Текст книги "Сталинград (СИ)"

Автор книги: Владимир Шатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

 – Работёнка аховая, чуть не так нажмёшь – и привет!

 – Сразу же окажешься в раю!

 – Точно.

 Но ребята были опытные, работали умело, тихо, так, что не доносилось ни звука, будто ничего и не происходило. Слышалось бряканье из немецкой траншеи и приглушенный гортанный говор.

 – Не спят черти! – изредка «гансы» пускали ракеты, тогда все тыкались носом в землю, замирали, и на передовой всё затихало.

 Периодически бил немецкий пулемёт: дежурившие  немцы обязаны были выстрелить за ночь определённое количество раз – так, на всякий случай.

 – Нам бы столько патронов…

 – Начальство тогда заставит стрелять всю ночь!

 Прошло часа два-три. Всё было спокойно. Работа заканчивалась. Как вдруг раздался истошный вопль:

 – Яааайца оторвало!!! Яаааица оторвааало!

 Оказалось, Качюк, которому наскучило лежать, встал и пошёл бродить по передовой, рискуя наступить на мину. Шальная пуля попала ему между ног. Вместо того чтобы тихонько ползти в тыл или спрятаться в укрытие, он стал орать и прыгать как ужаленный.

 – Як я к жинке вернусь?

 – Ложись падла!

 Немцы, до которых было рукой подать, моментально открыли стрельбу и увешали небо осветительными ракетами. Григорий ударом кулака свалил Качюка на землю, и пехотинцы вместе с сапёрами стали потихоньку отползать, судорожно отстреливаясь.

 – Погиб, погиб! – стонал раненый, которого тянули по земле за шиворот. – Лучше пристрели меня…

 – Молчи придурок!

 Немцы на шум ударили из пушек и миномётов, русские тоже ответили. Треск пальбы, разрывы снарядов, стонущий гул «катюш», рёв моторов на земле и в воздухе, завывание низвергающихся бомб – всё это слилось в один необычайной силы, но уже привычный грохот.

 – Результат – двое убитых и сорванная операция. – Прогнозировано бушевало береговое начальство. – О разведке боем на другой день нечего и думать.

 – Немец долго не успокоится…

 Командир роты получил выговор. Григория помиловали, вспомнив его возражения перед операцией.

 – Самое удивительное, што Качюк, получив пулю между ног, – удивлялся он, – остался совершенно цел!

 – Повезло мерзавцу! – засмеялся Кошевой, которому прилично досталось за срыв операции.

 Пуля миновала все ответственные места, зацепив только кожу. Его даже не отправили в санчасть…

 – Вот падлюка! – Сапёры и начальство ругали его нещадно, но толстокожему хохлу было до лампочки.

 – Таки дюже испужался! – оправдывался он.

 Однако испуг не прошёл даром: результатом его стали ночные кошмары, и он стал беспробудно орать по ночам, изводя соседей.

 – Хохлов нужно изолировать от остальных бойцов роты. – Предложил решение проблемы комбат.

 – А землянку им кто строить будет?

 Кедрюк постоянно мочился под себя, а значит, и под соседа, когда спали общей кучей. От него шла несусветная вонь, так как переодеться было не во что.

 – Воняет от тебя как от нужника! – Брезгливо морщась, сказал Шелехов.

 – А ты не принюхивайся…

 Качюк после той заварушки страшно орал, выл, хрипел во сне и махал руками. Соседи по подвалу очень страдали от этого. Когда однажды он разбил в кровь нос мирно спавшему Пашке Проничеву, солдаты всё же постановили сделать для них отдельное купе.

 – Даже не жалко сил на строительство потратить!

 – Хай, психи живут вместе…

 Все вздохнули спокойнее, но украинцам от этого легче не стало. Подвела их национальная жадность к еде.

 – На передовой легче раздобыть жратву, – единогласно решили они и начали действовать.

 Ночью голодные хохлы выползали на нейтральную полосу, кинжалами срезали вещмешки с убитых, а в них находили сухари, иногда консервы и сахар.

 – Многие занимаются этим в минуты затишья. – Оправдывался Кедрук.

 – А мы чем хуже? – вторил ему Качюк.

 Однажды старшина роты, видимо спьяна, заехал на нейтральную полосу, где он и лошадь были тотчас убиты.

 – А ведь там еда – хлеб, консервы и водка… – приценивались вечно голодные солдаты.

 – Давай смотаемся за ними!

 Сразу же нашлись охотники вытащить эти ценности. Сперва вылезли два тщедушных узбека и были сражены пулемётными очередями. Потом поползли Кедрук и Качюк.

 – Возьмём тильки водку!

 – Ну и немного жратвы…

 Они таки набили карманы консервами и, прихватив канистру с водкой, двинулись обратно. Качюк не выдержал соблазна и, разорвав бумажную упаковку брикета киселя начал его остервенело сосать.

 – Какая вкуснятина! – успел сказать он.

 Немецкий пулемётчик влепил в жадину с десяток пуль, попутно крепко задев и его товарища. Больше желающих не нашлось.

 – Ночью пойду я. – Сказал Григорий и начал отматывать с телефонной катушки.

 – Ты сдурел Пантелеевич? – не одобрили затеи сослуживцы. – Не видишь что «гансы» это используют как приманку?

 – Разберусь…

 Он понял, что немцы стреляют, услышав даже шорох. Григорий решил ничего не брать, он лишь перерезал сбрую и привязал к оси телефонный кабель. Затем благополучно вернулся на родные позиции.

 – Раз, два, взяли! – скомандовал он и несколько пар рук бодро потянули желанную добычу.

 – Жалко, что продукты искромсали пули, – наевшись от пуза, сожалели бойцы, – а водка вытекла…

 – Зато нажрались всласть!

 … После начала второго наступления противнику удалось несколько продвинуться вперёд. Но немцы не сумели захватить завод «Красный Октябрь» и выйти к реке на этом участке. Вражеские части, брошенные в наступление, были остановлены плотным огнём и контратаками на западных окраинах рабочих посёлков Красный Октябрь и Баррикады.

 Многие кварталы и отдельные дома по нескольку раз в день переходили из рук в руки. Оборона носила ярко выраженный характер ближнего уличного боя: постоянно применялись ручные гранаты, мины и бутылки с зажигательной смесью. То и дело яростная борьба переходила в рукопашные схватки. Не умолкая трещали пулемёты, автоматы и карабины.

 Стрельба велась с коротких дистанций и практически в упор. Кроме того, непрерывно усиливалась миномётная и артиллерийская стрельба, ведшаяся в виде так называемых «шагающих» огневых налётов разной плотности. В ходе этих налётов обрабатывались определённые районы, как на переднем крае, так и в ближайшей глубине.

 Наиболее плотно обстреливались переправы на Волге, огонь по которым вёлся то последовательно, то одновременно по всем. Напряжённый огонь дополнялся ударами с воздуха. Вражеская авиация непрерывно бомбила советские боевые порядки, город и переправы. Всё сотрясалось; словно страшное непрекращающееся землетрясение обрушилось на город. Некоторый спад боевой интенсивности наблюдался, правда, в ночное время, но и ночи в Сталинграде часто превращались в день.

 Осветительные ракеты непрерывно висели в воздухе, как фонари в хорошо освещённой и ухоженной столице. Ночное небо прочерчивали сигнальные ракеты разных цветов и трассирующие пули; десятки прожекторов направляли свои лучи то в зенит – на воздушные цели, то горизонтально – на наземные.

 Семь суток до крайности напряжённых боёв принесли противнику мизерный успех. Он сумел продвинуться едва на 300–400 метров, но понёс огромные потери. Силы врага здесь были ослаблены настолько, что до 5 октября Паулюс совершенно отказался от атак на этом участке фронта, перенеся свои усилия к северу.

 В конце сентября Сталинградский фронт был переформирован в Донской; для него назначили новое командование. Юго-Восточный же фронт, непосредственно оборонявший Сталинград, переименовали в Сталинградский.

Глава 15

В августе 1942 года сразу после полудня товарный состав, перевозящий заключённых, резко затормозил в молодом сосновом лесу. Полицаи-охранники открыли двери вагонов и стали кричать, чтобы уроды быстрее выходили наружу:

 – Шевелитесь скотины!

 Саша Шелехова осторожно осмотрелась вокруг – станции видно не было. Весь состав окружали вооружённые «эсэсовцы» с автоматами и гавкающими собаками.

 – Садись!

 Пленники охотно расположились на пожелтевшей травке по обочине канавы, поездка в грохочущем поезде всех порядком утомила.

 – Говорят, что взрослые останутся здесь, – обменивались новостями незнакомые люди, – а детей повезут дальше.

 – Я не хочу расставаться с сыном!

 Родители стали прощаться со своими отпрысками. Делили продукты, одежду и надежды. Когда поезд ушёл, люди поняли, что это была всего лишь злая шутка. Неожиданно из леса прибыло несколько грузовых автомашин. Немцы приказали погрузить в них все вещи и продукты.

 – А когда мы их получим назад?

 – Получите в лагере!

 Когда всё загрузили, машины незаметно ушли в светлый лес. Тем временем Саша успела пообщаться с людьми из других вагонов. Это были неблагонадёжные для фашистского режима семьи из Латвии.

 – Всех нас привезли сюда, чтобы лишить опоры партизан. – Сказал с сильным акцентом седовласый старик. – А Вы откуда?.. Вы русская?

 – Из города Сталино… Работала в трудовом лагере Германии.

 – И как там?

 – Нормально, но я провинилась, и нашу группу отправили в концлагерь.

 – Вот как...

 Из леса внезапно появилось более двух десятков гитлеровцев с автоматами в руках. Они приказали построиться в колонну по пять человек и начать движение. По обочинам дороги шли конвоиры с овчарками. Шествие замыкали весёлые «эсэсовцы».

 – Нас ведут в глубину леса, где нет никаких признаков жизни. – Прошептал испуганный латыш, шедший рядом с Сашей.

 – Может лагерь в глубине леса?

 В колонне стали поговаривать, что пленных ведут на расстрел. Люди прошли примерно километр и с радостью увидели высокий забор, в несколько рядов обнесённый колючей проволокой.

 – С первого взгляда ничего страшного не заметно...

 – Они даже шутят! – Над входом выделялась высокая вмурованная брама с эмблемой – лопата и кайло накрест, и издевательская надпись: «Работа делает свободным»

 Дальше шла сплошная четырёхметровая стена с воткнутыми стёклами наверху, там же торчали загнутые зубцы арматуры, и были натянуты электрические провода с высоким напряжением.

 – Капитально устроились!

 – Отсюда не сбежишь…

 Перед огорожей на протяжении пяти метров была пятиметровая запретная зона, с грозными немецкими словами:

 – Стреляем без предупреждения.

 Когда колонна зашла на территорию лагеря Саша увидела, как по усыпанным щебнем дорожкам куда-то торопились одетые в серые робы люди. Вокруг небольшой площади в три ряда, симметрично, располагались низкие бараки.

 – Вывесили сволочи! – Девушка указала кивком на фашистские знамёна.

 – Немцы без флагов не могут…

 У двухэтажного здания комендатуры на высоких мачтах развевались два флага. Один – алый с белым кругом и чёрной свастикой, другой – чёрный с двумя буквами «SS».

 – Посмотрите, какое невиданное зрелище. – Молодая латышка застыла словно вкопанная.

 – Где?

 – Да вон же…

 Перед прибывшими вертелась живая карусель из заключённых. Узники бегом передвигались по большому кругу и безо всякой надобности на носилках перетаскивали грунт с одного места на другое. Дородный немец следил презрительным взглядом за этим бессмысленным занятием и время от времени покрикивал:

 – Быстрее, быстрее!

 Люди бежали быстрее. Потные, худые и измученные.

 ***

 Периметр лагеря украшали наблюдательные вышки, на которых зловеще поблескивали стволы хищных пулемётов и защитные каски охранников. В центре стояла самая высокая вышка, с которой весь лагерь был виден, как на ладони.

 – Обложили со всех сторон…

 – От них не скроешься!

 Заключённых привели на площадь перед зданием комендатуры лагеря. Там стояло несколько столов, за которыми сидело трое гитлеровцев, проводивших регистрацию прибывших. Громко крича и ругаясь, они выстроили шумную очередь:

 – От каждого требуется паспорт.

 Личные вещи и продукты, привезённые на машинах, сгрузили в одну большую кучу. Тех, кто прошёл регистрацию, отправляли забирать своё имущество. Там столпилась масса возбуждённых людей, каждый искал свои вещи, а они оказались разбросанными…

 – Найти свои нет никакой возможности. – Растерянно подумала Александра.

 По опыту прошлого лагеря она предложила соседям просто забирать любую одежду.

 – А там разберёмся…

 – Месяц будем искать. – Сказал носатый мужчина.

 – Главное прожить этот месяц!

 Нервничавших узников повели в самый большой барак. Поскольку там должна была производиться дезинфекции всей одежды, то охранники строго приказали продукты и табак сдать. Лучшие продукты запасливых латышей тут же попали на кухню коменданта и охраны. Некоторые дальновидные мужчины смогли закопать свой табак и папиросы в землю.

 – Это они хорошо придумали, – восхитилась опытная Шелехова, – явно выгадали.

 – Никому нельзя доверять! – буркнул мужчина и пошёл закапывать свои.

 Фашисты приказали раздеться всем догола, разложить вещи по нарам и пройти санобработку. Вскоре появились парикмахеры с машинками и ножницами. У девушек обрезали косы, мужчин подстригали под «кочан» и обстригли усы.

 – Я похожа на чучело! – огорчилась Санька и потрогала искромсанные волосы.

 Потом всем помазали креолином между ног и подмышками, а некоторых особо волосатых мужчин просто окунули в ванну с вонючим раствором.

 – У меня открытые раны! – ныл худой чернявый мужчина, заросший обильной растительностью на спине и груди. – Больно!

 – Это обязательная процедура.

 После санобработки всех вместе – детей, мужчин и женщин – голыми, без одежды, погнали в баню. Баня имела малую пропускную способность, а прибыло несколько сотен человек. За несколько часов все должны были пройти через баню – «помыться». Поэтому вся эта процедура происходила в спешке, очертя голову.

 – Не задерживаться! – громко кричали охранники.

 Чтобы женщины и дети голыми не торчали на улице, спокойные прибалтийские мужчины договорились идти в баню последними. Тёплой воды на всех не хватило, пришлось мыться холодной.

 – Слава Богу, лето на дворе! – раздался чей-то голос.

 – Не благодари его, – окрысился седобородый старик, – он забыл о нас.

 Когда баню проходили женщины, откуда-то появились гитлеровцы. Они непрерывно ходили по помещению и похотливо рассматривали голых девушек. Вверху стен были сделаны смотровые окошки, для того чтобы наблюдать «концерт».

 – Какая красивая русская! – на немецком языке сказал невысокий военный, остановившийся перед Сашей.

 Она стояла, закрыв руками, интимные части тела и от стыда смотрела в бетонный пол.

 – Да уйдёшь ты, наконец, ирод! – подумала она и покраснела.

 При выходе из бани выдавали одно полотенце на несколько человек, но вытираться было некогда. То и дело звучали слова: «Быстрее, быстрее!».

 У выхода из здания выстроились пьяные «эсэсовцы». Глядя на голых людей, они смеялись и орали, как дикари:

 – А теперь физкультура.

 – Посмотрим на олимпийских чемпионов!

 Вокруг площади стояли «зэки» из администрации лагеря – все с палками. Последовала лающая команда:

 – Ложись!

 Кто не лёг на землю, того они били по чём попало. Потом мужчинам скомандовали:

 – Вставай!

 Так продолжалось подряд 15 минут. Второй номер программы – прыжки по-лягушачьи: присесть, руки к земле, и прыгать по команде. После всего этого выдали одежду: бельё, полосатые штаны, пиджак, деревянные сабо и повели в госпиталь. Там врачи дотошно записали, кто, чем болел.

 – Тиф, малярия или туберкулёз? – спрашивал как бездушный автомат сухой доктор.

 По дороге в госпиталь Саша разглядела странную группу. В конце лагеря двигалось несколько оборванных и утомлённых людей. На груди и на спине у них выделялись круглые белые нашивки, у некоторых на шее висела доска с надписью: «Fluchting».

 Люди шли парами, у каждой пары на плечах находилась длинная жердь. На ней – объёмная посудина, наполненная содержимым из параши в лагерной уборной. Содержимое уносили, и выливали на пустую окраину лагеря.

 – Эту ношу каторжники должны таскать 14 часов в сутки, – негромко сообщил Саше угрюмый русский с зелёным треугольником на груди, – а в обед носильщики получают лишь половину положенной порции.

 – А Вы откуда знаете?

 – Я работаю на кухне… Всех кто прислуживает немцам, согнали сюда для устрашения новичков.

 – И часто так наказывают?

 – Случается, – буркнул старожил и объяснил: – Пойманного после побега, сначала перед всеми избивают, а затем нашивают на обувь красные круги. А кто попадался второй раз – над номером красная полоска.

 – Что она обозначает?

 – Политические или склонные к побегу.

 – Так они провинились?

 – Это беглецы и заключённые, за разные провинности, зачисленные в «штрафную группу».

 – А зелёный цвет что обозначает?

 – Воры и бандиты…

 – Вы из таких?

 – Бывший питерский вор Лёня! – церемониально представился он. – Как устроишься, приходи работать ко мне на кухню, иначе не выживешь…

 Весь день ушёл на формирование. Трудоспособным на левый рукав пришили белые ленты с чёрными номерами. Пожилой латыш с горечью сказал:

 – С этого дня мы навсегда потеряли свои имена и фамилии.

 – Нас будут называть только по номерам. – Саша запоминала свой.

 Лагерные номера писались химическим карандашом на груди. В середине латиницей – первая буква национальности, (например: Р – поляк). Шелеховой выдали чёрный треугольник – саботажники.

 – Хорошо, что не фиолетовый, – пошутил Лёня, когда увидел Сашу. – Так помечены гомосексуалисты и извращенцы.

 … На ночь всех пригнали в пустой жилой барак. Бараки – длинные, разделённые на четыре части; спальные места в 3-4 этажа; между бараками сетка, а ворота все выходят на площадь. Вместо кроватей – нары, бумажный матрац и подушка, набитые древесной тырсой и стружкой, и два ветхих одеяла.

 – Нужно поменяться вещами и бельём. – Шушукались узники.

 – Плакал мой пиджак…

 Утомившись за двое суток, кто-то уснул, кто-то рассуждал, как пережить ночь, долго ли будут держать в этом бараке, возвратят ли остальную одежду. Все жались друг к другу, чтобы согреться и почувствовать себя в относительной безопасности. В течение всего дня Саша ничего не ела, и её мучил привычный голод.

 – Завтра пойду к Лёне чистить котлы…

 Перед отбоем всех построили у бараков для первой переклички. Вперёд выступил один из наиболее доверенных лиц коменданта лагеря гауптштурмбанфюрера Краузе и выкрикнул:

 – Тихо!

 Староста лагеря македонец Альберт Видуж ухмыльнулся:

 – Вы уже поняли, где находитесь. Будете делать то, что мы скажем. С этого дня вы – заключённые, стало быть, с вами и будут так обращаться... Без конвоя никто не имеет права отходить от барака дальше, чем на 50 метров. Охрана будет стрелять без предупреждения. Любой, даже малейший проступок, карается. Пытаться убежать бесполезно. Каждый будет пойман и безжалостно расстрелян. Весь хлебный паек нельзя съедать утром, иначе вечером придется ложиться спать на голодный желудок. Тому, кто будет хорошо себя вести и старательно работать, бояться нечего. Запомните это!

 После вечерней переклички узники вернулись в свои бараки. Наконец наступила довольно прохладная ночь. В бараке установилась тишина, только в нескольких местах храпели мужчины… Вдруг послышались пронзительные крики:

 – Пожар!

 – Все быстро выходите на улицу!.. Огонь уже охватил барак! Хотите сгореть? – закричал блокфюрер и нетерпеливо постучал плетью.

 Сонные, испуганные люди вскакивали, хватали детей и будили непроснувшихся.

 – Вставайте!

 Ничего не соображая, женщины падали с верхних нар на головы другим. Раздавались отчаянные вопли.

 – Мы умрём!

 – Уже чувствуется запах гари…

 Люди побежали к дверям, застревая в проёме. Те, кто сзади, нажимали на передних. Плач, стоны и ругань. Отчаяние и смертельный страх.

 – Неужели я так глупо умру? – подумала Саша.

 Вырвавшись, наконец, на улицу, она увидела, что барак окружён вооружёнными охранниками. Там же рядом стоял комендант лагеря Краузе со своей собакой-овчаркой и размалёванной дамой в большой шляпе.

 – Они такие смешные! – засмеялась довольная немка.

 – Это их единственное достоинство. – Важно сказал комендант.

 Краузе наблюдал за всем происходящим, что-то говорил своей любовнице, и оба смеялись.

 – Никакого пожара нет? – сонно озираясь по сторонам, спросила красивая женщина.

 – Сама что ли не видишь?

 На улице оказалась необыкновенно светлая лунная ночь. Полуголые люди дрожали от страха, прижимаясь, друг к другу. Староста Видуж заорал как сумасшедший:

 – Становитесь в строй!

 Все, как могли, построились. После этого в течение получа¬са он зачитывал инструкцию, как следует себя вести по сигналу тревоги.

 – Ни один из вас не соблюдает этих правил. Если бы вы сгорели, виноваты были бы сами! – издевался хромой македонец. – Однако на сей раз господин комендант великодушно прощает вас… Теперь всем раздеться догола, бросить бельё в кучу и голыми бежать в свой прежний барак, где оставлены ваши вещи.

  Заключённые наперегонки побежали назад. Вещи в ходе проверки охранники разбросали по нарам.

 – Господин Краузе, его собака и любовница здорово позабавились...

 – Видно что им недостаёт развлечений!

 Из чемоданов всю одежду повытряхивали. Всё лучшее забрали солдаты, ненужное – выбросили. Люди одевались в чужое, потом несколько дней менялись вещами. Всё помещение освещала одна тусклая электролампочка.

 – Ничего себе ночка!

 – Радует что скоро утро.

 На завтрак узники получили чёрный кофе, по вкусу и по виду напоминавший коричневую болотную ржавчину. Кормили в лагере следующим образом: на сутки на взрослого человека давали 200 граммов хлеба с примесью опилок. Тем, кто работает, добавляют «бротцайт» – тоненький ломтик хлеба и 50 грамм маргарина или ливерной колбасы, через день.

 – Летом всё заменяет трава, которую повара косят за огорожей. – Предостерегли новичков старожилы.

 – А какая норма?

 – По понедельникам, средам, пятницам – килограмм хлеба на пять человек и по пол-литра баланды. Вторник, четверг, воскресенье – килограмм хлеба на четырёх.

 – Хватает? – с надеждой спросила Александра.

 – С кухни выдают ровно по количеству людей, – делился наблюдениями Лёня, – но капо самому надо больше съесть, выменять на хлеб, маргарин, подкормить своих любимчиков, которые за ним ухаживают, и поэтому он наливает неполные черпаки.

 На обед подали баланду из рыбных голов от остатков консервной промышленности.

 – У этой баланды отвратительно дурной запах и вкус. – Даже голодные лагерники морщились от такой еды.

 Такую баланду узники в шутку прозвали: «Новая Европа».

 ***

 В концлагере Саша впервые убедились, что жизнь человеческая ничего не стоит. Самые ловкие из попавших сюда стали вести себя, руководствуясь принципом «лови момент» – хватай кусок любой ценой, дави ближнего, любыми средствами урви от общего пирога как можно больше.

 – Тюрьма и война легко подавляют в человеке извечные принципы добра, морали и справедливости. – Думала она, выполняя привычную работу.

 Когда выдавался свободный час, она закрывала глаза в тёмном бараке и вспоминала дом, солнечное лето, цветы, знакомые книги, любимые мелодии, и это было как маленький, едва тлеющий, но согревавший огонёк надежды среди мрачного ледяного мира, среди жестокости, голода и смерти.

 – Неужели я когда-нибудь вернусь домой? – Александра забывалась, не понимая, где явь, где бред, где грёзы, а где действительность.

 Всё путалось в её голове. Вероятно, эта трансформация, этот переход из жизни в мечту спас девушку. В концлагере «внутренняя эмиграция» стала её второй натурой. Однажды Сашу в таком состоянии остановил  бдительный капо:

 – Мать твою, что ты здесь ходишь, словно с цветком в руках, как принцесса!

 – Я иду на работу…

 – Марш на кухню потаскушка!

 Вскоре Шелехова убедилась, что работа посудомойкой действительно спасла её. Потомственный вор Лёня сдержал своё обещание. Он пристроил приглянувшуюся ему девушку чернорабочей.

 – Работа тяжёлая, но будешь сытой.

 – Я буду стараться!

 … Саша органично вошла в небольшую компанию заключённых группировавшихся вокруг завязавшего с криминалом Лёни. Примерно через два месяца на кухне собралась разношёрстная компания. На дворе была глубокая ночь. Работникам пищеблока разрешалось задерживаться на службе. Пользуясь относительной свободой, они не спешили в надоевший барак.

 – Раньше на этом месте было болото. – Сказала немка Эльза по совместительству лагерный повар.

 – А кто строил лагерь?

 – В 1934 году сюда пригнали немецких коммунистов, и они от зари до зари работали здесь.

 – А ты давно здесь? – спросила Саша.

 – Три года, – смутилась Эльза, – но это неважно… Болото осушили, дно устелили костьми.

 Шелехова уже знала, что раньше в лагерной администрации и в полиции работали одни «зелёные». Они служили капо, блоковыми, лагершутцами, ошивались на складе и на кухне. Но они проворовались, и их заменили политическими.

 – Лёня, кажется, закончил работу… – Эльза посмотрела на другой конец обширной комнаты. – Значит, будем пить чай!

 – И нам нужно заканчивать.

 Девушки домыли гору посуду, сваленную в обычную чугунную ванну, и присели передохнуть. Между ними сразу установились дружеские отношения, и молодая немецкая коммунистка не брезговала помимо своих основных обязанностей помогать подруге.

 – Николай тоже здесь.

 Севастопольский моряк Николай Хризантов руководил «красными» и пользовался ночными посиделками на кухне, чтобы передавать товарищам информацию.

 – Хризантов договорился с капо второго барака, где жили католические священники, получающие посылки из Рима, чтобы их обеденную баланду передавать в русский барак. – Сообщила миниатюрная немка.

 – Наши больные пленные теперь подкормятся…

 Русские работали на заводе – разряжали невзорвавшиеся бомбы. Один дошедший до ручки красноармеец недавно взорвал бомбу вместе с собой, капо и апельфюрером.

 – Сегодня после бани им дали команду присесть на корточки, и солдат СС толкнул переднего, падая, тот сбил заднего, и так до конца, а потом хохочущие немцы ходили по животам. – Шелехова рассказала подруге свежие новости.

 – Это приказал сделать гауптшарфюрер Каншустер.

 – Откуда знаешь?

 – Он один имеет высшую награду – орден Крови и его все боятся, даже комендант Краузе.

 – Только один?

 – Да, – шёпотом поведала Эльза, – при его участии был построен лагерь.

 – Вот как…

 К девушкам подошли Лёня и угловатый Хризантов. Вместе с ними пришёл связанный с подпольем, немец Макс Шустер, который имел связи на воле. Они уселись вокруг стола для разделки овощей и принялись говорить:

 – В 6-м блоке, у капо нашли 12 кило сахара, 20 пачек маргарина, несколько десятков булок хлеба и ещё кое-что. – Начал неунывающий Лёня.

 – Воровали у своих гады!

 Оказалось «зелёные» тырили продукты по приказу штурмбанфюрера Бланка, а затем у него на квартире делали банкет. Проституток для развлечения им привозили из города.

 – Мюллер, капо «зелёных», сегодня пришёл ко мне. – Улыбнулся Николай и сказал: – Он собрал своих и дал команду вырезать «красных»... И тут же сам побежал и предупредил нас.

 – Ты известил наших?

 – Само собой…

 – Гад пытается усидеть на двух стульях.

 – Попытка переворота не удалась.

 Мюллер был главным капо у «зелёных». Он мог говорить на всех языках Европы, даже на датском. Ему было за 60 лет. На воле он ездил по разным городам, доставал ценности и золото.

 – Его капо в последнее время распоясались.

 – Капо такой же заключённый, но старший в команде. – Сказал мрачный Николай. – Он не работал, но следил, чтобы все трудились. Вот он и бьёт, кричит, убивает.

 Обычно это немцы или голландцы, чехи, поляки, датчане, норвежцы – все, кто сносно говорил по-немецки.

 – Если капо превышает меру, – устало сказал Лёня, – ему нужно ночью делать «тёмную».

 – Как это? – спросила уставшая Саша.

 – Укутать в одеяло и отмутузить. Утром он отправится в лазарет, а там врач Гаха, член подпольной организации, сделает ему «чёрный укол» с бензином.

 … Несмотря на непрекращающиеся репрессии, подпольная работа велась постоянно. Пароль всей организации лагеря был такой: «Листья летят против ветра».

 Ближе к зиме подполье пополнилось несколькими боевыми единицами. Пришёл состав из Белоруссии и пленные бойцы Красной Армии начали активную подрывную работу. Среди них выделялся высоких и суровый сержант Бабчук.

 – Я попал в плен в сорок первом. – Рассказывал он новым друзьям. – Зиму пережил в лагере в открытом поле.

 – Как же ты выжил?

 – Выкопал себе с товарищем нору, и жили как кролики…

 Бабчук помолчал и, собравшись с духом продолжил:

 – А месяца через два, уже по весне, заходит конвой из трёх человек, берут меня и ещё одного парня, и повели в лазарет… Положили на лавки, руки снизу привязали. Я думаю: «Бить будут!»

 – Это фашисты могут! – вставил Лёня.

 – А они финками – раз, звезду во всю спину нарисовали и сняли кожу полностью. Вывели к проходной: «Рус, иди!»

 – Вот сволочи!

 – Собаки кидаются, немцы вверх из автоматов стреляют – пугают. Мы пошли, думали: «Всё равно сейчас расстреляют». Метров двадцать прошли – солдаты смеются, очереди дают. Пошли дальше. Потом меж собой сказали: «Давай в разные стороны».

 – А дальше что?

 – Разошлись с ним, стало тихо, и собаки не лают… Пошёл я через лес, кровь со спины течёт ручьём, в глазах темнота. Очнулся недалеко от  белорусско-польской границы от козлиного блеяния – это старушка коз пасла.

 – Как там оказался?

 – Шёл на Запад, – ухмыльнулся Бабчук и продолжил: – Она меня и лечила четыре месяца. Спина была в гное, черви завелись уже. Мыла козьим молоком, а потом обкладывала звезду плёночкой из разбитых куриных яиц, которая кожуру держит... Два месяца помирал, потом легче стало. Спина, от шеи до пояса, зарубцевалась, как будто обожжённая была, шершаво всё.

 – Повезло!

 – Потом стал командиром партизанского отряда в Белоруссии. Шесть составов под откос пустили. Один раз вовремя уйти не успели – немцы внезапно на четырёх машинах приехали… Спрятались на деревьях. Фашисты вывели местную учительницу, какую-то семью – мужа с женой и тремя детьми. Прибили гвоздями к деревьям, бензином облили и подожгли живьём.

 – А как сюда попал?

 – Пошёл в город к связному и нарвался на патруль. Документов никаких не было, вот и загремел!

 В дверь кухонного помещения заглянул Пейг – заместитель коменданта, который окончил Мюнхенский университет и имел морду фюрера, как двойник, но был алкоголиком.

 – Опять сидите русские свиньи?

 Он был безобидным и никто не обратил на него особого внимания. Тем более что пришёл высокий француз Эмиль.

 – Как дела Эмиль? – спросила его Саша.

 – Не могу больше! – прошептал он и закрыл лицо руками.

 Все  знали, что крематорская команда Эмиля отрезала трупам ноги и бросала в печь.

 – Опять сжигали?

 – Вы представляете, – мелко дрожа, сказал он, – мы отрезанные ноги кладём на живот, так как печи неглубокие и с ногами не помещаются…

 В команде Эмиля люди выдерживали месяц-два, несмотря на спиртное, хорошее питание и женщин. У них сдавали нервы, они сходили с ума, их пристреливали и сжигали.

 – Сегодня в крематории сожгли расстрелянных немцев, которые воевали в интербригадах в Испании. – Эмиль немного успокоился и сообщил новость товарищам.