-семицветик? – спрашиваю я.

Женя рассказывает – про аллергию, таблетки, высокую температуру, про то, как Лерка научила оторвать лепесток и загадать желание. Оказывается, все давно знают эту историю. Мои одноклассники мало общались со мной, пока у меня не было денег. Наверное, много таких историй прошло мимо меня.

– И сколько лепестков у тебя осталось? – спрашиваю я.

– Четыре, – отвечает Женя.

Деньги, думаю я, тот же цветик-семицветик. Только лепестков сколько хочешь.

– Ты изменился, – говорит Женя. – В школе ты был такой серьезный.

– Я и теперь серьезный, – отвечаю я.

– Ну, ты сейчас не серьезный, а деловой, – улыбается Женя. – Тебе даже идет.

– Можно сказать, я нашел себя, – отвечаю я.

– Про тебя можно в "Огонек" писать. "Перестройка помогла молодому кооператору найти себя".

– Ну, в "Огонек", пожалуй, не надо…

– Рэкета боишься? – смеется Женя.

– Да нету никакого рэкета. – улыбаюсь я. – У меня есть люди, я им плачу деньги. Если что случится – они разбираются. Вот и все.

Десять лет назад мы учились в школе. Мой брат сидел в тюрьме. Уже семь лет как он вышел. Было бы странно, если бы мне некому было заплатить деньги. Чтобы разбирались, если что случится.

Песня кончается, и тамада снова кричит в микрофон:

– Я предлагаю тост за всё черное! Давайте выпьем за то, чтобы у невесты муж был в черном костюме, с черным дипломатом, чтобы ездила она на черной "волге", отдыхала у Черного моря. Чтобы ела черную икру и пила черный кофе.

– Это что! – перекрывая шум зала, орет Поручик. – Я лучше вам расскажу анекдот про черное!

– Какой это анекдот про черное? – спрашивает Женя.

– Ой, Женечка, ты маленькая еще, – отвечает Поручик. – Тебе рано.

И тут же рассказывает анекдот про девушку, которая не носит нижнего белья. Один из самых похабных анекдотов, которые я знаю. Десять лет назад мы учились в школе, я краснел от таких анекдотов и онанировал по ночам, думая про Леру Цветкову. Теперь я трахаю ее дважды в неделю. Это обходится совсем недорого.

– …а она отвечает: "Мухи!" – заканчивает Поручик.

– Фу! – говорит Женя.

Я уверен, если бы они сейчас были в магазине и выбирали нижнее белье, Женя не говорила бы "фу!", а только вежливо улыбалась – как улыбается сейчас Наталья.

– Голубчик, – говорит она мужу, – ты оскорбляешь вкус собравшихся. Будь любезен, постарайся больше так не поступать.

Наталья хочет говоритьизысканно. Это выдает в ней провинциалку, женщину на содержании у мужа. Если бы она чувствовала себя уверенно, не говорила бы голубчик и будь любезен человеку, который уже лыка не вяжет.

– Идеальная свадьба, – говорит Поручик, – полный пиздец. Все пьяны и счастливы. Давайте устроим групповик и трахнем жениха с невестой.

– Боря, – говорит Сидор, – ты бы сократился, а то вылетишь отсюда. Я уже тебе говорил, что я люблю Машу и хочу прожить с ней всю жизнь.

– Горько! – кричит Поручик.

Десять лет назад мы учились в одной школе. Теперь мы торгуем компьютерами, гоняем машины из Японии, примериваемся к серьезным делам. У нас столько денег, что мы можем купить все: даже мечту о женщине, с которой хочется прожить всю жизнь.

Все кричат "горько!" и целуются с кем попало. Даже свадьба – это место, где люди ищут того, кто трахнет их сегодня ночью. Истерзанная роза одиноко лежит на столе. Я отрываю лепесток, повторяю про себя магические слова:

 
Лети, лети, лепесток,
Через запад на восток,
Через север, через юг,
Возвращайся, сделав круг.
Лишь коснешься ты земли,
Быть по-моему вели.
 

– Вели, чтобы я максимум через полгода вышла замуж, чтобы муж любил меня, у меня были деньги, и я никогда не знала ни в чем недостатка.

Я не называю имени: я и так твердо знаю, кого имею в виду.

Скажи мне, Костя, спрашиваю я, а тебе не противно всем этим заниматься? Ты же когда-то хотел быть физиком, двигать науку, помнишь?

Мы сидим в грузинском ресторане с видом на Новодевичий монастырь. Бутылка красного вина, лобио, сациви, хинкали, шашлычок. Костя – в дорогом костюме, коротко стриженный. У локтя – большой сотовый телефон и панель автомагнитолы – чтобы не стащили из машины.

Почему – противно? спрашивает он. Работа как работа. Нет особой разницы – что физика, что бизнес. Механизмы одни и те же: причины, следствия, метод проб и ошибок, решения, скорость реакции. Какая разница?

Помнишь, в детстве ты объяснял: в жизни должен быть смысл? говорю я. А в чем смысл твоей жизни? Заработать больше денег?

Да нет, говорит Костя, честно говоря, деньги меня уже не слишком интересуют. И вообще – нельзя добиться успеха в бизнесе, если думать в терминах денег. Надо думать в терминах финансовых потоков.

Много лет назад Костя окончил школу и поступил на физфак. Я тогда нарисовал картинку: седобородый Костя стоит на кафедре, тычет указкой в доску, увешанную плакатами с графиками и формулами, полная аудитория, все смотрят ему в рот. Я хотел сказать: вот какое будущее тебя ждет, дорогой брат. Только сейчас понимаю: я нарисовал картинку о том, как видел нас двоих. Он всегда стоял на кафедре, я – сидел в зале. Он – говорил, я – слушал.

Вот и сейчас Костя говорит о финансовых потоках, о том, что главное – методология, главное – грамотно построить структуру, и я чувствую себя маленьким мальчиком, которому старший брат может впарить любую чушь.

Когда мне было пять лет, он доводил меня до слез, убеждая, что Сахара сделана из сахара. Нет, говорил я, из песка. Да, соглашался Костя, из песка. Из сахарного. А почему, как ты думаешь, она называется Сахара?

Бизнес – это умение построить свое дело. А почему, как ты думаешь, он называется бизнес?

Знаешь, Костя, говорю я, все равно я не понимаю. Ну, предположим, ты работаешь. Предположим, ты очень умный. Ну, сколько у тебя денег? Миллион? Больше?

Костя наливает себе вина, повторяет: он старается не думать в терминах денег, он не знает, сколько у него денег. То есть, знает, конечно, сколько у него в кошельке, или на счету в банке, или в офшоре, он даже может сложить эти цифры, но все равно, важен оборот, важно сколько стоит товар на складах, сколько реально стоят те площади, которые он арендует по дешевке…

Ладно, не морочь мне голову, говорю я. Короче, у тебя много денег. Скажи мне, чем ты их заработал? Чем ты лучше, ну, хорошо, не меня, а наших родителей – чем ты лучше, раз у тебя денег в разы – в десятки раз! – больше, чем у них?

Костя смотрит удивленно, словно этот вопрос никогда не приходил ему в голову.

Я рисковал, говорит он, я рискую все потерять, если ошибусь. Иногда рискую жизнью.

Я думаю про Женю, про шестерых ее одноклассников. В бизнесе часто убивают? спрашиваю я. Могут убить друга ради денег?

Ты что, газет не читаешь? удивляется Костя. В бизнесе все время убивают. И сейчас – больше чем когда-либо. Сейчас – критический момент. Понимаешь, время первоначального накопления прошло. Все, что можно было задешево приватизировать, – приватизировали. И те, кому не досталось, – они занервничали. Им кажется, это не честно. И надо быстро все перераспределить.

Но это же всегда так, говорю я. У одних больше, у других меньше. Всегда кто-то хочет перераспределить.

Да нет, говорит Костя, через десять лет все устаканится. Понимаешь, если у человека ничего не было два года назад, а сейчас он стоит миллиард, то, конечно, это цепляет. А если у него этот миллиард уже десять лет – все привыкают, никто не дергается.

Я думаю о Лере. Она вернулась из Лондона и увидела: все ее друзья стали богатыми людьми. Но ведь не обязательно убивать, говорю я.

Необязательно, отвечает Костя, разумеется. Но сам подумай: мы все учились в советской школе. Нам объясняли про мир чистогана, где все покупается и все продается. Нам внушали: богач – преступник, честным путем денег не заработать. И когда Горбачев сказал: давайте, ребята, богатейте – выяснилось, что мы не знаем других методов. Мы же бизнесу учились по "Крестному отцу" и "Однажды в Америке"! Даже те, кто не бандиты. Особенно те, кто не бандиты, – потому что бандитам и учиться не надо было.

Хинкали напоминают пельмени. В детстве мы любили пельмени. Мы покупали их в универмаге, а когда приносили домой, выяснялось, что они подтаяли где-то по пути со склада в магазин, слиплись в один ком и снова замерзли. Разлепить их было уже невозможно. Потом я научился в магазине брать пачку и трясти: если гремело – значит, нормально. Если нет – надо искать другие. Но иногда все пельмени были слипшиеся – приходилось покупать и так. Дома мы выкидывали их на сковородку огромным комом и жарили какую-то странную запеканку: тесто с мясом вперемежку. С горчицей было очень вкусно.

А вторая причина, говорит Костя, это пирамиды. Общая стоимость обещаний намного превышает реальное количество денег. Я не говорю о схемах типа МММ – их специально делали, чтобы кинуть. Но это ведь цепная реакция. Смотри, банк дает кредит – нормальный кредит, не тот, который дают, чтобы его украли и попилили – а выясняется, что человек не может отдать. Например, потому, что он взял деньги под свое ООО, а потом решил прокрутить их через МММ – и все потерял. И когда это происходит все время и везде, банк несет такие убытки, что банкир убегает с остатками денег, или его убивают, или банк закрывается. Вот поэтому я не могу сказать, сколько у меня денег. Я думаю – столько-то, а завтра мой банк разорится, а партнер убежит с деньгами. И выяснится, что все мои расчеты неверны, и я не могу отдать проценты по кредитам.

И что тогда? спрашиваю я.

Ну, я стараюсь не набирать таких кредитов, чтоб я уж совсем не мог их погасить, отвечает Костя. Квартиру продам, машину, с Запада деньги перетащу. Придумаю что-нибудь. Но я сейчас говорю о том, что в каждом, кто сегодня занимается бизнесом, сидит чудовищный страх: вдруг что-то пойдет не так – и кранты. Потому что мы знаем: в среднем по стране люди думают, что у них больше денег, чем на самом деле. И каждый только и надеется, что это не касается лично его. Но все нервничают. Оттого и убивают.

Я вспоминаю как Алена рассказывала: Виталик говорил – его кинули на деньги, он закрывает контору. Я рассказываю Косте о Жене, ее одноклассниках, спрашиваю – не знает ли он Григорьева, Сидорова или Нордмана. Нет, не знает, и Альперовича тоже не знает.

Понимаешь, говорит он, друзья не могут долго заниматься одним бизнесом. Я и мои партнеры все время начеку – и это нормально. А если бы мой друг не доверял мне – я бы обиделся. Обида – плохой советчик.

Хорошо, что мы не занимаемся вместе бизнесом, говорю я, и мне самому смешно. Невозможно представить, чтобы я занялся бизнесом.

Ты – другое дело, говорит Костя, если захочешь – я всегда за. Помогу тебе раскрутиться, подскажу, чем заняться. Вот у меня есть один магазинчик, там все схвачено есть крыша, есть менты, ясно, откуда товары будут поступать, ну, тебе не надо пока деталей. Мне директор нужен. Штук сорок в первый год можно сделать, во второй – штук сто. А потом, если хочешь, можешь отдыхать на эти деньги хоть до самой старости.

Нет, спасибо, хочу сказать я, и вдруг понимаю, что внутри меня кто-то говорит "а давай попробуем". Это пугает меня – пугает больше, чем мысль, что придется работать с ментами и бандитами.

Нет, спасибо, говорю я. Если во второй год я сделаю сто штук, то не смогу потом просто так уйти и отдыхать.

Костя смеется. Вот видишь, говорит он, вот тебе и ответ на вопрос, за что я получаю свои деньги. Я сказал "я рискую", но дело не в этом. Я беру на себя ответственность, а ответственность – это самый дорогостоящий товар. Если бы ты сказал "а давай попробуем", ты бы согласился играть по некоторым правилам – правилам, которых даже не знаешь. Вот это и значит: взять на себя ответственность – подписаться на неизвестные условия и играть до конца. Ответственных людей совсем немного – и, по-моему, справедливо, что деньги достаются им. То есть нам. Ответственные люди готовы отвечать за свои слова – а почему, как ты думаешь, это называется ответственность?

Да-да. Я это уже где-то слышал. Сахара сделана из сахара – а почему, как ты думаешь, она называется Сахара?

На вкус Зубовская смесь была не такой противной, как Антон ожидал. Впрочем, со вкусом у наркотиков все обстоит сложно: можно ли говорить о вкусе, когда организм реагирует так сильно? Бывает ли "вещество без вкуса, цвета и запаха, вызывающее сильные вкусовые и осязательные галлюцинации"? Даже от марки кислоты во рту остается привкус – может, привкус сведенных мышц, – а однажды Антон слушал долгий спор о том, чем пахнет кокаин.

Какой был вкус Зубовской смеси, Антон не знал, но затошнило сразу же. Антон успел вспомнить, как однажды Никите привезли стеблей каких-то эквадорских лиан: для получения айауаски полагалось варить кору. Так они и сделали, но выпить пойло не удалось: все сразу начинали блевать. Правда, в процессе приготовления все сами собой пришли в состояние ultimate high – вероятно, от общего возбуждения. Потом вроде бы выяснилось, что надо было использовать не кору, а побеги и листья – и все с нетерпением ждали новой посылки.

Затем тошнота отхлынула. Возможно, Антону удалось сконцентрироваться на Женином кольце, а может, психоделик сам по себе привел Антона в новую, галлюцинаторную, фазу. Он снова был в вагоне и глядел в окно, где тянулась бесконечная стена, но сейчас вместо граффити на ней расплывались бесформенные и текучие пятна, вроде тех, что появляются на воде, если капнуть бензином. "Цветик-семицветик", – повторил про себя Антон, не то пытаясь придать пятнам форму, не то стараясь не забыть, зачем он здесь. Будто в ответ на эти слова, вагон исчез, и Антон понял, что стоит на четвереньках в своей комнате. "Интересно, вырвало меня или нет?" – подумал он. Опустив голову, Антон увидел все те же радужные – семицветные – разводы. Он провел по паркету руками, но руки погрузились в узоры, будто в жидкость, или, точнее, будто в желе. Антон резко вскочил. Ему показалось, он поднял себя силой мысли – ведь тело по-прежнему не повиновалось. Впрочем, может быть, Антон на самом деле оставался неподвижным, а вскочил только внутри галлюцинации. Возможно, на самом деле он вообще не стоял на четвереньках. Так или иначе, он сделал несколько шагов – и странное пятно в углу привлекло его внимание.

Пишущая машинка. В фантомном мире она была столь восхитительно материальна, что Антон принялся гладить металлический корпус и истертые овалы букв. "Кажется, галлюцинации кончились", – подумал он и порадовался, что отличает реальность от иллюзии. Но тут же рассмеялся: это, конечно же, была не настоящая печатная машинка, а воспоминание о машинке, на которой подрабатывала мама, когда он учился в школе. Или не подрабатывала, а перепечатывала запрещенные книги – Антону скучно было их читать даже в перестроечных журналах. Сейчас он провел рукой по черной ленте и посмотрел на пальцы: радужная пыльца, словно крыльев бабочки коснулся. Он блаженно замер, потом – легонько тюкнул по клавише.

Казалось, машинка ждала прикосновения и отозвалась трелью коротких ударов. Так повторилось несколько раз. Удары по разным клавишам вызывали стрекочущие очереди разного тона и длительности, словно машинка была экзотическим музыкальным инструментом. Антон некоторое время забавлялся, пытаясь угадать, по какой клавише лучше ударить.

Внезапно захотелось пить. Повернувшись, Антон подошел к крану и включил воду. Попытался набрать в ладони падающие пузырьки, но в конце концов поймал струю ртом. Немного подумав, решил: следует напоить машинку. Вода сливалась в небольшой бассейн, и рядом с ним Антон нашел большую плоскую чашу, уже заполненную радужной переливающейся жидкостью. Когда он вылил воду в распахнутый машинкин рот, она тут же заблестела, словно только этого ей и не хватало, чтобы окончательно обосноваться в этом мире. Что я еще могу для нее сделать? подумал Антон, и тут же пришел ответ: машинка просила бумаги. Он был уверен, что, как в любом благостном галлюцинозе, все нужное само появляется из ниоткуда. Действительно, вскоре нашлась пачка странной бумаги, постоянно меняющей цвет. Антон удивился, откуда в его прошлом такая бумага, но тут же забыл об этом – слишком трудно оказалось засунуть лист в машинку. Когда это, наконец, удалось, Антон снова ударил по клавишам. Нагнувшись к листу, собрался прочесть напечатанное – и внезапно увидел двух странных существ, сидящих на каретке.