Текст книги "Кто тебя предал?"
Автор книги: Владимир Беляев
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)
ПРОЗРЕНИЕ ЛИ?
Отсветы синевато-зеленых молний, раскаты грома и струи дождя, бившие в окна капитула, долго не давали уснуть в ту ночь князю греко-униатской церкви Андрею (в миру – Роман Мария Александр) Шептицкому.
Не разговор с Канарисом растревожил митрополита.
Приближался час, когда уже не лгут ни себе, аи людям. Но «кому повем печаль свою»? Кому мог сказать гордый умный иерей: «Всю жинь я ставил на дохлого коня: готовил победу Германии над славянским Востоком».
Митрополит ворочался с боку на бок на двуспальной кровати, с трудом приподымая утонувшее в пуховиках и одеялах грузное немощное тело. На минуту дрема одолевала его, перед глазами возникали видения: то на него глядели полные укора, наполненные мукой глаза Иванны, то звучал ее голос: «Пожалейте их. ваша эксцеленция! Одно ваше слово! Вам ничего не будет!»
Пожалеть! Кого пожалел он на своем пути?
Митрополит прислушался. Тишина. Тишина кругом. Но вот в нее врывается топот кованых сапог... Это по Европе шагают фашисты. Нет, не шагают, как прежде, а торопливо покидают завоеванные территории. Вот уж от берегов Волги докатились почти до Буга. А где же его детище, батальон «Нахтигаль», созданный им из отпетых головорезов? Давно ли с голосистым пением он проходил под арку капитула? Прежде чем начать массовые убийства и грабежи мирного населения, батальон получил благословение его, митрополита Шептицкого.
О, он хорошо запомнил тот день! Вывезенный келейниками на балкон, дряхлеющей рукой благословлял уже состарившийся митрополит почтительно глядевших на него коменданта батальона «Нахтигаль», сотника Романа Шухевича, капеллана Ивана Гриньоха и других националистов, переодетых в немецкие мундиры.
Вместе с новым видением в уши митрополита врываются залихватские голоса добровольцев дивизии «Галичина». Шагая по улицам Львова, который немцы назвали Лембергом, они поют украденную ими у украинского народа песню: «Зажурились галичанки, тай на тую зміну, ща відходять усусуси тай на Україну».
Украинские эсэсовцы, завербованные членами «военной управы» и его, Шептицкого, подопечными священнослужителями, печатают шаг в сапогах немецкого образца. Молнии СС на шлемах – свидетельство прямого подчинения рейхсфюреру гитлеровской гвардии Гиммлеру. На флажках, свисающих у трубачей, надпись: «На Москву!»
Но до Москвы не дошли немецкие наймиты, несмотря на благословение митрополита и его иерархов...
Игра проиграна. Шептицкий переворачивается и, подтянувшись, включает стоящий на тумбочке около его широкой кровати продолговатый радиоприемник «Телефункен». Когда глазок его становится зеленым, кошачьим, митрополит начинает лениво вращать катушку настройки. Мир самых разнообразных звуков врывается в ночную тишину спальни владыки. И вдруг в эту какофонию звуков врезывается твердая, уверенная украинская речь.
Рука митрополита останавливает движение катушки. Лежащий на перинах и мучимый бессонницей старец слышит четкие, полные надежды слова:
«Сегодня Львов – трижды распятый город – молча дожидается прихода нового дня. Не будят больше Львов голуби Стрелецкой площади. Его больше не надо будить. Настороженный, чуткий, он не спит по ночам, он прислушивается к мертвой тишине оккупированного города и ожидает той минуты, когда его каменные львы еще раз сойдут с поросших мхом каменных постаментов.
Родной Львов, мужественный Львов все еще в руках врага. Немец, подлый завоеватель, подлый хам-немец еще ходит его улицами, еще оскверняет своим гнилым дыханием стены города князя Данилы, города людей, которые любят свободу и умеют умирать за нее. Но шаг немца уже не тот, да и вид его уже иной. Надвигается на него неумолимая смерть с Востока, ежедневно тысячами и тысячами гибнут его подлые солдаты в степях Украины и лесах России. Держится немец, как репей кожуха, захваченного Львова, не хочется ему возвращаться домой, потому что и там земля будет содрогаться от взрывов бомб и назревающего взрыва народного гнева. Ежедневно упивается ненец «экстренными сообщениями» штаб-квартиры Гитлера, но напрасно упивается. Угасает в нем вера в чудеса, чувствует он своим волчьим сердцем, что брехня не создает чудес, и его охватывает страх, неотвратимый дикий страх перед ночью, которая приближается, что обязательно придет и потрясающим львиным ревом позовет на смертный бой советский, родной Львов...»
Где-то далеко, на Замарстинове, завыла сирена, и митрополит вздрогнул. Ему и впрямь почудился львиный рев, пронесшийся над сонным городом.
Вдруг раздался мягкий и нежный женский голос:
«Говорит радиостанция имени Тараса Григорьевича Шевченко. Перед микрофоном выступал наш радиокомментатор, писатель Ярослав Александрович Галан...»
«Галан... Галан... Галан... Кто такой Галан? Где я уже однажды слышал это имя?» – мучительно припоминал Шептицкий, и вдруг его осенило. В начале 1931 года один из каноников принес ему январскую книгу выходившего тогда во Львове журнала «Вікна» и, всячески извиняясь, доложил, что этот журнал «паплюжит», то есть оскверняет, священную особу его эксцеленции. Каноник показал митрополиту отчеркнутое место в памфлете «Куры на ган-ку», где было напечатано дословно: «А что касается Шептицкого, этот бородатый мутитель святой водички умножает свои „заслуги“ основанием новой, уже наичернейшей из черных партии „украинского католического союза“.
Фельетон был подписан «Яга». Митрополита задело не столько оскорбительное прозвище «бородатый мутитель святой водички», сколько то, что неизвестный автор, скрывающий по понятным причинам свою подлинную фамилию, очень едко, с большим знанием дела высмеял детище митрополита – новую партию, которая должна была пойти в атаку на коммунистов.
Шептицкий поручил тогда каноникам из консистории узнать, кто скрывается под псевдонимом «Яга», и завести на него досье. Так Шептицкий поступал всегда; в капитуле святого Юра на любого заметного инакомыслящего деятеля заводили своеобразное церковное следственное дело.
Дела эти лежали в большом, окованном стальными полосами сундуке, ключ от которого хранился у владыки. Изучая досье, он всегда мог парализовать противников униатской церкви, пробующих вести самостоятельную политику и пренебрегавших авторитетом Шептицкого. Одного «вольнодумца» через своих людей он лишал работы, пробуя сломить его волю голодом и нуждой. Другого с помощью тонко замаскированных связей церкви с пилсудчиками отдавал в руки полиции. В случае полного раскаяния и желания впредь подчиняться воле и указаниям митрополита малодушного ожидало не только всепрощение, но даже материальная помощь.
Уже в феврале 1931 года митрополиту доложили, что под псевдонимом «Яга» выступает молодой революционный писатель коммунист Ярослав Галан, изгнанный в конце двадцатых годов с учительского места в Луцкой украинской гимнации за свои левые убеждения.
Досье, заведенное на Ярослава Галана, росло быстро. Опытным мастерам политического сыска, каноникам Шептицкого удалось вскоре установить через их коллег, работавших под руководством епископа Иосафата Коцыловского в Перемышле, где некогда учился и жил Галан, что еще в 1924 году, приехав в Перемышль на каникулы, он вступил там в ряды подпольной Коммунистической партии Западной Украины. Каноники митрополита отмечали в досье появление каждого нового произведения Галана, соответственно их комментируя. Когда «Рабочий театр» во Львове поставил комедию писателя «99 %», в которой был зло высмеян греко-католический поп отец Румега, стремящийся попасть в польский сейм, святоюрцы через своих тайных агентов сделали все возможное, чтобы пьеса Эта поскорее сошла со сцены и ни в коем случае не проникла на сцены других профессиональных театров.
В первые недели войны по Львову распространился слух, что Ярослав Галан разделил судьбу своих друзей – революционных писателей Степана Тудора и Александра Гаврилюка, убитых одной фашистской бомбой 22 июня 1941 года. Каноники не без радости доложили митрополиту, что опасный смутьян Ярослав Галан уничтожен при вступлении немцев во Львов.
Митрополит убедился, что его обманули. Галан, оказывается, жив и говорит с Украины, с территории, занятой советскими войсками. Откуда Шептицкий мог знать, что радиостанция имени Тараса Шевченко работала из Саратова? Он просил любыми способами заглушать ее тлетворные передачи. Но в ту ночь, когда впервые услышал в оккупированном Львове митрополит голос писателя, ему только вспомнилась легенда, на которую ссылался Галан. «В грозный час,– говорил Галан,– когда сердце народа переполняется сверх меры гневом и оскорблениями за все нанесенные обиды, каменные львы оживают. Они отряхивают седину со своих грив, сходят со своих постаментов и бегут сонными улицами, наполняя их потрясающим ревом».
Правда, не рычание львов, а рокот советских тяжелых танков услышит митрополит в одну из последних ночей июля 1944 года. В мерном рокоте моторов боевых машин, сделанных руками советских тружеников на заводах далекой Сибири и Урала, митрополит почует грозный набат: грянет возмездие за все те беды, которые причинили он и его церковь в годы всенародного горя...
До самого рассвета не спится митрополиту. Уже в пятом часу утра он нащупывает толстыми пальцами звоночек и, раскачивая его над одеялом, дребезжащим звоном зовет келейника.
Сонный келейник, как всегда дежуривший за дверью, неслышно возникает на пороге опочивальни владыки.
– Что это за запахи со двора, Арсений? – спросил митрополит.
– Известное дело, ваша эксцеленция. Были акции, а теперь трупы жгут на «Песках» за Лычаковом.
– Закрой окно, Арсений, и принеси мне люминал! – попросил владыка.
ПЫЛАЮТ ВСЮДУ СВЕЧИ
27 июля 1944 года высыпавшие на улицы жители Львова встречали первые советские танки. Отдельные разведчики-танкисты прорывались в город и раньше, начиная с двадцать третьего, но гул целых танковых армад жители города услышали в тот день, когда Москва салютовала двадцатью артиллерийскими залпами в честь освобождения Львова.
Мне не пришлось стать свидетелем того, как вызволяли из больничного плена отца Теодозия. Я прочел об этом в его дневнике и услышал всю историю его освобождения из уст инженера Ивана Тихоновича Журженко. Продолжительное время вместе с Садаклием он воевал в одном из партизанских отрядов, действовавших на Волыни, И прибыл во Львов из Кременца вместе с большой группой советских и партийных работников, следующих за наступающими войсками.
Когда увешанные гирляндами и засыпанные цветами тяжелые танки– «тридцатьчетверки»,—гулко грохоча над каналами Львова, проносились по Академической к плацу Болеслава Пруса и дальше, к Стрыйскому шоссе. устремляясь к Карпатам, Садаклий и Журженко мчались на запыленном «газике» по улице 29 листопада.
Колеса «газика» похрустывали на битом оконном стекле, засыпавшем улицу, задевали пересеченные осколками трамвайные провода. Машина проскочила мимо полуобгорелой виллы «Францувка», где некогда орудовал «под крышей» советника по делам переселения опытный немецкий разведчик Альфред Дитц, и, скрипнув тормозами, остановилась у Кульпарковой психиатрической лечебницы.
Садаклий и Журженко выпрыгнули из машины и принялись стучать в железные ворота лечебницы. На этот стук из дежурки выбежали рослые санитары в белом,
– Священник есть у вас... Теодозий Ставничий? – задыхаясь, спросил Садаклий.
– Есть, пане товарищу,– осторожно озираясь, прошептал один из санитаров.
– Давайте его сюда! Быстро! – приказал Садаклий.
– Да побойтесь бога, товарищ. Он же ненормальный... Сам митрополит заботится о нем! – пробормотал санитар.
Садаклий выразительно похлопал себя по кобуре, где лежал тяжелый польский пистолет «вис».
– Давайте, давайте! Я знаю. какой он ненормальный. Быстрее! Ну!..
Угроза получить партизанскую пулю подействовала, Через несколько минут санитары вывели на улицу худого, заросшего, седого Ставничего в длинной коломянковой рубашке. В руках у него был маленький сверток.
Журженко шагнул навстречу Ставничему и, набросив ему на острые плечи свою шинель, оказал:
– Здравствуйте, батюшка!
Ставничий, ошеломленный, испуганный, смотрел на советских офицеров, на давно уже забытые им погоны на гимнастерках. Наконец, узнав своего бывшего квартиранта, Ставничий воскликнул:
– Боже... Иван Тихонович!
Офицеры бережно подсадили закутанного в шинель старика на переднее сиденье и повезли его в больницу на улице Пиаров, где некогда лежал раненый Журженко.
* * * *
Прошло три месяца. Окруженный придворными врачами, митрополит и граф Андрей Шептицкий умирал в своей спальне. По всему Львову пылали свечи. Но не в память и не во здравие владыки.
И поныне в западных областях Украины, в Польше и Чехословакии родные и близкие торжественно отмечают день поминовения мертвых первого ноября. В этот день кладбища переполнены народом, и только на могилках бездомных, умерших в безвестности, одиноких людей не пылают свечечки, не белеют положенные заботливыми руками близких последние осенние цветы – белые хризантемы и астры.
День поминовения мертвых – «задушки» – во Львове в последнюю военную осень 1944 года был особым. Колеблемые ветром огоньки свечей и свечечек можно было видеть вечером не только на кладбищах, но и по всему городу в тех местах, где гитлеровцы пролили человеческую Кровь. Они были приклеены к брандмауэру высокого серого дома на Краковской площади. Под этой высокой и глухой стеной гитлеровцы расстреливали обреченных патриотов. В ту осень еще ясно различались в штукатурке следы немецких пуль и бурые пятна крови.
Свечи горели на заборе Армянской улицы, изрешеченной немецкими пулями: у этого забора гитлеровцы совсем недавно убили среди бела дня 28 захваченных ими во время облавы молодых ребят.
Пылающие свечи были воткнуты в холодную, сырую землю под тремя каштанами у пожарного депо на Стрелецкой площади. Это место было избрано гитлеровцами для публичных и массовых экзекуций.
В глубоких песчаных оврагах за Лычаковом, в сырой и все еще пропитанной кровью Долине смерти за Яновским лагерем, на опушке пригородного Велогорского леса – повсюду в этот холодный осенний вечер пылали воткнутые в землю свечечки. Их желтоватые огоньки заставляли сердце сжиматься от боли и гнева к фашизму. Огни свечей как бы обозначили географию преступлений гитлеровцев на украинской земле, ярким пунктиром отмечая гибели, гибели, гибели... Ведь более полумиллиона мирных, неповинных жителей одного Львова было уничтожено палачами за тридцать семь месяцев оккупации.
В тот вечер уже выписанный из больницы и окрепший Теодозий Ставничий пришел на «Гору казни» вместе с бывшим капитаном, а теперь инженером Водоканалтреста Журженко. Виселицы уже давно были спилены на дрова жителями соседних улиц, и только черные пеньки обозначали места, где они некогда стояли.
– Вот здесь она погибла! – показал инженеру место казни Иванны ее отец и дрожащей рукой прикрепил к одному из пеньков зажженную свечечку.– Дорогой ценой заплатил я за то, что долгие годы верил в бога и обманывал этой верой других людей,– с горечью признался Ставничий, глядя на стоящего рядом в молчании с непокрытой головой инженера.
– Обо всем этом и надо рассказать народу, Теодозий Иванович,– сказал Журженко.– Кончайте поскорее свой дневник. Все, что вы знаете, расскажите без стеснения. Ничего не утаивая. Хотя бы во имя памяти дорогой Иванны, которую мы с вами так любили...
«Где похоронена Иванна Ставничая?» – спросит меня читатель. Не знаю! То ли серебристый пепел ее, перемешанный с пеплом других сожженных и убитых узников фашизма, развеян по склонам песчаных оврагов за Лычаковом, то ли ее сожгли в Долине смерти за Яновским лагерем, в котором мы той осенью обнаружили специальную машину, переоборудованную немецкими инженерами из дорожного грохота-камнедробилки в костедробилку.
А быть может, останки Иванны похоронены на отлогих скатах горушки за дрожжевым заводом? Скрывая следы Преступлений, гитлеровцы засадили их молодым лесом.
Я уже писал эту повесть, когда в дверь номера львовской гостиницы «Интурист», ранее называемой «Жоржем», постучались. В номер быстро вошли отец Касьян и встревоженный Ставничий.
– Здравствуйте, Владимир Павлович,– задыхаясь, сказал Ставничий.– Моя тетрадь цела у вас?
Я открыл ящик письменного стола и, доставая объемистую тетрадь в коленкоровом переплете, сказал:
– Вот она! Возвратить ее вам?
– Да нет, возвращать пока не надо,– смущенно ответил Ставничий.– Тут странная история произошла вчера, Пусть лучше отец Касьян поведает вам о ней...
Из рассказа отца Касьяна выяснилось следующее. После того как он отслужил вечерню в Свято-Онуфриевской церкви и возвратился к себе в монастырскую келью, распахнулась дверь и на пороге возник широкоплечий пожилой человек. Направляя в отца Касьяна пистолет, вошедший сказал:
– Тише! Не кричать! Где Ставничий?
– Уехал в Тулиголовы. К знакомым,– бледнея, сказал священник.
– Где он прячет свой дневник? – спросил человек с пистолетом.
– Не знаю,– обманул пришельца Касьян, хотя прекрасно знал, что до того, как передать дневник мне, Ставничий прятал его в ящичке над койкой, прибитом к стене.
Тогда незнакомец велел отцу Касьяну лечь на пол и стал обыскивать келью. Он отбросил матрацы на койках, перебрал все журналы и книги на стеллаже, долго рылся в чемоданчике Ставничего и вещах отца Касьяна. Обыск не привел ни к чему. Озлобленный, уходя, он сказал:
– Никому ни слова об этом! Понятно? Заявите – пеняйте на себя. И вспомните судьбу отца Романа Луканя!
– Кто такой Роман Лукань? – перебил я отца Касьяна.
– В монастыре василиан, где сейчас живу. я, был умный монах, священник Роман Лукань. Многие годы он составлял жизнеописание первопечатника Русичи Украины Ивана Федорова, который, как вам известно, скончался во Львове и перед смертью преследовался воинственным орденом отцов доминиканцев. Я сам видел рукопись Луканя. Написано им было очень много. Особое внимание в ней уделял Роман Лукань таинственной истории исчезновения надгробной плиты с могилы первопечатника. Она исчезла бесследно. По слухам, ее уничтожили либо скрыли от посторонних глаз отцы иезуиты. Отец Роман Лукань тоже придерживался этой версии.
– Где же его рукопись? – спросил я.
– Пропала после того, как в триста шестидесятую годовщину со дня смерти Ивана Федорова, как раз шестого декабря, отец Роман Лукань был сбит налетевшей на него перед нашим монастырем грузовой машиной и скончался, не приходя в сознание,– глухо сказал отец Касьян.
– Скажите, отец Теодозий,– спросил я Ставничего,– вы кому-нибудь говорили о том, что пишете дневник, кроме отца Касьяна, инженера и меня? Я имею в виду прежде всего священнослужителей.
– Знал об том,– напрягая память, промолвил Ставничий,– священник каплицы – лечебницы отец Никола Яросевич. Он и принес мне в палату-одиночку эту тетрадку. Возможно, он и сообщил об этом капитулу. Ведь ему было поручено опекать меня и присматривать за мной.
– А как выглядел человек с пистолетом? Во что он был одет? – спросил я.
– Он был в форме советского железнодорожника,– сказал Касьян.– Это меня и удивило больше всего!
Мне сразу вспомнились похороны митрополита Шептицкого и странный человек в форме железнодорожника, который сперва преследовал отца Теодозия, а потом порывался отвести его домой. Стоило рассказать об этой Садаклию.
Во время последней нашей встречи Садаклий, изрядно поседевший, рассказал мне о судьбе многих участников событий. Роман Герета, тайно убежав из Львова, находился в то время в Мюнхене и сотрудничал в газете «Христианский голос» вместе с капелланом батальона «Нахтигаль» Иваном Гриньохом. Тот самый митрат Василий Лаба, которого Шептицкий послал капелланом в дивизию СС «Галиция», забрался еще подальше – в Канаду – и обманывал верующих Ванкувера россказнями о «добром и святом» митрополите.
Стараясь не волновать отца Теодозия, я сказал:
– Дневник ваш я пока оставляю у себя. Так будет надежнее. Церковь всегда боялась тайн, которые могут повредить ее престижу. Но я убежден в том, что никакие угрозы и визиты разных «железнодорожников» на сей раз не смогут помешать нам рассказать правду о вашей дочери.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Я имел уже возможность убедиться в том, что Садаклия интересует все связанное с немецкой оккупацией во Львове. Я решил поехать к нему и рассказать о таинственном визите в келью отца Касьяна человека в форме советского железнодорожника, о том, как он с пистолетом в руках разыскивал дневник Ставничего.
– Все это очень интересно,– задумчиво проговорил Садаклий.– Как видите, церковь не оставляет в покое ни мертвых, ни живых. Да, «генерал во Христе» оставил нам свое наследство, и нам придется немало поработать, чтобы не только Ставничий, но и другие, испытавшие на себе ласку «бархатного диктатора», могли спать спокойно.
Садаклий встал из-за стола, подошел к сейфу и достал из него связку бумаг. Он долго перебирал их, а я терпеливо ждал.
Наконец он протянул мне пожелтевшую толстую тетрадь.
– Хочу помочь вашей работе. Вот мои записи об униатской церкви. Я много работал в библиотеке, в знаменитом львовском «Оссолинеуме», рылся в монастырских архивах. Возьмите на несколько дней эту тетрадь. Она избавит вас от бегания по библиотекам.
Мне оставалось только поблагодарить полковника.
Долго не мог я уснуть в ту ночь. Предо мною, точно кадры кинофильма, развертывалась жизнь бывшего графа, владыки униатской церкви на Львовщине Андрея Шептицкого.
В своем послании духовенству от 10 июля 1941 года, которое было опубликовано не только в «Архиепархиальных ведомостях», но и на страницах так называемой «светской» фашистской прессы, «генерал во Христе» писал:
«Там, где нет еще управления громады и местной милиции (читай „полиции“.– В. Б.}, надо организовать выборы общественного совета, войта и начальника милиции. Если же нельзя будет провести выборы без партийных раздоров, которые являются руиной и несчастьем нашего дела, душепастырь ДОЛЖЕН своей властью назначить войта, советников и начальника милиции, напоминая верующим необходимость послушания сначала для немецкой военной, а впоследствии и гражданской власти...»
«...Надо также обратить внимание на людей, которые искренне служили большевикам... опасаться их и не допускать ни к какой общественной работе».
«Душепастырь обязан иметь наготове флаг немецкой армии, т. е. красный флаг, а на нем на белом фоне должна быть вышита свастика...»
Таким образом, уже из этих советов становится ясно, что та самая греко-католическая церковь, которая, если верить клерикалам, «не вмешивалась в политику», с первых дней немецкой оккупации не только приветствовала оккупантов, но и принимала прямое участие в создании органов гитлеровской администрации, призванных помогать немцам грабить Украину.
«Победоносную немецкую армию приветствуем как освободительницу от врага!» – вещал граф Андрей Шеп-тицкий в своем пастырском письме, написанном 1 июля 1941 года, на второй день после захвата старинного украинского города гитлеровцами.
5 июля 1941 года митрополит Шептицкий обратился с «новым» словом к духовенству и верующим архиепархии: «Каждый душепастырь обязан в ближайшее воскресенье после получения этого призыва отправить благодарственное богослужение и после песнопения „Тебя, бога, хвалим...“ провозгласить многолетие победоносной немецкой армии...»
Как только гитлеровцы ворвались во Львов, в митрополичьи палаты на Святоюрской горе поспешил с визитом давний приятель Шептицкого, участник переговоров с генералом Деникиным от лица «Украинской армии» в 1919 году, а затем профессиональный разведчик и доктор теологии Ганс Кох.
Он поселился в палатах митрополита, этот профессор истории Восточной Европы Кенигсбергского университета, галицкий немец, бывший сотник «Украинской армии», а в то время гауптман в отделе военной контрразведки («Вермахте абвер») доктор Ганс Кох. Вместе с ним гостем митрополита стал его сотрудник доктор Р. Фель – специалист по польским и украинским делам, которого мы тогда еще не знали...
Митрополит предоставил свои палаты под штаб-квартиру немецкой разведки, которая вместе с «эйнзатцкомандо Галициен» провела во Львове целую серию карательных операций, в том числе и расстрел большой группы ученых города. И Ганс Кох, и Фель, и командир частей «эйнзатцкомандо Галициен» СС бригаденфюрер Эбергард Шенгард И его заместитель штандартенфюрер СС Ганц Гейм часто навещали митрополита, советовались с ним, пользовались еамыми различными услугами, включая винный подвал под капитулом, который предоставил им старый австрийский разведчик, по кличке «Драгун», носивший теперь мантию митрополита.
Первого августа 1941 года во Львов приехал генерал-губернатор Ганс Франк со своим ближайшим советником по украинским вопросам полковником СС Альфредом Би-занцом, старым знакомым митрополита, и провозгласил акт о включении Галиции в генерал-губернаторство. Еще раз стало ясно, что ни о какой «самостоятельной Украине» и речи быть не может. Ганс Франк передал власть во Львове первому губернатору «провинции Галиция» доктору Карлу Ляшу. Ганс Кох и поручик СД Северин Байгерт, навестив местных «самостийников», сказали им просто, по-деловому: «Сидите, панове, тихо и не рыпайтесь, а попробуете нос поднять – пеняйте на себя».
«Хотя немецкая политика делает большие ошибки против украинцев, но все-таки ее целью не является перечеркнуть нас, как народ...» – говорил в лихолетье немецкой оккупации тот самый митрополит, до этого не раз прочитавший «Майн Кампф» Адольфа Гитлера – книгу-программу нацизма, в которой четко и определенно была провозглашена колонизация всех украинских и других славянских земель и постепенное превращение славян в нацию рабов!
15 сентября 1941 года в ворота подворья собора святого Юра въехало несколько черных лимузинов с гитлеровскими флажками на радиаторах. Охрана из эсэсовцев окружила палаты митрополита. Из машин вышли губернатор Карл Ляш, его ближайшие сотрудники – шеф внутренних дел Отто Бауэр (застреленный впоследствии нашим разведчиком Николаем Кузнецовым), шеф по делам науки и культуры Кассельских, шеф пропаганды Райш и городской староста Куят. Сопровождаемые священниками, они проследовали в покои «князя церкви».
Задержанные нами впоследствии нацисты, которые в тот день были в капитуле, дали показания, что прием длился до позднего вечера. Рекой лились вина и отборные коньяки. Восседая в своем митрополичьем кресле, Андрей Шед-тицкий шутил на немецком языке. Почтенные гости были вполне довольны приемом и тем радушием, с каким их встретил митрополит.
Даже после разгрома и окружения под Сталинградом той самой Шестой армии гитлеровцев, которая захватывала в июне 1941 года древний Львов и в разведке которой служил Ганс Кох, митрополит Шептицкий делал все, чтобы загнать как можно больше «волонтеров» в дивизию СС «Галичина». Шептицкий освятил знамена этой четырнадцатой дивизии СС, послал в нее капелланами самых отборных и любимых им священников, а протопресвитером дивизии назначил доктора богословия и ректора Львовской духовной семинарии Василя Лабу.
На флажках дивизии СС «Галичина» были начертаны хвастливые надписи «На Москву!», но дошла она всего-навсего до Брод, откуда летом 1944 года днем и ночью доносились во Львов и в палаты митрополита отзвуки орудийной канонады. Большую часть эсэсовцев, благословленных митрополитом, перемололи советские наземные войска и засыпала градом бомб советская авиация. Совесть не мучила седовласого митрополита, пославшего на верную гибель одиннадцать тысяч украинских хлопцев и сделавшего жертвой своей провокации Иванну Ставничую.
Факты, факты, одни факты читал я в тетради Садаклия. Их никто не смог бы опровергнуть, даже если бы поднялся из гроба сам седовласый митрополит, лучше чем кто-либо умевший представлять черное белым.
Да простит мне читатель литературную вольность! Этими-то фактами я и насытил «размышления» владыки в его бессонные ночи, когда не мог он не понимать, что рушится на глазах у всех все то, что воздвигал он десятилетиями и чему служила целая армия подчиненных ему униатских священников.
Жизнь митрополита, посвященная всецело тому, чтобы Тихо. хитро, искусно сеять страшное зло, дает еще и поныне свои ядовитые всходы. Трупный яд опасен для живых, й потому знать его формулу обязан каждый.
Убежали Иван Гриньох, митрат Василь Лаба, ближайший оруженосец Шептицкого епископ Иоанн Бучко, некогда судивший Теодозия Ставничего. Папа римский водрузил кардинальскую шапку на голову преемника Шептицкого митрополита Иосифа Слипого – заклятого врага коммунизма.
Кто предал Иванну Ставничую, теперь ясно. На древней львовской земле выросло новое поколение людей. Ветер с Востока развеял мрачные тучи суеверий и лжи. Перед сотнями тысяч юношей и девушек широко открылись двери школ и университета, где некогда орудовали каблаки и гупалы. Но молодые люди, не видевшие своими собственными глазами ни лихолетья немецкой оккупации, ни кровавого террора бандеровщины, ни хитрых провокаций церковников, должны знать, чего стоила борьба их отцов и братьев за счастливую жизнь народа, воссоединенного со всей родиной. Пусть же не забывают они этой борьбы и задумаются еще раз над тем, кто предал и толкнул в могилу украинскую девушку Иванну.
1944-1968
Львов – Москва