Текст книги "Сталинград (СИ)"

Автор книги: Владимир Шатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Глава 12

Начавшиеся в середине сентября бои непосредственно за Сталинград военные сразу назвали позиционной, или «крепостной» войной. Время для проведения крупных операций миновало, из просторов степей война перешла на изрезанные оврагами приволжские высоты с перелесками и балками.

 Сталинград – крупный промышленный город, расположенный на неровной, изрытой ручьями, пересечённой местности, застроенной зданиями из железа, бетона и камня. В таких условиях километр, как военная мера длины, был заменён метром, карта генерального штаба – планом города.

 За каждый дом, цех, водонапорную башню, железнодорожную насыпь, стену, подвал и, наконец, за каждую кучу развалин велась ожесточённая борьба, которая не имела себе равных даже в период первой мировой войны с её гигантским расходом боеприпасов.

 Расстояние между войсками противников было предельно малым. Несмотря на массированные действия авиации и артиллерии, выйти из района ближнего боя было невозможно. Иногда случались забавные и трагические недоразумения.

 Однажды ночью Григорий Шелехов и несколько измученных красноармейцев подобрались к разрушенному школьному зданию.

 – Переночуем здесь!

 – А чьё энто здание? – засомневался Григорий.

 – Какая на хрен разница?!

 В пустых классах, оказалось теплей, чем на улице, на полу валялась солома и спали какие-то солдаты. Они улеглись рядом и тотчас уснули. Потом кто-то проснулся и нервно крикнул:

 – Мы спим рядом с немцами!

 – Russisch!

 Все вскочили, в темноте началась беспорядочная стрельба, потасовка, шум, крики, стоны и брань. Били кто кого, не разобрав ничего в сумятице. Григорий получил удар штыком в ляжку, сам ударил кого-то ножом. Потом все разбежались в разные стороны, лязгая от злобы зубами.

 – Пошли спать в другой класс! – предложил Григорий и первым спустился на этаж ниже. – Немцам тоже спать надо…

 – Такой сон собаки перебили!

 – Зато согрелись…

 Сняв штаны, Григорий определил по форме шрама, что штык был немецкий, плоский. В санчасть не пошёл, рана заросла сама недели через две.

 … Русские превосходили немцев в отношении использования местности и маскировки и были опытнее в баррикадных боях за отдельные дома. Позиционная война нагрянула совершенно неожиданно для немецких стратегов, потери в людях и технике были несоизмеримы с успехами, которые исчислялись квадратными метрами захваченной местности.

 Бои за Мамаев курган продолжались, но не менее ожесточённое сражение развернулось за огромное зернохранилище, ниже по течению реки. Быстрое продвижение танкового корпуса генерала Гота отрезало эту естественную крепость русских от основных частей РККА. Защищали хранилище солдаты 35-й гвардейской дивизии, силы которых были уже на исходе. Ночью 17 сентября к ним смог пробиться взвод морской пехоты под командованием лейтенанта Андрея Хозанова. Взвод располагал двумя станковыми пулемётами и двумя противотанковыми ружьями.

 – Теперь нас голыми руками не возьмёшь!

 Когда немецкий офицер в сопровождении переводчика вышел на открытое пространство и, размахивая белым благом, потребовал немедленно сдаться, красноармейцы, не раздумывая пристрелили его и подорвали один танк.

 – Хрен тебе, а не морковку!

 Германская артиллерия стала крушить бетонное сооружение, готовя плацдарм для наступления 94-й пехотной дивизии. 18 сентября защитники зернохранилища отбили десять атак. Зная, что помощи ждать неоткуда, русские строго экономили боеприпасы, пайки и воду. Условия, в которых они продолжали сражаться, были просто ужасны. Солдаты задыхались от пыли и дыма, зерно в хранилище выгорело, а вскоре кончилась и вода. Нечем было даже охладить раскалившиеся от стрельбы стволы пулемётов.

 – Отливай славяне! – посоветовал Хозанов и первым охладил ствол «Максима» своей мочой.

 К вечеру 20 сентября у русских кончились все боеприпасы, оба пулемёта были уничтожены. Немцы же, напротив, получили танковое подкрепление. Из-за пыли и дыма внутри элеватора ничего не было видно, защитники могли только перекрикиваться.

 – Васька ты где?

 – В Караганде!

 – Что будем делать дальше?

 – Пробиваемся к Волге!

 Ворвавшиеся в хранилище через проломанные танками проходы гитлеровцы стреляли на голос. Ночью пять чудом выживших красноармейцев выбрались из окружения и скрылись в неизвестном направлении.

  – Бетонный элеватор я выбираю в качестве эмблемы Сталинграда. – Паулюс одобрил эскиз нарукавной нашивки, специально разработанной для 6-й армии.

 – Отличный выбор мой генерал!

 Упорная оборона русскими центра города стоила немцам немало потерь. Гарнизон Красной Армии, состоявший из солдат разных дивизий, стоял насмерть, несмотря на голод и жажду. Ожесточённое сражение развернулось за здание универмага на Красной площади, служившего штабом 1-му батальону 40-го гвардейского полка. В находившемся неподалёку трехэтажном здании красноармейцы держались пять суток.

 Самым серьёзным достижением гитлеровцев стал прорыв к центральному причалу. Теперь германская артиллерия могла обстреливать основные переправы через Волгу. Немцы стремились помешать подкреплениям русских проникнуть в город. Главная железнодорожная станция за пять дней пятнадцать раз переходила из рук в руки. В итоге германским солдатам достались лишь жалкие развалины. Чуйков приказал отодвинуть линию фронта, и теперь она проходила всего в тридцати метрах от немецких позиций. Это должно было осложнить действия авиации и артиллерии противника.

 ***

 В двадцатых числах сентября 1942 года Григорий Шелехов сидел в подвале разрушенного дома на Республиканской улице и курил самокрутку, свёрнутую из последних крошек табака.

 – Даже без жратвы жить легче, чем без курева!

 Утром после мощнейшей артподготовки остатки пехоты батальона, а также повара, санитары, кладовщики и тому подобная тыловая шушера пошли в безуспешную атаку и остались лежать на узкой нейтральной полосе.

 – Прямо затишье. – Подумал он, хотя кругом всё грохотало и взрывалось. – Почти тыл, целых двести метров от передовой…

 Словно в ответ начался невыносимый артиллерийский обстрел советских позиций. Земля дрожала, с потолка на головы спящих красноармейцев сыпались побелка и куски штукатурки. Со ступенек ведущих наверх в подвал синхронно свалились Лисинчук и командир роты Кошевой.

 – Переждём тут! – велел старший лейтенант.

 – К тому же Шелехов здесь. – Обрадовался Павел и попросил: – Пантелеевич оставь докурить…

 – Хорошо воюете, товарищ Шелехов… Я за Вами наблюдал!

 – Стараюсь.

 – Вы же не из нашей дивизии?

 – Остался здесь, когда моя 33-я гвардейская дивизия сдала вам позиции.

 – Тогда понятно!

 Григорий протянул Лисинчуку малюсенький окурок. Тот воткнул в него тоненькую проволочку, чтобы не обжигало пальцы и, держась за неё жадно затянулся:

 – Красота!

 – Шелехов... – задумчиво сказал Михаил, отряхивая шинель. – Где я слышал эту фамилию?

 – Мало ли на свете совпадений! – поспешно сказал Григорий и перевёл разговор:

 – Сильно пуляют?

 – Снарядов не жалеет…

 – Особенно противно стреляют две немецкие мортиры калибра 210 миллиметров. – Признался Кошевой и свёл соболиные брови.

 Ту же послышался далёкий выстрел, потом целую минуту с диким завыванием снаряд набирал высоту и обрушился где-то рядом.

 – «Чемодан» более ста килограммов весом!

 – Воронка от него глубочайшая и широчайшая!

 – Целый дом туда влезет!

 Земля от взрыва ходила ходуном. И так продолжалось час за часом. Каждый прислушивался к своей судьбе: когда же, наконец, угодит в нас?

 – Давайте, что ли поговорим, – предложил Михаил, – сидеть нам как видно долго.

 – Точно, расскажем интересные случаи из жизни…

 Худой и бледный младший сержант с охотой откликнулся на предложение.

 – Я сам из Ленинграда. – Откашлявшись, начал он. – Иду я ранней весной этого года по блокадному городу, едва ноги тащу… Вдруг мимо несётся грузовик. Взвыл на повороте, свернул резко, а из кузова посыпалось что-то. Гляжу – мёрзлые покойники. Они там, в кузове сложены штабелем, а по углам двое поставлены для упора.

 – Стой, – кричу, – гад! Подбирай!

 А водитель в ответ: «Некогда, иди в задницу!»

 Почти никто не отреагировал, к смерти привыкли. Она больше не вызывала ни слёз, ни смеха. Павел Лисинчук молча расстегнул штаны, выворотил огромную мужскую часть, и спросил:

 – Видели?

 Последовала недоумённая пауза.

 – Ты што Паша сдурел? – удивился Григорий и пояснил: – Не в энтом обществе следовало бы демонстрировать свои достоинства…

 – Да нет, вы глядите, глядите! – настаивал Лисинчук и куда-то тыкал пальцем.

 Тут все заметили белый шрам, пересекающий мужское великолепие бравого сержанта. Не торопясь, Павел застегнул штаны и поведал  следующее:

 – В январе я был ранен в руку, задело мякоть плеча. Ноги целы, и я побрёл своим ходом в медсанбат. Выбравшись из-под обстрела, я уже почти дошёл до палаток с красным крестом, но остановился по малой нужде. Вытащил «дружка», но тут рядом разорвалась мина… Ты же знаешь, Пантелеевич меня на шахте «трехногим» за размеры звали…

 – Так вы раньше были знакомы?

 – Пустое! – отмахнулся Григорий.

 – Тут обнаружилось, что самое важное место в теле мужчины рассечено осколком мины напополам! – вдохновенно продолжал Павел. – Кровь пока не шла – очевидно, получился какой-то спазм… Но стоило мне об этом подумать, как началось обильное кровотечение.

 – Проблема прямо скажем большая! – ухмыляясь, сказал Григорий.

 – Зажал я рану в кулаке, и побежал в санчасть, – не обращая внимания на сарказм, рассказывал сержант, – где сразу, очень удачно, попал на операционный стол.

 – «Дело дрянь, – сказал молодой хирург, – придется ампутировать!»

 – Ни в коем случае!.. Умру, но с ним…

 Все кто сидел в подвале покатывались от хохота. Кошевой мелко икал от смеха, не в силах вдохнуть полной грудью.

 – Я себе думаю: «Всю жизнь он мне нормально с бабами общаться мешал, а теперь из-за него ещё и погибать...»

 – За такой агрегат не грех и умереть…

 – Я потребовал, чтобы оперировали без наркоза. – Хихикая сказал Лисинчук.

 – Само собой, усыпят да оттяпают! – со слезами на глазах вставил Григорий.

 – Было больно, аж зелёные круги перед глазами!.. Затем меня попутным самолётом отправили в тыловой госпиталь Ярославля, и всю дорогу молоденькая сестричка зажимала рукою не окончательно заделанную рану.

 – Первый раз в руках держала? – издевались ржущие сослуживцы.

 – Не знаю, но сестричка смущалась и хихикала. – Павел изобразил на физиономии смущение. – В Ярославле опытный хирург, пожилая дама, полковник медицинской службы, сделала ещё операцию – и удачную… Потом последовало лечение, усиленное питание – надо было восстановить потерю крови. Наконец всё заросло. Однажды хирург вызвала меня к себе и сказала: «Сержант, вы здоровы и можете отправляться в часть. Но ваш случай редкий, и мы в научных целях хотим сделать эксперимент. Даю вам неделю отпуска, двойной паёк... Попытайтесь познакомиться в городе с женщиной и проверьте себя!"

 – Не бреши!

 – Собака брешет, а я согласился.

 Хохот стоял такой, что не стало слышно немецких орудий.

 – В тот же вечер на танцах я подцепил хорошенькую толстушку, и дело пошло. На следующий день оприходовал рыженькую сестричку... Через неделю встретился с хирургом.

 – «Получилось?»

 – Знаете, я очень робкий человек – вроде познакомился, но стесняюсь… Мне бы недельку отпуска…

 – «Отлично, дадим».

 Григорий упал на пол и, дрыгая от смеха ногами попросил:

 – Прекрати, а то я зараз помру!

 Лисинчук из последних сил держал серьёзное выражение лица:

 – Прошло всего пять дней, но толстушка подралась с рыжей, которая из ревности пообещала зарезать или облить кислотой свою соперницу… Разразился скандал, и слава о моих похождениях дошла до хирурга. Через день я отправился на фронт…

 В подвале не осталось ни одного человека, который бы не обхохатывался до слёз. Пашка тоже не выдержал и громко ржал над собственной историей.

 – Так что не всё хорошо, то, что большое…

 Вечером он случайно попал под залп немецкого многоствольного миномёта. Когда Григорий видел его в последний раз, Лисинчука несли на самодельных носилках на берег Волги. Взрывом ему оторвало обе ноги и левую руку.

 – Прощай Пашка! – прошептал Григорий и нырнул в очередные развалины.

 Времени, сожалеть о товарище не было, немцы пошли в очередную атаку.

 ***

 Следующей ночью командир батальона Гаврилов присел за самодельный стол в цокольном этаже центрального универмага и начал писать домой письмо. Его первый заместитель Кошевой, уставший после беспрерывных боёв, спал на сломанном топчане у передней стены. Взрыв тяжёлого снаряда грохнул совсем рядом.

 – Жене написать не дадут! – возмутился комбат, стряхивая с мятого тетрадного листка сыпавшуюся с потолка пыль.

 – Что такое? – поднял взлохмаченную голову Михаил.

 – Ничего, спи.

 Кошевой потянулся всем крепким телом, перевернулся на спину, но сон ушёл безвозвратно.

 – Пополнение не прибыло? – зевая, спросил он.

 – От сырости, что ли возьмутся? – вопросом ответил Гаврилов.

 – Как думаешь, почему мы в Сталинграде оказались? – неожиданно поинтересовался Кошевой.

 – В каком смысле?

 – Почему Красная Армия отступила аж до Волги?

 – Просто наши войска уступают врагу в техническом отношении.  – Отложил в сторону письмо, сказал комбат. – Немецкие соединения и части по сравнению с советскими войсками имеют больше автоматического оружия, автомобилей, средств механизации строительства оборонительных сооружений и дорог.

 – Немцы лучше обеспечены средствами связи и сигнализации. – Вставил Михаил.

 – Вот-вот! – подтвердил Гаврилов. – Все армии фронта являются у нас чисто пехотными... Войска передвигаются исключительно в пешем строю.

 – Артиллерия на конной тяге. В обозе преимущественно лошади.

 – В силу этого подвижность войск крайне низка.

 Кошевой встал и прошёлся по низенькой комнате:

 – Чайку бы попить…

 – Наша пехота из-за отсутствия танковой и авиационной поддержки вынуждена ломать оборону противника штыком и гранатой, неся при этом большие потери. – Не мог остановиться командир батальона. – Там же, где удавалось организовать поддержку пехоты танками и авиацией, потерь меньше, а успехи значительнее.

 – Только это же нужно спланировать! – почти крикнул Михаил. – Легче просто послать солдат в атаку…

 – Ведь штаб находится, как правило, километрах в пятнадцати в тылу. Там живут припеваючи…

 – Лишают иллюзий комсомолок, добровольно пришедших на фронт «для борьбы с фашистскими извергами», – с горечью сказал Кошевой, – пьют коньяк и вкусно едят…

 – Только ты громко не говори такое! – Гаврилов с испугом посмотрел за спину. – Мало ли кто услышит…

 Вдруг снаряд с тяжёлым гулом взорвался у низкого окна. Один из осколков, отрикошетив дважды от железобетонного потолка, попал в голову комбата. Половина головы со лбом отвалились, кровь хлестанула по всему бункеру, обрызгав стены и потолок…

 – Да как он сюда залетел? – удивился опешивший Кошевой. – Даже по теории вероятности такое невозможно!

 … Так как он остался одним из немногих выживших офицеров его назначили на место погибшего Гаврилова. В батальоне осталось всего четыре пулемёта, и Михаилу пришлось первым делом учить новых пулемётчиков, которые погибали раньше других.

 – Айда за мной! – велел новичкам старший лейтенант и побежал, пригнувшись в сторону единственного целого здания в округе.

 Бывший манеж выходил фасадом-громадой на берег Волги. Там же высилась водонапорная башня – кирпичная, одетая в толстый бетон. Эта башня стала дотом, куда  Кошевой поставил один пулемёт. Туда можно добраться только подземным бетонным водоводом – ползком на животе. Поверху днём били снайперы, а ночью сплошной пулемётный огонь вперемежку с взрывами мин.

 – А может лучше дождаться темноты? – робко спросил щуплый солдатик.

 – Когда висят ракеты не перебегать, иначе накроют!

 Пятьдесят метров здания, полуразрушенного снарядами, противник обстреливал ожесточенно всеми видами оружия, стараясь всё разрушить, и особенно водонапорную башню, где находился НП батальона.

 – Нужно установить пулемёты в окнах второго этажа и обложить мешками с песком. – Приказал накануне новый комбат.

 Приказание выполнили, и Кошевой в трофейный бинокль стал наблюдать за противником. Ему были хорошо видны амбразуры дзотов и других огневых точек.

 – Вон два «фрица» у крайнего справа дома в сенях без передней стены пилят дрова. – Указал он будущим пулемётчикам.

 – Далековато…

 Силуэты немцев будто игрушечные «два кузнеца», что напомнило Михаилу детство.

 – Ну, «максимка», не подведи! – сказал комбат и дал контрольный выстрел чуть левее цели.

 По горизонту он попал точно. Расстояние под шестьсот метров, но цель видна отлично. Кошевой дал прицельную очередь.

 – Получай!

 Оба немца рухнули замертво. По разрушенной улице, по ходам сообщений забегали немцы, будто тараканы, ошпаренные кипятком.

 – Нужно пристрелять их огневую точку!

 – А што энто даст? – спросил находящийся рядом Григорий. – Ночью ориентиров не видно…

 – А вот сегодня и проверим! – Михаил тут же придумал один творческий трюк.

 Пока немецкие солдаты бегали по селу, и было светло, он пристрелял несколько амбразур трассами так, что позади такой точки по траншеям разлетались пули. На самой вредной точке, обстреливающей пространство между манежем и водонапорной башней, Кошевой  зафиксировал свой пулемёт.

 – Чтобы никто к пулемёту не притрагивался!

 – А ежели в атаку полезут?

 – Я сказал не трогать!

 Ночью, когда заработал вражеский пулемёт из той амбразуры, Михаил тотчас погасил эту смертную трассу. Ведь его пулемёт уже стоял нацеленный туда. До утра и на другую ночь амбразура врага молчала.

 – Ловко придумано! – восхитился Григорий действиями сына.

 – Мы тоже не лыком шиты! – обрадовался тот своему успеху.

 – Только смекалкой можно победить немца…

 На другую ночь комбат погасил следующую огневую точку. Потом ещё несколько ночей он подавлял очередями злобные пулемётные гнёзда противника. Однако вскоре придуманный им метод перестал работать.

 – Они там што бессмертные? – удивился Григорий и выстрелил сам. – Бьёшь очередью прямо в их огонь от выстрелов, а пулемёт стреляет…

 – Загадка без отгадки, – рубанул рукой Михаил, – придётся сходить посмотреть…

 – Значит сходим.

 В ночной разведке Григорий увидел в траншее противника, что пулемётчика в дзоте нет, но пулемёт стреляет.

 – Што за чертовщина? – удивился ветеран трёх войн.

 Оказалось – спасаясь от холода и от страха немцы, привязав за спусковой рычаг пулемёта верёвку или провод, укрывались в глубине землянок или блиндажей, дёргали за рычаг, ведя, таким образом, стрельбу «по воробьям». Довольный солдат доложил командиру:

 – Обнаружил я немецкую хитрость!

 – Говори не томи…

 – Пулемёт у них особенный. – Качал головой Григорий после того как рассказал комбату об увиденном. – Дойдёт сектор обстрела до крайней точки справа аль слева и двигается автоматически по горизонту назад…

 – Хитрые гады!

 – Но энто их не спасёт.

Глава 13

На юго-востоке Ленинградской области, среди хмурых лесов и непролазных болот затерялся железнодорожный полустанок Капище. Он спрятался на берегу чёрной от торфа речки, живущей без цели и даже без имени.

 – Как здесь люди только живут? – первым делом задумывается каждый попавший сюда.

 Вокруг поселения расположились плотные заросли низкорослого кустарника, берёзовые рощи и бесконечные болота. Пассажиры спешащих мимо поездов проезжали это забытое Богом место даже не замечая несколько неприметных домишек.

 – Хорошо, что я тут ненадолго! – обречённо решил Сергей Косиков, когда впервые увидел Капище. – Скоро погибну…

 Он на удивление быстро оправился от проникающего осколочного ранения, после которого едва остался жив.

 – Если бы не кот Васька я бы истёк кровью! – рассказывал Серёга историю своего чудесного спасения соседям по госпитальной палате.

 – Кот прибежал в санчасть и привёл врача? – переспрашивали те.

 – Так и было…

 – Да уж!

 Слушатели охали и ахали, но особо не верили. Косиков приобрёл стойкую репутацию выдумщика и вруна. Хотя ему на это обстоятельство было наплевать, но всё же неприятно. Поэтому он даже обрадовался, когда лечащий врач прифронтового госпиталя сообщил ему:

 – Рана зажила полностью, можешь снова воевать!

 – Вот и ладненько…

 Полустанок являлся исходным пунктом советского наступления при попытке снять блокаду Ленинграда, и сюда гнали всех кого могли собрать. Так рядовой Косиков вновь оказался на фронте.

 – Чего мы уцепились за этот клочок земли! – от нечего делать спросил он командира маршевой роты.

 – Здесь начиналась Любаньская операция. – Терпеливо объяснил новичкам рано поседевший ветеран. – Наша 54-я армия должны были прорвать фронт, продвинуться до станции Любань на железной дороге Ленинград-Москва и соединиться там со 2-й ударной армией, наступавшей от Мясного Бора на Волхове... Таким образом, немецкая группировка под Ленинградом расчленялась и уничтожалась с последующим снятием блокады.

 – А почему не получилось?

 – 2-я ударная армия попала в окружение и была сама полностью уничтожена, частично пленена вместе с командующим, генералом Власовым, а мы прорвалась лишь километров на двадцать вперёд.

 – Тогда понятно…

 Стылым ранним утром в начале ноября 1942 года пополнение, с которым шёл Косиков, прибыло под Капище. По дороге, в серой мгле рассвета, брела на передовую пехота. Ряд за рядом, полк за полком. Безликие, увешанные оружием, укрытые горбатыми плащ-палатками фигуры. Медленно, но неотвратимо шагали они вперёд, к собственной гибели.

 – Поколение, уходящее в вечность… – подумал Сергей и вытер рукавом шинели мокроту под носом.

 Чахлые деревья с трудом поднимались из ранних сугробов. Устойчивый снежный покров плотно расстилался на болотах и полях.

 – Что за глухомань? – пробурчал его сосед справа.

 – Не всё ли равно где умирать? – спросил Сергей.

 – Ты парень брось думать о смерти, – недовольно ответил он, – беду накличешь…

 – Как тут не думать?

 У дороги тут и там виднелись свежие могилы – холмики с деревянным столбиком у изголовья. В серых сумерках клубился морозный туман. Температура опустилась ниже двадцати градусов.

 – Не растягиваться! – привычная команда звучала особенно холодно.

 Недалеко грохотало и ухало, мимо пролетали шальные пули. Виднелось множество грузовых машин, каких-то ящиков и всевозможное снаряжение, кое-как замаскированное ветвями. Разрозненные группы солдат и отдельные согбенные фигуры медленно расползались в разные стороны.

 – Братки, дайте закурить… – попросил ковыляющий в обратном направлении раненый.

 – Как там впереди? – волнуясь, спросил явно необстрелянный паренёк и  протянул новенький кисет.

 – Давит стерва!

 Раненый рассказал, что очередная атака на Капище захлебнулась ведь огневые точки немцев, врытые в железнодорожную насыпь, сметают всё живое шквальным пулемётным огнём. Подступы к станции интенсивно обстреливает артиллерия и миномёты «фрицев».

 – Головы поднять невозможно. – С плохо скрытой гордостью сказал раненый.

 – Так что взять нельзя?

 – Почему нельзя?.. Можно, но немец не позволяет.

 Он же сообщил пополнению, что заколдованную станцию русские, якобы, взяли с ходу, в конце декабря прошлого года, когда впервые приблизились к этим местам.

 – Но в станционных зданиях оказался запас спирта, – с многозначительным видом сказал солдат, – перепивших бойцов втихую  вырезали подоспевшие немцы.

 – Вот незадача!

 – С тех пор все попытки прорваться оканчиваются крахом.

 Разговорчивый раненый двинулся в тыл. Прибывших солдат распределили по подразделениям. Косиков случайно оказался в обслуге передислоцированной откуда-то артиллерийской батареи:

 – Теперь повоюешь пушкарём! – поприветствовал его косоглазый старшина батареи.

 – Так я в пушках полный ноль…

 – Здеся все такие, но стрелять кто-то ж должон!

 Крупнокалиберные пушки тут же заняли позиции и открыли беглый огонь. После громкой премьеры красноармейцы начали активно устраиваться в лесу.

 – Роем себе землянки. – Велел неунывающий старшина.

 – Так земля мёрзлая…

 – А спать вы где собираетесь?

 Мёрзлую землю удалось раздолбить лишь на глубину сорока-пятидесяти сантиметров. Ниже стояла болотная вода, поэтому убежища получились неглубокими. В них можно было вползти через узкий лаз, закрываемый плащ-палаткой, и находиться там только лёжа.

 – Всё же лучше чем наружи! – дрожал худой Косиков.

 – Но значительно теснее…

 В глубине топилась печурка, сделанная из старого ведра, и ощущалась банная, мокрая теплота. От огня снег превращался в воду, вода в пар.

 – Дня через три всё высохнет, – подбадривали поникших новичков опытный старшина, – станет совсем уютно…

 – Как у мамки на печке! – зубоскалили остряки.

 Во всяком случае, спал Сергей в тепле, а это было великое счастье. Для освещения землянки жгли телефонный кабель. Он горел смрадным смоляным пламенем, распространяя зловоние и копоть, оседавшую на лицах. По утрам, выползая из нор, солдаты выхаркивали и высмаркивали на белый снег чёрные смолистые сгустки сажи.

 – Почти как шахтёры!

 – Только нам подземный стаж не идёт…

 Однажды Косиков высунул из землянки свою опухшую, грязную физиономию. После непроглядного мрака убежища солнечные лучи ослепляли, и он долго моргал, озираясь кругом. Оказалось, за ним наблюдал старшина, стоявший рядом. Он с усмешкой заметил:

 – Не понимаю, лицом или задницей ты вперёд лезешь…

 – А я и сам не знаю!

 Жизнь в землянках была роскошью и привилегией, так как большинство солдат, прежде всего пехотинцев, ночевало прямо на снегу.

 – Казармы им, что ли строить? – отвечали отцы-командиры на постоянные запросы из штаба армии. – Всё равно больше недели никто не задерживается…

 Костёр не всегда можно было разжечь из-за активности авиации, и множество людей обмораживали носы, пальцы на руках и ногах, а иногда замерзали совсем. Солдаты имели страшный вид: почерневшие, с красными воспалёнными глазами, в прожжённых шинелях и валенках.

 – Особенно трудно уберечь от мороза раненых. – Посетовал врач медсанроты лейтенант Алексей Ваулин, когда Косиков впервые попал к нему.

 – Как мне повезло, что вы рядом… – признался едва живой Косиков.

 Кто-то умный расположил медицинское заведение рядом с артиллерийскими позициями, и ответные снаряды немцев часто рвались рядом с землянкой, где шли полостные операции.

 – Зато нам повезло не очень…

 Для Сергея Косикова кровавое Капище оказалось переломным моментом в военной жизни. С начала Сергей жил как в бреду, туго соображая, плохо отдавая себе отчёт в происходящем. Разум словно затух и едва теплился в его голодном, измученном теле.

 – Может не мучиться больше? – задумался истощённый красноармеец.

 Но внезапно произошло его возрождение в новом качестве. В этот критический момент ему и пришёл на помощь Алексей Ваулин.

 – Если проживу ещё одну неделю, – решил рядовой про себя, – хрен вы меня достанете!

 Их дружба началась с водки. Сергей не пробовал сорокоградусной до этого момента, пока нужда не заставила. Морозным днём он провалился в замёрзшую воронку и оказался по грудь в ледяной воде.

 – Твою мать!

 Переодеться было не во что и негде. Спас его добрый военный врач. Он в своей землянке выдал бедолаге сухое бельё, натёр тело водкой и дал стакан зелья внутрь, приговаривая:

 – Водка не роскошь, а средство гигиены!

 – Я никогда раньше не пил…

 – Водка губит русский народ, но одному человеку она ничего не сделает.

 – Спааасииибооо! – трясясь от холода, протянул Сергей и выпил.

 – Повезло тебе брат! – назидательно сказал лейтенант, годами, не ушедший далеко от пациента. – Недавно горнострелковая бригада наступала  неподалёку. Атакующие батальоны должны были преодолеть речку… Пошли солдатики вброд по пояс, по грудь, по шею в воде сквозь битый лёд. А к вечеру крепко подморозило. И ни костров, ни сухого белья или старшины со спиртом. Бригада замёрзла вся, до единого человека, а её командир, полковник Угрюмов, ходил по берегу пьяный и растерянный...

 Ваулин рассказывал страшную историю и одновременно доставал из под нар настоящие богатства.

 – Офицерам положен спецпаек, – как бы извиняясь, признался он, – масло, консервы и печенье.

 – Хорошо быть офицером!

 – Есть хочешь?

 – Да! – признался Косиков и сглотнул обильную слюну.

 – Тогда ешь, а я приготовлю чай.

 Обычно офицеры пожирали деликатесы в одиночестве, тайком от солдат. Не таков был лейтенант. Недавний ленинградский дистрофик он обладал замечательной силой духа и стремлением помочь ближнему.

 – Военный медик – это тот, чья задача не допустить, чтобы люди умирали естественной смертью.

 – Не понимаю о чём Вы…

 – Не обращай внимание.

 – Как вкусно!

 – Ешь, ешь! – он подсунул Сергею спасательные кусочки хлеба с маслом из своего дополнительного пайка.

 … Они подружились, несмотря на различие в званиях и происхождения. До войны Лёша успел окончить медицинский институт в Ленинграде, обожал книги, музыку, ходил на лекции на филологический факультет Университета.

 – А я не прочёл ни одной книги! – признался Сергей и пояснил: – В колхозе не до того было…

 – Человек-всё равно, что кирпич; – непонятно к чему сказал Ваулин. – Обжигаясь, он становится твёрдым.

 Несмотря на видимые различия, им было о чём поговорить. Когда выпадала минутка, сидя в тёмной землянке, они вели долгие беседы, и это помогало им отключиться от смертного ужаса войны, от голода, холода, жестокости… Разговаривали они и о войне. Об одном эпизоде своей бурной военной жизни врач рассказал Сергею:

 – В сорок первом нашу дивизию бросили под Мурманск для подкрепления оборонявшихся там частей. Пешим ходом двинулись мы по тундре на запад. Вскоре дивизия попала под обстрел, и начался снежный буран. Ветер крепчал, вьюга выла, снежный вихрь сбивал с ног... С трудом преодолев несколько километров, обессиленный, добрался я до землянки, где находился обогревательный пункт санитарной роты. Войти туда было почти невозможно. Раненые стояли вплотную, прижавшись, друг к другу, заполнив всё помещение. Все же мне удалось протиснуться внутрь, где я спал стоя до утра. Утром снаружи раздался крик: "Есть кто живой? Выходи". Это приехали санитары. Из землянки выползло человека три-четыре, остальные замёрзли. А около входа громоздился штабель запорошенных снегом мертвецов. То были раненые, доставленные ночью с передовой на обогревательный пункт и замёрзшие здесь… Как оказалось, и дивизия почти вся замёрзла в ту ночь на открытых ветру горных дорогах. Буран был очень сильный. Я отделался лишь подмороженным лицом и пальцами!

 Ваулин показал шрамы на ладонях и щеках.

 – А как долго можно продержаться? – спросил заинтересованный рядовой.

 – Замерзают при потере крови на таком морозе за час!.. Если конечно не вытянуть с поля боя.