Текст книги "Рок И его проблемы-2"

Автор книги: Владимир Орешкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Глава Вторая

«С чем мне сравнить дорогу к царству Вселенной… – сказал Иисус. – С тестом, в которое женщина положила дрожжевую закваску. Оно поднимается и становится все больше»

Евангелие перпендикулярного мира

1

У каждого – свое утро.

Школьник встает раньше всех, он – жаворонок. Еще у него обнаружилась дурацкая склонность к образованию. Он хочет много знать. И уже записался на курсы английского и французского языков.

Непонятно только, зачем ему это нужно. Кто много знает, тот может быстро состариться.

Но просыпается он первым, когда я уже собираюсь ложиться, и чувствую, как наступает на улице рассвет, – с рассветом подкрадывается облегчение, и я понимаю, что могу позволить себе заснуть.

Я слышу, как он, бормоча спросонья: I, you, we… или one, two, three… – вываливается из своей комнаты и закрывается в туалете.

Выходит он оттуда уже с продолжением: she, he, they… или four, five, six…

Что он бормочет, выходя из ванной, когда почистит зубы, я не слышу, – потому что уже сплю…

У Маши вообще нет утра, потому что у нее есть рынок, – она любит его. И он отвечает ей взаимностью, – посредством компьютера, конечно… Он требует ее к себе, когда захочет, – она не может отказать ему. Ночью, так ночью, утром, так утром, днем, так днем.

Она может войти ко мне и сказать: у меня два с половиной часа, давай покатаемся на метро… Не шутит, через два с половиной часа она будет на прежнем месте, наедине со своим ненаглядным рынком. Сколько он пожелает, столько она будет оставаться с ним. Это не обсуждается…

У нас общежитие, – у каждого своя комната, и общая коробочка, где хранятся наши финансы. Каждый берет оттуда, сколько ему нужно. Каждый может уйти к себе, – без стука к нему никто не войдет.

Особенно трудно было в первые дни, а самым трудным оказался самый первый, когда мы собрались к завтраку, доедать вчерашние пельмени, и Маша сказала:

– Мне нечего надеть.

Мы с Иваном посмотрели на нее недоуменно, – она была прекрасно одета, в очень красивое черное платье. Оно ей очень шло.

Но это оказалось не все. Текущая бытовая мелочевка… Через пять минут выяснилось, – нам срочно и позарез нужны десять тысяч долларов, открыть собственный счет в банке.

Пока мы с Иваном переглядывались, Маша сказала:

– Еще лучше пятьдесят тысяч, так будет надежнее.

Мы ей верили, верили… Вчера она нам показала фокус…

На экране ее ноутбука возник график, правая сторона которого, как живая, все время дергалась, то шла вверх, то опускалась вниз.

– Вот, – гордо сказала Маша нам, показав это изображение.

– А где бабки? – осторожно спросил Иван.

– Смотрите, – сказала Маша, – Это японская йена, она хорошо ходит в это время суток, потому что в Токио сейчас рабочий день… Видите, где сейчас цена, – запомните последние три цифры: 258, – запомнили?

– Да, – сказали мы.

– Теперь попьем чай. Ровно через сорок шесть минут цена поднимется до отметки 324…

– И что? – так же осторожно сказал Иван.

– То. Разница будет ровно шестьдесят шесть пунктов.

– Это потрясающе, – согласился Иван.

– Нужно подождать, – сказала Маша.

Мы честно ждали сорок пять минут, и, нужно отметить, она не обманула нас, – именно в это время цена японской йены стала 324.

– Убедились? – сказала Маша.

– Да, – сказали мы, – но где деньги?

– Если бы час назад мы вошли в рынок, допустим, одним лотом, то получили бы сейчас – 660 долларов. Если бы вошли ста лотами, то – шестьдесят шесть тысяч… Ну, грубо, конечно посчитать.

– Так просто, – ахнул Иван.

– Конечно, я же говорила.

– Так давай входить, что же мы не входим, – с нетерпением сказал он.

– У нас деньги всегда получает дядя, – сказала, подумав, Маша.

– То есть, если мы сейчас войдем, деньги получит дядя? – спросил я.

– Да, – сказала она растерянно…

Так что нужно было заводить собственный счет, для этого оказались нужны десять тысяч.

– Вы далеки от реальностей жизни, – сказал Иван, – поэтому руководить и организовывать буду я… Десять тысяч, – надо же такое придумать. Вашим воспаленным воображением.

Маша скептически посмотрела на него, – она вспомнила, как он вел машину.

Я посмотрел с оптимизмом, – вспомнив, как он сдавал квартиру… А потом, – ведь на ошибках учатся.

Никто, ни Иван и ни Маша, ни разу не спросили меня: Миша, как у тебя получилось провести такую операцию? Как ты обманул охрану, как они вас пропустили через свои кордоны, – не подняли тревоги, не забили в колокола, не бросились, угрожая стволами, наперехват?.. Как это, Миша, у тебя здорово так вышло?.. Никто не спросил. Ни разу.

Я все ждал, когда кто-нибудь поинтересуется. Так и не дождался…

Но если бы дождался, я бы не знал, что им ответить. Потому что не понимал сам.

Теперь, когда прошло какое-то время, я совершенно не представлял, что происходило со мной. Чем дальше, тем больше не понимал.

Ведь то, что получилось, – никак не должно было получиться. Ни по одному закону физики… Мало того, я совершенно был уверен, что заберу Машу оттуда. Не знал, что будет потом, после того, как мы выйдем из проходной и сядем в машину, но до проходной, – был уверен. Просто ничего другого произойти не могло.

После того случая в метро, когда я угадал про Пашку и цыганского мальчика, – я, естественно, ставил эксперименты. Дня три после этого, я все время пробовал чего-нибудь угадывать.

Что сделает тот мужик, на какой остановке выйдет, или что сделает та тетка, будет читать свою книжку или нет.

Только и делал, пока ездил в метро, – что отгадывал.

И – не отгадал ни разу. Ни – единого… Так что, в результате, наплевал на это занятие.

Но здесь – случилось.

Нежданно-негаданно…

Это же было из ряда вон!.. Чтобы во мне таились такие сильные паро-нормальные способности. Я бы знал что-нибудь о них, если бы они были. Такие вещи проявляются еще в детстве… Болгарская предсказательница Ванга, – я читал об этом в журнале «Вокруг света», – в детстве во время песчаной бури, когда она ослепла от песка, встретила летающего на лошади князя, который подарил ей способность предвидеть будущее.

Я же в своем детстве не встречал ничего летающего и готового одарить меня чем-нибудь полезным… Откуда?

Где истоки того, что произошло со мной?

С другой стороны, то, что я натворил, не казалось мне чем-нибудь особенным. Просто, после этого здорово устаешь, – только и всего. Ничто в душе не протестовало, или наоборот, ничто в душе не восторгалось, – была только усталость от бесполезных попыток что-либо объяснить. Словно бы во мне спрятался ребенок, постоянно задающий самые дурацкие вопросы, и взрослый человек, постоянно занятый тем, чтобы на его белиберду отвечать одним словом: «отстань».

Твердо я знал единственное: без Маши у меня ничего бы не получилось. Никого – так обмануть… Это от ее взгляда во мне ненадолго пробудились дремлющие неизученные силы человеческого организма.

Другая чушь тревожила взрослого человека… Он боялся умереть.

То есть, взрослый человек, – это я. Я стал бояться будущего своего припадка. Что завалюсь как-нибудь, – и это будет, наконец-то, в последний раз.

Теперь мне стало, что терять. Вернее, – кого.

В ту, первую ночь на новой квартире, я долго не мог заснуть, и под утро меня потянуло в туалет. Я вышел в коридор, и нос к носу столкнулся с Машей, которая, закутанная в одеяло, пробиралась в то же место.

Мы остановились у дверей туалета и стали смотреть друг на друга. Все это произошло молча. Молча встретились в коридоре, и молча стали смотреть, – будто, так нужно, и подобное смотрение самое естественное из всего, что может между нами произойти.

Из одеяла выглядывало только ее лицо и босые ноги… На кухне забыли потушить свет, и он, сквозь ее стеклянную дверь, стелился матово по коридорному полу, отражаясь от его зеркального паркета.

Было тепло и тихо.

В этой тишине, где не было ни единого звука, она испуганно смотрела на меня, как серая беззащитная мышка, которая вдруг наткнулась на сытого усатого кота.

И которая не знает, что придет в голову этому страшному животному, – съест он ее или только решит поиграть.

– Пожалуйста, – прошептала она, разрешая мне пройти в заветное помещение.

– Нет, что вы. Пожалуйста… – не согласился я.

Мы снова замолчали.

Маша принялась рассматривать мои тапочки, которые я стащил у Ивана, – как когда-то рассматривала шины своего велосипеда, с величайшим вниманием.

А я смотрел на нее, чувствуя себя величайшим из дураков, – и еще чувствовал, что она пришла на эту землю из другого мира, – более древнего, более совершенного, и более могущественного, чем наш.

Так что, получалось, что я уродился пигмей пигмеем. И ответственность, которую взвалил на себя, похитив ее, – когда-нибудь раздавит меня.

Если уже не раздавила.

– Пожалуйста, – повторила она, – вы подошли первый…

– Нет, – не согласился я, – это вы…

И мы снова принялись молчать.

Тут появился Иван, – он прошел между нами, как между двумя столбами, и захлопнул за собой дверь, из-за которой мы только что препирались. Сквозь журчание, которое раздалось следом, он сказал нам:

– Знаете, ребята, – жизнь прекрасна… Я только сейчас это понял. Поэтому и проснулся.

Вечером у нас опять был общий ужин.

– Ну? – спросил я Ивана, – что ты надыбал?

– Что вы без меня стали бы делать? – с материнской заботливостью, сказал он. – Один – припадочный, другая – вообще без крыши, только и знает, что реветь… «Десять тысяч», – передразнил он Машу… А триста долларов не хочешь?!.

И принялся разглядывать наши недоумевающие физиономии.

– Я в курсе, – сказал он, – помотался немного по Москве, переговорил с кем нужно, перед ребенком у трейдеров секретов нет… Короче, у нас процветает жульничество. Этот твой любимый рынок победить невозможно, он ломает всех. Перемалывает, как мясорубка, любые бабки. Вой стоит по всей столице, половина трупов в Москва-реке из-за этого. Кидаются в нее целыми пачками… Поэтому банки принимают клиентов с любыми деньгами, – все равно ты их потеряешь. Я нашел сначала площадку с начальным депозитом в две тысячи долларов, потом – в тысячу, потом – в пятьсот, потом – в триста, потом – в сто… Но где в сто, там через Интернет не работают. Все – по телефону… Вообще, ворюги… Нам подходит – триста.

– Ты же говоришь: жулики… – робко сказала Маша.

– Все зависит от того, когда слинять… Главное, вовремя слинять… Схема нашей деятельности будет такая: завтра мы вносим бабки, нам тут же открывают счет, – после обеда мы делаем первую ставку… Сколько ты сможешь, имея триста долларов, заработать до ночи?

– Нисколько, – сказала Маша. – Так не бывает…

– У нас бывает, – жестко сказал Иван. – Триста долларов, – пункт, если евро или фунт – три доллара. Поняла?

– Да.

– Так сколько?

– Ну, пунктов от пятидесяти до ста, как повезет.

– Сто, – жестко сказал Иван. – Значит, послезавтра ты выставляешь уже шестьсот долларов… Сто пунктов сделаешь?

– Постараюсь.

– Тогда к вечеру мы будем иметь тысячу двести долларов. Нормально.

– А на следующий день – две четыреста? – спросил я.

– Нет, – сказал Иван и посмотрел на меня, как на младенца. – На следующий день, мы снимем, что заработали, и откроем счет в другом банке, где первоначальный депозит – тысяча долларов… Иначе можно остаться без всего.

– Логично, – сказал я.

– Там мы за два дня доводим наши бабки до пяти тысяч и снова линяем… Туда где депозит – пять тысяч. Те расплачиваются уже до двадцати тысяч, я выяснял. Затем линяем дальше… Открываем счета в трех-четырех солидных банках, – там, где по десять, – и стрижем с каждого в месяц тысяч по пять, больше нельзя… Получается не очень много, но нам, на первое время больше и не нужно. Пять тысяч в месяц на брата, это не плохо… Ну как?

– Пять тысяч, – разочарованно сказала Маша.

– Тогда двигай в Париж, – раздраженно сказал Иван, – там можно хоть по миллиону в день грести, – все отдадут…

Сказал и замолчал… Я улыбнулся: вот он, редкий исторический момент, когда количество начинает переходить в качество.

– Но там Сорбонна… – сказал он, после паузы.

– Есть еще Кембридж и Мичиганский технологический, – подсказал я.

– Так, так… – словно про себя, сказал он, – дайте-ка мне немного подумать.

– Париж? – спросила Маша, и посмотрела на меня. – Но я не говорю по-французски.

– Какими языками ты владеешь?

– Только английским.

– Стоп! – перебил всех Иван. – Программа меняется… Нам нужны документы, особенно тебе, плакса. Затем мы продаем недвижимость и автотранспорт… И адью!

– В Париж? – спросил я.

– Зачем, на нем свет клином не сошелся. Можно и в Лондон.

2

Я не сплю ночами. Ночи – пугают меня. Ночью я могу умереть.

Или опять ко мне придут кошмары…

Я уже разок всех перепугал, – три дня назад.

Той ночью я случайно заснул. Забыл выпить кофе и, вдобавок, мне попалась скучная книга: «Что такое искусство?»… Ее, должно быть, купили Ивану, чтобы он как-нибудь вошел в мир прекрасного, – но что такое «искусство», я так понял, не знает никто, так что читать ее было одно мучение.

И я заснул…

Опять мне приснилась, – мука. Мне приснилось, что я один на целом свете, и никому не нужен. Я попал в страшное, раздирающее одиночество, – и оно принялось выжигать мне душу. Не защититься от него, не спрятаться… Оно притягивало, и расчленяло меня на составные части, – так что я разлагался, как труп, выброшенный на помойку. Но только еще хуже, потому что распадалась не тело, а моя суть, то, из чего состоит мое «я», что должно быть вечно и незыблемо.

Я переставал существовать в этой тоске, – бесцельной, никуда не направленной, полной безжалостных сил, каждая из которых могла справиться со мной…

Спасло то, что я проснулся.

С самой настоящей тахикардией и в поту…

Полежал с минуту, собирая себя из разрозненных частей. Как безжалостно только что во сне меня расчленяло, точно так же безжалостно я возвращал все на место. Уже я – был главным. И я ненавидел себя, за свое хрупкое устройство… С минуту я занимался строительством, возвращая выпавшие кирпичи на прежнее место.

Потом решил все же выпить кофе.

На кухне, на полу, рядом с чайником, сидела Маша. Как хорошо, – ненасытная йена разрешила ей немного передохнуть. Значит, поболтаем, за чашечкой «Чибо». С ней так приятно разговаривать…

Но на пороге, когда я уже улыбался во все лицо, – вдруг темнота подступила к глазам, внутри что-то оборвалось, мир пошатнулся, осталось только последнее слово, которое я хотел произнести, но не успел: «прощай».

– Я на тебя смотрела, – сказала Маша, когда я открыл глаза, и она увидела, что я уже в состоянии воспринимать речь.

– Не испугалась, – произнес я непослушным языком, – что меня хватила кондрашка?

– Иван же предупредил про твои припадки… Я сидела и смотрела на тебя.

Она на самом деле сидела рядом со мной на полу, и смотрела на меня. Она удобно устроилась. Тут же на полу стоял электрический чайник, чашка с недопитым кофе и тарелка с остатками торта.

– Долго ты на меня смотрела? – спросил я.

– Долго, – сказала она.

– И что?

– Ничего… Ты и в этот раз меня не замечал.

Отсюда, снизу, шрам на горле у Маши был особенно отчетлив, он набух розовыми краями и казался непомерно большим.

– Ты – настоящий мужчина, – сказала она.

– Это как? – не понял я, не делая еще попытки приподняться.

– Тогда, в электричке, ты был мальчик, как Иван…

– Вот до чего довела меня жизнь, – попробовал пошутить я. Несмотря на привычку возвращаться, все же для этого требовались кое-какие усилия. Я пытался скрыть их от нее.

– Тебя будут бояться враги, – сказала Маша.

– Что? – не понял я. – У меня нет врагов… Одни – друзья.

– У тебя есть враги, – сказала она. – Это неизбежно. Любое твое действие – рождает, может быть, друзей. Но оно рождает и врагов.

– Какое еще действие? – опять не понял я.

– Не знаю… – сказала Маша. – Может, ты меня спас, – это?

– То есть, ты говоришь, что на ум придет… Первое попавшееся. А потом сама не можешь понять, что получилось?

– Нет, – не согласилась Маша, – не первое попавшееся. Просто, когда я смотрела на тебя, я подумала, что хорошо бы, если бы у тебя были враги. Какие-нибудь очень серьезные. Чтобы ты мог сразиться с ними в единоборстве.

Но тут я, конечно, сел. Потому что ничего другого не оставалось.

– Включи-ка чайник, пожалуйста, – попросил я.

Она послушно надавила на кнопку.

– С кем я должен сразиться в единоборстве? – переспросил я.

– Откуда я знаю, – развела она руками. – Тебе видней.

Она была рядом, так близко, что я чувствовал, как пахнут ее волосы. Не шампунем, не гелем, – чем-то таким, от чего запросто можно было потерять рассудок.

Наверное, я как-то не так посмотрел на нее, – как-то не так посмотрел, и никак не мог отвести взгляд. И продолжал смотреть на нее как-то не так. Потому что она была настолько близко, что я ничего не соображал. Вдобавок, я только что, вообще-то, пришел в себя, – и плохо воспринимал окружающую нас реальность.

Она замолчала, – тишина зазвенела, как тетива монгольского лука. На одной ноте, на одной ноте, на одной…

– Не нужно, – как-то жалобно и беззащитно, словно рабыня жестокого плантатора, попросила она, – не нужно, пожалуйста…

– Не нужно, что? – хрипло спросил я.

– Ничего не нужно…

Какая-то борьба происходила внутри. Какое-то время. Я не знаю. Меня мотало как-то и все плыло перед глазами.

Но потом я, вдруг, вспомнил, что – гордый человек…

В самый дурацкий для этого момент. В самый неподходящий из всех, какие только можно вообразить. Я – гордый человек. Или просто – человек. Что – одно и тоже… К сожалению. Но, может быть, с большой буквы? К сожалению тоже.

– Смотри-ка, чайник вскипел, – сказал, кое-как переведя дух, я. – Давай-ка пить твой кофе.

– Давай, – согласилась она.

– Тебе не пора, – спросил я. – Может быть, твой перерыв закончился, и тебе пора на рынок?

– Нет, не пора, – сказала она.

– Ты так ему верна, – усмехнулся я, – я думаю, при такой верности, тебе никогда не суждено умереть в нищете.

– Да, – согласилась она.

Я взглянул на нее, наливая воду в чашку, и увидел, что она плачет. Она смотрела перед собой и плакала, как Маша. Вода собиралась в ее блестящих черных глазах, скапливалась в большие прозрачные капли, те падали на щеки и катились по ним вниз, к губам и подбородку. Их было много – ее слез. Одна повисла на носу, другие бросались с подбородка на пол, и превращались там в небольшую лужу.

– Иван был прав, – сказал я, – ты – большая рева.

Маша улыбнулась мне, словно извиняясь за происходящее, но выделять влагу не перестала, – наоборот, по щекам потекло еще больше.

– А какие были слова, – вспомнил я, – какие замечательные слова: рожу тебе ребенка… Что вот ты теперь скажешь на это?

– Я – погорячилась, – сквозь слезы произнесла она.

И тут уж принялась так рыдать, что я не стал больше ждать, – побежал в ванную за самым большим полотенцем.

3

Пятница, – день сбора доходов. Собирать их, – моя обязанность, поскольку все депозиты – на мое имя. Это я, такой крутой трейдер, волк финансового рынка, по пятницам пожинаю свои плоды.

Мне нужно обернуться в четыре места. Так что день, для чего-то более полезного, потерян.

Начинаю с самого дальнего, с «Красногвардейской». Выхожу из дома в десять, через пятнадцать минут утреннего моциона – я в метро «Сокольники». Оттуда до «Красногвардейской» минут сорок. И еще минут десять пешком.

Там: охрана, пропуск, касса… Прохожу по залу, конечно. Где вкалывают начинающие.

Это целая поэма, посмотреть на тех, кто просаживает свои состояния, в надежде их приумножить. В старости, когда буду на пенсии, я напишу ее. Так экзотично то, что вижу.

Но мне к кассе. Никто не знает меня, только менеджер вытягивается в струнку, – первый раз на его памяти появился счастливчик, у которого получилось сделать рынок источником доходов. Поэтому он ест меня глазами, и не отходит от меня. Если бы у него был хвост, он бы вилял им. Но у него нет хвоста.

– Две с половиной тысячи, – говорю я девушке.

– Пожалуйста, паспорт, – просит она, разглядывая меня, как марсианина. На ее памяти я тоже единственный, кто приходит забирать деньги, а не отдавать.

Потом она звонит по телефону и шепчется… Решается вопрос: давать или не давать.

Но Иван сказал, что дадут. В этих делах он не ошибается.

Дали…

Складываю добычу в карман, в раздевалке облачаюсь в новую крутую дубленку, жму протянутую менеджером руку, и выхожу на мороз. Я – крут.

Следующая станция – «Третьяковская»…

Четвертая точка – Таганка… В кармане – семь с половиной тысяч. Будет – десять. И на сегодня – все.

Мне уже порядком это надоело, – мотаться по Москве. Скорей бы сделать Ивану паспорт, пусть занимается этим сам, если ему нравится.

Но он сейчас на курсах, поглощает английский, – которым дома уже всех достал.

Скоро Маша, от его: How do you do? – начнет прятаться под стол. Каждый день он выучивает по десять новых слов, – от них нам нет спасения…

– Поболтаем? – азартно говорит он Маше. – А?.. Understand?..

Та в ужасе закрывает лицо руками.

– Нет, только не это, – молит она его…

Очередной менеджер, как всегда, встречает меня глубоким поклоном.

– Вам в кассу? – с придыханием спрашивает он.

Он все знает.

– Две с половиной тысячи, – говорю я девушке.

– Паспорт, пожалуйста, – отвечает та, и начинает звонить по телефону.

Там что-то рычат и бросают трубку. Она улыбается мне:

– Распишитесь, пожалуйста, вот здесь.

Очередная порция баксов уходит в хранилище. От этих баксов нет спасения, так же как и от Ивана. Две напасти.

Но на неделю – все… Слава богу.

На улице темнеет. Зима. Нескончаемый поток машин месит дорожную грязь. Нужно, через два перехода, добраться до метро, и еще купить где-нибудь картошку и лук. Оставшиеся на сегодня трудности.

Переход, – свободный от припаркованных машин пятачок. Светофор сломался, все время мигает желтым. Так что нужно сосредоточится и выбрать момент, когда бежать.

– Эй, мужик, не ты что-то обронил?

Я оглядываюсь и спрашиваю парня:

– Где?

– Да вон, – показывает он на грязный снег.

Я делаю шаг в сторону, и нагибаюсь, чтобы посмотреть. В этот момент из глаз у меня сыпятся искры, я чувствую адскую боль в затылке, и передо мной на мгновенье все пропадает.

Что-то случилось с телом, оно совсем не слушается меня. Заботливые крепкие руки подхватывают и куда-то тащат, в какую-то машину.

Там, в тепле, мне становится чуть-чуть лучше.

Мы куда-то едем…

Меня куда-то везут…

Бандиты?.. Но зачем везти?.. Деньги вроде бы в кармане, чувствую ногой их упругую толщину. Зачем?..

Пробую пошевелиться, но меня сдавливают с двух сторон крепкие бока:

– Молчи.

Я молчу, в машине тоже никто ничего не говорит. Просто она едет куда-то.

Мы долго едем, так что я совсем прихожу в себя, только продолжает немного ныть затылок. Из-за денег, это наверняка, – что-то наш финансовый знаток не предусмотрел. По молодости лет.

Отдуваться теперь предстоит мне.

Нет, точно, – ему обязательно нужен свой паспорт.

В середине пути мне нахлобучили на глаза мою же шапку, так что вторую часть дороги я не запомнил. Сняли ее, когда мы остановились в каком-то дворе, то ли заводика, то ли мастерской, потому что здесь всюду валялись гнутые производственные железки, впрочем, изрядно проржавевшие.

– Пошли, – сказали мне, и бесцеремонно так подтолкнули.

Мне, привыкшему к общению с менеджерами, было неприятно.

Мы прошли по небольшому безлюдному цеху, свернули в коридор и остановились у первой же двери.

Один из парней заглянул внутрь и сказал:

– Доставили.

Там, должно быть, меня ждали, потому что дверь открыли пошире, чтобы я мог пройти, – ну, и провели в помещение.

Только что я был в обшарпанном заводском коридоре, и вот – оказался в самом современном офисе.

Стены его – матово белые, слева белый кожаный диван и такие же два кожаных кресла, – с белым журнальным столиком посередине. В центре кабинета буквой «Т» председательский стол, к нему приставлен стол для гостей, – и это все коричневой полировки прекрасного дерева.

Справа секретарский столик с функциональным рабочим креслом на колесиках. Там стоит компьютер. За секретарским местом, – мужик в кожаном пиджаке, он играет в какую-то игру, и так увлечен игрушечной конницей, которая идет в атаку, что не заметил моего появления.

Остальные трое парней, тоже в кожаных пиджаках, один за начальственным столом и двое невдалеке, заметили, – они не спускают с меня внимательных глаз.

– Привет, – говорит тот, кто поглавней, – документы есть?

– Сейчас посмотрим, – отвечает голос сзади, и я чувствую, как шаловливые ручки запрыгали по мне, легким каким-то изящным движением освобождая карманы от содержимого.

Але! – все мое хозяйство оказывается на столе, перед кожаными парнями. В том числе паспорт.

– Гордеев Михаил Павлович, – читает главный, потом смотрит на фотографию, а следом на мое лицо, – все сходится.

– Вы – Гордеев Михаил Павлович? – спрашивает он.

– Мне разбили голову, – говорю я.

Главный пожимает плечами, продолжая листать паспорт. Это крепкий коротко стриженный, моих лет, парень. Моих лет и даже моего роста… Может быть, мы ходили в один детский сад, – только я его не помню.

– Как же так, Михаил Павлович, – отложив в сторону документ, говорит он, – делиться надо…

Под пиджаком на нем черная рубашка и золотая цепочка на шее, – мода бандитов девяностых. По ящику во всех сериалах про благородных бандитов, самые благородные ходят по такой моде, – в черных рубашках и с золотыми цепочками на шеях. Чем черней и чем золотистее, – тем благородней.

Но сейчас-то, две тысячи третий, – заканчивается. Или это уже форма?

Странно, я не особенно испуган и, несмотря на боль в затылке, не теряю способности рассуждать. Например, понимаю: то, что мне нахлобучили шапку на глаза – хороший признак, а то, что честно заработанные общественные деньги лежат сейчас на столе перед незнакомыми людьми, – плохой.

– У нас деловое предложение, – говорит главный, не предлагая мне сесть. – Вы женаты?

– Мне разбили голову, – говорю я.

Он смотрит на меня повнимательней, он никак не может понять, при чем здесь моя голова.

– И что? – спрашивает он.

– Да извиниться нужно. Хотя бы ради приличия… – говорю я.

Сам не понимаю, для чего мне потребовалось их позлить. Но я не собирался их злить, я сказал то, что хотел сказать.

Даже тот, который только что вел конницу в атаку, тут же нажал на паузу, – остальные вообще застыли в позах недоуменных скульптур. На лице главного появилась скупая недоверчивая улыбка.

– Чем докажешь, что мы должны это сделать? – спросил он.

И они все стали смотреть на меня, ожидая от меня доказательств.

– Ты что, под крышей? – наконец, подсказал мне один.

Но врать я не хотел, да и бесполезно было врать: крыша крышу видит издалека.

– Когда один человек бьет другого по голове, а потом говорит: «у нас к вам есть деловое предложение», – это не совсем правильное начало. Так вы никогда не заработаете много бабок. С таким отношением к делу…

– Так мы просто гордые! – улыбнулся чуть-чуть пошире главный. Все остальные собравшиеся выдохнули с облегчением. Я слышал этот дружный выдох, на меня даже подуло им.

– Теперь, малый, послушай, что я тебе скажу… У нас деловое предложение. Считай, что ты уже согласился… Ты будешь жить в общежитии, у нас есть такое, тебе там поставят компьютер, со всякими причиндалами для рынка, – ты будешь работать. Вот баксы, считай, депозит ты открыл. Начнешь с них… Хочешь остаться здоровым, будешь приносить доход. Не будет дохода, станешь инвалидом… А я начну приходить к тебе, каждый месяц, и просить прощение, – по одному разу. Устраивает?

Я – размышлял. Есть у меня такая слабость – поразмышлять. Тем более, что мне для этого отвели какое-то время.

Сегодня утром в кухонной коробочке лежало тысяч шесть или семь, – им хватит на первое время, чтобы продержаться. Иван – головастый парень, а с Машиными способностями… Если удастся на эти деньги сделать документы, а с ними купить туристическую путевку для осмотра Лувра, – то все будет нормально.

Так что без меня они не пропадут…

Жаль только расставаться… С Иваном, он знает уже больше тысячи слов на своем английском, только сказать ничего не умеет, – но в Лондоне, если они там будут жить, у него получится неплохая языковая практика. А с Машей, – так вообще…

Я ненавидел этих ребят в кожаных пиджаках. Они – все испортили… И, вдобавок, разбили мне голову. Хотя и сделали деловое предложение.

Но голову все-таки разбили… Поэтому я тоже улыбнулся главному, как старому закадычному детсадовскому приятелю. А следом, как когда-то мечтал сделать сопернику, отбившему у меня женщину, впечатал свой кулак в его улыбающееся мурло.

Но совершил это по-дилетантски, отбивной не получилось, – сказалось отсутствие практики. Так, интеллигентский вежливый тычок, – ничего больше. Сродни брошенной в лицо перчатке.

Но какое удовольствие я испытал при этом, трудно передать словами. Ради мгновенья такого удовольствия можно отдать многое.

4

– Маш, сходи за хлебом.

– Почему я?

– Потому что, я готовлю ужин. Будут спагетти, запеченные в яйцах. И все это с кетчупом «Адмирал»… Пальчики оближешь.

– Опять спагетти?

– В прошлый раз был другой сорт.

– Сейчас ты скажешь, что яйца будут другого цвета…

– Тогда стой у плиты сама… Я пойду в булочную.

– Моя очередь завтра.

– Тогда дуй за хлебом.

– Хорошо, раз так, я пойду. Хотя мне и не хочется…

Иван расхаживал по кухне в красном фартуке, с большим карманом спереди. Из кармана торчал половник. В руках у него была толстая книга о вкусной и здоровой пище. Он что-то читал там, и время от времени закатывал глаза. Но на плите, в одинокой кастрюле, варились только макароны.

Минут через пять на кухню заглянула Маша. Она была в куртке и в пуховом платке «а ля рус», за который два дня назад они заплатили больше трехсот баксов.

– Пошли, – сказала она Ивану.

– Не понял, – оторвался тот от кулинарной книги.

– Одевайся, что тут непонятного. Прогуляешься вместе со мной.

– Зачем это я должен с тобой прогуливаться? – непонимающе спросил Иван. – Мне что, делать больше нечего?

– Затем, что ко мне будут приставать… Если я выхожу из дома без Миши, ко мне всегда пристают: «Девушка, а как вас зовут», или «Девушка, выходите за меня замуж», или «Девушка, можно вас пригласить поужинать», или «Девушка, а где вы живете»… Я не знаю, что отвечать… Когда пристают к тебе, что ты им говоришь?

– Ко мне никто никогда не пристает, – нравоучительно сказал Иван, вынимая из кармана половник. – Я – не девушка.

– Сделай огонь потише, и пойдем… Ну, а если бы ты был девушкой?

– Без тебя знаю, что сделать потише… А девушкой мне, к счастью, быть никак не грозит. Так что выпутывайся сама… Или спроси у своего ненаглядного, он что-нибудь придумает.

– С чего ты взял, что он мой ненаглядный?

– Вот ты даешь, с чего взял… Во-первых, ты на него как уставишься, так и ешь его глазами, так и ешь. А во-вторых, ты сейчас покраснела.