Текст книги "Сталинград (СИ)"

Автор книги: Владимир Шатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Глава 9

До начала войны симпатичная девушка Юлия Коновалова собиралась продолжить учёбу на четвёртом курсе Харьковского медицинского института.

 – Неужели война помешает нам закончить учёбу? – шушукалась она с подружками.

 – Должны дать доучиться, – авторитетно заявила Оксана Шуева, дочь профессора. – Врачи нужны всегда.

 – Особенно на войне…

 На встрече с учащимися перед началом учебного года встревоженный ректор объявил, что студенты института мобилизованы на строительство оборонительных сооружений.

 – Фашисты рвутся вглубь нашей Родины! – яростно жестикулируя, говорил он, а сам подумывал, как быстрее отправить семью к родственникам в Ташкент. – Наша общая задача н остановить оккупантов.

 Во время нахождения в Днепропетровской области на земляных работах по рытью противотанковых рвов стало известно, что немцы выбросили воздушный десант, и поступило предписание немедленно возвращаться в институт.

 – Скорее бы попасть на фронт! – мечтала Юля.

 Через двое суток по прибытии в Харьков были поданы эшелоны для эвакуации в город Пятигорск. На руки старшим групп выдали аттестаты для получения продуктов питания по пути следования, но в пунктах выдачи стояли такие очереди, что отовариться удалось лишь раз.

 – Хорошо, что с нами едут учащиеся из других городов Украины и Белоруссии. – Обрадовалась общительная Коновалова.

 – А чего хорошего? – удивился Костя Бондаренко, бригадир поезда.

 – Всегда интересно поговорить с разными людьми, – ответила общительная Юля.

 – Нашла время развлекаться…

 Эшелон удачно проследовал через степи и 17 августа 1941 года прибыл в город Пятигорск, где они впервые получили горячую пищу. В тот же день  студент старшего возраста Бондаренко, разместил их в одном из нежилых помещений городской пожарной охраны, где пол был залит крошащимся цементом.

 – Ой, девчонки, – огорчилась Шуева, – представляете, нет кроватей, столов и даже окон.

 – А где нам спать?

 Начались скомканные занятия. Теоретический курс по военно-полевой хирургии и терапии совмещался с курсом инфекционных болезней. Практические занятия проводились на базе военных госпиталей и лечебных учреждений города в вечернее и ночное время.

 – Я такого мужчину встретила! – делилась Юля с подружкой после знакомства с Григорием.

 – Красивый?

 – Не в том дело, – смутилась девушка и добавила: – Главное он столько пережил…

 – Старый что ли?

 – В истории болезни было написано, что родился в 1894 году.

 – Фу, старик! – поставила девичий диагноз Оксана. – Охота тебе возится с таким?.. К нам в отделение вчера такой симпатичный лейтенант поступил!

 – А мне то что?

 Окончив ускоренный курс, допущенные студенты сдали экзамены и получили дипломы врачей-лечебников. В мае 1942 года в республиканском военкомате выпускникам института вручили военные билеты и направления во фронтовые госпитали.

 – Представляете, как мне не повезло, – жаловалась Юля подружкам, – направили меня в госпиталь города Туапсе.

 – А в чём невезение?

 – Так это ж глубокий тыл!

 – Ну и что?

 – А мне хотелось ближе к передовой…

 Однако война сама подобралась ближе к Коноваловой, чем она даже могла представить. Летом стремительное наступление немцев достигло Кавказа, и казавшийся непотопляемым Пятигорск был легко взят фашистами.

 – Как же так? – недоумевала впечатлительная девушка. – Как могли мы допустить врага так далеко?

 Сама она вовремя отбыла на новое место несения службы. Как, оказалось, успела доехать до Туапсе Юля весьма кстати, в скором времени дороги перерезали стальные ножницы немецких танковых соединений.

 – Вот и исполнилось твоё желание, – подтрунивала над ней военврач Нина Плотникова, взявшая над симпатичной девушкой плотную опеку. – Оказалась в прифронтовой полосе.

 – Я же хотела наступать…

 Госпиталь занимал бывший склад, который располагался в одноэтажном здании с каменными стенами, выкрашенными внутри белой краской, и асфальтовым полом.

 – Лишь бы работать можно было!

 Небольшие не открывающиеся окна торчали высоко под потолком, хотя днём пропускали достаточно света. Ночью работала передвижная электростанция.

 – Тарабанит уж больно громко! – жаловались раненые, особенно контуженные.

 – Зато свет для операций есть!

 Помещение делилось на две половины. В одной размещались восемь перевязочных столов и один инструментальный стол. Во второй лежали легкораненые.

 – Будешь сначала помогать мне! – сказала малоопытной Юлии Плотникова.

 – С удовольствием. – Юле хотелось набраться практического опыта.

 – Запоминай всё…

 – Запомнить – то легко, вспомнить трудно!

 Рабочий день длился двенадцать часов, врачей не хватало. Кроме того было много бумажной работы. Каждый этап продвижения  раненого строго фиксировался, как и его состояние.

 – Бессонницей тут никто не страдает. – Делилась опытом Нина во время коротких перекуров.

 – Само собой!

 – Мы падаем от усталости, а солдаты отсыпаются от войны…

 Первое время Юлия жила недалеко от госпиталя. Вокруг стояли деревянные дома. В одном из них они жили с доктором Плотниковой. Хозяйка с удовольствием пустила врачей жить в своей лучшей комнате.

 – Хоть избавлюсь от временных постояльцев, – нарочито сказала она, – солдатики со своими приставаниями до смерти надоели.

 – Другие бы рады были…

 – Я мужа с фронта жду!

 – Как бы ни была женщина счастлива замужем, – с серьёзным выражением лица выдала Плотникова. – Она всегда с удовольствием замечает, что есть на свете мужчины, которые хотели бы её видеть незамужней.

 Юля не удержалась и вскоре рассказала старшей подруге свою любовную историю с взрослым сержантом Григорием Шелеховым.

 – Пишет? – спросила много повидавшая Нина.

 – Нет, – смутившись, сказала Юля. – Я же переехала…

 – Найдёт! – заверила её Плотникова.

 – Он тоже обещал, – встрепенулась покрасневшая девушка, – а я ему верю!

 Тридцатилетняя врач с сожалением посмотрела на наивную подругу:

 – Найдёт, как же! – подумала она с непонятной злостью. – Много таких Григориев пользовались нашей женской доверчивость и затем пропадали без следа.

 – Он не такой!

 – Хорошо если погиб на фронте, не так обидно…

  Голодным солдатам, правда, было не до баб, но начальство добивалось своего любыми средствами, от грубого нажима до самых изысканных ухаживаний. Среди множества кавалеров были удальцы на любой вкус: и спеть, и сплясать, и красиво поговорить, а для образованных – почитать Блока или Лермонтова…

 – Сколько девушек уехали домой с прибавлением семейства… – вспомнила не к месту Нина. – Кажется, на языке военных канцелярий это называется «уехать по приказу 009».

 – Неужели такое случается?

 – Мне рассказывали, как некий полковник Волков выстраивал женское пополнение и, проходя вдоль строя, отбирал приглянувшихся ему красоток.

 – Кошмар!

 – Такие становились его ППЖ, а если сопротивлялись – на губу, в холодную землянку, на хлеб и воду!.. Потом крошка шла по рукам, доставалась разным помощникам и замам.

 – Соблазнение в лучших азиатских традициях! – с сожалением сказала Юля и заплакала.

 … Немецкие самолёты быстро заприметили госпиталь, к  которому непрерывно следовала вереница машин, подвозивших раненых. Однажды среди рабочего дня они сбросили несколько бомб. Прямо у стены перевязочной раздался упругий взрыв. Стены выдержали, но взрывной волной вышибло стёкла, стерильные простыни вместе с инструментами операционной сестры оказались на полу.

 – Ой, мамочка! – запричитали женщины.

 Все легли на пол ближе к стенам, словно они могли спасти их от воздушной атаки. Панический страх передавался от одного человека к другому со скоростью света. Юлия стояла у перевязочного стола, на котором лежал раненый с осколочным переломом бедра. У неё резко подкосились ноги, и захотелось опуститься на пол, как сделали все окружающие.

 – Нельзя! – приказала она себе и продолжила перевязку.

 Однако раненый попробовал сползти со стола.

 – Куда же Вы? – осуждающе сказала Юля. – Вам нужно лежать!

 – Дык ведь бомбит немец!

 – Ну и что из того?

 Хотя у неё в мозгу постоянно крутилась другая мысль:

 – Нужно лечь на пол!

 После налёта выяснилось, что взрывом убило одну сестричку и ранило двух врачей. Все ходили хмурые и только после того как Плотникова вспомнила, как один санитар, здоровенный мужик по-пластунски пополз в угол перевязочной, где за простынями висели шинели и спрятался под ними.

 – Голову спрятал, а жопа торчит! – смеялись все, включая горемычного санитара

 Истеричный смех снял напряжение после пережитого. Это был первый урок войны, когда для Юлии возникла реальная опасность для жизни.

 ***

 В середине лета в госпиталь стали поступать первые раненые из числа отступавших от Ростова.

 – Потерял я сознание, – рассказывал соседям по палате чернявый старший лейтенант. – Прихожу в себя, вижу, мне ногу своей косынкой перевязывает какая-то совсем молоденькая девочка, лет двенадцати… А вокруг стоят деревенские бабы и платками меня обмахивают. Видят, что я глаза открыл, говорят: «Слава Богу, пришёл в себя лейтенантик...»

 – А ты что?

 – Мои солдаты и ординарец командира полка перетащили меня к командному пункту дивизии. Почти километр несли на руках. Стали меня готовить к операции. Лежу я на сырой соломе, а рыжий врач спрашивает:  «Когда ранили?»

 – Вчера.

 – «У нас приказ: если сутки прошли, то ампутация»

 – Не дам!

 – «Гангрена может быть… Умрёшь дурак».

 Старлей помолчал, заново переживая волнующие мгновения. Потом рассмеялся и продолжил:

 – А у меня пистолет на боку. Я руку положил на кобуру и говорю: «Если ногу отрежете – застрелюсь...»

 – Ну, ты даёшь!

 – Тогда хирург решил рискнуть. Только сразу предупредил, что никакого наркоза не будет. Надо терпеть. Дали чего-то выпить, может, водки. И всё. Врач говорит: «Ты мне только что-нибудь рассказывай, чтобы я слышал, что ты сознание не потерял».

 Слушатели лежали, подперев руками перебинтованные головы.

 – Начал я ему читать начало десятой главы "Евгения Онегина". Читаю, читаю и вдруг – резкая боль, аж сердце сжалось. В глазах потемнело, и я куда-то провалился… Не знаю, через какое время пришёл в себя. Осмотрелся. Лежу уже не на соломе, а на простыне. Ощупал себе бок – нет кобуры с пистолетом. У меня всё внутри оборвалось. Спрашиваю у соседа: «Браток, скажи, пожалуйста, у меня обе ноги на месте?»

 – «Обе»

 – Я приподнялся на локтях. Вижу, лежу я безо всего, в одной только коротенькой рубашечке. Обе ноги на месте... Правая забинтована. У меня от сердца отлегло.

 Юлия Коновалова давно стояла в сторонке и слушала исповедь офицера. После встречи с Григорием она любила слушать всевозможные военные истории. Она смахнула набежавшую слезу и шагнула к кровати раненого.

 – Вам бы Радионов поменьше разговаривать! – нарочито строго сказала она.

 – Наше дело теперь только болтать! – весело откликнулся словоохотный старлей.

 – Говорите, – буркнула девушка, которой хотелось выглядеть солиднее. – Я Вам перевязку буду делать.

 – Будьте так любезны! – заигрывал с ней раненый.

 – Терпите, сейчас будет больно…

 – Да это ерунда! – храбрился молоденький старлей. – После того что мне делали в передвижном госпитале я всё вытерплю…

 Юля осторожно сняла присохшие бинты. Радионов заметно побледнел, но терпел. Ходячий сосед по палате пересел на ближе и, глядя на страшные раны старшего лейтенанта попросил:

 – А ты расскажи, как там было.

 – Перевязку мне делали так. – Охотно откликнулся раненый, так ему было легче переносить боль. – С одной стороны в рану вставляли бинт, с другой его вынимали – рана же сквозная – и как двуручной пилой начинали чистить.

 – Специально что ли?

 – Вверх-вниз, вверх-вниз... – закрыв глаза, говорил Радионов. – Боль адская... В глазах темнеет, сердце опять сжимается, и теряешь сознание.

 – Вот садисты!

 – Но чистить нужно было обязательно, чтобы не было гангрены. – Заступился за врачей пациент. – Гноя очень много скапливалось.

 – Ясно!

 – Через недельку, когда дело пошло на поправку, отправили меня в тыл. Погрузили нас в телячьи вагоны, и поехали мы сюда. Двигались очень медленно… Иногда по километру в час. Все время над нами кружили немецкие самолёты и, не обращая никакого внимания на красные кресты на крышах вагонов, обстреливали из пулемётов, бомбили. Я ехал на втором "этаже" возле маленького окошечка. Мой сосед попросил поменяться с ним местами: «Слушай братишка, понимаешь, я задыхаюсь. Дай немножко полежу на твоём месте».

 – А перелезть через меня сможешь? – спрашиваю. – Он кивнул, с трудом перебрался, и лёг возле самого окошка.

 – «Хорошо-то как!» – сказал бедолага.

 Тут случился очередной налёт. Снова засвистели пули и осколки. И вдруг слышу: мой сосед, которому я место уступил, как вскрикнет, выгнулся неестественно и затих… Готов. Наповал.

 – Судьба...

 Коновалова почти закончила перевязку. Радионов видя, что мучения заканчиваются, заметно повеселел.

 – Как там было на Дону? – спросил любопытный сосед.

 – Хреновато! – помрачнел боевой офицер. – Отступали без роздыха.

 – Так и сюда немец скоро допрёт…

 – Переправлялись мы через Дон в районе устья реки. – Поделился он воспоминаниями. – Переплыть надо было метров 300-350. Начальник штаба приказал нам ломать тын, плетни из лозы, укладывать на них свое обмундирование и плыть... Сверху по нам били пулемёты и миномёты. То и дело справа, то слева раздавались крики, и ребята шли на дно. А ты плывёшь. И только когда совсем рядом пули свистят – ныряешь. Ушёл я под воду в очередной раз. Смотрю, а у меня ноги и самый низ живота как-то неестественно раздулись.

 – Как так?

 – Ну, думаю, всё! – нагнетал напряжение Радионов. – Конец. Изрешетило, думаю, очередями... И только потом до меня дошло, что это вода наполнила кальсоны, которые были на щиколотках завязаны, и ей просто некуда было деваться.

 – Вот умора! – заржали все в палате.

 – Еле выплыл! – признался старлей и пошутил: – Хорошо, что немцы штаны продырявили, вода и ушла…

 – Сбрасывать нужно было, и плыть голышом!

 Днём раненые слонялись без дела и развлекались, как умели. Однажды в палате возникла дискуссия, какую казнь учинить Адольфу Гитлеру, если его вдруг поймают.

 – Да просто повесить за яйца! – сразу же предложило большинство.

 Однако потом поступил на обсуждение проект Лёшки Бричкина, бывалого разведчика, а по гражданской специальности – директора кладбища в Ленинграде. Малограмотный сорокалетний мужик, он был, однако, сметлив, пронырлив и прижимист, всегда знал свою выгоду.

 – В мирное время я жил лучше любого профессор, – часто хвастался он. – Перепродавал кладбищенские участки и надгробные памятники.

 – Ну, ты коммерсант!

 Бричкин имел одну слабость – любил выступать на митингах. Он выходил посредине палаты, глаза наливались кровью и далеко вылезали из орбит, а лицо искажалось. Речь его была бессвязна, состояла из набора слов, вычитанных в газете.

 – Смерть немецким оккупантам! – часто орал Лёшка, как иерихонская труба, пока в него не начинали бросать подушками.

 – Заткнись!

 Это было выдающееся зрелище, тем более что внешность оратора производила впечатление – у него был выпирающий животик, гладкие щёчки и округлый зад...

 – Нужно сделать так. – Предложил практичный Бричкин. – Выкопать яму, посадить туда Адольфа, сделать сверху настил, по которому прошла бы вся армия, отправив на голову фюреру естественные потребности.

 – Верно!

 – Пусть гад медленно утопает в дерьме.

 Проект всем понравился и был единодушно одобрен всей палатой и даже засмущавшейся Юлей, которая специально не ушла далеко, чтобы услышать окончание солдатского трёпа.

 … У Нины Плотниковой в Москве остался девятилетний сын Кирилл. Она часто вспоминала его и каждую неделю писала своей пожилой матери, чтобы лучше следила за ним.

 – Он у меня такой шустрый! – жаловалась Нина подруге.

 – Я тоже хочу детей! – призналась стыдливая Юля.

 – Всё у тебя будет…

 После того как Радионов начал поправляться, Юля заметила что он с Ниной неравнодушны друг другу. Они часто встречались в укромных местах госпиталя и разговаривали, громко смеялись.

 – Он такой шутник! – сверкая блестящими от радости глазками, делилась с подругой Нина.

 – О чём вы с ним разговариваете?

 – В основном о детстве, юности… Он рассказывает, как пас в колхозе коров, телят и жеребят.

 – Как интересно… – съязвила Юля и мило улыбнулась.

 – Главное он так целуется! – закрыла глаза Нина. – Я вся таю…

 – Да ты что, – изумилась неопытная Коновалова, – а как же муж?

 Плотникова нервно махнула рукой.

 – Мой муж объелся груш! – пошутила она и пояснила: – Мы с ним и до войны плохо жили, а уж теперь…

 Накануне выписки Радионова Нина устроила небольшую вечеринку. Она хотела плакать от скорой разлуки с любимым, но крепилась и даже шутила:

 – Жаль, что так быстро тебя вылечили.

 – Когда после ранения мы тащились семь суток до Туапсе, я подумал, что больше никогда не встану на ноги…

 – Советская медицина творит чудеса!

 – Медицина или любовь? – Возмужавший старший лейтенант обнял Плотникову.

 – Скажешь тоже… – игриво отмахнулась женщина.

 Радионов засмеялся явно довольный и сказал:

 – Когда я только попал к вам в госпиталь, то вспомнил о своем деревенском роднике.

 – Почему?

 Я подумал тогда: «Промыть бы той водой мою рану – она сразу бы зажила».

 – А мы и без водички тебя на ноги поставили!

 Хмель развязал понемногу языки и растопил некоторую первоначальную сдержанность. Плотникова, чему-то про себя усмехаясь, довольно откровенно посматривала на Родионова, что было с её стороны безусловной ошибкой: по его убеждению, наступать полагалось мужчине, а женщинам следовало только обороняться; к тому же он не признавал в жизни ничего лёгкого, достающегося без труда и усилий.

 – Чего смотришь? – спросил он улыбающуюся женщину.

 – Запомнить хочу…

 – А чего меня запоминать, – засмеялся старший лейтенант, – я чай не стихотворение!

 Вечеринка закончилась танцами под трофейный патефон, который притащил жизнерадостный майор, раненый в руку. Подвыпив, он начал вспоминать детство, с надрывом рассказывал как мама первый раз пекла хлеб.

 – Это случилось в 34-м году. До этого хлеба у нас никогда не пекли. А мука оказалась плохо размолотой, и буханки расползались… Получались погоревшие коржи. Мама вытащила этот хлеб из печи, – а нас семь детей, – в руках его подержала, поцеловала и разломила на несколько частей, чтобы всем досталось...

 – Голод тогда был страшный, – поддержал собеседника Родионов. – Я только в четырнадцать лет в первый раз хлебушка досыта покушал...

 – Хватит вам ерунду вспоминать! – остановила их подвыпившая Плотникова. – Лучше поцелуй меня...

 Радионов чмокнул её в румяную щёчку.

 – А ты целоваться не умеешь...

 – Почему это я не умею? – обиженно спросил старлей.

 – А кто же в щёчку-то целует?!

 Этой ночью Юле пришлось остаться на ночь в госпитале, Нина попросила не возвращаться домой. На следующий день Радионов выехал на передовую, которая проходила уже в непосредственной близости от Туапсе. Через неделю он умер без мучений от множественных ранений осколками близко упавшей мины…

 Глава 10

После начала массированного наступления немцев в городской черте Сталинграда обстановка для 62-й Армии РККА значительно усложнилась. 71-я , 76-я и 295-я пехотные дивизии Вермахта атаковали от Гумрака центр города. В это же время южнее 29-я моторизованная и 14-я танковые дивизии прорвались через пригород Ельшанка и вышли к Волге. Противник значительно оттеснил обескровленные советские части, а небольшие группы фашистских автоматчиков захватили здание Госбанка, Дом специалистов, железнодорожный вокзал и таким образом взяли под контроль центральную переправу через Волгу. Форсировать реку в дневных условиях стало невозможно.

 – Теперь будем переправляться только ночью! – решил командир 13-й гвардейской дивизии полковник Родимцев.

 С учётом этого обстоятельства было принято решение перебросить в Сталинград в ночь с 14 на 15 сентября передовой отряд в составе 1-го батальона 42-го гвардейского отдельного стрелкового полка с ротой автоматчиков и ротой противотанковых ружей. Отряд под командованием старшего лейтенанта Червлякова на бронекатерах успешно переправился через Волгу и сразу вступил в бой.

 – Необходимо оттеснить врага к железной дороге и овладеть вокзалом, таким образом обеспечить переправу основных сил дивизии. – Поставил перед командиром полка боевую задачу Александр Ильич Родимцев.

 – Будем стараться!

 – Без этого дивизия потеряет слишком много людей на переправе.

 Однако передовой отряд смог лишь частично выполнить свою задачу, поскольку встретил превосходящие во много раз силы противника. И все-таки благодаря отваге бойцов отряда переправиться под прикрытием сумели основные силы 13-й гвардейской стрелковой дивизии, за исключением артиллерии, которая осталась на левом берегу и подавляла основные огневые точки противника, обстреливавшего переправу.

 – Бог войны, – вызвал Родимцев главного артиллериста дивизии. – Как хочешь, но подави гадов!

 – У них вдвое больше пушек…

 – Значит стреляй в два раза точней!

 Главные силы дивизии переправлялись средствами Волжской военной флотилии и понтонных батальонов на катерах, буксирах, баржах и рыбачьих лодках под непрекращающимся пулемётным и миномётным огнём. В таких сложных условиях советские части несли большие потери.

 – Быстрее, быстрее! – торопил подчинённых взволнованный комдив.

 – Солдаты и так делают всё возможное. – Вставил начальник штаба Самчук.

 – Чтобы остановить немца нам всем нужно сделать невозможное…

 Немногочисленные подразделения переправившихся войск с трудом сдерживали натиск немцев. Враг стремился занять центральную часть города, прорваться к Волге и расчленить советские войска.

 – Необходимо вырвать у врага инициативу, – по телефону накручивал Чуйков, – уничтожить противника, прорвавшегося к реке.

 – Понимаю. – бодро ответил Родимцев.

 – Тем самым мы улучшим тактическое положение всех войск 62-й Армии…

 – Сделаем товарищ генерал!

 Рядом с устьем реки Царица полностью переправился 42-й стрелковый полк. В районе Соляной пристани действовала основная переправа, через которую не только доставляли резервы с левого берега на правый, но и отправляли в тыл раненых.

 – Что там, у Червлякова? – спросил Александр Ильич своего начштаба.

 – Первый батальон 42-го гвардейского стрелкового полка удерживает вокзал, а остальные силы вместе с 133-й танковой бригадой вышли на площадь 9 Января и Республиканскую улицу.

 – Ах, какие молодцы!

 Положение двух полков переправившихся за передовым отрядом становилось с каждым часом всё более трудным. Гвардейцы вышли на рубеж проходящей по городу железной дороги, но закрепиться там до того, как противник возобновил наступление, времени не имели.

 ***

 Пока Григорий догонял ушедшую вперёд роту сына, начался робкий рассвет.

 – Часов пять утра, – определил он на глаз.

 Едва брезжила заря, но фронт в эту ночь даже не засыпал. Били пушки, далёкий горизонт горел пожарами и разрывами, повсюду клубился дым. Огненные зигзаги чертили реактивные снаряды «катюш». Громко икала немецкая «корова». Кругом шум, грохот, скрежет, вой, бабаханье и уханье…

 – Адский концерт.

 В этой картине было столько обобщающего смысла, столько апокалиптического ужаса, что люди остро ощущали непрочность бытия, безжалостную поступь истории. Большинство почувствовали себя жалкими мотыльками, которым суждено сгореть без следа в адском огне войны.

 – Как сказать Михаилу, што я его отец? – гадал Григорий, когда увидел, как красноармейцы впереди рассыпались цепью и попадали на железнодорожную насыпь.

  Он тоже укрылся в ближайшей воронке. Справа от него примостился молодой, сухонький на вид узбек. Он чрезвычайно внимательно рассматривал своё оружие и что-то бормотал по-своему. Григорий вытянул шею и понял, что у соседа рассадило пулей приклад винтовки. Виднелась сквозная дыра не больше пятачка.

 – Вай, плохо!

 – Чего говоришь? – поинтересовался Шелехов.

 – Жаль, не в ногу, к жене бы поехал! – с обидой сказал узбек на плохом русском.

 Слева от себя Григорий увидел мрачного сержанта, крупного мужчину лет тридцати пяти.

 – Кого-то он мне напоминает…

 В этот момент полезли немцы. Следующие полчаса Григорий ни о чём не думал. Он стрелял, менял местоположение и бросал гранаты. Почти всё время краешком зрения он видел матёрого сержанта. Неторопливые, выверенные действия выдавали в нём ветерана.

 – Красиво работает! – восхитился Григорий, как раньше восхищался работой передового забойщика или умелого вальщика леса.

 На дне очередной воронки валялась защитная каска. Григорий пнул её ногой, она мешала прицельному огню.

 – Тяжёлая!

 В ней оказалась голова того узбека, который сожалел о неполученной ране. Навстречу ползли раненые, окровавленные и грязные, с изжелта-серыми лицами, запекшимися губами и лихорадочно блестящими глазами.

 – Пропусти земляк!

 – Давай быстрее!

 Кряхтение, стоны и матерная брань слышались отовсюду. Атака гитлеровцев захлебнулась, но красноармейцам тоже досталось...

 – Огоньку не бросишь? – услышал Григорий голос мастеровитого сержанта.

 – Свой надо иметь!

 – Да трофейная зажигалка выпала пока я прыгал по завалам.

 – Тогда держи!

 Григорий высунулся из воронки, чтобы бросить самодельное кресало, а сержант в этот момент повернул к нему голову.

 – Ты чего не ловишь? – возмутился Шелехов, когда тот не поймал брошенный ему предмет.

 – Григорий Пантелеевич? – ошарашенно спросил его сержант.

 – Ну?

 – Не признал меня?

 – Нашёл время загадки загадывать…

 – Это я Пашка Лисинчук!.. Мы же с тобой работали на шахте в Сталино!

 – Вот так встреча.

 «Фрицы» снова поднялись в атаку, и только отбив её давние знакомые смогли упасть рядом в какой-то окоп и поговорить. Траншея оказалась немецкой, узкой и глубокой. Чтобы разойтись с ранеными приходилось протаскивать встречные носилки между ногами стоящих впереди.

 – Поговорить не дадут! – возмутился Павел и дал короткую очередь из трофейного автомата. – То немцы, то эти…

 – Радуйся што жив! – буркнул Григорий, устало привалившись к стенке траншеи.

 – Где тебя носило столько лет?

 – На Севере…

 – Понятно, – кивнул понятливый Лисинчук, – а как там?

 – Хуже не бывает!

 – Даже тут?

 – Здесь мы хучь на равных. Меня могут убить, но и у меня автомат…

 Через мостик над железной дорогой прислуга на руках пыталась перетащить пушчонку. Бывшие шахтёры вылезли из траншеи и впряглись сами.

 – Земля вся сковыряна от бомбёжек и артобстрелов, – с чувством сказал Григорий, – нет живого места…

 – Перетащим! – пыхтел Павел и напрягал на руках бугры мышц.

 – Воронка на воронке.

 – И пушка неудобная зараза…

 Слух у всех был напряжён и болезненно ловил каждый шорох.

 – Вот… Летит!

 – Ложись!

 Солдаты кубарем покатились в стороны, потом нырнули ещё глубже, в какую-то яму, руками во что-то липкое… Грохот разрыва, на головы падает комковатая земля.

 – Пронесло. – Сказал Пашка вставая.

 – Ить яма чей-то разрушенный сортир. – Усмехаясь, определил Григорий.

 – Теперь вонять долго будем, – с отвращение сплюнул Лисинчук, – где тут отмоешься…

 За день красноармейцы отразили ещё несколько атак. Из роты в живых осталось примерно треть бойцов. Ближе к ночи они закопались в землю недалеко от немцев.

 –  Вылезти и встать нельзя – убьёт гадёныш.

 – А тебе зачем вставать? – поинтересовался Григорий, который сидел на корточках с закрытыми глазами. – Жив и ладно…

 Следующее утро выдалось прохладным, солнышко светило ярко, приветливо, но не грело. На голубом небе не наблюдалось ни облачка, ни тучки.

 – Вперёд! – раздался крик взводного.

 – Нужно одним броском проскочить нейтральную полосу. – Сказал Лисинчуку Григорий.

 – Зачем каждый день начинать с контратаки? – ругнулся тот и рванул как заяц.

 Григорий перебежками затрусил за ним, искренне надеясь, если пулемёты отсекут нападавших переждать в воронке.

 – Осталось совсем немного… – успел обрадоваться он.

 Неожиданно сзади раздался громкий хлопок. Толчок в спину легко поднял его в воздух. Он отлетел в сторону и в сотую долю секунды успел подумать:

 – Конец!…

 Очнулся Григорий в глубокой воронке. Кругом ни души, только в воздухе клубы дыма и порхающие штабные бумажки…

 – Левая рука кровоточит…

 Он с трудом дополз до своих окопов и мешком свалился вниз. В траншее кровь стояла по щиколотку, на бруствере лежала нога в сапоге с обрывками штанины. Дальше бесформенный комок из шинели, костей и мяса, от которого в холодном воздухе поднимается лёгкий парок и исходит непередаваемый запах ещё тёплой крови. По шинели Григорий узнал погибшего:

 – Наш солдат, тащивший недавно пушку.

 Казалось, что даже ветер состоял из осколков и пуль. Чтобы чем-нибудь занять время и забыться, соседи играли в выдуманную Лисинчуком игру: двое выставляли из ямы оружие прикладом кверху:

 – Чей скорей разобьёт, тот выиграл…

 Много винтовок и автоматов осталось от прошлых боёв, они валялись на земле разбитые, уже не годные для дела. Своё оружие бойцы берегли, как зеницу ока: обертывали портянкой затвор, чтобы уберечь его от туч пыли, поднимавшейся во время артиллерийского обстрела.

 – Автомат гарантия нашей жизни при неизбежной встрече с врагом.

 – Гарантия, но ненадёжная!

 Развлечение быстро надоело и Григорий, внутренне волнуясь, спросил Павла:

 – Как нашего командира роты зовут?

 – Михаил.

 – А как по батюшке и фамилия?

 – А ты чего интересуешься?

 – Нужно…

 – Григорьевич. – Сказал сержант и признался: – Кошевой. Хороший парень.

 – Вижу.

 – Выйдем из боя, я ему про тебя расскажу, как мы вместе на шахте пахали.

 – Даже не вздумай!

 – Чего вдруг?

 – Он мой сын…

 – Вот так фокус!

 Только отбив очередную атаку фашистов Григорий смог рассказать боевому товарищу историю своей жизни до приезда в Сталино.

 – Да дела, – присвистнул Пашка. – Я бы откровенно всё рассказал.

 – Боюсь, – честно сказал Григорий, – как он отреагирует на отца врага-народа?

 – Что тогда делать будешь?

 – Просто буду воевать рядом... Помогу выжить, а там поглядим.

 – Выжить нам будет проблематично!

 … Наивная надежда Григория переправиться на другой берег Волги после разговора с сыном провалилась. Во-первых, самого разговора не случилось,  в последний момент он испугался. Во-вторых, на следующий день после того как Чуйков принял командование 62-й армией, он приказал никого не переправлять на левый берег.

 – Раненым давать по стакану водки и пусть обозначают передовые позиции. – Велел беспощадный генерал.

 Некоторые из них не могли даже винтовку поднять. Заживо сгнивали на поле боя, хотя к Григорию это не относилось. Несмотря на ранение, он остался в роте Кошевого и старался держаться к сыну ближе, чтобы помочь тому выжить.