Текст книги "Расследованием установлено…"

Автор книги: Владимир Уткин

Соавторы: Николай Волынский,Инна Слобожан,Георгий Молотков,Игорь Быховский,Виктор Васильев,Евгений Вистунов,Александр Данилов,Владислав Виноградов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

Первым пришел в себя Линяшин.

– Понимаете, в чем дело? – спросил он, сам еще до конца не веря в мелькнувшую догадку. – Кажется, Раковский остался верен себе и в сделке с Аллен Калевой, своей верной сообщницей…

– Сделал искусные подделки под Фаберже, выдав ей их за подлинные изделия? – неуверенно высказал предположение Андрей.

– Вот именно! – теперь уже не сомневаясь в своей догадке, согласился Линяшин.

С обыска приехала последняя группа.

– Полюбуйтесь на это! – сказал следователь Кондрашов, вынимая из мешка матрицы, пуансоны, восковки, формы для литья металла…

– Убедительные улики преступной деятельности Раковского по еще одной статье Уголовного кодекса, – констатировал Линяшин. – Организация запрещенного законом промысла, наверняка с использованием наемного труда. Другими словами, создание подпольной фирмы лже-Фаберже…

В кабинет вошел полковник Климов. Все вежливо расступились, пропуская его к столу, на котором выстроились сразу обращающие на себя внимание совершенством исполнения, изяществом и богатством украшений статуэтки, украденные Раковским из квартиры Сердобольского.

Взгляд полковника тоже замер на изделиях-близнецах.

– Разве Фаберже тиражировал свои работы? – удивился он.

– Нет, Василий Николаевич, – ответил Линяшин. – И специалисты, и справочная литература по истории торгового дома Фаберже утверждают: все изделия создавались только в одном экземпляре. Словари тех времен, – добавил он с улыбкой, – не знали слова «ширпотреб».

– Выходит, что Раковский решил внести поправку в те словари? – Климов осторожно взял со стола пасхальное яйцо-шкатулку, обрамленное тончайшей работы сканью. – Это подлинный Фаберже или подделка?

Линяшин развел руками:

– Никто пока не знает. Пригласим авторитетных специалистов, пусть они разбираются. Вот и Аллен Калева, считающая себя знатоком работ Фаберже, не отличила подделки. А ведь, как нам теперь известно, по европейским аукционам ездила, специально изучала спрос на эти изделия. Раковский и ее обвел вокруг пальца, подсунул подделки…

– Ах так? – заинтересовался Климов. – Это следствию, пожалуй, на руку…

– Почему? – не понял Линяшин.

– Вы сколько раз допрашивали Калеву? – не ответив на вопрос, спросил Климов.

– Четыре. Завтра утром снова допрошу.

– Сдвиги есть? Или упорно продолжает выгораживать Раковского, рассказывает вам, какой он благородный, чудесный человек?

Линяшин смутился.

– Пока всячески обеляет его.

– А вы, надо полагать, внушаете ей, какой он мерзавец, махинатор, спекулянт нашими национальными ценностями, как он паразитически живет и обкрадывает всех нас.

– Не без этого, Василий Николаевич, – согласился Линяшин, хотя начал догадываться, куда клонит Климов. – Должна же Калева иметь представление, почему мы возбудили против Раковского уголовное дело, почему по нему, как говорится, давно плачет тюрьма…

– Внесите небольшие коррективы в ваш допрос Калевой. – Климов замолчал, вероятно подыскивая нужные слова. – Не взывайте к ее совести, понятие о которой она, так же как и Раковский, считает пережитком варварства, чем-то вроде убожества. Не тратьте праведный гнев по поводу паразитического образа жизни Раковского. Ей на это наплевать. Раскройте Калевой глаза на то, что он обманывал и обворовывал ее, свою сообщницу. Обманывал красивую, знающую себе цену женщину, которая привыкла обманывать других, но не прощает, когда это проделывают с ней. Вот тогда и ей Раковский может стать мерзок и противен, как и вам. Вот тогда она кое-что и скажет о нем, хотя бы в отместку за его предательство. Вспомните, как быстро открестился от своего бывшего повелителя Кныш. Стоило только ему узнать от вас, что Раковский надул его…

Климов глянул на часы.

– Ого! Первый час ночи. Втянули меня в дискуссию о методах следствия, а теперь скажете: транспорт не ходит, дайте машину, чтоб разъехаться по домам.

– Василий Николаевич, – проникновенно сказал Линяшин. – Транспорт не ходит, дайте машину…

Кабинет грохнул дружным хохотом.

* * *

Шел уже третий допрос Раковского.

Он сидел перед столом следователя вполоборота, и солнце, бьющее в окно, скрывало от Линяшина выражение глаз, упрятанных за блестящими стеклами очков.

Линяшин поднялся и задернул занавеску. Но и процеженный занавеской свет каким-то странным образом ухитрялся зажечь окуляры допрашиваемого, стоило только ему заговорить. А говорил он возбужденно, напористо, искусно обходя расставленные следователем вопросы-ловушки. Иногда вскипал возмущением, и тогда его очки слепили Линяшина, будто там, за округлыми стеклами, были не глаза, а вольтова дуга.

До поры до времени Линяшин откладывал и очную ставку Раковского с Аллен Калевой, и разговор о том, каким образом у нее оказались не подлинные изделия Фаберже, а подделки. Допрос в основном крутился вокруг квартиры Сердобольского, похищения оттуда пяти статуэток. Ведь и чистосердечные показания Кныша не дали следствию ответа: где и как Раковский узнал о том, что у Сердобольского есть работы Фаберже?

У Линяшина на этот счет были свои догадки, но их, как говорится, к делу не подошьешь. Их надо возвести в ранг неопровержимой истины, надежно закрепленной показаниями обвиняемых, свидетелей, вещественными доказательствами и актами экспертиз.

В записной книжке Аллен был найден номер телефона, совпадающий с тем, который в одном из писем давал Раковскому Серж Лаузов. На вопрос, что это за номер и каким образом он оказался у нее, Аллен Калева кокетливо ответила:

– Не ломайте голову над пустяками. Это не телефон, а шифр: номер дома и квартиры одного из моих поклонников-соотечественников. Кроме следователей и мужья имеют скверную привычку заглядывать в записную книжку женщины…

Эти бесплодные допросы все больше убеждали Линяшина в том, что пора воспользоваться добрым советом полковника Климова: рассказать Аллен Калевой, как низко и подло обманул ее Раковский. Даже не рассказать, а убедительно, эффектно продемонстрировать.

Раковский и Аллен Калева вежливо кивнули друг другу и сели на стулья у стола Линяшина. Очная ставка подследственных – более ответственное дело, чем допрос. Следователь один, их двое. Верх берет сторона, чьи ум, воля, аргументы окажутся весомее, а в итоге – кто из подследственных сдаст свои позиции перед лицом Истины.

– Расскажите, Раковский, как и с какой целью вы продали Калевой поддельные изделия, выдав их за подлинные работы Фаберже? – ровным голосом спросил Линяшин.

– Я хотел бы уточнить некоторые моменты… – торопливо, даже слишком торопливо для его манеры разговора со следователем начал говорить Раковский.

– А я хотел бы услышать ваш ответ на конкретно поставленный вопрос, – неуступчиво сказал Линяшин.

Аллен Калева недоуменно смотрела то на следователя, то на Раковского. В выражении ее красивого, ухоженного лица промелькнули то ли испуг, то ли изумление.

– Видите ли, я не успел предупредить Аллен…

– Отвечайте на вопрос! – жестко перебил Линяшин. – Или я начну спрашивать Калеву.

– Семен, в чем дело? Какие подделки? – вмешалась вдруг она.

Раковский, сверкнув очками на Линяшина, опустил голову.

– Вам предъявляются три статуэтки, изъятые при таможенном досмотре у ваших сообщников, – обращаясь к Калевой, сказал следователь и выставил их на стол.

Калева внимательно осмотрела изделия, задержала взгляд на клейме «К. Фаберже».

– Да, именно эти работы Фаберже я приобрела у Семена… простите, у Раковского.

– Ознакомьтесь с заключением искусствоведческой экспертизы, – протянул ей бумажку Линяшин.

Калева прочла ее раз, второй. Линяшин не видел выражения ее опущенных глаз, но по вспыхнувшему красными пятнами лицу догадался, какие противоречивые чувства обуревают ее сейчас.

– А вам, Раковский, предъявляются изделия, изъятые при обыске вашей мастерской…

Линяшин выставил на стол еще три статуэтки, как близнецы похожие на те, которые только что опознавала Калева.

Дрожащей рукой он потянулся к ним, испуганно отдернул ее. Скользнули по вмиг вспотевшему лицу и упали на пол очки.

Раковский и знать не знал, что следствие добралось и до его конспиративной мастерской, что упрятанные там в тайнике подлинные изделия Фаберже, выкраденные им у Сердобольского, предъявляются сейчас не как шедевры прикладного искусства, а как неопровержимые улики его преступлений.

– Прошу прервать очную ставку… У меня нет сил…

– Подлец! – срывающимся голосом крикнула Аллен. – Мошенник!

– Гражданка Калева! Прошу не оскорблять достоинство личности гражданина Раковского, – сказал Линяшин, но в душе был весьма солидарен с ней.

Он снял трубку, набрал номер.

– Уведите арестованного Раковского. – И, обращаясь к Калевой, добавил – А мы продолжим вчерашний допрос.

* * *

Линяшин понимал, что Раковский будет запираться до тех пор, пока в цепочке бесспорных доказательств его вины будет хоть одна брешь, хоть одно слабое звено. Таким слабым звеном он пока считал обвинение его в краже из квартиры Сердобольского подлинных работ Фаберже. Признание Аллен Калевой, сделанное после очной ставки с Раковским, в том, что она заполучила у Сержа Лаузова адрес Сердобольского и подробное описание имевшихся у него изделий, а в один из приездов вручила этот адрес Семену Борисовичу, он начисто отрицал.

– Вы же сами видели – вздорная женщина, – убеждал он Линяшина. – Решила мне отомстить за то, что вместо подлинного Фаберже я продал ей подделки.

Раковский еще не знал об аресте Кныша – главного свидетеля его обвинения в краже. Не знал он и о том, что следствие располагает и другими неопровержимыми уликами его ночного визита в квартиру Сердобольского.

Настал день и час, когда эти улики решено было привести в действие, соединив тем самым разорванную цепочку доказательств последним звеном. А уж затем предстояло повести допрос и о преступлении Раковского еще по одной статье Уголовного кодекса – организация запрещенного промысла с использованием наемного труда. К этому времени следствие располагало показаниями более двадцати мастеров-камнерезов, ювелиров, которых он привлек к изготовлению подделок под Фаберже, снабжал их нужными материалами, моделями изделий, оплачивал эту работу.

Очная ставка с Кнышем была для Раковского полной неожиданностью. Даже «предательство» Аллен не произвело на него такого потрясающего впечатления, как чистосердечные показания бывшего своего сообщника.

Кныш полностью подтвердил сделанные им на допросах признания, подробно рассказал, как по указанию Раковского «неудачно» украл из квартиры Труханова статуэтки, какой разнос получил за это, как у Семена Борисовича созрел план положить Кныша в больницу, где в это время находился Сердобольский. А когда он дошел до рассказа о том, как Раковский искусно разыграл спектакль с ключами, Семен Борисович не выдержал, зло оборвал его:

– Хватит обличать, прокурор несчастный! Свободу все равно не заработаешь, сядешь и ты!

Кныша увели.

– Могу, Раковский, помочь вам восстановить в памяти, как развивались события дальше, – сказал Линяшин. – Чтобы вы не обольщали себя надеждой на какие-то неизвестные следствию факты вашей преступной деятельности. Итак, напоив Кныша, когда он принес ключи от квартиры Сердобольского, вы ночью отправились туда, взяли из шкафа изделия. Вы – не Кныш. Вам было достаточно взглянуть на них, чтобы убедиться: да, это подлинные работы мастеров Фаберже, именно те, о которых рассказал Аллен Калевой Серж Лаузов. И дал ей адрес Сердобольского, правда старый адрес, по которому он жил до обмена квартир с Трухановым.

Раковский вскинул голову, торопливо заговорил:

– Да, я взял у Сердобольского изделия Фаберже, но не собирался переправлять их за рубеж. Они остались бы в нашей стране и рано или поздно оказались бы в наших музеях, а не на Западе.

– Нет, вы не взяли, а похитили, – непримиримо уточнил Линяшин.

– Виноват! Похитил. Но не сделай это я, и будь Сердобольский жив, он их сплавил бы за границу.

– Вы клевещете, Раковский, на глубоко порядочного человека. Пользуетесь тем, что его нет в живых, пытаетесь замарать честное имя…

Линяшин сделал паузу, выжидая реакцию Раковского. Тот стрельнул на следователя испытующим взглядом, но лицо Линяшина было непроницаемым.

– Честное имя? Порядочность? – насмешливая улыбка скривила толстые губы Раковского. – Извините, но у вас не классовый подход к оценке людей. Кто такой Сердобольский? Сын белогвардейского офицера, открытого врага Советской власти. Внук нэпмана, торгующий в двадцатые годы в частном магазине. И – на тебе! – честный, порядочный человек!

– Да, Раковский, именно так. И вы знаете об этом, но притворяетесь. Вам было бы лучше, если бы Сердобольский оказался хуже, чем есть. А в том, что он совершенно не такой, как вы, вам не стоило труда убедиться из записки, найденной на письменном столе Сердобольского…

Линяшин достал из папки блокнотный листок.

– В этой записке Сердобольский писал, что оставляет триста рублей на тот случай, если ему не суждено будет выйти из больницы. Заканчивается письмо, как вы видите, словом «прилагаю», оказавшимся зачеркнутым. Слово это зачеркнули вы, Раковский. Зачеркнули потому, что на втором таком же блокнотном листке было написано нечто другое. Читаю вам заключение экспертизы, сделанное по найденному в книжном шкафу блокноту, сохранившему на верхнем листке отпечаток текста. Я вам зачитаю его. «Экспертным исследованием при сильном увеличении установлены отчетливые вдавленные следы следующего текста: «В случае моей смерти прошу передать в музей подаренные мне в 1926 году моим дедом пять камнерезных изделий торгового дома Фаберже, хранящиеся у меня в шкафу». По характеру отпечатков можно сделать вывод об исполнении текста шариковой ручкой. Одновременно экспертизой установлена идентичность исследованного текста с почерком С. Я. Сердобольского».

А вот еще одно заключение экспертизы. Оно имеет прямое отношение к вам. В нем говорится, что слово «прилагаю», которым заканчивалась записка о трехстах оставленных Сердобольским рублях, зачеркнуто шариковой ручкой, по составу пасты идентичной изъятой у вас при аресте. Вам понятны заключения экспертиз?

Раковский молчал. Слишком долго молчал. Потом сказал, как выдохнул:

– Понятны.

– Ну а о том, как вы организовали изготовление подделок под Фаберже, я надеюсь, вы расскажете сами.

Раковский ничего не ответил. Но по тому, как дрогнули его губы, каким отсутствующим взглядом смотрел он сейчас куда-то мимо следователя, Линяшин понял: расскажет. Придет в себя, трезво взвесит, что запираться бесполезно, и, чувствуя, что следствие идет к неминуемой развязке, начнет давать близкие к истине показания.

Два месяца спустя Линяшин подшил в это многотомное уголовное дело последний документ – обвинительное заключение. Подшил с явным удовлетворением. Вместе с уголовным делом предстояло отправить в прокуратуру в качестве вещественных доказательств и изъятые при обысках камнерезные и ювелирные изделия. Подлинные работы мастеров фирмы Фаберже и искусные подделки. А вот с ними, этими немыми свидетелями обвинения, Линяшину расставаться было грустно…

Игорь Быховский
Тайна верфи «Гунарсен»

Сухогруз должен был прийти около одиннадцати вечера, но из-за тумана задержался где-то в восточной части залива. Уже далеко за полночь на горизонте показалось светлое пятно, затем оно превратилось в огни большого судна, которое медленно и осторожно подходило к порту.

Все свободные от вахты моряки столпились на борту сухогруза, напряженно вглядываясь в освещенный ярким светом пирс, на котором стояли встречающие их родные и близкие… Вот уже некоторые узнали друг друга и радостно замахали руками. Сухогруз швартовался у двадцать второго причала.

Теперь моряков отделяли от их родных буквально десятки метров, однако и те и другие прекрасно понимали, что пройдет по крайней мере еще часа три, прежде чем можно будет обнять любимого человека и расцеловаться с ним. Ничего не поделаешь – сухогруз вернулся из загранплавания, а существуют строгие таможенные правила, согласно которым все каюты, трюмы, машинное отделение и прочие нежилые помещения каждого судна, приходящего из заграничного рейса, должны быть предъявлены для таможенного досмотра.

…По трапу на борт судна поднимаются члены комиссии по оформлению прихода судна из заграничного рейса: пограничники – представители контрольно-пропускного пункта «Ленинград», двое сотрудников таможни, врачи санитарной службы, представители службы по карантину растений, агент службы Трансфлота. Каждая служба занимается своим делом. Мы последуем за работниками таможни, которые, после того как пограничники закончили проверку, приступили к таможенному досмотру, взяв с собой двух назначенных капитаном представителей команды: второго механика и боцмана.

Даже досмотр чемоданов, сумок, другого багажа и носильных вещей представляет определенные трудности, ведь «находчивые» люди порой весьма хитроумно прячут ценности: часы, золотые и серебряные цепочки, монеты, денежные купюры – среди стопок с бельем или даже в специально приспособленных тайниках, дополнительно пришитых карманах и т. д. А что тогда можно сказать о большом океанском судне с его палубами, переборками, трюмами, кладовыми, машинным отделением, каютами и т. д. и т. п.? Ведь это настоящий плавучий дом, в закоулках которого можно запрятать не несколько монет и часов или цепочек, а десятки импортных джинсов, скупленных по дешевке где-нибудь в портовых магазинах, японские или западногерманские суперсистемы, начиненные электроникой, за которые дома можно выручить кругленькую сумму.

Инспектор таможенной службы Перфильев хорошо разбирался во всем этом лабиринте трапов, надстроек, палуб и трюмов – за плечами восемь лет службы в таможне. Сегодня вместе с ним работал контролер Келейников, стаж работы которого не превышал года. Таможенники проверили жилые каюты членов экипажа и нескольких пассажиров. Кое-где осматривали вещи, чемоданы, сумки, интересовались подволоками (потолками кают). У некоторых членов экипажа проверили с помощью металлодетектора карманы. Все в порядке – никакого металла.

– Теперь в машинное отделение! – сказал Перфильев.

На лифте спустились в центральный пульт управления машинного отделения. Из застекленного помещения хорошо были видны дизеля, один из которых продолжал работать, снабжая судно электроэнергией. Перфильев стал обследовать центральный пульт, а Келейникова направил в машинные кладовые.

Осматривая стеллажи второй машинной кладовой, Келейников обратил внимание на четыре довольно больших деревянных ящика, стоявших на верхней полке. Судя по маркировке, ящики были иностранного производства. Помня наставление Перфильева, которое он выражал в довольно своеобразной форме: «Смотри в оба!», Келейников обратился ко второму механику:

– А что это у вас в ящиках?

– Судовое имущество. Видимо, запчасти для дизелей.

– А почему в импортных ящиках?

– Так поставлены фирмой. Мы же у них ремонтировались.

Удовлетворенный ответом Келейников вернулся на центральный пульт. Перфильев уже ждал его. Выслушав доклад, спросил:

– Ну хоть один ящик-то посмотрел?

– Нет.

Перфильев недовольно поморщился:

– Пойдем посмотрим.

Ящики оказались не такие уж тяжелые. Спустили один. Он легко открывался после поворота никелированной ручки. Келейников увидел что-то завернутое в упаковочную бумагу. Развернул. К дизелям это не имело никакого отношения: фаянсовая раковина нежно-голубого цвета. Тут же аккуратно упакованные пластмассовые трубки. Пришлось посмотреть и другие ящики…

Второй механик наблюдал происходящее с безразличным видом.

– Ничего пояснить не могу.

Вызвали старшего механика. В объяснении, написанном по предложению Перфильева, он указал, что ящики погружены по указанию капитана, о содержимом ящиков ему известно не было.

Перфильев, Келейников и старший механик направились к капитану. Келейников первый раз в жизни был в капитанской каюте, и на него произвела впечатление та обстановка, которую он увидел: и комфорт и вместе с тем ничего лишнего. От взгляда Келейникова не скрылся стоящий в углу небольшой столик, на котором лежали конфеты в нарядных коробках и стояли бутылки с яркими заграничными наклейками.

Капитан – совсем молодой сухощавый человек невысокого роста – гостеприимно распахнул дверь.

– Добро пожаловать! – сказал он, улыбаясь. – Надеюсь, все в порядке?

– К сожалению, нет, – ответил Перфильев. – На стеллаже во второй машинной кладовой обнаружены два комплекта сантехники фирмы «Орас», сварочный аппарат фирмы «АГА» марки «ТИГ-10» и два комплекта инструментов фирмы «Блэк энд Деккер». По письменному объяснению старшего механика эти предметы погружены туда по вашему личному указанию. Нас интересует: является ли это судовым имуществом или это груз, предназначенный для кого-либо. В таком случае неясно: почему об этом грузе нет указаний в грузовой декларации?

Улыбка исчезла с лица капитана, после небольшой паузы он предложил сесть за стол и дал необходимые пояснения.

По словам капитана, обнаруженный таможенниками груз не является судовым имуществом и предназначен для судового отдела пароходства. Принял он это имущество на борт на верфи «Гунарсен», где сухогруз стоял на ремонте.

– Ну что ж! – вздохнул Перфильев. – Будем составлять протокол о контрабанде. – И он вынул из портфеля бланки.

– Ну что же вы, товарищи, делаете? – с упреком обратился капитан к таможенникам. – Ведь надо же разбираться все-таки! Ну если бы валюта, тряпки, магнитофон… А то сварочный аппарат да инструменты… Тоже мне – нашли контрабанду!

– А как это все попало к вам на борт? – спросил Перфильев, не обращая внимания на сентенции капитана.

– Как, как… – Капитан суетливо развел руками, помолчал несколько секунд и вдруг решился: – На верфи в Гунарсене работают наши ребята по приемке судов. Вот один из приемщиков и попросил передать в судовой отдел.

– Фамилия? – спросил Перфильев.

– Сейчас вспомню. – Капитан изобразил на лице напряженную работу ума. – Так-так… Су… Сухачев его фамилия. А имени-отчества, извините, не знаю. Ну а что касается судового отдела, то сами понимаете, что это значит и для капитана и для судна…

Тут же в каюте были оформлены необходимые документы, капитан дал письменное объяснение. Таможенники попрощались с моряками.

– Я вынужден сообщить о случившемся в пароходство, – сказал Перфильев.

– Как вам будет угодно, – сухо ответил капитан, даже не взглянув на приготовленный столик с конфетами и прохладительными напитками…

* * *

Сухачев проснулся ночью – наверное, неудобно лежал, и затекла рука. Несколько секунд не мог понять, где он, но тут же все стало предельно ясным, и случившееся навалилось на него всей своей ужасной, непереносимой тяжестью.

Он повернулся на спину, стараясь не смотреть на зарешеченное окно, через которое слабо пробивался свет: то ли это был отблеск фонаря, то ли забрезжил рассвет.

Он подумал о жене, которая всегда не любила, когда он уходил в плавание или уезжал в командировки. «Эта «командировка» будет подлиннее», – невесело подумал он.

Сосед по камере безмятежно спал, и его равномерное дыхание раздражало Сухачева. Теперь он вспомнил, как его задержали прямо у трапа парохода, на котором он прибыл из Гунарсена. Он подумал, что как-то глупо вел себя в этот момент, все время говорил «пожалуйста», «пожалуйста» и даже сказал неизвестно за что «спасибо», в то время как надо было возмущаться, требовать прокурора и говорить, что все это явное недоразумение. «Ну что ж, – вздохнул Сухачев, – как говорят, умная мысля всегда приходит опосля».

Сосед продолжал равномерно посапывать…

Мысль о дочери была настолько мучительной, что Сухачев насильно гнал ее от себя, но она возвращалась вновь и вновь, неотвратимо впиваясь в сознание. Мелькали отдельные мысли о работе, какие-то воспоминания, как в калейдоскопе, шли друг за другом без какой-то связи между собой.

С соседней койки доносился равномерный легкий храп соседа.

«Дрыхнет, будто святой», – с неожиданной злостью подумал Сухачев, рывком повернувшись к стене. – А что ему? Привычное дело, третий раз садится. Семьи нет, жалеть не о ком. Ему что на свободе, что в тюрьме – один черт».

Светало. Сухачев понял, что все равно уже не заснет, и стал думать о своем деле и о том, что его ждет. Злость на соседа прошла. Да и на что сердиться? Ничего плохого Сухачеву он не сделал. Наоборот…

И Сухачев вспомнил, как вчера после обеда Иван Иванович (так звали соседа) объяснял ему, как нужно вести себя на допросе у следователя.

– Главное, дорогуша ты моя, не торопись, думай, хорошо думай, перед тем как говорить, а особенно перед тем как подписывать. Знаешь, что написано пером… Теперь раскинь-ка мозгами: что следователь от тебя хочет? Чтобы ты раскололся до пупа и даже ниже и все ему выложил. А для чего это ему нужно, следователю твоему? Для того, дорогуша, чтобы побыстрее дело размотать и тебя под суд отдать. А самое главное, чтобы тебе там срок соответствующий отвесили: чем больше, тем ему, следователю, лучше. Ведь сколько лет, дорогуша ты моя, суд тебе отвалит, столько следователь и премий имеет. Как за перевыполнение плана…

И хотя Сухачев, грамотный человек с дипломом инженера-механика, отлично понимал, что Иван Иванович городит чепуху об оплате труда следователя, он не вступал в спор с соседом и не пытался его переубедить. Более того, чем больше Иван Иванович говорил плохого о следователе, тем приятней это было Сухачеву, хотя, честно говоря, следователь, который допрашивал его, показался ему очень культурным человеком, вел себя безукоризненно корректно. Но Сухачеву хотелось думать о следователе плохо, видеть в нем средоточиё всех отрицательных качеств, которые только могут быть у человека.

– Вот послушай, дорогуша ты моя, – продолжал Иван Иванович. – Я этих следователей повидал на своем веку много. И вот что я тебе скажу. Ты небось думаешь, что следователь начинает допрос с деловых вопросов? Черта с два! Он сначала будет разводить разные антимонии, говорить о том о сем, о семье, о детях, может, даже о книге или о кино…

– А зачем это? – не удержался Сухачев.

– А вот зачем, дорогуша. Чтобы ты расслабился, потерял бдительность, распустил себя… А как следователь увидел, что ты раскиселился, он тебе – бах! – и деловой вопрос. А ты с мыслями не успел собраться и влип. Вот тебе и конец, дорогуша ты моя. Так что заруби на носу: следователь тебе злейший враг, который только и думает, как бы впиться в тебя мертвой хваткой. Запомни раз и навсегда – чувствам не должно быть места на допросе. И еще запомни. Бывает, что следователь при допросе дает тебе протокольчик допроса кого-нибудь, ну твоего подельника или свидетеля какого. Так вот, документики эти – фальшивка. Настоящий протокол он тебе никогда не даст. А туфту дать может – это точно…

В этот день следователь не вызывал Сухачева на допрос. И хотя время тянулось долго, все же днем можно было прочитать газету от корки до корки, обед, завтрак и ужин тоже отнимали время, да и болтовня Ивана Ивановича как-то сокращала томительные часы ожидания.

Но, когда наступала ночь и Сухачев оставался один на один с собой, снова подступали черные мысли, от которых не было спасения.

«Надо взять себя в руки, – решил он. – Завтра меня обязательно вызовут на допрос, а я совершенно к нему не готов. Итак, о чем меня может спросить следователь, к чему я должен быть готов?..»

* * *

Дело по обвинению Сухачева было поручено старшему следователю следственного отдела Управления КГБ СССР по Ленинградской области Виталию Николаевичу Волкову. За плечами служба в армии, юридический факультет университета, пять лет следственной работы —.срок достаточный, для того чтобы обрести определенную уверенность в себе, в раскрытии преступления, каким бы трудным оно ни было. Конечно, путь молодого следователя не увенчан одними розами, на нелегком этом пути шипов очень и очень много. Ведь даже небольшая ошибка следователя может иметь весьма тяжелые последствия: следователю нередко противостоит человек, который всеми путями хочет избежать ответственности и немедленно использует любую его ошибку в своих интересах.

Предвосхищая возможный вопрос читателя, сразу скажу о том, почему дело Сухачева, подозреваемого в организации контрабанды, ведет следователь Комитета государственной безопасности. Как известно, следственные отделы органов КГБ расследуют дела о государственных преступлениях: прежде всего особо опасных, таких» как измена Родине, шпионаж, диверсия, террористический акт, а также дела и об иных государственных преступлениях, к их числу относится и контрабанда, ответственность за которую предусмотрена статьей 78 Уголовного кодекса РСФСР.

Согласно этой статье «контрабанда, то есть незаконное перемещение товаров или иных ценностей через государственную границу СССР, совершенная с сокрытием предметов в специальных хранилищах, либо с обманным использованием таможенных или иных документов, либо в крупных размерах, либо группой лиц, организовавшихся для занятий контрабандой, либо должностным лицом с использованием служебного положения, а равно контрабанда взрывчатых, наркотических и ядовитых веществ, оружия, боеприпасов и воинского снаряжения – наказывается лишением свободы на срок от трех до десяти лет с конфискацией имущества и со ссылкой на срок от двух до пяти лет или без ссылки».

К сказанному можно добавить, что действия контрабандистов, посягающие на монополию советской внешней торговли, причиняют большой ущерб экономическим интересам нашей страны, эти действия часто связаны с другими тяжкими преступлениями: спекуляцией, взяточничеством, хищением государственного и общественного имущества.

…Следователь Волков еще раз медленно прочитал протокол допроса Сухачева. Итак, Сухачев Владимир Иванович, сорок четыре года, уроженец города Калинина, русский, имеет высшее техническое образование, ранее не судим, работал инженером-приемщиком, женат, имеет дочь, проживает в Ленинграде по проспекту Гагарина.

Протокол допроса Сухачева начинался с изложения его служебных обязанностей как приемщика пароходства. Далее речь шла о его взаимоотношениях с сотрудниками судостроительной верфи «Гунарсен», которая занималась постройкой судов для советского морского флота, а также их ремонтом.

Волков сразу отметил для себя признание Сухачева в том, что именно по его указанию работники верфи погрузили на борт сухогруза четыре ящика, в которых находились два комплекта сантехники фирмы «Орас», сварочный аппарат ТИГ-10 и два комплекта инструмента фирмы «Блэк энд Деккер».

«Я признаю, – читал он показания Сухачева, – что поступил неправильно, не оформив, как полагается, эту поставку товаросопроводительными документами. Но дело в том, что пароходство, точнее, судовой отдел остро нуждался во всех этих вещах. Мне неоднократно звонили по этому вопросу и просили ускорить отгрузку. Сухогруз отходил в рейс в воскресенье, когда дирекция верфи не работала. Хочу также отметить, что с дирекцией верфи «Гунарсен» вопрос был полностью согласован – иначе оборудование не было бы допущено на борт сухогруза. Никаких претензий фирма к нам не предъявляла и безусловно не предъявит. Записано с моих слов правильно и мной прочитано. В. И. Сухачев».