Текст книги "Кто тебя предал?"

Автор книги: Владимир Беляев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

НЕЖДАННЫЕ ГОСТИ

 – Добрый вечер! – как гром с ясного неба, заглушая торжественное «Многолетие» и надтреснутый голос дьячка, прозвучало вдруг неожиданное приветствие.

 Среди общего шума и пения хозяин дома и гости не заметили, как в комнату вошли два советских командира,

 Тихо, очень тихо сразу стало в светлице. Не у одного из сидевших за столом екнуло сердце: «Не арестовывать ли пришли?» Даже кроткий, незлобивый отец Теодозий и тот насторожился. Причин для таких опасений было достаточно: всего несколько минут назад здесь был пропет всеми вместе гимн националистов. Да и, наконец, местному населению годами внушали всякие небылицы о людях, которые где-то за речкой Збруч носили форму Красной Армии.

 – Добрый вечер! – повторил один из вошедших, прикладывая руку к лакированному козырьку фуражки с красной звездой.– Извините... Кто тут хозяин?

 

 Ставничий нетвердыми шагами вышел из-за стола. Растерянность и тревога сквозили в его взгляде.

 – Простите, батюшка,– солидно сказал командир, протягивая навстречу священнику руку.– Я лейтенант Зубарь,– представился он.– На постой к вам районный исполком определяет нашего капитана инженерных войск, товарища Журженко. Человек он смирный, одинокий, инженер по образованию. Жилплощадь-то у вас богатая, а в селе уже не продохнуть...

 Пока Ставничий читал ордер и собирался с ответом, Иванна бросила дерзко из-за стола:

 – Это у вас, на Востоке, принято вторгаться так, без всякого согласия хозяев, в мирные дома?

 Глаза се блестели. Роман незаметно дернул невесту под столом за руку.

 Журженко пристально посмотрел на девушку и, еще не зная того, что она дочь хозяина, подавляя обиду, сказал как можно мягче:

 – Военные обстоятельства не всегда согласовываются С желаниями мирного населения.

 Ставничий постарался погасить перепалку. Взяв капитана под руку, он сказал миролюбиво:

 – Не осуждайте дерзость моей дочери, гражданин командир. Молодо – зелено. Пойдемте, будьте любезны, я покажу вам свободную комнату,– и повел за собой офицеров.

 Он шел впереди с зажженной свечой. За ним осторожно, стараясь не удариться головой о притолоку, закопченную дымными четверговыми пасхальными крестами, двигались, полусогнувшись, Журженко и Зубарь.

 Отец Теодозий ввел их в маленькую комнатку с неприхотливой обстановкой: односпальная кровать, этажерка, старомодный письменный столик на выгнутых лапках, гуцульский коврик на стене с ясеневым деревянным распятием да большая икона святой Параскевы с трех-раменным крестиком в руке и ликом, потемневшим от времени.

 – Электричества пока нет, но радио уже вчера провели,– как бы извиняясь, сказал Ставничий, показывая на рупор громкоговорителя, чернеющий над окном, занавешенным пестрой домотканой веретой.

 – Ну что же... вполне удобно,– оценил комнату Зубарь,– но только мадам эту,– он показал на святую Параскеву,– придется...

 – Ладно, Зубарь. Отставить! – оборвал его Журженко.– А где бы у вас можно помыться, батюшка?

 – Днем, сын мой, мы моемся у колодца, ну, а сейчас сюда можно принести кувшин с водой и тазик.

 – Не беспокойтесь, на воле удобнее,– сказал Журженко,– только покажите, будьте добры, где у вас колодец?

 Появление непрошеного квартиранта-«совета» не доставило особой радости ни старому священнику, ни его гостям. Кто его знает, каков этот человек. Журженко? И этот... Зубарь? Ведь оба они были оттуда, с Востока. Позднее Теодозий Ставничий записал в своей тетради:

 «Неожиданный визит советских военных не только поверг нас в большое смятение, но вызвал большую тревогу – как бы это новое соседство не отразилось на наших судьбах, моей и Иванны. Все предыдущие годы правда о Советской стране прорывалась сюда с большим трудом, через полицейские кордоны государства, которое считало себя бастионом христианства на Востоке. Мы, слуги церкви, читали преимущественно церковную прессу... и мы обязаны были вести борьбу с любой, даже самой маленькой правдой, проникающей с Востока на нашу галицкую землю. Вот почему оба нежданных гостя в тот вечер показались многим из нас явными слугами антихриста...»

ЗУБАСТАЯ НЕВЕСТА

  Пока участники «заручин» приходили в себя, один из «слуг антихристовых», старший лейтенант Зубарь, обливал из ведра у деревянного колодца мускулистую спину капитана Журженко.

 Растирая докрасна мохнатым рушником свое скуластое, монгольского типа лицо с красивыми, чуть раскосыми глазами, Журженко поучал лейтенанта:

 – Про «мадам» вы, Зубарь, сказали зря. Чувство такта вам изменило. Нельзя оскорблять религиозные чувства верующих такими замечаниями!

 – Неужто вы, капитан, под иконой спать будете?,– обиделся Зубарь.– Увидит кто – и потащат вас, раба божьего, на парткомиссию.

 – Все можно сказать, но так, чтобы не задевать хозяев. Вы видели: у них свадьба!

 – Свадьба свадьбой, а невеста-то, видать, зубастая,– протянул Зубарь, выплескивая из ведра в лопухи остатки воды.– Из чуждых, а не стесняется. Даже глазами, как пантера, сверкнула!..

 Меж тем гости, заполнившие светлицу, заметно приуныли. Лишь один дьяк но терялся и, не обращая внимания на соседей, уплетал ветчину, нарезанную большими ломтями, смазывая ее предварительно горчицей. «Ведь «е каждый день попадаешь на такие пышные «заручины»,– думал он, стараясь не упустить время.

 Игуменья Вера протянула скорбно:

 – Гляжу – и сердце кровью обливается. Чистые варвары! Азиаты! Быть может, пока я здесь, и мой монастырь там, во Львове, эти антихристы под военную часть заняли? Какой они формации?

 – Наверное, энкавэдисты! – сказала Иванна.

 – Инженерно-технические части,– тоном осведомленного человека поправил невесту Герета.– Они строят укрепления вдоль границы, аж до полесских лесов. Целые села мобилизованы, возят к ним камень, цемент, железо. Каждый такой их дот на шесть-семь этажей под землю уходит. Батальон может в нем разместиться!

 – Неужели целый батальон? – удивился Гудим-Левкович.– Когда я служил в Перемышле, то даже его форты не могли вместить такого количества солдат.

 – Мне известно точно: батальон! – тихо подтвердил Герета.

 – С Гитлером договор, а границу укрепляют. Чудеса! Ради чего, спрашивается? – усмехнулась игуменья. Герета не без иронии ответил:

 – Мать игуменья всерьез думает, что Гитлер придает значение договору с этими безбожниками?

 – Поскорее бы разувериться! Дай господи! – сказала игуменья и перекрестилась.

 Вошедший Ставничий покосился на нее и прошептал:

 – Панове, не забывайте нового правила: тут о политике больше не говорят. Особенно сейчас, когда и у стен уши...

 До старого дьяка дошел смысл этого предупреждения. Он всполошился и, прикладывая к губам измазанный горчицей заскорузлый палец, угрожающе зашипел:

 – Тш-шш!

 Рассуждая вслух, отец Теодоаий сказал, разводя руками:

 – А к столу пригласить придется. Неудобно все же – квартирант...

 Пока капитан Журженко причесывался у себя в комнате перед зеркалом, Зубарь орудовал у репродуктора, и вскоре комнату заполнили мелодии популярных песенок тех времен. Под звуки эти в комнату вошел Ставничий и, кланяясь, сказал:

 – У нас маленькое семейное торжество. Милости прошу к скромному столу. Все будут рады видеть вас, граждане командиры... Простите, я не разбираюсь в званиях...

 – Да это и не суть важно,– сказал, улыбаясь, Журженко, застегивая ворот гимнастерки.– Меня зовите просто Иван Тихонович. А это старший лейтенант Зубарь, Николай Андреевич.

 Когда они вслед за священником вошли в светлицу, капитану освободили место между адвокатом Гудим-Левко-вичем и стареньким дьячком. Зубарь сел рядом с Юльцей, и та сразу принялась угощать его. Зубарь покосился на этикетки бутылок.

 На противоположной стороне стола словоохотливый Гу-им-Левкович занялся капитаном и, пододвигая ему бутылку с вишневой наливкой, сообщил:

 – Мы с вами почти коллеги, капитан. На заре юных лет и я был командиром. Правда, служил в драгунах, сперва здесь, в Перемышле, потом в Бродах.

 – Вы служили в царской армии? – спросил Журженко адвоката.

 – В царской, да не -в русской,– засуетился Гудим-Левкович.– Броды ведь тогда Австро-Венгрии принадлежали, а я служил ротмистром тяжелой кавалерии его императорского величества Франца-Иосифа... Был такой грех! Ха-ха-ха! И в русский плен попал в таком звании, а ваша революция из плена меня освободила. Бывают такие камуфлеты!

 Подняв свою рюмку с вишневой наливкой, Журженко поднялся и торжественно сказал:

 – Разрешите поблагодарить вас за доброе гостеприимство и поднять бокал за здоровье молодоженов...

 Гудим-Левкович осторожно тронул капитана за локоть и шепнул:

 – Извините., но это еще не свадьба. Сегодня у ниу только обручение. Так сказать, прелюдия.

 . Желая выручить смутившегося капитана, Ставничий обратился к гостям:

 – Товариство! Наш гость желает напутствовать голубят.

 Журженко улыбнулся. В его зеленоватых глазах промелькнула добродушная ирония. Он не забыл еще первого отпора Иванны.

 – Будем говорить прямо: мы не столько нежданные, сколько непрошеные гости. Чего греха таить! Тем не менее я хочу пожелать молодым людям, решившим соединить свои судьбы в то время, как их земля наконец освобождена, счастья. Я хочу пожелать, чтобы их жизнь была на уровне событий, которые мы переживаем. Чтобы ветер с Востока, какой ворвался и в это тихое пограничное село, укрепил вашу волю, сделал целеустремленными желания, показал самую верную дорогу к будущему...

 – Простите, капитан! – еще злее, чем раньше, блеснув глазами, перебила его Иванна.– А что, собственно говоря, нового принес нам этот «ветер с Востока»?

 – Доню! Как не стыдно! – остановил Иванну Ставничий.

 Чего-чего, но подобного вопроса Журженко никак не ожидал. Он заметно смутился, подыскивая и не сразу находя нужные слова для ответа.

 – Как – что? И вы еще спрашиваете! Самую справедливую конституцию. Право на труд и образование. Возможность повсюду говорить на своем родном языке... Ну вот университет во Львове открыли для местного украинского населения. А сколько лет шла за него борьба! Сколько крови было пролито! Студент-украинец Адам Коцко был убит в начале века в этом университете за то, что добивался права учиться на родном языке. Вы что, не помните памятника Коцко на Лычаковском кладбище? Девушка-украинка, склонив голову, скорбит над его могилой. А сейчас в здании, где была пролита кровь Адама Коцко, могут свободно учиться люди разных национальностей.

 – Это сказочки для маленьких детей! – выкрикнула, окончательно взрываясь, Иванна.– То, что вы говорите, хорошо звучало, когда вы сюда пришли, на митингах, а на деле...– она махнула рукой,– а на деле – мыльные пузыри. Лично я не вижу никакой разницы между тем, что было...

 – Иванна, пшестань! – окончательно растерявшись, неожиданно по-польски выкрикнул священник.

 – Я, папа, уже двадцать лет Иванна! – воскликнула дочка.

 Попытался утихомирить невесту, попробовал осадить ее и Роман, но безуспешно.

ЖУРЖЕНКО НЕ СПИТСЯ

 Задремавший было дьячок Богдан проснулся и затянул «Многая лета», на него зашикали. Решительно отстранив жениха. Иванна, глядя в упор на капитана, еще более красивая в своем гневе, взволнованно продолжала:

 – Разве я неправду говорю? Ну, если вы честный человек, признайтесь: сказала чистую правду! Как была несправедливость, так и осталась, и никакие ваши лозунги не в силах прикрыть ее!..

 Выскочив из-за стола, захлебываясь от рыданий, Иванна хлопнула дверью и выбежала во двор, под звездное небо.

 Роман Герета последовал за невестой, чтобы успокоить ее. В тягостной тишине, наступившей после исчезновения молодых, поднялся и Журженко.

 – Спасибо за гостеприимство,– сказал он тихо.– Но, поверьте, не мы виноваты, что так получилось. Пойдемте. старший лейтенант. Завтра надо вставать спозаранку!

 ...Однако до самого утра Журженко не мог заснуть в маленькой комнате на узкой и жесткой кровати. Он повторял про себя каждое свое слово, сказанное там, на заручинах, вдумывался в его смысл и приходил к выводу, что говорил только правду и не было в его словах ничего, что могло бы вызвать такую бурную реакцию. Красная Армия завоевала свободу миллионам западных украинцев. соединила их с народом Советской Украины, она принесла сюда настоящее счастье. Принесла не «лозунги», как выкрикнула Иванна, а очевидную для всех сущую правду, заметную даже врагам, как ее ни поворачивай, с какой стороны к ней ни подходи.

Журженко с юных лет жил на советско-польской границе. восточнее Збруча. Он не раз встречался с перебежчиками из Западной Украины, слышал их рассказы о кровавом умиротворении местного населения жандармами, о так называемых пацификациях: целые села сжигались тогда за найденный портрет Шевченко или за экземпляр советской газеты. В строительном институте, где учился Иван Тихонович, старичок, преподаватель геометрии, много рассказывал о том, как он бежал из Львова в Союз: несколько лет не мог он найти там работу по специальности. Он рассказывал о борьбе за украинский университет, о том, что многие, желающие попасть в него, вынуждены были учиться тайно, опасаясь преследования полиции.

 Почему же так взбеленилась за столом эта красивая попадянка? Кто настропалил ее против того, о чем говорил Журженко?

 До мобилизации в инженерные войска он работал во Львовском водоканалтресте. Тогда произошел случай, который заставил его и многих других задуматься над тем, что все не так-то просто в городе, где еще недавно один митинг, полный народного ликования, сменял другой.

 Воскресным вечером на открытом воздухе в предместье Клепаров для жен и детей начальствующего состава Красной Армии демонстрировали фильм «Шуми, городок». Во время сеанса приподнялся люк подземной канализации, и чья-то рука выбросила из темноты под синий лучик стрекотавшего киноаппарата тяжелую противотанковую гранату немецкого образца. Ее осколками шесть женщин и детей были убиты, девять ранено. Человек, выбросивший гранату, скрылся в подземелье разветвленного коллектора канализации.

 Через несколько дней органы охраны государственной безопасности напали на след подпольной организации и арестовали пять сотрудников Водоканалтреста. Это были молодые ребята-украинцы. Они ходили в вышиванках – расшитых украинских сорочках, участвовали в драмкружке, танцевали гопака и гуцульский «аркан», а самое главное – почти на каждом собрании распинались в своей любви к освободившей их Советской власти. И как-то не верилось тому, что услышал на закрытом собрании партийной организации Журженко: все пятеро были «боевкой» организации украинских националистов, и их вожаки, связанные с немецкой военной разведкой, для отвода глаз, чтобы легче было вести свою подрывную работу, посоветовали им прикидываться сочувствующими Советской власти.

 «Но ведь те действовали скрытно,– размышлял Журженко,– всячески маскируя свои взгляды, а эта девушка открыто выразила свою враждебность к новым порядкам. Чем вызвана ее вспышка и слезы?»

 Что-то тут не чисто! Он решил вечером поговорить с Иванной и выяснить, что кроется за ее негодованием.

ЮЛЯ БОИТСЯ «ДЛИННЫХ РУК»

  От Сана тянуло утренним густым туманом. Он проникал в открытое окно, заползал под одеяло к капитану Журженко; тот долго еще ворочался и слышал пересвист немецких пограничников, «гренцшутцен», на сопредельной стороне.

 Утром вместе с Зубарем подошли они к своему «объекту». Официально он назывался «Полевая почта 4567». Для них за этими цифрами раскрывалось мощное сооружение.

 Железобетонный дот, или долговременная огневая точка, способная вместить, как это предположительно утверждал Герета, до батальона воинов, глубоко ушел в землю близ Сана. В оборонных мероприятиях тех лет немаловажная роль отводилась так называемому железобетонному поясу, который, по типу линии Маннергейма в Финляндии или линии Мажино во Франции, должен был наглухо закрыть границу. Еще и поныне в прибрежных лесах Сокалыцины. Рава-Русского района и на Волыни можно встретить ставшие теперь ненужными укрепления подобного типа, которым так и не удалось выполнить свою роль в момент нападения гитлеровцев на Советскую страну. В тридцатые годы их строили поистине бешеным темпом, бросая на их сооружение огромные средства и людские резервы. Журженко с Зубарем подошли на заре к одному из сооружаемых дотов. Крестьяне и красноармейцы сбрасывали на его железобетонное жесткое покрытие привезенную издалека на грузовиках и подводах землю.

 Другие строители, взобравшись на макушку дота, маскировали его, укладывая на бетоне тяжелые пласты зеленого дерна, чтобы ничем не выделялась на местности огневая точка, чтобы как можно лучше сливалась она с прибрежным ландшафтом.

 Штаб укрепленного района располагался в соседнем селе Нижние Перетоки. Возвращаясь оттуда, Зубарь заметил впереди на проселочной дороге девушку. С плетеной корзинкой в руке. она легко шагала, приминая пыль белыми сандалетами. Ее золотистые волосы были прикрыты газовым платочком. Короткое платье из шотландки обнажало длинные загорелые ноги.

 – Не узнаете эту принцессу, капитан? – спросил Зубарь.

 – Не узнаю. Кто это?

 – Да подружка вашей поповны! Догнать и перегнать! – решает Зубарь.

 – Не стоит, Зубарь. Отбреет, как вчера се подруга.

 – Проверим, кто из нас лучше знает эту тактику,– тоном бывалого ухажера решил Зубарь и, надвинув поглубже на лоб фуражку, ускорил шаг.

 Делать нечего, Журженко тоже прибавил шагу. Когда они поравнялись. Зубарь, козыряя, осведомился у Юли Цимбалистой:

 – Куда торопимся, уважаемая?

 – Да вот зайду на минутку к Иванне, а потом во Львов на практику.

 – У вас есть попутчики. Капитан тоже командирован 'во Львов, сейчас едет.

 – А вы недолго у Иванны задержитесь? – спросил Журженко.

 – Ровно столько, чтобы не опоздать к поезду.

 – Тогда лады! – радостно сказал Журженко. Ему было приятно иметь такую попутчицу.

 Подмигивая капитану и показывая на Юлю, Зубарь сказал:

 – Вот видите, и не кусается. А вы боялись подойти?'

 – Здрасте! – Юля засмеялась.– А с какой стати я должна кусаться?

 – Ну, хотя бы из чувства солидарности с вашей подругой,– сказал Журженко.

 – Ах, вон вы про что! – вспомнила Цимбалистая.– Не сердитесь, ради бога, на Иванну и не придавайте особого значения ее словам. Они вырвались у псе случайно от большого личного несчастья. У Иванны большое горе..,

 – Какое горе? – спросил Зубарь и галантно взял из рук Юли корзинку.

 Цимбалистая рассказала грустную историю Иванны. Дорога, по которой шли они, отдаляясь от Сана, потянулась косогорами, зажатая полями наливающейся пшеницы.

 – Я сама настаивала, чтобы Иванна послала документы в университет,– горячо говорила Юля,– а она колебалась после стольких отказов в прежние времена и в конце концов послала их тайком даже от меня. Она ведь очень гордая, Иванна! А почему я настаивала? Меня же в медицинский приняли без всяких. А ее и подавно должны были принять: лучшая ведь ученица гимназии. Весь Пере-мышль ее знал.

 – Но все-таки дочь попа,– осторожно заметил Зубарь.– Так сказать, нетрудовой элемент.

 Журженко сильно дернул его за руку, а Цимбалистая метнула острый взгляд на старшего лейтенанта. Даже вздернутый ее носик, посыпанный веснушками, покраснел от негодования.

 – Дочь попа? Да? Тогда почему же приняли без всяких в университет Зенона Верхолу из наших Нижних Перетоков? Его отец маслобойку в селе имел, двенадцать батраков на него работали, а сам он теперь до фашистов убежал. Туда! – И Юля показала рукой на открывшийся снова противоположный обрывистый берег Сана, по которому прохаживался на виду у всех гитлеровский пограничник' в рогатой каске.

 Внимательно посмотрел Журженко на чужого солдата, разгуливающего так близко, и протяжно сказал:

 – Видите ли. Юля, конечно, Николай Андреевич переборщил. Мы следуем правилу: сын за отца не отвечает и дочь также. И быть может, тот же самый Зенон Верхола...

 – Да вы его не знаете! – распалилась Юлька.– Он сам тоже штучка хорошая. Еще в гимназии, в Перемышле, с националистами путался. Подручным у Степана Банде-ры был. Дружил с Лемиком, тем самым, что в октябре тридцать третьего убил во Львове секретаря советского консульства Андрея Майлова. Мы-то видели, как польская полиция приезжала в Нижние Перетоки, чтобы арестовать Верхолу. Но его и след простыл – убежал в Данциг от ареста...

 – Молодой Верхола или его отец? – переспросил капитан.

 – Конечно, молодой! А кто же иной? Зенко! – воскликнула Юля.– Он и гимназию не сумел закончить из-за той политики. Из восьмого класса его прогнали. А у Иваины... Ой! – вдруг смешалась Цимбалистая и, бледнея, протянула: – Що ж я наробыла? Только, ради бога, ничего не делайте. Ничего этого я вам но говорила... Хорошо? Бо у них – длинные руки...