Текст книги "Дальние миры"
Автор книги: Владимир Симин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)
– Горазда ты бока давить, девица! – Золик-человек сидел рядом и внимательно рассматривал меня. – Лицо у тебя писанное будто.
– Ты чего здесь делаешь?
– Скуку разгоняю. Княжич до обеда глаз не раскроет, ввечеру медовухи выел бочонок. Злой был что пес.
– Эмм, мне бы себя в порядок привести, умыться там, делишки всякие, ну ты понимаешь... При тебе как-то стыдно.
– Видывал я тебя, красавица, и неумытую и нечёсанную, – восточный принц легко вскочил на ноги и отошел к окну, – птицей всякого насмотрелся.
Я огляделась и обнаружила медный таз и глиняный кувшин.
– И всё же не пойму, как так получилось, что ты стал человеком, а? Волче же тебя птенцом нашел и сам выкормил. Не от людской же еды у тебя руки выросли? – спросила я, умываясь ледяной водой.
Но Ворон Воронович хранил молчание, уперев ладони в верхние углы оконной рамы. Сейчас, с приподнятыми лопатками и напряженной спиной, он очень напоминал птицу перед полётом. Что мучило этого красивого парня?
– Ладно, не хочешь говорить, так тому и быть.
Золик обернулся, и блеск в его чёрных очах был похож на еле сдерживаемую злость. Или отчаяние?
В самой большой комнате терема бы накрыт стол, который по количеству яств мог бы переплюнуть какой-нибудь средней руки банкет. Во главе, как и полагается мужу, сидел Иван. По обе стороны зятья – Сокол и Орёл.
– А вроде как женщинам за общий стол нельзя, нет? – тронула я Золика за руку.
– У Марьи свои порядки, – ободряюще улыбнулся ворон, и чуть подтолкнул меня вперёд, – с того конца садись.
Явилась и Моревна в своём удивительном сарафане и расшитом затейливой вышивкой головном уборе. Никто не ел, все ждали сигнала от хозяина, а Иван, явно наслаждающийся властью, медлил, при этом бросая частые взгляды в мою сторону.
Они сидели друг напротив друга – муж и жена, и мне казалось, что между ними зреет противостояние, природа которого стала понятной после беседы с ведуньей-богатыркой. Марья, хоть и хорохорилась, любила мужа и, наверное, как многие женщины, мечтала стать полной дурой, чтобы не видеть примет низменных желаний, черного нутра, нечестности в поведении такого близкого к сердцу человека. Должно быть, осознание неверного выбора мучило её, но требования тела пока звучали громче шепота предчувствий.
Милостиво взяв ложку и зачерпнув из большой глиняной миски, Иван разрешил приступать к еде, и стол ожил, к хлебу и пирогам потянулись руки, зажурчали напитки.
– Вижу, дом гостями прибывает, Марьюшка? – княжич немного перебирал с пафосом, но его мужская красота притягивала взгляд и немного отвлекала от тона произносимых фраз.
– Сложил батюшка терем во мою потеху, вот и тешу себя, милый друг.
– Хороша потеха, – муж сдержал уязвлённое самолюбие, но всё равно постарался уколоть – красну девку в дом к молодцам привесть.
Я уже было открыла рот для язвительного ответа, но опередила Моревна.
– Молодцам? – наигранно удивилась она. – Мужей добрых, о здравии жён пекущихся, вижу, а из неженатых парней у нас только конюхи да подпасок.
Иван сверкнул глазами и принялся жевать, его зятья посматривали на меня, однако кроме пустого любопытства их взгляды ничего не выражали, ну и хорошо. Только Золик выделялся из этой неприятной компании. Ел молча, в разговоры не встревал, но его улыбка – одними уголками губ – лишила дара речи молоденькую служанку. Погоди, красавчик, разгадаю я и твою тайну.
– Это вот рогоз, а это кровянка, – Марья, одетая в свой ведовской костюм, вела меня вдоль стены, на который были развешены пучки трав.
Она сорвала сухой бутончик и, растерев его между пальцев, понюхала.
– Ягодный дух, сладкий, на-ка то.
Я вдохнула сухой аромат и зажмурилась. Лето, солнце, зелёная поляна...
– Тоскун-трава, – ведунья поднесла к моему носу несколько сухих былинок.
Запах и вправду был какой-то уж больно густой и грустный.
– А волчьи ягоды у тебя есть? – спросила я без всякой задней мысли, но Марья сменила тему.
Она подошла к знакомому мне котлу, который появился в ее лаборатории вместо кровати, и кинула горсть травы в закипающую воду.
– Гляди...
Я наклонилась и увидела Волче. Он стоял голой мощной спиной ко мне на заснеженном берегу какой-то речки и, зачерпнув бадьёй в проруби, опрокинул на себя ледяной поток. Закрутил головой, отфыркиваясь и отирая ладонью лицо.
Можно было не сомневаться, что Марья забавляется, наблюдая за моей реакцией, но сдержать судорожный вздох было трудно: не каждый день видишь столь совершенное мужское тело во всей красе.
– Мавок забавит, дурень. Утянут в омут и сгинет добытчик. А вот еще, гляди, – богатырка повела рукой сквозь поднимающийся пар, и я увидела Славку, разморившегося в бане. Да что же это...
Стало жарко, будто сидела рядом, и я оттянула ворот рубахи, чтобы вздохнуть глубже.
– А вот на-ко то! – пролетела рука над котлом, и в темной глади показался Золик.
Нет, я не сразу узнала в этом тонкокостном совершенстве, подкидывающем вверх тяжёлую булаву, своего ворона. Раздевшийся до пояса восточный красавец был чуть субтильнее Мстислава и менее могуч, чем Волче, но лепили его со знанием дела – всего было в меру. Гибкий и сильный, смуглый мужчина тренировал мышцы, отрешенно глядя в пустоту перед собой, и если бы в моем сердце нашлось местечко, я бы втащила туда Золика.
Вдруг изображение с поверхности черной воды исчезло, и Марья задумчиво потерла подбородок.
– Налюбовалась?
– Ну... да...
– Вот она – беда твоя. Всех желаешь.
Будто пощёчину отвесила. Отец часто называл меня влюбчивой вороной, несколько раз я всерьез собиралась замуж, а потом внезапно остывала, руша все планы.
– Мечешься, – Моревна внимательно смотрела в мои глаза, пытаясь что-то нащупать. – Пристанище найди, стёжку свою.
– А ты? Не мечешься? Ивана-то ради постели возле себя держишь?
Марья вскинула голову, и полупрозрачный экран застелил всё пространство: я видела прижигаемое полуденным солнцем поле, на котором лежали сотни мертвых воинов, кружили в дрожащем от жары воздухе стервятники, рыскали голодные шакалы и лисицы, слакивающие лужицы человеческой крови.
Хрупкая спина женщины, сидящей возле мертвеца, вздрагивала от рыданий. Тонкая кольчуга поблескивала на солнце, непокрытая голова пушилась взлохмаченными влажными волосам, текла вниз и укладывалась на землю кольцом тугая пшеничная коса.
Я хотела заглянуть в лицо, но не знала, как повернуть видение.
Откуда-то, словно из-за глухой стены, раздался голос богатырки:
– Ступай!
И я пошла.
Было очень жарко, стрекотали в невытоптанной ещё кое-где траве одуревшие кузнечики, девушка, оплакивающая потерю, была на расстоянии вытянутой руки, но прежде я задержала взгляд на убитом.
Высокий темноволосый витязь смотрел в небо карими застывшими глазами. Вскинулись в последнем удивлении густые прямые брови, на усах и короткой бородке запеклась кровь. Красивый был мужчина. Совсем молодой.
– Милая, – обратилась к незнакомке, и она повернулась на звук, но смотрела сквозь меня.
Сколько было Марье? Семнадцать-восемнадцать? Если сейчас она вошла в пору женского расцвета, то тогда была пленительна юношеской красотой нераспустившегося бутона. Синие заплаканные глаза и лучики слипшихся от слёз ресниц делали богатырку похожей на фарфоровую куклу.
Кряжистый, еле передвигающий ноги мужчина средних лет подошел к девушке и положил на плечо руку.
– Буде, Марьюшка. Пора тризну собирать.
– И я с ним в огонь сойду, батюшка! Не жить мне без него!
Князь нахмурил брови, его лицо превратилось в равнодушную маску. Он ухватил дочь за косу и рывком поднял на ноги, развернув к себе.
– Не гоже княжне сопли по мужику размазывать. Не сватана ещё!
Экран погас, и больше не нужно было спрашивать и выяснять.
– Так, говоришь, как травка-то эта называется, – протянула я руку к лежащему на столе сухому венику.
Глава 19. Новое начало
Голова пухла от всего, что Марья пыталась в неё засунуть. К концу недели я научилась различать по запаху с десяток растений, варить зелье от грудных хворей, от гнили животовой. Марья терпеливо разъясняла и показывала, и даже возила меня к дубу, который в тот день так ничего и не показал.
Неожиданный сюрприз преподнёс Золик, что срезал с этого заветного дерева толстую ветку и выточил из неё фигурку ворона. Искусная работа восхищала точностью линий и абсолютной реалистичностью. Я горячо поблагодарила молодого человека, сочно чмокнув в щеку и тут же поняла, что не по мне сохнет черноволосый принц. Не по мне...
Терем у Моревны был большой, но не настолько, чтобы можно было не встретить Ивана со товарищи. Несколько раз наглый княжич нарочно зажимал меня в углах, и я ловила идущие от него похотливые мысли. Но муж Марьи был достаточно умён, чтобы не распускать руки, а я достаточно осторожна, чтобы сторониться охальника.
Что за противный звук... Пронизывающий голову насквозь... Пи... пи... пи...
– Дайте кто-нибудь попить!
Не слышат. Да и я сама себя не слышу. Что за чёрт?
– Вот недогада! – Марья засмеялась и легонько хлопнула меня по лбу. – Оборачивайся шибче, а то весь пар выстудим!
Выбежав из бани, я помчалась в терем за созданным самостоятельно отваром крапивы и златоголовки. Моревна обещала, что после него волосы будут шёлковыми. Уже возвращаясь, замерла, не смея нарушать тайну Золика.
Привалившись плечом к створу малых воротец, отгораживающих двор бани от посторонних, он смотрел внутрь с такой тоской и жаждой, что у меня перехватило дыхание. Незаметно пройдя несколько шагов в сторону, увидела предмет вожделения Ворона Вороновича: нагая Марья с распущенными волосами, укрывающими ее золотым покрывалом, отряхивала от воды веники.
Было от чего затосковать. Ведунья в любом виде была совершенством.
Нужно было пройти внутрь, не задевая гордости друга. Я отвернулась, будто что-то ищу на земле, и громко воскликнула:
– Ой, разбилась что ли?
Краем глаза заметила, как Золик отпрянул от ворот и направился ко мне.
– Подсобить?
– Неа, – замотала я головой, – обошлось!
Поникшая голова Ворона дернулась.
– Не сказывай никому.
– Не скажу.
Уходящий к дому мужчина был похож на побитую собаку. Вот и очередная тайна раскрыта.
– Ну, как дела? – мужской голос совсем близко.
– Стабильно, показатели без изменений.
– Отличненько!
Пи... пи... пи...
– Дядька Лешак, а как ты в дерево превращаешься? Ну, то есть, как ты делаешь это? Рукам приказ даешь или оно само случается?
– Ох, девка, и пошто ты меня изводишь? – старик хлопнул вожжами по лошадиной спине. – Сызмальства повелось, не ведаю как. Она, глянь, как размолодило!
Он прав, весна наступала неотвратимо, наперебой кричали синицы, сам воздух наполнялся сочностью и вкусом. Снег печально оседал, обнажая запорошенные было елочки. Мы ехали от Мстислава, от тяжелого и долгого разговора, и сейчас так хорошо было дышать полной грудью, освобождая голову от невесёлых мыслей.
Деревянный ворон помог. Теперь я умела усилием воли вызывать видения, настроившись на какой-то факт или имя, или лицо. Экран загорался и гас по моему приказу, достаточно было сжать в руке дубовую фигурку. Вот только у дуба все мои умения рассыпались в прах. Там образы и голоса обрушивались сбивающей с ног волной.
Вчера вечером я рассказала Славке о той нашей жизни, что осталась за Т-образным перекрестком. Об аварии, о бегстве виновника, которого до сих пор ищут, о коме Женьки, об усилиях ее родных и Егора, чтобы вытащить девушку с того света. О проданных, восстановленных своими руками раритетных авто, о кредите, взятом отцом под залог квартиры. О смерти матери Мстислава, фактически убитой преступлением сына.
Больно было смотреть, как поникли плечи, как разом крупное сильное тело потеряло опору и обвисло. Славка убегал от меня по рыхлому расползающемуся снегу серым волком. И я не окликала его, не имела права.
– Каждому горю свой срок, – отголоском моих мыслей прозвучали слова Лешака. – Не бери вину. Не твоя.
– Может, и рассказывать не надо было? Не знал бы и жил спокойно.
– А в наших краях не живут – отмываются, девонька!
Я не успела переспросить – прямо перед санями, оторвавшись от ствола березы, рухнул на колени разбойничьего вида мужик. Под распахнутым тулупом зияла кровавая мешанина из ткани рубахи, кожи и внутренностей.
– Ну, – обернулся ко мне старик, – делать что будешь?
– Не переживай, Жень, это спортивный хирург, он футболистов на ноги ставит. – молодой человек крутил в руках жухлый апельсин. – Я когда договорюсь, сразу позвоню. Хорошо?
– Хорошо.
Врач уже объяснил, что это мой двоюродный брат, но вспомнить его я так и не сумела. Помнила отца, коллег с работы, даже соседку, что пришла как-то раз. Всех, кто связан был с Кленовым станом мозг вычеркнул из памяти.
Папа, поговоривший с несколькими специалистами, успокаивал. Мол, это временно, воспоминания вернутся, все наладится, но я слабо верила. Научилась улыбаться через силу и кивать. Не хотелось обижать людей, которые были рядом всё это время.
– Какой у вас родственник симпатичный! – медсестра Инга ставила очередную капельницу. – На вас совсем не похож. Ой, – засмеялась она, – я не в том смысле!
– Да ладно, видела я себя в зеркале, не стесняйтесь.
– Ну вот, – девушка покрутила колесико системы, – прокапаемся напоследок, и поедете вы домой. Я уже кресло с первого этажа утащила. Старшая узнает, отругает, но наши все сломаны. Все никак заменить не могут.
– Спасибо вам, – улыбнулась я медсестре, – там на тумбочке шоколад, брат принёс, заберите. Я не хочу.
– Вы не бойтесь! – Инга присела на корточки рядом с кроватью, оказавшись лицом к лицу со мной. – Такое случается. Редко, конечно, но бывает. Чудо, что вы вообще выжили, понимаете? На вас всё отделение смотреть ходило, даже студентов приводили. Вас же как тетрис собирали – по кусочкам. Осталось-то всего-ничего: колено прооперировать и тонус мышц восстановить. А память... Знаете, – девушка присела на край кровати. – У нас в институте анатомию читал старый такой дедушка. Так вот он говорил, что голова человеческая – тёмный лес. И со времен античности медицина сумела сделать в нем всего несколько шагов.
От разбойника смердило, но я настойчиво открывала рану. Порывшись в сумке, нашла горшок с мазью, кусочек чистого полотна. Лешак легко поднял и усадил мужика на сани, придерживая спину, пока я забинтовывала грязное тело прямо поверх рубахи.
– До тебя довезем?
– Должно довезём, – в глазах старика пряталась хитринка. – Останних болезных куды девать станешь?
Задумалась. Я ведь действительно превратила избушку лешего в лазарет. Сейчас на лавках и полу лежали двое мальчишек, прокатившихся с соседской крыши в сугроб и севших на торчащую кольями вверх изгородь, женщина с высокой температурой и страшной ангиной и совсем юная девушка, пропоровшая ножом бедро – строгала лучину на коленях.
Лешак не противился, кряхтел, варил кашу, пек хлеб, разделывал добычу, регулярно поставляемую Волче, кормил больных. Казалось, он воспрял духом и, несмотря на ворчание, получал удовольствие от помощи другим.
Весна... Волки, то и дело выскакивающие на дорогу, ловили мой запах и, постояв для приличия пару секунд, весело приподнимали хвосты и убегали в чащу. Только Меченный регулярно проверял, всё ли в порядке, следуя за нами почти по пятам.
Марья дразнила меня, показывая Волче в котле, провоцировала, но я усвоила урок и ни на что, кроме обучения, сил не тратила.
– Ну вот, – отец стоял посреди моей комнаты, уперев руки в бока, – так гораздо лучше!
Он передвинул всю мебель таким образом, чтобы впихнуть в комнату конструкцию из двух брусьев, собранную из списанного оборудования школьного спортзала. Тело моё, так долго находившееся без движения, превратилось в тряпку. Даже сидеть было тяжело. Странной казалась неспособность, например, сразу выдавить зубную пасту из тюбика или почесать нос.
– Ничего, Василёк, ты у меня еще танцевать будешь! – улыбнулся папа и взял со стола вибрирующий сотовый. – Егор. Что говорить-то?
– Сплю и буду спать до вечера.
– Духмяная…, – протянула Марья, прикрывая веки и наслаждаясь ароматом притирки, – славное снадобье будет.
Похвала была приятной, ведь Моревна наставник требовательный.
– Лешак жалится, будто ты всю избу заняла. Ему с людьми не с руки тереться.
– Ничего, скоро всех по домам отправлю. Мальчик только никак не поправится.
– Меньшенький?
– Да, – я устало опустилась на лавку, – мать не даёт заговоры творить.
– Открещивает от тебя. – Марья села рядом, от неё шёл странный неприятный запах. – Мы для них нечисть окаянная. Ништо, не горюй! Проведаю болезного твоего, подсоблю.
– Хорошо бы.
Из-за угла появился Колючкин и деловито проклацал коготками к миске с куриными потрошками.
– Весну чует, шуршит по углам, воли ищет. Ступай-ка с ним сон-травы насобирай, только цвет набрала. Да рукавички прихвати, не то ожжёшься!
Довольный Колючкин высовывал из-за пазухи свой любопытный нос, а я брела от проталины к проталине, выискивая фиолетовые с жёлтыми серединками мохнатенькие колокольчики подснежников-прострелов. Одуревшие от оттепели птицы наполняли лес звонким гомоном, мимо, заставив замереть от страха, неуклюже вздёрнув пятую точку, прошествовала рысь.
– Ну что, ёжик – ни головы, ни ножек, иди побегай! – еж ринулся вперёд с невероятной скоростью, и я не успела подняться с корточек, как он скрылся из виду.
Мне нравилось дышать оттаивающим воздухом весеннего леса. Корзина была почти полна, и можно было бы уже возвращаться, но не хотелось снова спускаться в Марьино подземелье. Да и в тереме покоя не было: Иван выжидал, бросая взгляды исподлобья, Ворон вздыхал, Моревна не сдавалась ни тому, ни другому.
Впавший в глубокую депрессию Мстислав лютовал на своей земле, присылая время от времени весточки, но не решаясь приблизиться к Марьиной вотчине, и мне было жаль незадачливого купчину, так и не сумевшего понять, как стать лучше себя прежнего.
Бредя вот так – без конкретной цели и направления, я вышла к проснувшемуся ручейку, искрящемуся на перекатах прозрачной водой. Хрустальная чистота пробивала себе дорогу в крупнозернистом снегу, и столько в этом было жизни и оптимизма, что я невольно улыбнулась. Рядом раздался громкий вздох.
* * *
– Доча, нельзя так с человеком. Не игрушка он, не прощелыга. Хороший крепкий парень. Работяга.
– А что ему говорить, пап? Я даже имени его не помнила, пока не подсказали.
Отец пожал плечами и принялся сворачивать провод от дрели.
– Жалко его.
– Жалко. Но он симпатичный мужик, найдёт себе кого-нибудь поздоровее и побогаче. Я тебя уверяю: пара месяцев, и на его шее повиснет какая-нибудь роковая блондинка.
– Ох, Жека! Зря наговариваешь, зря.
– Пап, давай больше не будем на эту тему. Лучше включи телевизор.
* * *
– Что, тебя никто из волчиц не выбрал? – я рассматривала профиль Меченого. – Не переживай, шрамы мужчин украшают, и волков тоже.
С интересом наблюдавший за журчавшей водой крупный волк поднял на меня свои жёлтые глаза.
– Да ладно уж, беги! Ничего со мной не случится. Ну правда! Беги!
Меченый нерешительно переступил передними лапами.
– Я тебя позову, если что. Честное слово!
Волк сорвался с места и помчался в чащу.
– А ежели медведь?
Сзади неслышно подошёл Волче, держащий на весу огромного тетерева с богатым белым подхвостьем и ярко-красными бровями.
– Люди страшнее.
– А и правда! – охотник повесил подбитую птицу на сосновый сук, нагнулся к ручью, зачерпнул горсть и сделал пару торопливых – пока вода не стекла сквозь пальцы – глотков.
– Зубы ломит, – словно сам себе заметил он и, резко заступая передо мною, спросил: – Не люб я тебе более, горюха? Глаз не кажешь, чванишься.
В синих очах отражалось небо с редкими пушинками облаков.
– Себя я ищу, добытчик. Может, и не такая я вовсе, как тебе вижусь. Пустая, никчёмная. Хожу по земле, а сгину – и следа не останется.
– Стало быть, вернуться хочешь. Как Мстислав, Малуша да Золик...
– Погоди! – я дернулась к повернувшемуся спиной охотнику, что уже взваливал на плечо большую птицу. – Как это Малуша? Золик? И откуда ты знаешь, кто и куда вернуться хочет? А? Волче?
Мне пришлось почти бежать за быстро шагающим мужчиной, который, я была в этом уверена, наслаждался произведённым эффектом.
* * *
– А это вот Таня. Молодая совсем.
– Причёска какая смешная!
– Много ты понимаешь! Смешная! Последний писк моды тогда был. – улыбался отец, переворачивая страницу толстого фотоальбома. – Это у вас волосы розовые, ногти чёрные, губы от силикона лопаются. Тогда попроще было всё. А это Михай на соревнованиях в Нижнем Новгороде. Смотри, какой довольный.
– А шейка-то тонюсенькая. Цыплёнок натуральный.
– Цыплёнок-не цыпленок, а серебро вон на груди. Они ведь тогда в аварию на обратном пути попали.
– Правда?
– Да, Татьяна чуть ума не лишилась. Ночью ехали, вот водитель и уснул, выскочил на встречку, чудом машин не было, просто скатился с обочины вниз. Только тренер погиб – придавило.
– Грузин.
– Что, грузин?
Сердце выпрыгивало из груди.
– Тренер был грузин, да? Звали его еще звонко так…
Отец замер, боясь перебить.
– Сейчас… Гурам! Гурам его звали! Гурам Давидович! Я помню! Помню, папка! Мишка о нём рассказывал много. Говорил, что хороший был человек, и тренер отличный! Это оно, да, пап? Я вспоминаю?
– Да, Василёк. Давай дальше! Смотри, это тётя Вера. Мы ездили к ней в гости в Михайловку. Ты еще всех кроликов у нее переобнимала, думали, что передушишь. А это вот её муж, у него был старинный красный мотоцикл с коляской. Тебя катал. Помнишь?
– Мотоцикл не помню.
– Ничего, давай дальше.
* * *
– Да постой же!
Волче остановился внезапно, и я с размаху налетела на широкую спину, да так и застыла, не имея сил оторваться, отойти назад. Вокруг нас бушевала весна, и кровь внутри бурлила от чувств, но никто не решался на первое движение.
От удара корзинка накренилась, и часть подснежников высыпалась на землю. Наклонилась, чтобы подобрать и тут же попала в кольцо сильных рук. Мы вдавливали коленями в рыхлый снег мохнатые колокольчики с жёлтыми серединками, но было уже всё равно.
Не хватало воздуха для слов, и от нахлынувших чувств шумело в голове. Волче сбросил свою серую шубу и кинул ее мне под спину, не переставая целовать. Я никогда не принадлежала мужчине в весеннем лесу, и это было похоже на волшебство. Уже не понимая, что передо мной – небесные глаза или само небо, я видела беспокойных синиц, притихших от удивления, тоненькие веточки берёз, казавшиеся редким кружевом, золотые искры, вырвавшиеся фейерверком из солнечного луча. Тело воспарило над землёй, и только гулкие удары сердца напоминали, что я еще жива.
Где-то совсем рядом завыл волк, разделяя восторг хозяина от такой сладкой победы. Меченый вернулся на свой пост, и я засмеялась, смущенно уткнувшись любимому в плечо.
