Текст книги "Сталинград (СИ)"

Автор книги: Владимир Шатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

Глава 21

После скоростного лечения обмороженных ног Иоганн снова вернулся на передовую. В госпитале он отдохнул и набрался сил. Почти всё время раненые резались в карты. Кроме соседей по походному госпиталю хорватов, которые были самыми азартными игроками, на соседних койках разместилось несколько бельгийцев.

 – Среди них есть даже несколько молодых валлонцев. – Удивился выздоравливающий Майер.

 – В нашей армии каждой твари по паре! – ухмыльнулся раненый в руку по фамилии Капке.

 Бельгийцы держались особняком и часами что-то обсуждали шепотом. Как-то вечером немцы решили заглянуть к ним в гости и попытались завести разговор на своём школьном французском.

 – Хотя бы попрактикуемся в языке. – Предложил любознательный фельдфебель.

 – А то я в сороковом году не смог пообщаться с парижанками! – заржал присоединившийся к ним сержант Финк.

 Сначала они говорили о своих прошлых ранах, затем о жутком холоде и о новом германском наступлении в ближайшее время.

 – Окончательная победа близка! – сказал Иоганн и поинтересовался, что они думают о войне в России.

 – Да, – неохотно признались они, – мы ожидали, что она будет совсем другой. Прежде всего, мы недооценили психическое напряжение... Наш первоначальный энтузиазм уступил место фаталистической позиции. Но мы будем и дальше сражаться, так как видим в этом свой долг.

 Темноволосый парень с интеллигентным лицом и мертвенно-бледными, впалыми щеками сказал:

 – Вы, немцы, сильны, потому что объединены и у руля у вас сильный человек.

 – Хайль Гитлер! – вскинул здоровую руку Капке.

 – В этом мы вам завидуем. Но вы сильны только в массе… Вы сражаетесь как дьяволы, но каждый в отдельности делает это без твёрдой убежденности.

 – Да что ты говоришь…

 – Каждый немец воюет только потому, что научился подчиняться приказам.

 Позднее, когда они растянулись на своих матрацах, Финк, низкорослый уроженец Берлина, недовольно проворчал:

 – Несчастные придурки, добровольно ввязались в эту передрягу просто ради интереса!

 – Думаешь, они пожалеют об этом?

 – Непременно!

 … За время отсутствия Майера погибло много из его сослуживцев. Сержант Хегельберг и сержант Бакес, командовавшие вторым взводом и взводом тяжёлых пулеметов, были убиты.

 – Ты не можешь себе представить, – сказал ему при встрече Францл, – как отчаянно русские защищают свой город.

 – Я уже понял…

 – Они бьются за него словно цепные псы.

 Погибли и многие другие, поэтому ближе к передовой переводили всех «тыловых крыс». Однажды Францл ошарашил товарищей:

 – Как вы думаете, кто присоединился к нам, парни?

 – Мало ли кандидатов?

 – Тебе, Иоганн, он особенно хорошо знаком.

 Майер напряг память, но никого не вспомнил.

 – Он никогда не угадает! – воскликнул Францл. – Ладно, я вам скажу: это ваш лучший друг Матеус… Вы с Вилли ведь были в его учебном отделении, не так ли?

 – Что? – вскричал Иоганн и выругался. – Эта сволочь?

 – Именно. Он нашёл себе на всю зиму непыльную работёнку на базе полка.

 – Он гонял нас в учебном лагере до седьмого пота и вёл себя будто великий военачальник.

 – Посмотрим теперь, чего он стоит в настоящем бою…

 – Он погибнем сразу! – сказал Фом, и вопрос был исчерпан.

 … По ночам на нейтральной полосе бродили тёмные, нагруженные фигуры людей; лязг и стук лопат слышались до зари.

 – Это наши сапёры устанавливают мины.

 – Какие мины?

 – Прыгающие... – пояснил Францл и для наглядности попрыгал на месте. – Когда прикасаешься к ним, они сначала подпрыгивают, а потом взрываются.

 – Лишь бы они служили нам хорошей защитой.

 – Только если их устанавливают, – пробормотал осторожный Фом, – это значит, что атаки русских ждать недолго.

 Когда мина взорвалась, они приняли взрыв за неожиданную атаку и схватились за оружие. Но когда это место осветили, в качестве мишени перед ними предстал всего лишь жеребёнок, который случайно забрёл на минное поле.

 – Бедняга задел мину, – понял случившееся Иоганн. – Потом, тяжелораненный дергал ногами, пока не взорвал ещё одну…

 – Которая завершит дело. – Сказал Францл и отвернулся.

 Жеребёнок пронзительно кричал, очевидно, в последний раз звал мать.

 – Здесь он совершенно ни при чём, – прошептал потерянный Майер, – так как не принадлежит ни к какой армии.

 – Животные не понимают что такое война! – с горечью вставил казак.

 – Просто бедный, несчастный и маленький жеребёнок... – не мог успокоиться Иоганн. – Фом пристрели его… Я не могу слушать его стоны.

 Казак вскинул штурмовую винтовку системы Маузера и точным выстрелом разнёс жеребёнку голову. С вражеской стороны на этот выстрел не ответил никто. В данном случае все по-настоящему жалели бедное животное.

 ***

 Перебежчик Фомин, о котором немногие из роты лейтенанта Штрауба, теперь почти целиком состоявшей из пополнения, знали, что он всего несколько месяцев назад воевал на другой стороне, однажды подобрал у убитого снайпера винтовку с оптическим прицелом и предложил:

 – Давайте повеселимся!

 – А чем мы, по-твоему здесь занимаемся? – мрачно спросил Иоганн.

 – Будем играть в охотников. – Сказал казак и объяснил правила игры.

 Товарищи по взводу, чтобы скоротать время, теперь выползали за насыпь железнодорожной ветки и по очереди становились снайперами.

 – Тот, кто должен стрелять, – инструктировал Фом желающих, – выбирает жертву и показывает её остальным.

 – Зачем?

 – Чтобы соревноваться, кто больше наберёт очков.

 У многих имелись полевые бинокли, так что зрители могли следить за тем, что происходит.

 – Вон тот, – указал пальцем Францл, – примерно в десяти метрах влево от мёртвой лошади.

 – Принято!

 Наклонившись над вещмешком, советский солдат доставал свою армейскую флягу. Францл тщательно прицелился и выстрелил. Мишень согнулась пополам и больше не шевелилась.

 – Убит! – крикнул он и засмеялся.

 – Убит. – Подтвердил привередливый Фом.

 Он занёс Францлу два очка в записную книжку. Иоганн погодя подстрелил неуклюжего красноармейца, который боком перелезал из своего окопа в соседнее укрытие.

 – Готов! – воскликнул он.

 – Нет, нет, посмотри, как следует, – настаивал Фом и показал: – Он ещё шевелится.

 – Да, он двигается… – согласился зевающий Майер.

 – Только одно очко. – Подвёл итог Фом и записал его.

 Однажды зачинщик поразил бутылки с зажигательной смесью, разложенные перед вражеским окопом. Это оказались ёмкости, наполненные горючим веществом, использовавшимся против танков.

 – Бинго! – азартно крикнул казак.

 Выстрел произвел настоящий фейерверк, и русский солдат начал танцевать перед окопом, пытаясь сбросить с рук горящий «коктейль Молотова», что вызвало гомерический хохот:

 – Выдай ещё коленца!

 – Он сейчас взлетит…

 Эта кровавая стрельба считалась приятным времяпрепровождением. Никто не думал о нём как о хладнокровном убийстве. Это был просто спорт – состязание, за которое Ковач, Вилли, Зандер и Пилле расплатились своей жизнью.

 – Мы стреляем не для того, чтобы сослужить службу своей стране. –  Думал в перерывах Иоганн. – Пожалуй, мы делаем это просто потому, что случайно нашли винтовку с оптическим прицелом и знаем, как ей пользоваться.

 С другой стороны противник сам развлекался, как мог. Когда немецкие солдаты трогали любого убитого, мёртвые и живые взлетали на воздух – русские часто закладывали небольшие мины под гимнастёрки погибших.

 … Мобильной пехоте гитлеровцев сопутствовал временный успех, батальон последним усилием смог продавить противника. Когда немцы с великим трудом пробивались вперёд, через позиции русских, Фом посмотрел на убитых и раненых, валяющихся вокруг и, сказал:

 – Держу пари – большинство этих негодяев только притворяются.

 – Ты не доверяешь своим соплеменникам? – улыбкой поинтересовался Францл.

 – Ты мне ближе, чем эти проклятые русские…

 Всем приходилось соблюдать осторожность. Очевидно, красноармейцы стали более опасными, со всеми их ударными отрядами, ополчившимися теперь на немцев.

 – Раньше русские просто сдавались в плен.

 – А что изменилось?

 – Теперь они предпочитают умирать! – поразился переменам Иоганн.

 Среди советских солдат хватало фанатиков, но обычно достаточно было бросить взгляд в глаза человека или на его рану, чтобы сказать, опасен он или нет.

 – Вряд ли они будут стрелять нам в спину… – легкомысленно сказал Францл.

 – Русский солдат обычно не имеет плана действий, – заметил Иоганн, -поэтому он страшен своей импровизацией.

 Гитлеровец приблизился к человеку, лежавшему лицом вниз. Толкнул его ногой, русский зашевелился и застонал. Подошёл Майер и хотел перевернуть человека, чтобы посмотреть, что с ним.

 – Ой, оставь его, – сказал Францл и указал. – Посмотри на кровь.

 – Ясно!

 Солдаты спокойно пошли дальше, никто и не подумал внимательно  взглянуть на раненого в бою. Потом что-то произошло. Сзади послышалось шутливое: «Пок-пок-пок».

 Фом закричал и схватился за правое ухо. Иоганн обернулся и увидел, что человек с большим кровавым пятном на груди приподнялся и выстрелил из пистолета ещё раз.

 – Фом! – отчаянно крикнул Францл.

 Тот уже упал как подкошенный, зарывшись пальцами в снег, конвульсивно дёрнулся и затих.

 – Какая глупость, погибнуть так!  – воскликнул он.

 Францл долго смотрел на мёртвого друга, потом перекрестился. Его лицо страшно изменилось, как будто он натянул маску, с искажёнными чертами лица.

 – Подонок! – грозно прошипел он.

 Подбородок мстителя выдвинулся вперёд, губы сжались в тонкую нить с горестными морщинами в углах рта, глаза опасно сощурились подобно щели дота.

 – Ты заплатишь за него! – Он повернулся и пошёл назад, не обращая внимания на стрельбу в его направлении со стороны русского.

 Надеясь спастись, тот лёг так же, как и до этого, лицом в землю, делая вид, что ему ни до чего нет дела. Но когда Францл приблизился, он всё понял.

 – Нет! – красноармеец захныкал, умолял, даже спустил штаны, чтобы показать ужасную рану на верхней части бедра, говорил, что всё равно умрёт, и крикнул:

 – Камерад пощадите!

 Францл остался непреклонным. Его руки опустились, взяв в железные тиски шею вероломного русского, и Францл держал его, не ослабляя свою мёртвую хватку, до тех пор, пока в последней судорожной конвульсии остатки жизни не покинули бренное тело.

 – Это тебе за нашего казака. – Сказал он и вытер руки о замызганные штаны.

 ***

 К утру 12 ноября 1942 года 6-я армия Вермахта контролировала девяносто процентов территории Сталинграда. 62-я армия РККА сохранила за собой два небольших плацдарма на правом берегу Волги: на севере – около 1000 человек бились в районе рынка и Спартаковки; в центре – 500 бойцов сражались в районе завода «Баррикады».

 В течение следующих пяти дней немецкие атаки разделили советские войска на несколько изолированных частей. Русские отчаянно дрались в окружении, отступать им было некуда, сдаться в плен они уже не могли.

 Советская группировка на севере, атакованная частями 16-й таковой дивизии, сократилась до трёхсот человек. Чуйкова беспокоила и новая проблема – лёд на Волге, из-за которого прекратилась переправка войск, никак не укреплялся. Попытки организовать снабжение армии по воздуху окончилась неудачей – она контролировала лишь узкую полоску земли на берегу, иногда всего сотню метров вдоль Волги. Поэтому сброшенное с неба часто попадало в руки немцев и красноармейцы голодали.

 Снабжение продовольствием гитлеровцев было не в пример лучшим. Каждый вечер грузовик походной кухни батальону привозил горячую еду. Он не мог подобраться вплотную из-за сплошных завалов и останавливался за несколько сотен метров до позиции роты Майера.

 – Кто-то наверняка заблудится, разыскивая его. – Однажды пошутил Францл.

 – По-моему мы здесь все давно заблудились… – ответил Иоганн.

 В то время как правило, русские бипланы, которые немцы называли «зингеры», потому что их моторы звучали, как старые швейные машинки, – летали над головами солдат.

 – Нужно кому-то выползти из укрытия и притащить еду. – Велел бледный лейтенант Штрауб. – Кто пойдёт?

 – Я ходил вчера…

 Самолёты сбрасывали осколочные бомбы, столько же на немецкие позиции, сколько и на свои. Несмотря на это, подразделение Иоганна отряжало по одному солдату от каждого отделения за горячей едой в специальных термосах.

 – Сегодня твоя очередь. – Сказал Иоганну уставший Францл.

 – Что-то я себя хреново чувствую…

 – Здесь всем хреново!

 – Хорошо! – ответил Майер и, пригнувшись, двинулся навстречу кухне.

 Вскоре совсем стемнело и, к несчастью, на обратном пути он заблудился. Проплутав по кругу не один час глубокой тёмной ночью, не встречая никого, кроме «зингеров» над головой, Майер стоял, с автоматом за спиной, посредине мрачных развалин, держа в каждой руке по термосу давно остывшего супа.

 – Не знаю, – растерянно размышлял он, – за своими ли я позициями или за вражескими.

 Чёрными холмами поднимались доты, виднелись орудийные стволы, подбитые танки и машины. Впереди торчал частокол, увитый колючей проволокой.

 – Кошмар какой-то! – подумал уставший солдат.

 Кое-где на ней колыхались обрывки тряпья и висели трупы. Темень скрадывала предметы, отдельные детали разглядеть было невозможно и от этого становилось жутко... Иоганн настороженно прислушивался к тишине и, сняв предохранитель автомата, готовился ко всяким неожиданностям.

 – Как на грех взошла луна. – Он с неприязнью посмотрел тучную красавицу.

 Она ярко осветила заснеженное царство смерти. Лихорадка, которая не оставляла Майера, придавала всему окружающему зловещую, бредовую окраску. Долго тащился он, пересиливая слабость, спотыкаясь о мертвецов, проваливаясь в воронки, падая, поднимаясь, и ему казалось иногда, что во мраке и в тишине летают над истерзанной землей бледные туманы, принимающие очертании человеческих фигур или причудливых животных.

 – Это галлюцинации от жара, – разобрался он в своём состоянии, -температура у меня поднялась, вероятно, до сорока градусов, а может быть и выше.

 Нужно было что-то предпринять, поэтому он крадучись начал пробираться вперёд, напрягая все органы чувств. Ветреная луна снова спряталась за облака.

 – Что там, чёрт возьми? – удивился Майер, вглядываясь во мрак.

 Вдруг что-то тёмное появилось на его пути, с более светлым пятном наверху. Осторожно подойдя ближе, Иоганн распознал, что это мёртвая лошадь с чем-то наполовину согнувшимся на ней, а то, что он принял за ветку дерева, было поднятой рукой мертвеца.

 – Привидится же такое! – в замешательстве он застыл как вкопанный.

 Затем послышалось какое-то странное клокотание, исходившее от земли, и вся эта живописная картина пришла в движение. Поднятая рука покойника задвигалась. Согнутые пальцы тянулись к горлу врага!.. Мертвец смеялся, колыхаясь от хохота...

 – Дьявол гонится за мной, – с ужасом подумал Иоганн. – Пришло время расплаты за совершённые преступления.

 Он бросил на землю ненужные термоса и отшатнулся в какую-то нишу в полуразрушенном здании. Споткнулся,  не удержавшись на ногах и буквально ввалился, минуя несколько ступенек ведущих вниз, в низкий подвал.

 – Куда я попал? – мелькнула первая мысль.

 Тотчас Иоганн увидел двух спящих в углу военных и понял всё.

 – Я заблудился в развалинах и забрёл в тыл русских.

 Он рванул со спины автомат и в тот же миг человек в советской  офицерской форме проснулся и поднял голову.

 – Ты кто? – начал говорить он и наконец, разглядел невесть откуда взявшегося гитлеровца.

 Офицер резво сунул руку под свёрнутую шинель, которая ему заменяла подушку, и резко вытащил пистолет. Иоганн дёрнулся назад и машинально нажал на спусковой крючок. Короткая очередь буквально разорвала грудь молодого мужчины.

 – Нет! – раздался сбоку нервный крик.

 Майер резко развернулся и увидел пожилого человека в порванной и окровавленной гимнастёрке. Что-то в облике седовласого солдата заставило его остановить, уже готовый согнуться палец. Он в замешательстве опустил  дымящееся оружие и засомневался:

 – Где я видел это лицо? -

 Казалось, что тот не обращает никакого внимания на немца, стоящего посредине комнаты, освещённой коптилкой, сделанной из снарядной гильзы.

 – Сынок. – С болью сказал человек и шагнул к раненому, отброшенному кинетической силой пуль к обшарпанной стене.

 Он склонился над стонущим офицером и попытался перевязать его раны.

 – Отец? – спросил раненый неожиданно ясным голосом.

 – Да Миша, я твой отец Григорий Пантелеевич Мелехов.

 – Я так хотел тебя увидеть…

 – Вот где довелось встретиться!

 – Жаль, что не осталось времени поговорить. – С большими усилиями сказал Михаил.

 – Молчи! – молитвенно попросил отец.

 – Мало времени… – забормотал офицер. – Обязательно найди своего внука… Его зовут Коля…

 – Тебе нельзя говорить сынок!

 – Они с моей матерью Евдокией Пантелеевной должны были приехать сюда.

 – Я понял!

 – Наверное, их эвакуировали дальше…

 От неимоверных усилий на губах Михаила выступила кровавая пена. Он затих на минуту, а затем спросил:

 – Почему же ты молчал столько времени?

 – Боялся, што ты не примешь меня.

 – Зря… – прошептал сын и конвульсильно дёрнулся.

 Его глаза затянула белёсая предсмертная пелена. Через несколько минут ужасной агонии он умер. Отец потеряно сидел рядом, держа его за руку и обречённо повторял:

 – Зря, зря!

 Пока длилась эта нереальная сцена, Иоганн стоял в оцепенении. Он не до конца понял, о чём говорили русские, но почувствовал, что происходит что-то важное.

 – Это тот пленный, который летом ударил лейтенанта Штрауба. – Неожиданно вспомнил он. – Как он здесь оказался, его же должен быть расстрелять Фом?

  Майер снова поднял автомат. Перед ним буквально на коленях стоял враг, который убил многих его друзей.

 – Его нужно пристрелить! – кричала одна половинка души.

 Внезапно он вспомнил Хубса, который отказался стрелять в русских.

 – Сколько можно продолжать бессмысленную бойню? – Иоганн задал себе трудный вопрос.

 В углу плакала растрёпанная женщина с ребёнком на руках, и он машинально отметил:

 – Это тот подвал, где живёт любвеобильная русская и куда ходили наши солдаты…

 Майер бросил последний взгляд на поникшего отца, прощающегося с погибшим сыном, и вышел в ночь. Он снова увидел адскую группу из лошади и двигающегося мертвеца. Солдат застыл на месте, как глупый кролик перед удавом и тут ему всё стало ясно.

 – Лошадь ещё не мертва, просто находится в последней агонии, и её конвульсивные движения шевелят мёртвого человека. – С облегчение за своё психическое здоровье понял Иоганн.

 Не встретив больше вражеских солдат, он удачно вернуться обратно в свой лагерь.

Глава 22

После нелепой смерти сына Григорий впал в отчаянье и окончательно потерял страх перед смертью и вездесущими «особистами».

 – Не уберёг! – часто думал он и злился на себя.

 Два месяца бесконечных боёв, когда он старался, как мог защитить старшего сына, пропали даром.

 – Нужно было сразу признаться Михаилу, – корил себя Григорий, – хучь бы успели наговориться за двадцать лет разлуки!

 Честно говоря, особо горевать ему немцы не давали. С фанатичным упорством они каждое утро лезли вперёд в тщетной надежде пройти несколько сот метров отделявших их от Волги.

 – Неужель они думают, што сбросив нас в воду, выиграют войну?

 Через день после символических похорон Кошевого незаметно подобравшийся немец забросил в его укрытие гранату, но у Григория выработалась чёткая реакция. Он успел схватить её за длинную деревянную ручку и молниеносно выкинул за бруствер, где она тотчас же грохнула, разорвав неприятеля на куски…

 – Как дальше жить?.. Для чего я сражаюсь? – искал ответа красноармеец и не находил его.

 Боевые действия приобрели характер партизанских рейдов. Каждую ночь русские посылали мобильные группы вглубь обороны гитлеровцев. Красноармейцы забрасывали дома и подвалы, где ночевали солдаты противника, ручными гранатами.

 – Ты глянь, что гады придумали, – толкнул Григория напарник по очередной вылазке рядовой Селезнёв.

 – Чего?

 – Все окна и отверстия они закрыли сетками…

 – Умно!

 Стремясь обезопасить себя, фашисты придумали защиту от «ручной артиллерии» русских.

 – Ну и мы не лыком шиты! – сказал Григорий и поднял валявшуюся на земле проволочку.

 – Что ты делаешь?

 – Зараз поймёшь…

 Он свернул из алюминиевой проволоки крючок и закрепил его на гранате. Потом спокойно выдернул чеку и широко размахнувшись, бросил её в  подвальное окно. Крючок на гранате зацепился за ячейку сетки и через несколько мгновений та взорвалась.

 – Лихо! – изумился Селезнёв и принялся прилаживать крючок к своей гранате.

 – Бросай в левое окно. – Коротко приказал Шелехов и метнул свою.

 Буквально через день все защитники Сталинграда использовали нехитрый приём, позволяющий доставать отдыхавших врагов.

 … Заводской цех, обороняемый батальоном изрядно прореженной 13-й гвардейской дивизии, немцы никак не могли взять: танки угробили, авиация не брала засевших в развалинах защитников, а снаряды делали перелёты. Один немецкий танк, застрявший в завалах по самую башню, красноармейцы захватили и сделали из него дот.

 – Схожу-ка я в тыл. – Сказал Селезнёву Григорий, на короткое время оставшийся за старшего в малочисленной части.

 – Зачем?

 – Выбью зимнее обмундирование, и может, помоюсь…

 Два месяца батальон не был в бане. Никто не менял бельё и портянки. Григорий обносился вконец и вонял неимоверно. Сапоги носил немецкие с широченными голенищами, бельё – из чёрного шёлка, добытого на каком-то заводском складе. Паразиты скатывались с него как на салазках.

 – Последний раз мы с Мишей «мылись» три ночи назад, – с болью признался он напарнику, – разделись до трусов – и в сугроб!

 – Не убивайся ты сильно Григорий Пантелеевич! – откликнулся Селезнёв, знавший об их родственных отношениях. – Война…

 – Будь она проклята!

 Вода ценилась на вес золота. Бойцы с превеликими трудностями приносили от Волги расколотый взрывами лёд и ставили в вёдрах на печурку. Часто получалось страшное соотношение – ведро воды равнялось человеческой жизни …

 – Слышал, что тыловики настоящую баню соорудили на берегу. – С плохо скрытой завистью сказал сержант Шелехов.

 – Конечно, сходи! – поддержал его идею Селезнёв.

 Инициативу по постройке бани проявил полковник Родимцев, организовав бригаду строителей. Разобрали дебаркадер и из него, в «штольне», в обрыв берега встроили баню.

 – Когда комдив принимал работу, то всех согнал с полок, жарясь «насмерть» веником! – сообщил Григорию старшина хозроты Филимонов, к которому он зашёл по старой дружбе.

 – Наш командир первый, что в бою, что в бане! – с нежностью в голосе сказал гость.

 Среднего роста, крепко сбитый, смуглолицый, черноволосый, старшина отличался быстрой реакцией, трезвым умом и точностью движений.

 – Редко я видел на войне людей, которые так много делали для общей пользы, – подумал Григорий глядя на него, – иногда в ущерб себе и никогда не афишируя свои добродетели.

 Филимонов не был тем старшиной, который только заведует продуктами и живёт около кухни. Меньше всего он занимался устройством собственных дел и совсем не стремился ублажать начальство и частот шутил:

 – Всем зад всё одно не перелижешь…

 Он же устроил Шелехову долгожданную помывку и отвёл к лысому интенданту:

 – Ты с ними строже…

 – А сапоги у них есть?

 – У этих чертей складских всё есть, – ухмыльнулся Филимонов, – кроме совести…

 У Григория совсем не было опыта общения с «бойцами тыла», поэтому вначале он промямлил:

 – Дадите обмундирование батальону?

 – Получите в порядке очереди.

 – Обносились мы до того, што с трупов немцев снимаем сапоги.

 – Да вас всё равно поубивают там…

 – Сейчас же чтобы было!.. Иначе взлетите на воздух. Гранату брошу, я успею уйти, но вы уже тут остаётесь, – зло пошутил Григорий.

 – Сейчас, сейчас!.. Пиши, Костя, разнарядку чтобы одели первый батальон!

 ***

 Ночью над Волгой послышался шум мотора русского «кукурузника». Противник молчал, почти прекратив стрельбу. Чистый и приодетый Григорий отдыхал от шума боя, по привычке вглядываясь в тёмное небо, но кроме звука приглушенного мотора – ничегошеньки.

 – Тихо у вас тут… – сказал он хозяину.

 – Что ты хочешь, – хохотнул Филимонов, – в глубоком тылу живём…

 Звук самолёта постепенно пропал. Где-то в километре от землянки, где он с хозяйственным старшиной и политруком полка поминал погибшего Кошевого, разорвалась серия небольших бомб.

 – Ночной бомбардировщик отбомбился и возвращается. – Прислушавшись, сказал старшина. – Мотор включит, когда минует нашу передовую, уже над Волгой, и исчезнет…

 – Немецкая оборона так запутана, что наши разведчики не могут разобраться в их траншеях и заграждениях. – Включился в разговор пьяненький капитан. – Откудова она знает, где доты, дзоты или огневые точки?

 – Так что «ведьма» только попугала немцев и улетела в свой тыл, на отдых…

 Филимонов был многоопытен, умел урвать лучшие продукты на тыловых складах, умел достать всё, что можно было тогда раздобыть, и не стеснялся в средствах. Поэтому на поминках было что выпить и закусить. Григорий махнул стакан самогонки и сказал на выдохе:

 – Никакой цели она не разгромила, не разбомбила, а в лётной книжке отметка – выполнен боевой вылет, враг понёс потери…

 – Бравурными отчётами войны не выиграть!

 Противник опять начал артобстрел, но если брал ниже, то снаряды не долетали метров на пятьдесят до линии штабных землянок. Если брал чуть выше, то они рвались по Волге.

 – Впустую снаряды переводит… – отметил Григорий.

 – А тебе жаль?

 Пулемётные трассы тоже не достигали цели, пролетая выше или рикошетя впереди. Их можно было поразить только миномётным, навесным огнём, от которого собеседники укрылись в блиндаже под несколькими накатами брёвен.

 – Хорошим мужиком был Михаил, – сказал хмелеющий старшина, – давайте выпьем за упокой.

 – Он был не мужиком, а казаком! – поправил собутыльника Григорий.

 – Ты чего Шелехов? – опешил политработник.

 – Миша – прирождённый казак!

 Филимонов кратко заметил, многозначительно оглянувшись по сторонам:

 – Не залупляйся!

 – Что за речи? – начал трезветь капитан.

 – Нормальные…

 – В особый отдел захотел?

 Вдруг кто-то постучал в деревянную дверь землянки.

 – Назад! – гаркнул практичный старшина.

 – Прикладом его! – грубо, басом поддержал его капитан.

 Здесь, около Волги, сразу установился жестокий закон – не пускать чужого в свою землянку. Во время боя некоторые солдаты не выдерживали, старались оторваться от своего отряда, ускользнуть, затеряться, перебиться где-нибудь и как-нибудь, так как каждый думал:

 – Именно сейчас мне так хочется жить, что кажется, выпади такой шанс, и я буду радоваться каждому дню… Буду жить, используя каждую минуту, да что там минуту, каждую секунду подаренной небесами жизни…

 Испуганные бойцы под разными предлогами старались втиснуться в спасительную землянку. Даже раненые не имели возможности молча войти в неё.

 – Шляются тута разные… – подтвердил хмелеющий Григорий.

 Переговоры надо было начинать, стоя у входа, снаружи. Если просился раненый, то кто-то выходил из землянки и, только убедившись в том, что он ранен и не может двигаться, впускали и перевязывали. Никакой другой повод не принимался во внимание, никто не имел права войти – выталкивали грубо, без всяких разговоров.

 – Пошёл на хер! – гаркнул капитан и подробно объяснил, что сделает с наглецом.

 С наружи снова постучали. Когда политрук погрозился сунуть прикладом, послышался торопливый голос:

 – Лайкин! Принимай парторга дивизии.

 – А... прошу, – ответил капитан и бросился открывать дверь.

 Внутрь протиснулись двое в офицерских шинелях. У одного из них, широкого низенького человека не было на ней никаких опознавательных знаков.

 – Мы переждём у вас обстрел! – приказным тоном сказал нервный полковник.

 – Конечно, конечно!

 Он по-хозяйски присел к столу и услужливо придвинул самодельную табуретку.

 – Присаживайтесь товарищ «первый». – И обратившись к вскочившим хозяевам, бросил свысока: – Что отмечаете?

 – Товарищ боевой погиб.

 – Тогда ладно.

 – Налейте и нам, – просто сказал второй вошедший.

 Старшина бросился искать посуду для питья, а он снял командирскую папаху и вытер носовым платком вспотевшую лысину.

 – Товарищ Хрущёв! – ахнул мигом протрезвевший капитан.

 – Сидите, сидите! – махнул рукой член военного Совета Сталинградского фронта. – Пока немец не успокоится, к Чуйкову не попадём…

 Григорий присел в уголке и старался не встречаться с «высоким» гостем взглядом.

 – Шелехов! – внезапно вскрикнул тот. – Григорий?

 – Так точно товарищ комиссар высшего ранга!

 – А я думаю лицо больно знакомое, – обрадовался своей догадливости Хрущёв. – Сто лет не виделись.

 – Почти двадцать.

 – Точно скоро двадцать, – подсчитал в уме Никита Сергеевич. – Как ты?

 – Долго рассказывать. – Замялся тот и попытался свернуть цигарку.

 – А мы никуда не спешим! – засмеялся обрадованный генерал. – Так ведь товарищи?

 – Так точно!

 – Да вы садитесь.

 ... Следующий час прошёл в непринуждённом и доверительном разговоре. Хрущёва интересовала довоенная жизнь Григория, его мнение по поводу битвы за Сталинград. Старинный знакомый сначала отвечал неохотно, но когда смущённые неожиданной встречей остальные люди из землянки благоразумно испарились, разговор пошёл откровенный:

 – Бардака вокруг много! – осмелев, рубанул Григорий.

 – В чём же бардак?

 – Никто не думает о солдате, никто его не жалеет…

 – Приведи примеры!

 Григорий вошёл в раж. Ему казалось, что они вновь сидят в доме Никиты в Юзовке и просто разговаривают «за жизнь». Он налил в обе кружки самогона, с хода выпил и выговорил:

 – Хорошо, ежели командир пытается продумать и подготовить атаку, проверить, сделано ли всё возможное. А часто он просто бездарен, ленив, пьян. Часто ему не хочется покидать тёплое укрытие и лезть под пули… Вот и гонит вперёд солдатиков.

 – Не все же командиры такие…

 – Аль снабженец запил и веселится с бабами в ближайшей деревне, а снаряды и еда не подвезены…

 – Путаница, неразбериха, недоделки, очковтирательство, невыполнение долга, так свойственные в мирной жизни, на войне проявляются ярче, чем где-либо. – Покачал головой в знак согласия Хрущёв.

 – А немцы врылись в землю, создав целый лабиринт траншей и укрытий. – Будто не слышал собеседника Григорий. – Поди, их достань!.. Не кто-нибудь другой, а именно ты, и не когда-нибудь, а сейчас, сию минуту, ты должен идти в огонь, где в лучшем случае тебя легко ранит, а в худшем – либо оторвёт челюсть, либо разворотит живот, либо выбьет глаз, либо снесёт череп.

 – Все мы рискуем…

 – Только не сравнить риск бегущего на танки и пулемёты солдата и офицера склонившегося над штабной картой…

 Никита Сергеевич сердито засопел и почесал за слегка оттопыренным правым ухом.