Текст книги "Кто тебя предал?"

Автор книги: Владимир Беляев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

ВАЖНЫЙ ГОСТЬ

 В тот день, как отец Теодозий нашел на «Гуре страцення» свою мертвую дочь, митрополит Шептицкий принимал у себя в палатах нового важного гостя, прибывшего к нему из Берлина.

 На этот раз им явился сам шеф немецкой военной разведки адмирал Вильгельм Канарис. Он внимательно слушал митрополита, изредка потирая свою холеную, гладко выбритую смуглую щеку.

 Шептицкий был явно рассержен.

 – Когда я согласился помогать господину Дитцу и его коллегам,– взволнованно говорил он,– я руководствовался нашими общими целями – борьбой с коммунизмом. Вам известно, господин адмирал, что в тысяча девятьсот тридцать шестом году, когда движение Народного фронта грозило охватить многие страны, я выступил против него одним из первых. Мою «Острогу против коммунизма» читали с амвонов во всех церквах Галичины. Душой и сердцем я поддерживал национал-социализм. Когда ваши войска пришли сюда, я вправе был рассчитывать на взаимное доверие и сотрудничество. Почему же господа Дитц, Энгель и другие их коллеги из гестапо не захотели внять моим советам? Разве нельзя было увезти эту строптивую девчонку куда-нибудь подальше, чтобы не бросать тень на меня, на церковь? Зачем надо было казнить ее публично здесь же, во Львове? Это глупо, поймите, в высшей степени глупо! Надо работать тоньше, не будоража народ!

 

 – Да, в наше время надо работать очень тонко, согласен с вами, ваша эксцеленция,– постукивая смуглыми пальцами по спинке дивана, согласился Канарис.

 Как бы ободренный его словами, ШептицкиЙ, показывая на потолок, сказал:

 – На своем чердаке я укрываю именитых, достойных евреев города: главного львовского раввина Курта Левина и раввина Давида Кагане. Да, да! Прячу с полным сознанием ответственности за свое деяние и прошу немецкие власти не мешать мне поступать так, как я считаю нужным. Учтите, при малейшем изменении политической ситуации они – мои евреи – охотно подтвердят, что я, митрополит Андрей, был добр и к инаковерцам. Они расскажут тысячам, как мои каноники поили и кормили их в тот момент, когды вы, немцы, уничтожали сотни тысяч евреев. Все это, суммум суммарум, укрепит еще больше авторитет церкви, веры в ее справедливость и благородство в глазах населения и мировой общественности. Вот почему не следовало и с дочерью священника Иванной Ставничей действовать так топорно, по-фельдфебельски...

 – Подобные вопросы входят в компетенцию рейхсфюрера СС Гиммлера,– процедил сквозь зубы Канарис.– И все карательные меры также. Я же посетил вашу эксцеленцию, чтобы установить контакты по другим вопросам...

 Глубокие глаза митрополита сразу стали отчужденными. Напрасно изливался он перед одним из самых приближенных людей Гитлера. Внутренне н-егодуя против неучтивости своего гостя, ШептицкиЙ сказал:

 – Чем я могу быть полезен? Канарис встал. Расхаживая по розовой гостиной, он заговорил не сразу.

 – Я буду говорить с вами откровенно, как со своим человеком и с коллегой. Вы были офицером австро-венгерской армии и поймете меня. Я даже знаю по старым досье вашу кличку в разведке – «Драгун». Последнее время на территории, занятой немецкими войсками, участились случаи заброски советских разведывательных диверсионных отрядов. Как правило, это небольшие группки людей, хорошо вооруженных, знающих немецкий и польский языки, снабженных рациями. Москва их сбрасывает с самолетов в район Карпат и Прикарпатья. Отсюда эти отряды пробираются в Польшу, в Чехословакию, в Венгрию и через Силезию достигают даже границ нашей империи. Нам становится все труднее вылавливать этих агентов Москвы, тем более что среди них есть западные украинцы, отступившие некогда на Восток с частями Красной Армии. Положение усложняют также немцы, распропагандированные коммунистами в лагерях для военнопленных...

 – При чем же здесь церковь и я? – перебил Канариса Шептицкий.

 – Церковь, которую вы возглавляете, может быть очень полезна,– резко ответил Канарис.– Кто сейчас самая главная фигура на селе? Священник! Кто более всего осведомлен о том, что делается у него в приходе? Священник! Итак: целая армия верных вам священников по вашему слову будет мобилизована вами на борьбу с коммунистическими агентами. Речь идет не об участии пастырей в боевых действиях, вооруженную борьбу вести будут другие. Мне надо, чтобы священники сообщали о всех новых подозрительных людях, которые появятся в их приходе. И ничего больше! Вам понятна моя мысль?

 Шептицкий, сидя в кресле, молча следил за движениями адмирала, который расхаживал по гостиной.

 – Но кто поручится, что скрытные действия служителей церкви, подчиненных мне, не станут известны прихожанам? Кто может поручиться, что какой-нибудь недалекий офицер абвера или контрразведчик не разоблачит их, действуя столь же грубо, как это сделал штурмбанфюрер Дитц? – сказал ШептицкиЙ,

 – Мы работаем чище,– недовольно сказал Канарис.– Вы знаете, конечно, что я не новичок в этих делах. Когда двадцать пять лет назад по приказу русского генерала Брусилова вы были вывезены из Львова в глубь России за проповеди в пользу Австро-Венгрии и Германии, я уже выполнил не одно важное задание нашего генерального штаба. Я специально проинструктирую свой офицерский состав, чтобы связь со священниками была незримой для постороннего глаза. Больше того, я прикажу, чтобы мои офицеры, прибывающие в села, не размещались в приходах, а останавливались только в крестьянских избах. Это вас устроит?

 – Вполне,– сказал Шептицкий.– Скажу вам откровенно: уверовав в молниеносный исход войны с большевиками, в надежде, что Москва падет быстро, мы сделали немало неосторожных заявлений в верности Германии и фюреру. Сейчас мы горько В этом раскаиваемся...

 – Понимаю вашу экселенцию! – сказал Канарис.– Чем дальше внешне церковь будет от политики, тем больше она сможет помогать этой политике тайно... Итак, вы обещаете содействовать нам?

 – Попробую,– уклончиво сказал Шептицкий.– Все, что будет в моих силах, сделаю...

 Эта беседа, как и многие другие тайные встречи Шептицкого с видными чинами гитлеровской Германии, осталась бы незамеченной и я был бы лишен возможности писать о ней, если бы не одно счастливое обстоятельство.

 Наступающая на Берлин танковая армия среди прочих захватила в плен полковника разведки вермахта Эрвина Штольце, постоянно проживавшего до этого в Берлине, В районе Ригтенфельде, по Линденштрассе, 5.

 Первый же допрос Штольце подсказал советским разведчикам, что в их руки попала очень крупная «рыба».

 Еще до прихода Гитлера к власти Штольце был посвящен в самые сокровенные тайны германского государства, знал всю сеть немецкого шпионажа как в стране, так и за рубежом. Уже во времена Веймарской республики он служил начальником первой секции абвера, или немецкой военной разведки, и контролировал всю секретную переписку между центральным аппаратом разведки и штабами военных округов.

 В 1937 году адмирал Канарие, сменивший на посту шефа немецкой разведки полковника Николаи, назначил Эрвина Штольце начальником группы «А» при седьмом отделе абвера. Штольце часто бывал с секретными докладами у самого Гитлера. 15 сентября 1944 года он был назначен начальником Абверштелле-Берлин, имеющей кодовое обозначение «Коммандо Мельдегебит».

 Я нашел возможность ознакомиться с письменными показаниями начальника абвера. Понимая, что его служебная карьера кончена раз и навсегда, он охотно давал показания, считая бессмысленным утаивать что-либо.

 Эрвин Штольце охотно сообщил о поездке Канариса во Львов к митрополиту Шептицкому, о его разговоре с «князем церкви». До приезда Канариса у Шептицкого побывал другой крупный немецкий разведчик – капитан и профессор теологии Ганс Кох. Шептицкий хорошо знал Коха еще со времен первой мировой войны.

 Канарису не понравился независимый тон, каким разговаривал с ним митрополит. Его рассердила дерзость митрополита, который, кончая аудиенцию, сказал, улыбаясь: «А я-то думал, что адмирал должен быть на море, а он, оказывается, стоит у руля военной разведки!» Вильгельм Канарис с неудовольствием повторил эту фразу Штольце в Берлине, а тот в свою очередь сообщил ее на допросе офицеру советской контрразведки.

 Пока митрополит принимал адмирала Канариса, в соборе святого Юра шла торжественная служба. Вдруг, расталкивая молящихся, перед капитулом появился отец Теодозий Ставничий. Ветер развевал его седые волосы и полы расстегнутого пыльника. Прихожане с удивлением разглядывали полубезумного старика. Навстречу Ставни-чему по лестнице быстро спускался митрат Кадочный. Увидев отца Теодозия, он недовольно сказал:

 – Почему вы не были на торжественном молебствии, отец Теодозий? Мы молились сообща, все пастыри и верующие, о даровании победы над врагами, а вы... Митрополит будет недоволен.

 – Где митрополит? – закричал Ставничий.

 – У его эксцеленции какой-то важный, очень почетный гость. Видите? – И Кадочный показал на прижавшийся к стене капитула длинный синий лимузин «хорх» с нацистским флажком на сияющем радиаторе.

 Шофер лениво опирался о кузов машины и с любопытством разглядывал богомольцев, заполонивших подворье. На поясе шофера поблескивала пряжка с надписью: «Готт мит унс!»

 Ставничий оттолкнул Кадочного, взбежал выше и, опираясь ладонями о каменные перила балюстрады, закричал:

 – Люди!.. Слушайте меня... Я тоже учил вас заповеди «Не убий!»... Я учил вас смирению и добру. А они, мои иерархи, отняли у меня единственную дочь и выдали ее убийцам. Они подло предали ее... Единственную дочь... Вы слышите, как пахнет горелым? Это сжигают за Лычаковом ваших близких... Их тоже убили те, кто пришел к нам е надписями на поясах: «Готт мит унс!» Люди!..

 – Боже... Да он сошел д ума! – в ужасе воскликнул Кадочный, закрывая лицо руками. Но тотчас же оглянулся и, увидев подбегающего дьякона, скомандовал: – Звонаря туда! – Он показал пальцем в сторону колокольни.– Глушить безумца!..

 – Вам говорят в проповедях о крови Христа, – продолжал отец Теодозий,– а тот, кто пролил кровь ваших братьев и сестер, пирует сейчас с митрополитом. Вон его машина... Смотрите...

 Взгляды многих богомольцев повернулись к лимузину, и испуганный шофер, не понимая, что выкрикивает этот безумный старик, на всякий случай заскочил в кабину и расстегнул кобуру пистолета.

 Быстрой кошкой вбежал по крученой лестнице на колокольню молодой звонарь. Схватил веревку, идущую К языку древнего колокола «Дмитра». Гулкий, надтреснутый звон древнего колокола заглушил Теодозия. Оттаскивая Ставничего от балюстрады. Кадочный исступленно закричал:

 – Не слушайте его... Братья во Христе! Разум его помутился!

 – Уйди! – с ненавистью толкая в грудь митрата, сказал Ставничий.– Такой же, как и все, иезуит... Подлые, святоюрские крысы...

 На подмогу древнему колоколу пришел своим звоном колокол поменьше, заглушая голос Ставничего. Богомольцы видели только, как беззвучно раскрывается его рот.

 Два крепких румяных дьякона вместе с митратом Кадочным схватили Ставничего под руки. Он отбивался изо всех сил. Они оторвали его от каменных перил и поволокли в глубь собора, в захристие[18]18
  помещение расположенное за алтарём, т.е. «за Христом»


[Закрыть], подальше от взглядов верующих.

 Недобрую весть о гибели Иванны обитателям подземелья принес садовник Вислоухий.

 – Мы все виноваты в том, что не сумели задержать ее здесь,– горевал Журженко.

 – Нельзя, ни в коем случае нельзя было оставлять ее без присмотра ни на минуту! – сказал Садаклий.– Такая потеря!

 – Эх, Покидан, Покидан! – упрекал Журженко.– Такая девушка из-за тебя погибла!

 – Да я что? Товарищ капитан! – чуть не плача оправдывался Покидан.– Кто мог подумать? Вы ее давеча уговорили не ходить к отцу, она утихомирилась. Если бы кто шел снаружи, сигнализация сработала, и я бы проснулся. Чуток задремал, а она, как ящерица, прошмыгнула...

 ...Несколько дней Садаклия не было, а когда он вернулся, люди узнали, что он был в Ровенских лесах. Новости, которые привез из Ровно Садаклий, были утешительными. Ему удалось связаться с партизанским отрядом особого назначения, которым командовал полковник Дмитрий Медведев, и с действующим на Волыни партизанским соединением «дяди Пети» – полковника Антона Бринского. Оба командира охотно согласились принять к себе беглецов из львовской Цитадели. Среди них было немало обстрелянных парней, бывших пограничников.

 Было решено: раненых оставить в подземелье до полного выздоровления под опекой Цимбалнстой и садовника Вислоухого, а остальным готовиться к перебазированию в Цуманские леса и на Волынь.

 Садаклий направил Журженко на разведку в город, поручив прикрывать его Щирбе.

«СЮРПРИЗ»

 Журженко с каждой минутой чувствовал себя лучше и увереннее. Опираясь на палку, опустив пониже на лоб велюровую шляпу, которую притащил ему вместе с костюмом Голуб, он прошел по аллеям Иезуитского сада до круглой ротонды. Еще в австрийские времена в ней обычно играл гарнизонный оркестр, развлекая гуляющую публику военными маршами и вальсами Иоганна Штрауса.

 – Пане капитан, если не ошибаюсь,– вдруг услышал Журженко рядом.

 У ротонды, приподняв черный котелок-«мелоник», стоял невысокий пожилой человек в пенсне, с остроконечной бородкой. Журженко не узнал этого человека и, уклоняясь от встречи с ним, сказал:

 – Простите, вы ошиблись! – и шагнул дальше. Но бородатый быстро пересек ему дорогу и, размахивая котелком, сказал укоризненно:

 – Ай-ай-ай! Как можно не узнавать старых знакомых, товарищ капитан Журженко? Неужели вы не помните, как мы с вами пировали на заручинах в доме Ставничих? Вы еще произнесли такую чудесную речь о ветре, ворвавшемся к нам с Востока. Как же сейчас обстоит дело с этим «ветром», пане капитан?

 Журженко уже узнал говорливого адвоката Гудим-Левковича. В язвительном тоне, каким произнес слово «товарищ» Гудим-Левкович, капитан почуял опасность и, ускоряя шаг, бросил:

 – Слушайте, я вас вижу впервые! Гудим-Левкович резким движением вырвал у него палку и, отшвырнув ее в кусты, сказал с ненавистью;

 – О нет, пане капитан! Так быстро мы с вами не расстанемся! Теперь мы поквитаемся с вами! – Адвокат заметил быстро подходящего к ним украинского полицая. Большой радостью была для Гудим-Левковича эта нежданная подмога.– Пане полицай! Пане полицай! – запричитал адвокат, подзывая Щирбу.– На минуточку!

 Щирба быстро подошел к Гудим-Левковичу, и тот с облегчением показал на Журженко:

 – Задержите его! Это переодетый большевистский командир, к тому же, наверное, еврей! Берите его! Берите! А те пять литров водки вместе с мармеладом, которые полагаются по приказу бригаденфюрера СС за выдачу еврея Каждому украинскому патриоту, я вам презентую, Возьмите себе на здоровье! – И, довольно потирая маленькие ручки с золотым перстнем, Гудим-Левкович весело хихикнул.

 Щирба вытащил из кобуры никелированный «вальтер» и, направив его в спину капитана, сказал адвокату:

 – Благодарю вас, пане меценас[19]19
  Пан меценат. На западной Украине очень любят щеголять разнообразными приставками к фамилии «пан доктор», «пан инженер», ну, а, когда про человека и сказатьнечего, говорят «пан меценат»


[Закрыть]! Только пойдемте вместе. Надо будет записать ваши показания...

 Когда они втроем дошли до каменной ограды монастырского сада и Щирба, вынув ключ, воткнул его в скважину узкой двери, Гудим-Левкович обеспокоился:

 – Позвольте, это же сад митрополита, а не комиссариат полиции! Куда вы меня ведете?

 – Веду куда надо,– спокойно ответил Щирба, открывая калитку и пропуская в нее первым Журженко с поднятыми руками.– У нас здесь особый пост полиции. Мы охраняем покои его эксцеленции и вылавливаем среди прихожан подозрительных, вроде этого типа.

 По его знаку Гудим-Левкович перешагнул порог калитки и, подождав, пока Щирба закрыл ее, мелкими шажками просеменил за капитаном. Как только Щирба откинул первую тачку, обнажая потаенную дверцу, ведущую в подземелье, Гудим-Левкович запричитал:

 – Послушайте, я не пойду туда!

 – Я вам уже объяснил: у нас здесь свой тайный пост. Для таких доверенных конфидентов, как вы, пане адвокат!

 – Откуда вы знаете, что я адвокат? – уже не па шутку встревожился Гудим-Левкович, глядя на Щирбу узенькими глазами.

 – Ну кто же из местных людей, от Турки до Сокаля, не знает пана адвоката Гудим-Левковича? – сказал, улыбаясь, полицай и дал знак Журженко, чтобы тот опустил руки.– Ваши блестящие речи в защиту украинских националистов надолго запали в души молодежи.

 Тем временем Журженко открыл вход в стене, обнажая черное отверстие, ведущее под землю.

 – Куда вы меня ведете? Я буду кричать! – срывающимся голосом пискнул адвокат.

 – К добрым людям веду.– Крепко схватив адвоката за руку, Щирба подтолкнул его к дыре.– К настоящим украинским патриотам! Вы доложите им об этом вражеском агенте и получите благодарность!

 – Почему сюда? Я не хочу! – упираясь ногами в тачку, взмолился Гудим-Левкович.

 – Закрой морду! Ну! – приказал Щирба и перевел ствол пистолета на Гудим-Левковича.– Если еще пискнешь, ляжешь здесь же трупом. Давай вперед! – И он толкнул адвоката в темное отверстие.

 Шум карбидных ламп и примусов, темные силуэты раненых, лежащих под стенами на соломе, мрачные своды подземелья – вся эта непривычная обстановка, в которую попал Гудим-Левкович, окончательно парализовала его волю.

 На прямой вопрос Садаклия: «Какова ваша кличка в зондердинсте?» – адвокат покорно ответил:

 – «Щель».

 Ни Садаклий, ни Журженко не рассчитывали на столь быстрое признание. Только страх мог заставить галиц-кого политика, привыкшего всю жизнь хитрить, изворачиваться, обманывать, «расколоться» столь быстро.

 – Понятно, значит, вы играли роль той самой щели, сквозь которую немцы пытались шпионить за настоящими патриотами?—уточнил Садаклий, выкладывая содержимое бумажника адвоката.

 – Так точно! – ответил Гудим-Левкович.

 – У кого вы на связи? – спросил Садаклий, быстро пробегая какое-то письмо на немецком языке.

 – У гауптштурмфюрера Энгеля.

 – Где с ним встречаетесь? Адрес конспиративной квартиры?

 – По средам в пять вечера. На Фюртенштрассе. восемьдесят пять, в квартире лейтенанта украинской полиции Филиппа Вавринюка. Он мне сдал ее до осени.

 – Телефон там есть? – спросил Садаклий.

 – Так точно! Два семнадцать пятьдесят четыре...

 – Одно место встречи? – спросил Садаклий.

 – Нет, зачем,– поправился адвокат.– Иногда я прихожу на Майенштрассе, десять.

 – На квартиру к гауптштурмфюреру Кнорру? – сказал Садаклий, посмотрев в глаза Гудим-Левковичу. Тот съежился под этим взглядом:

 – Да...

 – Кнорр курирует теперь в зондердинсте вопросы церкви, не так ли? – спросил Садаклий.

 – Да, он хорошо ориентируется в церковных делах! – согласился Гудим-Левкович.

 – И вхож к митрополиту?

 – Разумеется.

 – Кнорр присутствует на встречах с Энгелем на Майенштрассе. десять? – спросил Садаклий.

 – Как правило – всегда.

 – Он давал вам задания освещать церковные дела?

 – Непосредственно от Кнорра я получил два задания,– ответил Гудим-Левкович,

 – Какие именно?

 – Он просил меня составить список священняков-москвофилов, тех, кто. относится с симпатией к Советской России.

 – А второе задание? – спросил Садаклий.

 – Я получил его вчера,– сказал Гудим-Левкович.– Гауптштурмфюрер распорядился собрать информацию об отношении униатского духовенства Львова к казни Иванны Ставничей...

 – Так... так...– постукивая пальцами по деревянному ящику с наклейками, задумчиво протянул Садаклий.– А с какого же года вы стали сотрудником польской охранки – дефензивы? – быстро спросил Садаклий.

 – Нет... Нет... Честное слово, нет! – засуетился Гудим-Левкович.– С поляками я не сотрудничал. Христом-богом клянусь! – И он впопыхах перекрестился.– Чего нет, того нет. Мои патриотические убеждения украинского деятеля не позволяли...

 – Но ваши патриотические убеждения «украинского деятеля» позволили вам стать тайным агентом немецкого СД,– вмешался Журженко.

 – Погодите, Иван Тихонович! – остановил его Садаклий.– Надо еще кое-что выяснить.– Он аккуратно сложил письмо, запрятал его обратно в конверт с золотым тиснением и спросил: – Значит, вам знакома жизнь капитула, раз Кнорр давал вам подобные поручения.

 – Видите ли, я пять лет был внештатным юрисконсультом митрополита,– разъяснил Гудим-Левкович.– Я вел спорные дела по его имению в Прилбичах, судился с лесопромышленниками в Карпатах. Там ведь большие лесные угодья капитула. Митрополит меня хорошо знает. И священников у меня знакомых очень много.

 – Почему выбор митрополита пал именно на вас?

 – Меня порекомендовал ему мой старый сослуживец по австрийской армии, управляющий имениями митрополита инженер Андрей Мельник.

 – Так называемый «вождь» украинских националистов?– улыбнувшись, спросил Садаклий.

 Адвокат, не уловив оттенка иронии в голосе своего следователя, поспешно сказал:

 – Один из вождей! Один из вождей! Ведь сейчас на этот пост претендует Степан Бандера. После известного путча молодых...

 – Ответьте мне прямо, пане меценас,– величая Гудима-Левковича по-местному, как принято в Галиции называть адвокатов, и отчеканивая каждое слово, спросил Садаклий,– отец Теодозий вызвал Иванну в Кравчицы по наущению митрополита?

 – Я думаю... его эксцеленция посоветовал это сделать...

 – И одновременно сообщил в гестапо, что письмо отправлено? – спросил Садаклий.

 – Вот этого я не знаю... Ей-богу, не знаю... С митрополитом я давно не виделся. Вот крест святой! – Адвокат снова осенил себя крестным знамением и взглянул на своды подземелья, как бы побаиваясь, не подслушал ли его слова кто-либо из каноников.

 – Где находится отец Теодозий? – спросил Садаклий.

 – Его эксцеленция поступил с ним очень милостиво. Вместо того чтобы направить отца Теодозия за его кощунственные выкрики по адресу немецких властей в тюрьму, митрополит объявил его умалишенным. Отца Теодозия отвезли в психиатрическую лечебницу на Кульпарков. Он находится там под присмотром отца Николы Яросевича.

 – Кто такой Яросевич?

 – Священник в каплице святого Иосифа. Он и живет там, на территории лечебницы,– сказал Гудим-Левкович, видимо желая расположить к себе следователя.

 – А что значит это приглашение? – взмахнув письмом, спросил Садаклий.– Откуда вы знаете штурмбан-фюрера Дитца?

 – О. я его знаю еще по австро-венгерской армии! – охотно признался Гудим-Ловкович.– Он ведь из-под Львова. Мы вместе с ним служили в «украинской галицкой армии», вместе с ним Киев ходили брать в девятнадцатом, да большевики надавали нам по шее.

 – И Ганса Коха знаете? – спросил Садаклий.

 – Ну разумеется! Он разведкой в «украинской галицкой армии» ведал. Его даже на переговоры с Деникиным командование посылало! – сказал адвокат.

 – Поэтому, прибыв с немецкими войсками во Львов. он поселился в палатах митрополита? Не так ли?

 – Совершенно верно! Ведь капитан Ганс Кох является одновременно и профессором теологии. Они старые друзья с митрополитом.

 – Куда же и по какому поводу приглашает вас штурмбанфюрер Дитц? – спросил Садаклий.

 – Сегодня вечером, в ресторане «Пекелко». он празднует день своего рождения. Мы старые комбатанты...

 – Но ведь ресторан «Пекелко» только для немцев – «нур фюр дейче»? – пошутил Журженко.

 – Пан Дитц человек без предрассудков. Долгие годы он прожил с нами и понимает, что без дружбы с галичанами ему придется плохо,– сказал Гудим-Левкович,– он будет слеп.

 – Кто там будет еще, кроме именинника? – Садаклий опять посмотрел на конверт.

 – Коллеги. Друзья...

 – Какие коллеги?

 – Ну, из гестапо... Из зондердинста... Из криминаль-полиции.

 Садаклий встал и потянулся, как бы разминаясь. Потом он позвал в соседний отсек молчавшего во время допроса Голуба, Журженко и Щирбу. показав Зубарю знаком на адвоката. Когда они очутились в стороне от главного подземного зала, Садаклий тихо спросил Голуба:

 – Вы хорошо знаете расположение ресторана «Пекелко»?

 – Как свои пять пальцев! Сколько раз канализацию там прочищал! Харчили меня за это бесплатно на кухне!

 – Есть у меня идея, друзья,– тихо сказал Садаклий.– А что, если и нам поздравить штурмбанфюрера?

 ...Был пасмурный душный вечер. К ресторану «Пекелко», расположенному в подвале дома на углу Пекарской и площади Бернардинов, подъезжали «мерседесы» и «хор-хи», «оппель-адмиралы» и маленькие «оппель-кадеты», старомодные «стейеры». Расфранченные гости, выходя из машин, стягивали лайковые перчатки и поглядывали на затянутое черными тучами, мрачное небо, озаряемое за аэродромом Скнилов быстрыми зарницами – предвестниками близкой грозы.

 У входа неоновый бес с вилами синей стеклянной рукой приглашал гостей в «преисподнюю». Гости чинно проходили и подавали швейцару в золоченой ливрее свои приглашения.

 Тот внимательно вчитывался в них и учтиво распахивал перед каждым новым гостем решетчатые двери. Лестница круто спускалась вниз. По бокам ее, на масляных стенах, были намалеваны развлечения пьяных грешников в аду. Громкие звуки фокстрота «Розамунде», столь любимого немцами, вырывались всякий раз и на улицу, как только швейцар открывал дверь.

 Из длинного черного лимузина «майбах» вышел виновник торжества Альфред Дитц, ведя под руку свою любовницу, светловолосую Лили фон Эбенгард. После того как он спустился вниз, к подъезду ресторана подкатил фаэтон на дутых резиновых шинах. С его подножки соскочил человек, одетый в несколько старомодный костюм и котелок-«мелоник», какие носили в начале этого века зажиточные люди в Галиции. Оглянувшись и дав знак вознице, чтобы тот задержался, новый гость подошел к швейцару и, показывая ему конверт с приглашением. сказал:

 – Я секретарь адвоката Гудим-Левковича. Мой шеф – давний друг господина штурмбанфюрера Дитца, к сожалению, внезапно уехал к больной жене в Перемышль и не может присутствовать на сегодняшнем торжестве. Он написал здесь письмо с поздравлениями и извинениями господину Дитцу и передает ему маленький подарок ко дню рождения. Отнесите, будьте добры, этот пакет господину Дитцу! А это вам, за услуги! – С этими словами посетитель протянул швейцару сто – не оккупационных, нет, а настоящих! – имперских марок, имеющих хождение по всей Германии, и тяжелую коробку довоенного еще шоколада фабрики «Бранка», перевязанную атласной лентой.

 Дитц был сладкоежкой, и такой подарок, по всей вероятности, должен был доставить ему большое удовольствие.

 Швейцар, скользнув взглядом по денежной купюре. небрежно опустил се в боковой карман ливреи и, оглянувшись, поманил к себе солдата, стоящего за дверью. Это был шофер «майбаха», на котором приехал праздновать день своего рождения штурмбанфюрер Дитц.

 «Секретарь» адвоката, убедившись, что коробка с письмом передана по назначению, вежливо приподнял «мелоник» и, усевшись на пахнущее кожей и лошадиным потом мягкое сиденье фаэтона, тронул палочкой спину возницы. Это были Садаклий и Эмиль Леже.

 Под низкими сводами зала ресторана «Пекелко», в костюмах чертей, затянутые в тугие черные трико, хвостатые музыкантши наигрывали модное танго. Шофер Дитца, приблизившись к столу шефа, почтительно щелкнув каблуками, вручил ему подарок от «адвоката» и письмо.

 – Was ist das[20]20
  Что это (нем.)


[Закрыть], Альфред? – ревниво спросила его дама.

 – Подарок от старого комбатанта,– пробормотал Дитц, прочитывая письмо, написанное рукой Гудим-Левковича.– Очень обязательный человек, оказывает нам неоценимые услуги. Ну, скажи на милость, кто бы мог достать во Львове такой шоколад? А он достал! «Бранка»! Ты понимаешь, что это значит? Отличный шоколад! Предвоенный!

 – Дай-ка я попробую,– попросила Лили Эбенгард.

 – Возьми, пожалуйста.– Он пододвинул ей сюрпризную коробку, наливая себе в рюмку желтый «Аирконьяк».

 Лили развязала атласную ленту коробки и только стала приподнимать ее крышку, как раздался сильный взрыв, Мраморный столик около Дитца разлетелся в пыль. Сам штурмбанфюрер рухнул окровавленным лицом на скатерть, засыпанную осколками стекла и почерневшую сразу от взрывчатки, а его светловолосая подруга медленно сползла под стол...

 «Сюрпризная коробка», изготовленная в партизанском подполье, сработала отлично.

 Да, Эмиль Леже не зря хвастал своими познаниями в саперном деле. Командование иностранного легиона в Африке позаботилось в свое время об особом взрывном устройстве. К ногам часового на посту у казармы, расположенной в оазисе пустыни, прикреплялось «изобретение» Леже. Если бы часового свалили или он бы уснул, последовал бы взрыв. Эта мера была предпринята против ночных набегов лазутчиков из воинственного племени туарегов. наловчившихся бесшумно снимать часовых. Туареги резко сократили свои набеги на французские гарнизоны: осколки, разлетающиеся при взрывах в ногах часовых, поражали лазутчиков и давали сигнал тревоги, за которой шло преследование.

 Свои познания в области пиротехники и взрывного искусства Эмиль Леже применил теперь, чтобы отомстить немцам за гибель Иванны.

 Первые тяжелые капли дождя упали на «мелоник» Садаклия, когда он уже проник в монастырский сад. Молния, ударившая где-то рядом, осветила подходы к потайному лазу в подземелье. Когда Садаклий проник туда, густые, косые потоки дождя, смешанного с градом, ударили по кронам высоких буков и ясеней, заливая все вокруг.

 Давно уже не помнили старожилы Львова такой сильной ночной грозы. Не только бетонный канал, в котором протекало главное русло Полтвы, но даже все коллектора в нагорной части города наполнились сразу глинистой шумной грозовой водой.

 Смешанная с нечистотами, разливающаяся озерами возле решеток канализации вода быстро потащила вниз. к Замарстинову. сброшенный в люк под собором святого Юра труп казненного по приговору подземного партизанского трибунала предателя и агента зондердинста, адвоката Гудим-Левковича.