Текст книги "Кто тебя предал?"

Автор книги: Владимир Беляев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

НОЧНОЙ КОНЦЕРТ

В тот же день Иванна Ставничая подошла с группой дам-патронесс к решетчатым воротам, ведущим в Сталаг Цитадели.

 Над воротами распростер свои черные крылья орел, вжимающий в когтистых лапах круг со свастикой.

 Как и в прошлый раз, дамы-патронессы держали под мышками пачки молитвенников, портфели с декларациями.

 – Вам куда? Хальт! – крикнул часовой в черном, преграждая дорогу к воротам.

 Иванна смело приблизилась к часовому и сказала:

 – Мы из комитета помощи. Вот пропуск от оберста Охерналя!

 – А здесь что? – ткнул часовой пальцем в большой пакет, что держала Иванна под рукой.

 – Молитвенники! – твердо ответила Иванна. Полицай бегло прочел пропуск и, пересчитав всех женщин, бросил:

 – Только не задерживаться там долго, как в прошлый раз. Сам сатана не смог бы уговорить этих фанатиков! По-быстрому давайте!

 – Пусть дадут сигнал сбора! – попросила Иванна, которой игуменья поручила заменять ее в этот день. Она облегченно вздохнула оттого, что полицай не пожелал развернуть пакет. Обложенное со всех сторон молитвенниками, в нем лежало то главное, что привело сюда сегодня Ставничую.

 Пропустив делегаток за ворота, полицай изо всех сил заколотил в стальной рельс. И как прежде, на звуки этого гонга стали выходить и выползать отовсюду, из всех укрытий Цитадели и из проволочных загородок, военнопленные.

 Оторвавшись от дам-патронесс, Иванна пошла вдоль ограды, стараясь найти знакомых военнопленных.

 Наконец она заметила Зубаря, который, едва передвигая ноги, приближался к проволоке.

 – Я принесла вам декларацию. Подписывайте! – повелительным тоном сказала Иванна.

 – Когда рак свистнет! – отозвался Зубарь. И тут он услышал тихий шепот Иванны:

 

– Так надо. Берите. Привет от Юльки. Понимаете? Ну?..

 Лениво взял декларацию Зубарь.

 – Следите, где я оставлю пакет,– шепнула Иванна. Заслоняя собою пакет с «молитвенниками», она опустила его по сутане на землю и потом протолкнула за проволоку. Как футбольный мяч, коротким пасом, Зубарь перегнал этот пакет ногой за спину. Как будто ничего не произошло, он стоял, навалившись на проволоку, разглядывая текст декларации.

 Иванна двинулась дальше. Увидела Журженко. Шепнула:

 – Подойдите к Эубарю. Ему нужно помочь. Слышите?

 Было в ее голосе что-то такое, что заставило Журженио подчиниться Ставничей.

 Когда совсем стемнело, во дворе Цитадели, разделенном на проволочные клетки, послышалась мелодия песенки о Марселе. Это, сидя под стеной бастиона, обозначенного римской цифрой «IV», бренчал на банджо печальную песенку о родном городе отрастивший себе бородку Эмиль Леже. Он пел о прекрасном острове Ив, куда влюбленные ездят на катерах, о статуе мадонны на высокой горе Марселя, которая, открываясь внезапно в тумане, как бы говорит рыбакам: «Ты уже дома», о сиреневой дымке – «сфуматто», застилающей берега Средиземного моря неповторимой голубоватой поволокой.

 Несколько раз лагерное начальство пыталось отнять у Эмиля любимый инструмент, но он яростно отстаивал его, зная, что французы,англичане, американцы, канадцы и австралийцы, попадающие в гитлеровский плен, все же имели некоторые поблажки. Не в пример советским военнопленным, предоставленным самим себе, о них заботился Международный Красный Крест. Изредка он направлял военнопленным продовольственные посылки и одежду, а в лагеря – своих представителей из нейтральных стран.

 Леже часто развлекал своих друзей по лагерю игрой на банджо. Как он признался мне позже сам, его любили «советские ребята», заступались за него, когда на лейтенанта наседали полицаи в зеленом.

 Сегодня голос его звучал громче, струны звенели сильнее. Синий луч прожектора скользнул, рассекая темноту, и уткнулся в грудь Леже.

 Вахман, стоящий на сторожевой вышке, управляя прожектором, крикнул:

 – Эй, Франция! До холеры ясной, чего раскричался? Думаешь, оставили тебе тую мандолину, так можешь и по ночам спевать?

 – Пусть играет! Не чипай его, будь человеком! – отозвался на этот крик Зубарь.– Хлеба не даете, так хоть песни послушаем. Все равно не спим – кишки марш играют. Жалко тебе, что ли?

 Вахман на минуту пересек лучом прожектора грудь Зубаря и снова направил синее пятно света на француза, освещая его, как на подмостках театра. Видно, и вахману было скучно там, на верхотуре, и он стал гладить лучом прожектора бородатое лицо Леже, а тот, закрыв глаза, не  обращая внимания на забаву вахмана, продолжал играть.

 Как только темнота поглотила Зубаря, он повалился на бок и под аккомпанемент банджо стал резать ножницами проволоку внешнего обвода.

 Спокойно бренчал на банджо Леже. Волнуясь, резал проволоку Зубарь. Напрягая усилия и морщась от боли, перекусывал ножницами проволоку капитан Журженко. Весть, полученная с воли, что их ждут там, за Цитаделью, придавала каждому силы.

 Острые ножницы действовали безотказно, разгрызая колючую проволоку. Звуки банджо заглушали щелкание, звон падающей на сухую землю немецкой проволоки. Перерезан последний ряд, открывший дорогу вниз, по глинистым склонам, на улицу, которая снова стала называться Пелчинской, или Пелчинскаштрассе. Один за другим поползли в отверстие, сделанное во внешнем обводе заграждения, военнопленные. Прижимаясь к земле, сливаясь с. нею в своих грязных одеждах, они старались не попадать под ленивые лучи прожекторов.

 – Эмиль, кончай концерт! – тихо предупредил Зубарь.

 Перебросив за плечи банджо, музыкант припал к земле.

 Военнопленные собирались в овраге, под склонами Цитадели.

 – Куда теперь? – шепнул один из пленных. – Капитан знает! – ответил другой.

 – За мной! Только тихо! – командует Журженко.

 – А может, перемахнем улицу и парком за город, на Стрыйское шоссе? А там и Карпаты! – раздался чей-то голос.

 – Слушаться капитана! —шепнул Зубарь.– Там переловят, как куропаток. А у нас раненые. Сюда давайте...

 Капитан Журженко подвел их к полуразрушенному зданию на улице Богуславского и показал Зубарю на круглую крышку канализационного люка в подвале.

 – Здесь!

 Зубарь отвалил крышку, и навстречу ему сверкнул огонек электрической лампочки.

 – Иван Тихонович! – раздался еивяу знакомый голос Голуба.

 – Да, это я, Голуб! – с облегчением шепнул Журженко.– По очереди веем спускаться вниз! – подал команду.– Там свои...

 – Только швыдче, хлопцы, я посвечу! – торопит пленных Голуб.

 По ржавым и скользким ступеням один за другим военнопленные опустились вниз, в коллектор Львова. Здоровые помогали раненым. Их осторожно принимали внизу Садаклий, Голуб и Грипько Щирба в одежде украинского полицая. При свете фонариков показывали, куда ставить ноги, чтобы не оступиться в черную воду на дне канала.

 Беглецы, попав из отвесного канала в горизонтальный, более просторный, постепенно свыклись с темнотой. Здесь они могли стоять не нагибаясь.

 В бетонных сырых сводах канала из его ответвлений струйками стекала вода.

 – Все спустились? – спросил Журженко.– Зубарь, сделайте проверку...

 При свете бегающих лучей фонарика Зубарь считал беглецов, узнавая знакомые лица:

 – Один, два, три, четыре... двадцать два... Двадцать два, товарищ капитан! – доложил замыкающий Зубарь.– Наша группа вся здесь, ну, а остальные, кто пела за вами, побежали кто куда. Пусть подфартит им!

 Утирая пот с лица, Иван Тихонович облегченно вздохнул.

 – Спасибо, товарищи! – Он пожимает руку Садаклию, Голубу.

 – Нема за що,– говорит Голуб.– Вы, Иван Тихонович, принимайте всех пока под свою опеку, а мы с товарищем Садаклием поглядим, какая погода наверху. Ждите нас здесь...

 Вдвоем с Садаклием они полезли вверх по отвесному і колодцу и, добравшись до подвала полуразрушенного дома, прислушались. Сквозь щели в двери подвала заполз сюда, к открытому люку канала, лучик прожектора.

 – Пока не заметили,– шепнул Голуб Садаклию. Остальные хлопцы уже, наверное, за Стрыйским парком. А теперь давайте гостинцы для полицаев на всякий случай поставим.

 Они быстро окружили люк кольцом противотанковых мин, которые удалось схоронить от немцев при отступлении из города Красной Армии, я засыпали эти гостинцы соломой.

ПОГОНЯ

Вдруг тревожно завыла сирена. Прожекторы пересекли вершины горы Вроновских быстрыми лучами. Они выхватывали из темноты то побитый снарядными осколками кусок стены почтамта, то колокольню, уцелевшую при недавних бомбардировках семинарской церкви Святого Духа, то взгорья Стрыйского парка, куда устремилось большинство беглецов.

 Садаклий спустился вниз первым. Озаряемый отсветами прожекторов, Голуб проворно закрепил на ступеньках уходящей вниз лестницы портативные фугасы, осторожно спустился за Садаклием вниз, опустил крышку люка, поправил запалы и привязал идущие от взрывных механизмов проволочки к скобе под нижним донцем крышки люка. Теперь, если кто-нибудь снаружи захочет поднять крышку люка, он натянет проволочки, ведущие к фугасам.

 Догнав Садаклия уже внизу. Голуб радостно доложил:

 – Пробочка будь здоров! – И, обращаясь к военнопленным, выстроившимся как на поверке на узеньком тротуаре под стенами канала, добавил: – А теперь, хлопцы, придется помокнуть, но зато будем там, где никакой і сатана не отыщет.

 В XVIII веке пояс оборонных укреплений с каменными стенами, круглыми сторожевыми башнями, земляными валами и арсеналами охранял Львов вокруг Средместья. В ту пору река Полтва протекала по городу и служила защитой от вражеских нашествий. Но город разрастался; реку замуровали, заковали в бетон и скрыли от людских глаз под землей.

 Начинаясь от лесопарка Погулянка, возле окраинной улочки Радость, на юго-востоке Львова, эта маленькая речушка протекает всего несколько сот метров открыто, затем у обрывистого парка Иордан переходит в водный бассейн «Железная вода» и уже дальше продолжает свое течение через весь город в железобетонном тоннеле, выходя наружу в предместье Замарстинов, за северными кварталами города.

 Осенью 1944 года, напялив брезентовую куртку, надев резиновые сапоги и непромокаемую шляпу наподобие рыбачьих винцерад[15]15
  дождевое пальто из брезента или пропитанного краской холста .


[Закрыть], я сам прешел подо Львовом от Замарстинова до Погулянки. Фонарем «Даймон», бросающим сильный луч света на добрых пятьдесят метров вперед, вооруженный «вальтером», зная, что на той стороне города, на опушке Погулянки, меня ждут друзья, я все же чувствовал себя в подземном Львове весьма и весьма неуютно. Даже самые отчаянные полицейские панской Польши не любили блуждать по каналам Львова в поисках уголовных преступников и революционеров-подпольщиков, которые, подобно Панасу Голубу, не раз использовали подземные лабиринты Львова для того, чтобы скрываться от преследований. Можно себе представить, каково же было измученным узникам Сталага-325, полураздетым, полуобутым, путешествовать по широко разветвленным каналам-коллекторам!

 Им пришлось преодолевать водопады, бьющие из поперечных коллекторов, пролезать под каскадами грязной воды и нечистот по ржавым железным лестницам вверх и вниз, лежа протискиваться вслед за Голубом по осклизлым круглым трубам к более широким подземным туннелям, где шумят, закипают грязной пеной многочисленные водные потоки, устремляющиеся к единому руслу Полтвы.

 

 Погружаясь до пояса в зловонную и густую грязь, беглецы из Цитадели преодолевали препятствия. Остатки промокшей до нитки одежды прилипали к их худым, истощенным телам, но каждый беглец, стиснув зубы, отчаянно ругаясь вслух, знал: даже сейчас, во время этого ужасного пути, здесь было больше света и надежды, чем там, наверху, под звездным, но таким враждебным им небом.

 Сирены долго выли над сонным Львовом в эту страшную, темную ночь. В домах на Майенштрассе, на улице Червинского, на Вулецкой, где главным образом жили гестаповцы и чины СД – Зондердинста, загорались огни в окнах, хлопали двери. Застегивая пояса с тяжелыми пистолетами, обитатели люксовских квартир выбегали на улицу. Они вскакивали в машины, на мотоциклы и мчались организовывать погоню за бежавшими.

 Комиссариаты украинской полиции на Чистой, Кази-мирштрассе, Винерштрассе, Остштрассе, Грюнештрассе, Зигфридштрассе, Жолкевскаштрассе, на предместье Збоиска опустели. В них остались только дежурные да часовые, засевшие у пулеметов в железобетонных круглых будках у входа. Полицаи, как послушные псы, бросились к городским рогаткам, надеясь там перехватить беглецов. Опустело сразу и немецко-итальянское казино в доме пять по улице Коперника под Цитаделью, где офицеры гестапо проводили ночи. Хозяин этого казино Адольф Джиентини поспешно опустил шторы и закрыл изнутри на тяжелый засов дверь заведения.

 Но ни один из видных чинов гестапо: ни штурмбанфюрер Дитц, ни Питер Крауз, ни гауптштурмфюрер СС Кнорр, ни Энгель, ни хозяин львовского гетто Гейнц Гжимек, ни гауптштурмфюрер СС Эрнст Киршке, ни ляйтер управления-полиции доктор Ульрих – никто не мог предположить, что основная группа скрывается так близко.

 ...Когда сирены впервые завыли на горе Вроновских, Каблак и произведенный в сотники, снова всплывший на поверхность его друг Зенон Верхола коротали ночь в команде украинской полиции в доме номер четыре на Паркштрассе за игрой в карты. Услышав сигнал тревоги, они вместе с полицейским нарядом бросились в Цитадель. Гора Вроновских была недалеко, и вскоре полицаи устремились вслед за Каблаком на Пелчинскую, куда бежали пленные. Одна из овчарок, которую держал на поводке Верхола, взяв след, потянула направо.

 – Она что-то чует, Дмитро! – крикнул Верхола.– Пусть все бегут до Стрыйского парка, а мы давай с хлопцами сюда! – И он показал свободной рукой в сторону улицы Богуславского.

 В эту самую минуту Каблак задержался. Лучик его фонарика уткнулся в лежащие на тротуаре раскрытые ножницы. Каблак нагнулся, поднял их, соединил лезвия и... поразился невероятной догадке: Краковский базар. Иванна в монашеском одеянии опускает в портфель тяжелые ножницы. Золотое кольцо все еще лежало в боковом кармане мундира Каблака.

 Какой же все-таки он дурень, что, решив потихоньку присвоить себе это золотое кольцо, не дал сразу ход делу со странными покупками, которые сделала невеста Гереты!

 Остромордая поджарая овчарка все сильнее тянула Верхолу к полуразрушенному дому на улице Богуславского. Держа в одной руке ножницы, а в другой вороненый «вальтер», Дмитро Каблак едва поспевал за сотником.

 – Хлопцы! Сюда! – радостно закричал Верхола, задерживая собаку и ногой раскрывая ворота додвала.

 Один за другим разгоряченные полицаи, пригибая головы в черных «мазепинках», ввалились по выщербленным каменным ступенькам в подвал вслед за Верхолой, и внезапно два страшных взрыва потрясли темные своды.

 Отсвет минных взрывов озарил лицо опоздавшего Каблака. Он заслонил лицо от свистящих осколков тяжелыми и блестящими ножницами, перекрещенными, как те самые голубые лучи прожекторов, что метались над его головой по низкому и мрачному Львовскому небу.

 Послышался отзвук еще одного взрыва. Должно быть, какой-то из ошалевших полицейских, метнувшись в сторону, наступил еще на один гостинец Голуба.

 Решительно не понимая, что же происходит внизу, испуганный Каблак, не глядя, выпустил туда вниз всю обойму из вороненого «вальтера». Потом, видимо что-то сообразив, завопил:

 – Там засада! Туда не ходить...

 Разрывом мины Зенон Верхола был убит наповал. Два полицая и овчарка тяжело ранены. Одного полицая контузило. Те же, кто после первого взрыва упали, уцелели. Пока не пришли вызванные по телефону армейские саперы, никто из украинских полицаев не решился спуститься в подвал. Они только оцепили полуразрушенный дом, держась от него на почтительном отдалении.

ПРОЩАЙ, МОНАСТЫРЬ!

Каблак же с тремя уцелевшими от взрывов Подчиненными помчался темными улицами Львова к монастырю сестер василианок. Надо было как можно скорее заглаживать свой промах. Подбежав к монастырю, Каблак вынул из пистолета магазинку с патронами и изо всей силы заколотил прикладом «вальтера» по старинной дубовой двери.

 Этот стук и визгливый, захлебывающийся лай собак , разбудил и тех монахинь, кто спал крепко и не слышал : звука сирен, воющих на горе Вроновских. Накинув на себя жесткие коломянковые простыни, они подбегали к окнам, стараясь разглядеть, что за шум на дворе.

 За решеткой одного иа окон, освещаемого перебежками голубых прожекторов, притаилась Иванна, напряженно вслушиваясь.

 Привратница разбудила игуменью. Пока та одевалась и сходила вниз, Ставничая открыла окно своей кельи на втором этаже.

 Сбежав вниз, игуменья осторожно прижала свое полное лицо к медному глазку-«юдашу», силясь увидеть, что происходит на улице.

 – Кто там? Что надо? – спросила она властно.

 – Мать игуменья, то я! – узнав мать Веру по голосу, закричал Каблак.– То я, Каблак, поручик полиции! – И как бы в подтверждение своих слов он осветил себе потное лицо лучом фонарика: – То свои люди.

 – Каблак не Каблак – не пущу! – крикнула игуменья в глазок.– В такую пору – и в женский монастырь? Вы что, сказились?

 – Мы не с обыском, нет, пустите! – настаивал Каблак.

 – Бойтесь бога! Не пущу. В такое время? – отказала игуменья.

 – Нам только одна особа у вас нужна. Всего одна. Мы обыска робыть не будемо,– умолял настоятельницу поручик.

 – Кто вам нужен, скажите ясно? – резко спросила мать Вера.

 Каблак посмотрел на темный фасад монастырского здания, оглянулся на соседние кусты боярышника и, прислонив губы к открытому глазку-«юдашу», прошипел:

 – Иванна Ставничая!

 Шепот долетел до Иванны, прильнувшей к окну. Она сразу же метнулась в глубь кельи, схватила маленький чемоданчик и по винтовой железной лестнице тихо спустилась вниз, в трапезную. Ее обдало запахами горелого подсолнечного масла и кислого хлебного кваса. Через кухню черным ходом она проникла в монастырский сад и, прошелестев там кустами, подбежала к монастырской стене. Несколько раз подпрыгивала она, пытаясь схватиться за черепичный гребень стены, но безуспешно. Рядом росла кривая груша. Иванна влезла на нее и с отвесной ветки забралась на стену. Она швырнула вниз чемоданчик и, подобрав ноги, спрыгнула вниз,

 Сливаясь в черной сутане с ночным мраком, она неслышно помчалась До улицам Львова да Кульпарков.

 Подбежав к домику, где жила Цимбалистая, Иванна дробно застучала в окно. Спустя некоторое время окно открылось и заспанная Юлька тихо окликнула:

 – Кто то?

 – Спасай, Юльцю! – оглядываясь, шепнула Иванна. Цимбалистая раздвинула вазоны с фикусами и, протянув подруге руку, втащила ее в комнату.

 Быстро, торопливо, запинаясь и все еще дрожа от пережитого, Ставничая сбросила сутану и надела платье с горошинами, хранившееся у Цимбалистой.

 – В монастырь мне больше возврата нет! – сказала Иванна, приводя в порядок волнистые густые волосы.– Кончится полицейский час, ты проводишь меня на вокзал и купишь билет. Поеду до татуся. Добре?

 – Ничего более умного не придумала? – возмутилась Юля.– Я тебе куплю билет, а тебя с этим самым билетом зацапают в вагоне, раньше чем поезд до Грудека Ягеллонского дойдет. Ваша парафия уже утром будет обставлена полицаями.

 – Что же мне делать? – растерянно спросила Иванна, повязывая голову кашемировым платочком.

 – Придумаем,– сказала загадочно Юля.– Свет не без добрых людей...

ПОДЗЕМЕЛЬЕ ПОД СОБОРОМ

В 1920 году, когда полки Первой Конной армии Семена Буденного подходили ко Львову, достигнув уже села Задворье, расположенного в двадцати пяти верстах от окраин старинного города, слесарю Голубу едва исполнилось 19 лет. Всем сердцем он ждал Красную Армию и даже припрятал на чердаке алый флажок, чтобы на улицах Внесенья встретить первых советских бойцов. Правда, наступление Красной Армии на Львов было приостановле-? но, но все же оно всколыхнуло трудовое население города. В ноябре 1921 года по Львову пронеслась весть: в помещении школы, расположенной на территории собора святого Юра, полиция, руководимая известным мастером полицейского сыска Казимиром Иваховым, накрыла группу видных коммунистов. Они собрались на первую конференцию Коммунистической партии Западной Украины.

«Вот это номер! – рассуждали рабочие-газового завода.– Собраться под самым носом у владыки! В самом гнезде катабасов говорить о Советской власти и коммунизме! Ну и смелые, отчаянные хлопцы!»

 Тридцать девять храбрецов томились тогда в ожидании суда в страшной тюрьме «Бригидки», перестроенной из монастыря святой Бригиды. Следствие продолжалось год, а когда начался суд, всем стало ясно, что «отчаянные хлопцы», не страшась ни угроз судей, ни провокаций Ивахова и его агентов, не сломлены и готовы к борьбе. Это потрясло многих рабочих Львова, в том числе и Голуба. Особенно поразила речь поляка Стефана Круликовского – «Циприяна». Круликовский на вопрос председателя трибунала, признается ли он в своей вине, ответил:

 – Законы, по которым вы меня судите, уже устарели и являются антидемократическими. Вы все говорите, что являетесь демократами, а я утверждаю, что ваши принципы предельно реакционны. Я обязан заявить, что стою перед судом в стране, где большинство населения составляют украинцы. И если я в этом суде говорю по-польски, то только потому, что не знаю украинского языка и не могу продемонстрировать его права здесь...

 Смелая речь борца «за нашу и вашу вольность», как свежий ветер, ворвалась на улицы Львова, где еще так недавно по наущению чужих сил сражались между собою поляки и украинцы, бессмысленно проливая кровь братских народов. Открыла она глаза и Голубу.

 Голуб вспомнил о святоюрском процессе спустя двадцать лет, обдумывая вместе с Садаклием, Щирбой, Цимбалистой и другими подпольщиками, где укрыть от гестапо беглецов из Цитадели.

 «А что, если использовать опыт истории? Гестапо отлично известна ненависть Шептицкого к большевикам. Вряд ли кто из гестаповцев станет тревожить покой седовласого митрополита. Не только генерал-губернатор Ганс Франк или львовский губернатор Отто Вехтер, но и многие другие влиятельные немцы не допустят ущемления сановного защитника интересов гитлеровской Германии».

 Шептицкий в свое время приказал замуровать все входы в ненужные, пустующие подвалы. Но у Панаса Голуба было преимущество по сравнению с обитателями капитула: он и его рабочие знали многие лазы в замурованные подвалы. И Голуб вместе с Садаклием часть запасов, оставленных для работы в подполье,– продукты, оружие и перевязочные материалы – опустили под землю задолго до побега из Сталага.

 В большом, просторном подземелье под собором святого Юра снова стало людно. Яркие карбидные лампы давали достаточно света. Ящики с оружием и продуктами были расставлены под стенами подземелья. Вдоль стен свисали ржавые кольца и цепи: должно быть, когда-то здесь была монастырская тюрьма или судилище инквизиции, занесенной во Львов католическим орденом отцов Тринитаров. . Чтобы сократить длинный окружной путь по грязным коллекторам-каналам, Голуб и его друзья с помощью садовника митрополита Вислоухого пробили дополнительный выход из подземелья в густой, заросший колючим, одичавшим крыжовником, запущенный участок монастырского сада. Пробираясь сквозь эту колючую чащобу, вряд ли можно было обнаружить под кучей поломанных тачек и носилок вход в подземелье. Вот этим-то ходом на следующий же вечер после побега пленников Цитадели Цимбалистая и Голуб привели под собор святого Юра Иванну.

 Садовник Вислоухий, пожилой, седой старик с ушами, никак не соответствовавшими его заячьей фамилии, был с двадцатых годов связан с революционным подпольем. Молчаливый старик, наблюдая сытую монастырскую жизнь, хорошо зная все связи митрополита, все больше презирал церковников с их ханжеством, приторным благолепием, лживой любовью к ближнему. Он охотно вызвался помогать Голубу, дал Садаклию два ключа от запасных ворот монастырского сада и помог установить в саду тревожную сигнализацию. Если бы кто посторонний попытался проникнуть в подземелье через сад, у беглецов и подпольщиков было бы достаточно времени, чтобы преградить минами и другими средствами путь преследователям,

 (покинуть убежище и уйти в каналы города. Раненых уложили на соломе, разостланной на каменном полу подземелья. Юля Цимбалистая и Иванна перевязали их раны свежими бинтами.

– Попить, сестрица,– просили истощенные донельзя раненые.

 – Потерпите немножко,– сказала Юля, прислушиваюсь к визгу ручного сверла в соседнем отсеке.