Текст книги "Расследованием установлено…"

Автор книги: Владимир Уткин

Соавторы: Николай Волынский,Инна Слобожан,Георгий Молотков,Игорь Быховский,Виктор Васильев,Евгений Вистунов,Александр Данилов,Владислав Виноградов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)

Следствие – это не только поиск, фиксация событий и персонажей. Это точный и глубокий анализ, при котором порой внешне заурядные события приобретают новую «окраску», становятся значимыми, наполняются самым значительным смыслом – правдой факта.

Очередной допрос Павлова. Он начинает:

– В Порт-Луи, столицу Маврикия, наше судно «Профессор Зубов» пришло 5 апреля 1983 года. Стоянка продолжалась четыре дня. Судно поставили в отдаленной части порта, из-за чего увольнявшихся на берег доставляли катером…

И здесь, в Порт-Луи, повторяется ситуация, схема которой в общих чертах была отработана в тех местах, где бросал якорь «Профессор Зубов».

В первый же день стоянки на Маврикии катер доставил с рейда на берег группу, старшим в которой был Павлов. Буквально у выхода из порта он увидел плотно сбитого парня с мексиканской наружностью, из тех, кто охранял его на встрече с американским разведчиком в Монтевидео. «Мексиканец» сидел на ступеньках низенького здания у ворот порта. Они оба ожидали эту встречу, встретились взглядами, и «мексиканец» кивнул головой, давая понять, что, мол, все в порядке. А дальше произошло то, что уже не раз бывало. Разведчик пристроился к группе Павлова, направлявшейся к городскому рынку, расположенному рядом с портом. Рынок составлял одну из главных достопримечательностей города. Он был шумным, ярким, суматошным, похожим на десятки таких же тропических торжищ и одновременно неповторимым.

Павлов задержался у лотка с сувенирами и оказался позади всех. Не оглядываясь и будучи уверенным, что «мексиканец» идет следом, он достал конверт с письмом и завел руку за спину. Почти сразу почувствовал, как из руки взяли конверт и вложили другой. Павлов на ходу сунул его в карман и прибавил шагу, догоняя своих.

– Пройдя по рынку, мы зашли в обувной магазин, где я купил мужские туфли, расплатившись за них маврикийскими рупиями… Эти деньги, – уточняет Павлов, – я получил в установленном порядке на судне перед увольнением.

Павлову во всем приходится вести двойной счет. Его увольнения на берег имеют двоякую цель, и деньги он считает по разным статьям: отдельно те, что получены «в установленном порядке», и те, что выданы в оплату предательства.

Что же было в конверте, переданном «мексиканцу» в сутолоке рыночной площади? Павлов вложил в него несколько листов с развернутыми ответами на дотошные вопросы двух разведчиков, заданные ему в Монтевидео. В том же письме Павлов сообщал последние новости о своем плавании. Произошли изменения в маршруте «Профессора Зубова». Вместо предполагавшейся стоянки в Антверпене судно по пути в Ленинград бросит якорь в Копенгагене. Это имело значение для организации очередной встречи с представителями американской разведки.

Что было в конверте, полученном от «мексиканца»? Опять несколько страничек мелкого машинописного текста с новыми вопросами, на которые должен был ответить Павлов. Его предупреждали, что на очередной встрече ему будет передан пластиковый блокнот с «важным сообщением».

На второй и на третий день стоянки в Порт-Луи Павлов вместе с сослуживцами сходит на берег. Примерно по тому же, как и в первый день, маршруту идет прогулка по городу. Павлов надеется встретить «мексиканца», ведь он сообщил о том, что захода в Антверпен не будет, и рассчитывает, что блокнот с «важным сообщением» ему могут передать здесь, на Маврикии. В кармане Павлова ответы на вопросник, переданный «мексиканцем». Но второй встречи, как утверждал Павлов, с «мексиканцем» не было.

Маврикий остался за кормой. «Профессор Зубов» покидал южные широты, он шел к берегам Европы., Копенгаген – последняя стоянка на пути в родной порт.

– В Копенгаген мы пришли, – вновь начинает свои показания Павлов, – в десятых числах мая 1983 года… Место для стоянки судна было отведено неподалеку от знаменитого памятника андерсеновской Русалочке…

Вот около Русалочки он еще с борта судна увидел своего старого знакомого – человека, с которым он встречался в Гамбурге, в том же Копенгагене, Санта-Крус, Рио-де-Жанейро, Монтевидео. Это был «пожилой» немец. Он стоял на пирсе и наблюдал, как швартовалось судно.

Однако, когда Павлов после соблюдения обычных формальностей спустился на берег, западногерманского разведчика на пирсе уже не было. Недоумение Павлова быстро прошло: отойдя немного от пристани, в небольшом сквере он увидел еще одного своего знакомого – связника, с которым он недавно встречался в Порт-Луи. «Мексиканец» сидел на скамейке, мимо которой прошли Павлов и его попутчики. Он сделал ничем не примечательный жест рукой, достаточный для того, чтобы Павлов понял: его встречают.

По дороге к Королевской площади, куда направлялась группа, чтобы посмотреть смену караула, Павлова ожидал еще один сюрприз. Впереди себя он увидел «Павла», американского разведчика. Павлов узнал его сразу. Тот был в том же плотном синем костюме, как и при первой встрече. Но американец не пытался сблизиться, не подавал никаких знаков.

Позади группы, в которой был Павлов, неотступно шел «мексиканец». Ни тогда, ни потом Павлов не мог объяснить себе, чем была вызвана такая встреча. Впервые он шел в сопровождении целого эскорта разведчиков.

Оглянувшись, Павлов увидел почти вплотную приблизившегося к нему «мексиканца». Дальше повторилось уже знакомое. Вместо конверта Павлов получил небольшой плоский пакет. Одно мгновение, ни одного слова, «мексиканец» затерялся в уличной толпе. Павлов с пакетом в кармане продолжал свой путь.

Дальше Павлов расскажет о том, что развода караула у Королевского дворца увидеть так и не пришлось, не было времени: все торопились сделать покупки в последнем порту перед возвращением домой. Павлов перечисляет все, что он купил на датские марки, полученные «в установленном порядке». Он еще дважды пойдет на берег, но никого из своих хозяев не встретит. Павлов будет несколько разочарован, но он еще не знает, что и «пожилого», и «молодого» немцев, и американца «Павла», и шустрого «мексиканца» больше никогда не увидит.

Получив от «мексиканца» пакет, Павлов с нетерпением ждал возвращения на судно. Ведь еще в Порт-Луи его предупредили о «важном сообщении», которое он должен получить. Его насторожило появление в Копенгагене и «пожилого» немца и американца «Павла», к тому же это была последняя встреча с ними – рейс заканчивался. Павлова жег пакет, лежащий в кармане брюк. Что в нем? Очутившись вместе с попутчиками в торговом зале магазина, когда рядом никого из его попутчиков не было, он достал пакет и вскрыл его. Там находился блокнот. Внешне он был ничем не примечательный: обложка из черного пластика, внутри – блок чистых белых линованных листов. Вместе с блокнотом в пакет был вложен обычного почтового размера конверт. Вскрыть его в магазине Павлов не решился. Он сделал это, как только очутился в своей каюте на борту судна.

В конверте Павлов обнаружил очередную инструкцию. В ней говорилось: «В задней крышке обложки переданного вам блокнота расположен тайник. Вскрывать его нужно осторожно, проводя острой бритвой по краю обложки». Павлову рекомендовали вскрыть тайник дома, в Ленинграде. Вытащив из него содержимое, блокнот требовалось уничтожить. Его следовало сжечь или разорвать на мелкие кусочки и выбросить в туалет. Ни в коем случае не выбрасывать его на помойку или на свалку. «В тайнике, – сообщалось Павлову, – вы найдете план связи с нами на три случая: 1. Когда есть контакт с Западом; 2. Когда с Западом контакта нет; 3. Когда контакт потерян. Все линии связи вы должны запомнить наизусть, а листочки уничтожить. Для осуществления связи от вас требуется выставить простейшие знаки. Гарантируется полнейшая ваша безопасность…» Как ни старались хозяева внушить Павлову спокойствие, агент Рольф Даниэл продолжал бояться.

Но, пожалуй, самым важным в инструкции был вопрос о будущей работе Павлова. Его хозяева вполне откровенно заявляли, что его плавание на экспедиционных судах удобно для поддержания личной связи, но оно не дает доступа к секретной информации, которая интересует американскую разведку. У Павлова спрашивали, сможет ли он сменить работу, и называли один из НИИ в Ленинграде, где Павлов был бы весьма полезен. Об этом, а также о лицах, через которых будет идти сбор информации, Павлов должен будет сообщить, выйдя на связь в Ленинграде.

Как только «Профессор Зубов» вышел из Копенгагена в море, Павлов нарушил полученную инструкцию – вскрыл тайник в блокноте. И так же вопреки инструкции он не уничтожил его содержимое: схемы и способы связи со спецслужбами.

11

Бронзовая Русалка осталась на датском берегу за кормой «Профессора Зубова». Судно покинуло Копенгаген – последнюю стоянку на пути в Ленинград. Прелесть всякого путешествия – возвращение домой. Ибо, отправляясь в любую дорогу, человек прежде всего думает о благополучном возвращении на родной берег. И ни прелести новых мест, ни тяготы на его пути не гасят в нем тоску по родному дому. Но это тогда, когда у человека он есть.

У одного из тех, кто шел на «Профессоре Зубове» из Копенгагена в Ленинград, не было причин торопиться домой, ибо дома у него уже не было. И самое страшное, что нигде в другом месте, ни на одном материке у этого человека уже не было и Родины. Он чужим возвращался на землю, на которой родился, жил. Откуда отправился в дорогу, по которой уже нельзя вернуться назад.

И главное, что он испытывал – это страх, который возрастал с каждым часом приближения к Ленинграду, хотя ничто не предвещало близкого конца его новой карьеры. К роли двойника уже можно было в какой-то степени привыкнуть. Ведь это уже было не первое возвращение Павлова в качестве агента иностранной разведки в Ленинград. Он стал им еще во время первого путешествия на судне «Профессор Визе» около года назад.

Тогда еще не поздно было, сойдя на берег, признаться в совершении преступления, снять с души тяжкий грех и ношу страха перед разоблачением. Путь в родной дом еще не был закрыт. Но с чем сошел после того рейса на ленинградский берег Павлов? С контрабандой, приобретенной на сребреники, полученные за предательство, Он сошел двурушником, который не мог сказать правду ни одному, даже самому близкому, человеку. Он лгал, когда дома прятал в полиэтиленовом мешочке валюту, когда дарил родным подарки, когда рассказывал о своем плавании. Он должен был лгать и бояться лишь своего разоблачения.

У него тогда еще была надежда, что он получит настоящую, желанную цену за совершенное. Но надежда эта не крепла, а таяла с каждым днем. И Павлов прекрасно понимал это. Понимал, что он полностью оказался во власти иностранной разведки и что коготок его будет увязать все больше и больше. Можно, пожалуй, поверить Павлову, говорившему что он обрадовался, когда в Рио-де-Жанейро к нему не вышли на связь. Он был бы, может быть, и рад, чтобы оборвалось, окончилось его знакомство с «пожилым» и «молодым» немцами, чтобы кончилось, как в страшном сне, – пробуждением.

У Павлова не хватило духу заявить следователю, что его мучит совесть и раскаяние за содеянное им. Только в своем последнем слове на заседании трибунала он скажет: «Я не достоин жить среди советских людей. Я не могу смотреть им в глаза». Это будет сказано за несколько часов до вынесения ему сурового приговора.

До ареста Павлов мог смотреть в глаза людям, которых предал, он мог и надеялся жить среди них и служить против них. А недоволен, разочарован он был своими хозяевами. И причины у него для этого, надо признаться, были. Что огорчало, угнетало Павлова? Его недооценивали. Разве о такой карьере мечтал он, опуская конверт с письмом в почтовый ящик в норвежском порту Олесунн! Он видел себя крупной фигурой, за которую ухватится западная разведка. Он мнил себя выдающимся ученым, которого оценят по-настоящему в «свободном» мире, а посему и встреча с ним и разговоры будут вестись на высшем, достойном его, Павлова, уровне. А его хозяином стал какой-то угрюмый верзила, безымянный немец, говорящий на плохом английском. При первой же встрече ему сунули 800 марок и без долгих разговоров сказали, что надо сделать до следующей встречи. Ему лишь сулили шикарную жизнь в том мире, говорили о каких-то суммах, положенных на его счет. Но ни разу не сказали, сколько накопилось денег, в каком банке, когда и как он сможет ими воспользоваться. Как мелкому филеру, тайком при встречах совали понемногу то марки, то песеты, то доллары. Павлов очень скоро понял – главная забота его шефов заключалась в том, чтобы агент Рольф Даниэл действовал как можно дольше. И не он, Павлов, им нужен, а информация, которую можно через него получить. И хотя его хозяева работали профессионально, Павлов обижался на их бесцеремонность, никак не мог свыкнуться со своей жалкой ролью.

Павлов как-то не выдержал и поделился своими обидами со следователем. Его, например, оскорбило то, что, не испросив у него согласия, его на ходу передали новым хозяевам – американцам. И произошла эта церемония на панели перед затрапезным отелем с громким названием «Президент». И окрестили его новые хозяева неудачно: «Рольф Даниэл». Откуда им было знать, что в одном доме с ним живет эрдель, глуповатый раскормленный пес по кличке Рольф. И платили Павлову мятыми мелкими купюрами. И с днем рождения не поздравили.

Но не в этом, не в этих мелких уколах самолюбия было дело: Рольфа Даниэла, когда он возвращался из плавания в Ленинград, страшило другое. И настроение его было куда хуже, чем при возвращении из первого рейса. Во время встреч в зарубежных портах со своими хозяевами Павлов «дергался». Как его ни успокаивали, он продолжал опасаться. Но это были какие-то считанные минуты, встречи происходили на чужих берегах, среди чужих людей, которые его опекали. Теперь же Павлов оставался один, и «дорогой друг» должен был действовать на свой страх и риск и, что самое главное, быть чужим среди своих. А это куда труднее.

Павлов не случайно раньше времени вскрыл тайник в блокноте – ему не терпелось узнать, что предстоит ему делать в Ленинграде. И, ознакомившись с инструкцией, он окончательно убедился: на Западе он своим шефам не нужен. Не нужен им и «плавающий» Павлов. Американской разведке необходим агент, действующий в Советском Союзе, в Ленинграде. Ясно Павлову стало и другое – от него потребуют целенаправленного сбора информации, интересующей ЦРУ. Все, что от него узнали во время плавания, – это были только «цветочки», настоящей работы от него ждали только теперь, когда Павлов сойдет с корабля и обоснуется в Ленинграде. Разные каналы связи, рассчитанные на долгое время, свидетельствовали о том, что теперь от Павлова почти ничего не будет зависеть, он полностью в руках своих хозяев.

Путешествие для Павлова закончилось. Рольф Даниэл, агент ЦРУ, сошел на берег.

12

Очередной допрос Седов начал с уточнений:

– При обыске в вашей квартире среди прочего имущества изъяты золотой браслет и женская меховая шуба. Ваша жена говорит, что эти вещи привезены вами из последних рейсов, однако, судя по вашей зарплате и обилию других покупок, приобрести их в обычном порядке было бы трудновато.

Павлов не спорил:

– Вы правы, браслет и шубу я купил на те деньги, что мне дали иностранные разведчики. Потом я спрятал браслет от таможни в одном из ящиков с оборудованием, шубу тоже при досмотре не предъявлял.

– Ваши сослуживцы в один голос рассказывают, как вы разыскивали в разных портах филателистические магазины, лавки, киоски в поисках почтовых марок. Давно ли вы стали филателистом?

– В отличие от многих коллекционеров в юности я был чужд какому-либо собирательству. Само понятие накопительства в любой форме вызывало во мне протест, раздражало. Знаете, большинство мальчишек за все хватается, тащит в дом; одни набивают альбомы марками, значками, другие трясутся над монетами и стреляными гильзами от патронов, третьи ищут какие-то железки… Я этой болезни избежал, да и некогда было баловаться: старался получше учиться, занимался музыкой, много читал специальной литературы по физике, которая в годы моей юности переживала пик своей популярности у молодежи. Вот так: учеба, работа, семья – вроде бы никаких посторонних интересов. А тут вдруг мне попали подряд несколько книжек о бывшем американском президенте Джоне Кеннеди. Яркая судьба, своеобразный и значительный характер – мне все в нем стало интересно. Так получилось, что лет пять-шесть назад в одной из заграничных командировок я увидел случайно на витрине комплект почтовых марок с портретами Кеннеди. С этого и началось. В следующих поездках за границу я приобретал марки с Кеннеди, что называется, от случая к случаю, а потом стал разыскивать их постоянно. Когда слышал об отъезде за границу знакомых, просил их привезти для меня марки в качестве сувенира, изучал почтовые каталоги в поисках новых серий. Короче – затянуло, увлекся.

– Коллекция у вас, действительно, подобралась солидная, и тематика довольно своеобразная. Много ли у нас филателистов, собирающих, как вы, марки о Кеннеди?

– Вы знаете, я себя филателистом в буквальном смысле не считаю. Правда, бывал несколько раз в их клубе, кое с кем познакомился, но фанатиком этого дела не стал. Кто еще собирает такие марки, сказать затрудняюсь.

– Для сведения сообщаю: их всего пятеро на весь город. Естественно, включая вас.

– Надо же, зачем-то и это проверяли. Я же от своей коллекции не отказываюсь, своего увлечения никогда не скрывал. В чем же меня здесь можно подозревать?

– Новых подозрений у нас нет. Вы по-прежнему обвиняетесь в шпионаже. Ну а марки из вашей коллекции, как мне кажется, имеют каждая свою судьбу. Вот, скажем, эти три блока Либерии. Откуда они у вас?

– Либерия, Либерия… Если не ошибаюсь, я купил их в Генуе три года назад, будучи там в командировке по делам Морского регистра. Эти блоки не из самых дорогих.

– Все было именно так? Вы твердо это помните, Юрий Васильевич?

– Да, конечно. Я хоть и не заядлый коллекционер, но почти все свои марки добыл самолично и помню происхождение каждой. Пожалуйста, спрашивайте. Может быть, вас еще что-то интересует?

– Есть еще вопросы. Скажите, какие пределы используются в расчетах температуры топлива при проектировании реактора?

– Что, что? Я вас не понимаю. Какое это имеет отношение к маркам, да и вообще к моему делу?

– Тогда другой вопрос. Как часто заряжаются корабельные реакторы, сколько тепловыделяющих элементов имеет ядро?

– Это какой-то экзамен? Почему вы меня об этом спрашиваете?

– А раньше, Павлов, эти вопросы вам никто не задавал?

– Обо всем, что у меня спрашивали иностранцы, я уже рассказал на допросах.

– Когда же наступит предел, Павлов? Поймите, что вы обманываете лишь самого себя. Сколько можно говорить о шикарных набережных, универмагах и цветочных лотках? Перестаньте же наконец. Ведь не для совместных экскурсий по городу вас встречали за границей представители спецслужб. И вы им не одни лишь обещания, как пытаетесь здесь объяснить, давали.

– Вы опять мне не верите. Чего же еще вы от меня ждете? Я сказал все: когда, где и с кем мне пришлось общаться. Я признаю свою вину, что может быть важнее этого?

– Правда, одна только правда, и вся правда. Понимаете, Павлов, вся. А чтобы сегодняшняя расстановка сил была вам ясней, скажу: заданные мной технические вопросы – не упражнение в инженерной грамотности. Да и сами вопросы, в сущности, не мои. Перед вами они ставятся уже вторично. Сегодня мной, а в июле прошлого года – американской разведкой. Причем имя – письменно, с расчетом на ваш скорый и обстоятельный ответ. Тоже письменный, но с соблюдением специальных шпионских средств и условностей. Могу еще сказать, каким образом вами были получены эти инструкции, а заодно с ними – недорогие, но достаточно редкие почтовые блоки Либерии из вашего альбома.

– Не надо. Это кошмар. Значит, вы видели контейнер… Простите меня, я все скажу.

– Жаль, что вы пришли к такому разумному решению только сейчас.

– Поверьте, я не лгал, не хотел никого запутать… Все, что я говорил о своих контактах с западногерманской и американской разведками, правда. Именно так они встречались со мной. И письмо в Олесунне я бросил специально с намерением связаться со спецслужбами. Я же этого не отрицал. Не говорил я только о двух важных для меня у вещах: о секретах, которые выдал иностранцам, и об истинных размерах причитавшегося мне за это вознаграждения. Мне было страшно признаваться, и я надеялся, что никто об этом, кроме меня самого и «шефов», не узнает. Да еще и они меня убеждали в «полнейшей безопасности», «абсолютных гарантиях». Теперь я понимаю, что инструкции из тайника в Измайловском парке Москвы вы изучили не хуже меня. И здесь провал… Мне очень хотелось иметь несколько интересных марок с Кеннеди, выпущенных африканскими странами. Поэтому я попросил американцев прислать марки вместе с другими материалами в очередном контейнере. Я думал, вставлю в альбом, они растворятся среди сотен других похожих в моей коллекции. Но и они вычислены. Что ж теперь скрывать главное. Поймите, сегодня я говорю полную правду. Известные мне по прежней работе данные в области советского атомного кораблестроения я сообщал в разведку начиная с первого своего письма, отправленного в Олесунне. Я понимал при составлении этого письма, что только серьезная информация может стоить денег. Денег мне хотелось больших, очень больших, поэтому при дальнейших встречах с разведчиками я продолжал подробно освещать поставленные передо мной технические вопросы. А их появлялось с той стороны все больше и больше. Я понимал, что увязаю в предательстве, но первые шаги были сделаны, а отступать оказалось так же трудно, как на это решиться. После того как меня передали на связь американцам, стало понятно, что я больше интересую разведку как перспективный агент для добывания информации в СССР. Это их привлекало явно сильнее, нежели продолжение опросов в иностранных портах по моей прежней осведомленности в секретах. Отсюда и указание перейти на тайниковый способ связи на территории Советского Союза, потом пошли закладки контейнеров в Измайловском парке и на Приморском шоссе.

Я действительно принимал от иностранных разведчиков различные суммы на текущие расходы. Но как было тратить эту валюту, если все вокруг знают, сколько я зарабатываю на судне? Безопаснее было держать «наградные» в надежном месте. На одной из встреч с «пожилым» немцем я предложил переводить валюту в иностранный банк на мое имя. Надеялся, что накоплю крупную сумму, смогу потом хорошо устроиться на Западе. Вот и устроился.

13

Любое правонарушение, проступок перед законом вызывает, как правило, однозначную и вполне закономерную реакцию – возмущение общества. Тем более праведен гнев каждого из нас, когда речь идет о таком тяжком государственном преступлении, как измена Родине. И всякий раз неизбежно возникает вопрос: как такое могло случиться?

Довольно долгое время мы отвечали на него легко и уверенно: это «родимые пятна» прошлого, пороки и зло получены в наследство от старого мира. Но появлялись поколения людей, родившихся и воспитанных при нашем строе, а правонарушений не становилось заметно меньше, преступность не исчезала. И все же догматическое мышление мешало нам поставить верный социальный диагноз этого явления. Мы все еще пытались утешать себя тем, что негативные проявления в нашем обществе случайны, что это лишь отдельные факты. Сегодня, в условиях революционного процесса оздоровления и демократизации нашей жизни, этот вопрос звучит с особой остротой. Сегодня на него уже дан ответ. Да, и при нашем социалистическом строе возможно отчуждение личности, отделение человека от общества, неприятие его идеалов. Возможно отчуждение, которое порождает двурушничество и может привести человека к преступлению против своего государства. Борьба за построение нового социалистического общества не может обойтись без противников. «Победы и достижения не даются без потерь». Есть у нас и люди, которые осмеливаются преступить закон, не принимают кодекса нашей морали, есть отщепенцы и даже предатели. И то, что они нетипичны, что их ничтожно мало, ни в коей мере не может оправдывать терпимость и недооценку их опасности, зла и вреда, которые они наносят нашему делу, нашему государству. И здесь важно рубить корень зла, трезво, не обманывая себя, видеть причину злокачественной опухоли.

Возьмите того же Павлова. Как мог вырасти среди нас этот чертополох? «Родимых пятен» – никаких. Его отец жил в рабочем заводском общежитии, пока не стал горным инженером. Ничему плохому его не учили в школе, которую он окончил с медалью. Павлов успешно защитил диплом инженера-физика. Им были довольны на работе – поощряли, выдвигали и даже награждали. Безупречная анкета, все звенья биографии одно к одному. В характеристиках – и морально устойчив, и способный, и трудолюбивый, и прочее. А главное, ни одного срыва, все, как должно быть. Хороший мальчик в школе, способный студент, эрудированный инженер. Ни одного разбитого стекла, блестящая хрестоматийная биография, чин чином, как и положено.

И вот этот, по всем анкетным параметрам, добропорядочный советский инженер на первой же остановке в зарубежном порту отправляет письмо в адрес иностранной разведки. Оно начинается словами: «Я ненавижу Советскую власть». Политическая цена этого заявления отщепенца – гроши. Павлов сам понимал, что никакого впечатления оно не произведет. Полезность спецслужбе предатель продемонстрировал более убедительным аргументом – схемой судового атомного двигателя. Это и заинтересовало иностранную спецслужбу.

Но все же, чем провинилась Советская власть перед Павловым? За что возненавидел ее этот человек и решился посчитаться с ней, совершив предательство? Он не только, как мы уже сказали, родился при советском строе, но и рос и жил многие годы при нем. Жил только для себя, к Советской власти относился «лояльно», ведя свой особый счет с нею. Он как должное принимал, пользовался всем, что она ему давала, заботясь только об одном – как бы получить побольше. Жил неглупый человек, инженер не без способностей, равнодушный, заботящийся лишь о себе, честолюбивый эгоист. Отчуждение его началось задолго до совершения преступления. Первые шаги на обочину были сделаны еще смолоду, а жизнь без цели – безнравственна, и закономерно падение этого человека.

«Обиды» на Советскую власть не могли не появиться, ведь счет к ней, меру вознаграждения за свои заслуги Павлов определял сам. И однажды ему показалось – мало! Помните, в начале следствия Павлов выдал версию и довольно долго отстаивал ее – об искусственных алмазах. Затем был вынужден отказаться от нее, признать, что о них с иностранными разведчиками у него и разговора не было. Но все же искусственные алмазы были. Вернее, идея получить их путем ядерного взрыва. Эта идея довольно долго занимала Павлова. Но она не получила признания в научных кругах. Может, и отнеслись неуважительно к инженеру и его идее, не пощадили авторского самолюбия. Такое могло быть. Но кто же мог ждать, что личная обида обернется враждой к родной стране и своему народу, толкнет человека на самое страшное – измену. А для Павлова этого было достаточно. Для предательства ему было нужно немного. Ибо по сути он давно был чужой, не наш, по крайней мере, ничей. Советским человеком он был по паспорту. Он, кстати, и сейчас, отбывая наказание, не лишен «всех прав и состояния» и остается гражданином нашей страны.

Госприемка, начатая в промышленности, обнаружила главную причину брака: несовершенство измерительного инструментария, несоблюдение элементарных технологических норм. А ведь именно по уровню измерительной техники можно судить о высоте современного производства и всего промышленного прогресса. В общественной жизни, конечно, все сложнее. Для нее нет ГОСТов и других стандартов, каждое ее явление не измеришь, не откалибруешь при помощи даже самой совершенной техники.

Но в ней непозволительна и опасна девальвация нравственных критериев, догматизм при анализе общественных явлений, социальной оценке поведения и поступков каждого отдельного члена общества. Следствие по делу Павлова не только неопровержимо доказало, что им совершено тяжкое преступление, последствия которого ему были известны. Правовая квалификация – лишь одна сторона дела. Но после следствия перед трибуналом предстал совсем не тот Павлов, который был известен по анкетам и характеристикам.

За маской, которую долгие годы носил Павлов, скрывался прежде всего эгоист и честолюбец. Он мечтал о мировой славе, о Нобелевской премии и… о вилле на Багамских островах. Не получилось с искусственными алмазами, не пришло признание, и он решился продать единственное и самое дорогое, что есть у человека. По сути своей потребитель, он был бесстыдно жаден. Павлов возвращается после рейса на судне «Профессор Визе» в Ленинград. Он сходит на берег с довольно крупной суммой иностранной валюты – сребрениками, полученными за предательство. Также контрабандным путем ему удается привезти шубу из парагвайских лис и кое-что еще из западного ширпотреба. Что делает Павлов во время отпуска на берегу? Он идет подработать. Куда? Рабочим-подсобником в соседний с его домом универсам. Из домашних никто не протестует – в доме ценят деньги. Жена Павлова охотно верит – валюта, которую прячет в бельевом шкафу ее муж, приобретена законно. И еще одна деталь. Позднее, когда судьба Павлова уже была решена, его жена пришла получить несколько вещей, изъятых на время следствия. Надо было видеть, с какой хозяйской придирчивостью эта женщина осматривала эти вещи. И усмотрела – батарейка в магнитофоне за несколько месяцев «села», нужно возместить…

Расследование уже было закончено. У следователя не осталось больше вопросов к Павлову. Он по-прежнему появлялся в его кабинете. Обвиняемый знакомился с делом – тринадцать толстых, плотно сброшюрованных томов. Чтение не из легких. Как отнесся Павлов к материалам обвинения, которые определили его дальнейшую судьбу?

Нет, он не возражал, не предъявлял претензий. Не воспользовался своим правом потребовать уточнения отдельных эпизодов или сбора дополнительных доказательств. Он еще во время следствия продемонстрировал свою способность трезво и быстро оценивать ситуацию, защищаясь до последней возможности, он не отвергал очевидного. Следователь, казалось бы, как никто другой знавший Павлова, был удивлен сделанным им признанием. Как-то, закончив знакомство с очередным томом своего дела, Павлов произнес: «А все-таки это был мой звездный час! Но где-то я ошибся!..» И это не было бравадой. Это было признание авантюриста, игрока, ставка которого оказалась битой. Он не раскаивался, а искал ошибки – где и что сделал не так: не сбежал во время рейса на Запад, неумело заложил контейнер, нарушил конспирацию? И конечно же его одолевал страх перед расплатой за содеянное.