Текст книги "Рок И его проблемы-2"

Автор книги: Владимир Орешкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Ему, как ветерану, доверили открывать трудовую смену.

Прожектора ярко освещали часть тоннеля до поворота. Максимыч, привычно и не торопясь пошел по тоннелю, остановился недалеко от поворота и посмотрел себе под ноги. У него под ногами ничего не было, отсюда хорошо было видно, что там ничего не было, в том месте, куда он смотрел. Но он нагнулся, поднял что-то с земли, – и в этот момент стало видно, что у руках у него что-то есть, – положил это «что-то» в ведро, и так же, никуда не торопясь, пошел дальше. Повернул, и исчез за поворотом.

– Второй, пошел, – скомандовал начальник.

Как мы стояли в строю, в такой последовательности нас и отправляли на задание.

Второй пошел. Должно быть, он решил честным трудом и примерным поведением добиться сокращения срока, или просто работал на публику, – потому что тут же принялся пристально вглядываться себе под ноги, и двигался зигзагом, чтобы получше охватить всю поверхность тоннеля.

Но зигзаг быстро закончился. Он даже не успел дойти до поворота. Должно быть, надпись «Добро пожаловать!» его не касалась. Или наоборот, – непосредственно его и касалась.

Он как-то странно стал разделяться. Сначала замерли его ноги, а туловище, руки и голова продолжали двигаться дальше. Непривычно этак повиснув в воздухе. Потом туловище остановилось, а вперед устремились руки, с ведром в одной и лопаткой в другой, и голова. Потом остановились руки, и движение вперед продолжала одна голова, которая через какое-то время благополучно скрылась за поворотом. Так что ее участь осталась нам неизвестна.

В тоннеле стояли ноги, немного дальше висело в воздухе туловище, а еще чуть дальше, – точно таким же образом необъяснимо покачивались в вышине и руки. С ведром в одной и лопаткой другой.

– Чудеса! – воскликнул кто-то из молодых старателей. – Что-то мне туда не хочется!.. Что-то там не хорошо!..

– Тебя никто не спрашивает, хочешь ты туда или нет, – подал голос начальник процесса. – Умник!

Странно, но никто из старателей не испугался. Бригада восприняла происшедшее с философским равнодушием.

Это у меня глаза чуть не вылезли на лоб от изумления. Ничего подобного я никогда не видел. Представить не мог!.. Это похоже на цирк. На замечательный иллюзион. На превосходно организованное шоу.

Невероятно!

И это не была смерть. Или я не был специалистом по всякого рода умираниям.

Это была не смерть, – это была насмешка над смертью… Над теми, кто мог так про все про это подумать.

Какой потрясающий, на грани фола, юмор… Какой невероятный…

– Третий, – пошел!.. – скомандовал начальник. – Нечего здесь рассиживать, а то в штаны намочите.

Шлагбаум поднялся, третьего старателя, для верности, слегка подтолкнули в нужном направлении в спину. Четвертым был я.

Начальства вокруг было шесть человек: наш бригадир, машинист, кинооператор, который не отрывался от своей телекамеры на треноге, главный начальник, и двое его помощников, которые, должно быть, представляли грубую физическую силу.

Какая-то аура, сотканная из адреналина, возникла над ними. От вида разделившегося на части старателя, – у них возникло одно, общее на всех чувство. Сродни некому эротическому возбуждению, когда любовь, из интимного дела двоих, вдруг превращается в общее дело целого коллектива. Это был какой-то религиозно-сексуальный экстаз. То состояние, в которое они окунались.

– Пошел!.. – скомандовал начальник третьему, который в нерешительности остановился за шлагбаумом.

Я посмотрел на главного, – глаза его стали больше обыкновенных, губы сделались мокрыми, и на лице возникла странно застывшая похотливая полуулыбка. Так что, скорее, он сделает свои штаны мокрыми, чем тот старатель, который осторожно совершал первые шаги по ярко освещенному тоннелю.

Третий старатель не хотел разделяться. Он внимательно смотрел себе под ноги, прежде чем сделать очередной шаг. Он был хитер, он ступал на следы, которые оставил после себя Максимыч.

Таким образом, он хотел уберечь свое тело от зла.

Но зло пришло к нему по-другому. Оно проткнуло его насквозь ярко-красной огненной ниткой, опустившейся с потолка. Насадило его, словно барашка на вертел.

Старатель стал приподниматься, пронзенный этой идеально прямой ниткой, и крутиться. Круговые движения были сначала медленными, потом стали быстрей, еще быстрей, – и, наконец, он закрутился с такой силой, что стал вытягиваться по этой нитке, размазываться по ней, пока не слился с ней в одно целое. Вернее, он растворился в этой нитке, – и как только это свершилось, старатель слился с ней воедино, нитка стала бледнеть, теряться, не прошло и нескольких секунд, как она исчезла.

Лицо главного начальника несколько побледнело, а зрачки еще больше расширились. Он прерывисто и неглубоко дышал… Того и гляди, вот-вот испачкает свои штанишки.

– Четвертый!.. – скомандовал он.

И шлагбаум открылся.

– Да что же это такое, – истерично запричитал сзади чей-то голос, – чем я провинился перед тобой, за что ты мне уготовил все это, какой грех я перед тобой совершил, вот стою перед тобой на коленях, сжалься надо мной, не наказывай меня так жестоко, что же…

– Заткнись ты, ублюдок! – заревел начальник. – Митяй, прекрати его, замотай ему хлебало скотчем… Не доводи меня до греха!.. Четвертого давай!

Я сделал шаг и остановился.

Это был не тоннель, прорубленный умелыми рудокопами, – это была пещера. Только снаружи казалось, что здесь в свое время поработали кайлом и отбойным молотком. На самом деле, этих стен никогда не касалась рука человека.

Когда-то это было морское дно. Здесь пахло свежим морским воздухом, и чем-то слегка соленым, словно невдалеке сушились рыбацкие сети.

Когда-то здесь было неглубокое морское дно, всегда освещенное солнцем. Еще и сейчас, на коричневых ее стенах осталось теплота его лучей.

То есть, я хочу сказать, что это оказалось приятное место. И оно спрятало свое жало. Потому что, смотрело на меня с любопытством. С некоторым недоумением.

– Привет, – сказал я про себя.

– Привет, – ответило оно мне, и шорох его ответа робко прошелестел у меня в голове, – добро пожаловать… Если не шутишь…

Против своей воли оно говорило со мной, и с какой-то неохотой. И – опаской. Подчиняясь силе, которая была выше ее.

Этой силой, – был я.

Тогда я тронулся с места и пошел. С ведерком и лопаточкой в руках…Это было интересное место, я в нем ровным счетом ничего не понимал. Кроме того, что мне можно пройти.

Я чувствовал спиной, как напряженно наблюдают за каждым моим шагом зрители. Каждое мое движение поднимало их общий эмоциональный настрой, – они жаждали зрелищ и новых чудесных превращений.

Но в моем случае, их ждало разочарование.

Потому что, я благополучно дошел до поворота, заглянул в черноту ответвления, и увидел, как метрах в пятидесяти от меня ковыряется в земле Максимыч. Он что-то нашел, но это что-то наполовину сидело в земле, и он обковыривал это место лопаткой, чтобы извлечь находку на поверхность. Как ему сказали, так он и делал, – занимался собирательством.

Я шагнул в темноту, которая оказалась не кромешной, а как бы светилась немного изнутри, словно под лунным светом в полнолуние, – так что можно было ходить, не спотыкаясь о кочки. Но не пошел в сторону бывалого старателя, свернул в следующее ответвление, будто знал, что мне нужно было свернуть в ту сторону.

Далеко впереди, манящим пятном, я увидел дневной свет. Это оттуда приходил свежий, пахнущий морем и рыбалкой, воздух. И это туда мне было нужно.

Под ногами ничего не валялось, – никаких денежек и пластиковых карточек. Пол пещеры был чистым, словно по нему недавно прошлись пылесосом. Без всяких посторонних предметов.

Я шел к свету, и не торопился. Будто ходил этой дорогой тысячу раз.

Выход из пещеры становился ближе, и от него знакомо пахло теплом, прелыми листьями, и морской водой. Мне казалось, я даже слышал шум волн, накатывающих на песчаный берег…

Я привычно, с удобной стороны, обогнул камень, наполовину загораживающий проход, – и оказался среди яркого, ослепившего на мгновенье, света, и высоких деревьев, похожих на разросшиеся осины, чьи верхушки покачивались вверху под несильным ветром.

Было лето.

Справа из горы вытекал ручей, небольшим водопадом падал вниз, и там копился в небольшое озеро, из которого тоже вытекал, – но где-то дальше.

Я подошел к нему, присел на корточки и потянулся губами к водопаду, – вода была холодной и вкусной. В ней не было никакой водопроводной хлорки. Одни полезные минералы и целительные соли.

Было жарко.

Я аккуратно поставил в траву ведерко, положил в него лопатку, снял теплую куртку, штаны и валенки с галошами.

Остался в не совсем свежем исподнем. Но стесняться было некого.

Между деревьями вверх шла еле заметная тропинка. Я и отправился по ней, в своем исподнем.

Не прошло и пяти, наверное, минут, как я вышел из ущелья, – и увидел море.

Оно плескалось совсем рядом, накатывая голубыми волнами на золотистый песчаный пляж. Солнце повисло высоко вверху, был жарко, – а до воды совсем близко. Я скинул свое исподнее, оставшись, в чем мама родила, и побежал к воде.

И рухнул в нее всей своей невесомой тяжестью…

Вода была прозрачна и тепла. Я увидел камешки на морском дне. Они шевелились от движения воды, к берегу и обратно. И я, распластавшийся на поверхности моря, шевелился вместе с ними. Не хотелось дышать, так идеально было то состояние, в котором я пребывал.

Я умею плавать, но плохо. Скорее так: умею какое-то время держаться на поверхности, и не тонуть. Но здесь, словно бы научился. Сделал незаметное движение руками, потом ногами, и, – поплыл. Приподнял голову, вдохнул, и – опустил снова.

Я напоминал себе рыбу, которую долго держали в городском аквариуме, и, наконец, отпустили на волю. Это было какое-то высшее, затмившее все, блаженство, – и какое-то время мне вообще ничего не хотелось. Кроме этого. Потому что, у меня все было.

Потом я перевернулся на спину… Отплыл от берега метров на двадцать, и сейчас впервые посмотрел на него, оторвавшись наконец-то от созерцания своего моря.

На берегу, слева от меня, метрах, может быть в ста или двухстах, стояли дома. Обыкновенные деревенские дома, крытые шифером, и с электрическими столбами между ними.

Из печной трубы ближнего ко мне шел дымок. А на задворках паслась корова…

Неужели сбежал?!.

На берегу стояла девочка и ждала, когда я накупаюсь. Было ей лет, может быть, семь или восемь, одета она была в выцветшее на солнце и застиранное платье. На ногах у нее были кожаные детские сандалии.

– Здравствуйте, – сказала она мне, когда я подплыл ближе. – Дедушка уху уже, наверное, доварил.

– Здравствуй, – сказал я, стесняясь ее, потому что на мне ничего не было. – Ты кто?

– Я – Ксюша, – сказала девочка. – А как зовут вас?

– Меня зовут Михаил, – сказал я. – Но можешь звать меня – дядя Миша.

– Дядя Миша, – сказала Ксюша, – вы уже хотите кушать?

– Ты меня приглашаешь? – удивился я.

– Мы с дедушкой, – поправила она меня. – Дедушка увидел, как вы плаваете, и послал меня пригласить вас на уху. Но я и сама хочу.

– Спасибо, – сказал я.

– Вы приходите, вон наш дом. Когда наплаваетесь. Только не через долго, потому что уха горячая.

– Спасибо, – сказал я. – Как называется ваша деревня?

– Никак, – ответила девочка, улыбнулась мне, и, повернувшись, побежала к своему дому, рассказать дедушке, что я скоро приду…

Пришлось надевать исподнее, потому что ничего лучше у меня не было. Неудобно идти в нем в гости, – но я обещал.

Корова, увидев меня, поднялась с земли на ноги, нагнула пониже голову и замычала. К рогам ее была привязана веревка, а та тянулась к колышку, вбитому недалеко в землю.

Покосившаяся калитка была распахнута, перед крыльцом дома гуляло с десяток кур. Во главе них был петух, с большим красным гребешком. Он посмотрел на меня неодобрительно, но разрешил пройти к крыльцу.

На крыльце уже стоял хозяин, – дед, всем дедам дед. Небольшого роста, лысый, и с огромной окладистой бородой.

– Привет, – сказал он мне, – дядя Миша. Ну, у тебя и видок.

– Сами пригласили, – развел я руками.

– Ну, заходи, – сказал он строго. – Гостем будешь… Ксения все глаза проглядела, все ждет, когда ты придешь.

Уха была сказочная, я такой ухи никогда не пробовал в жизни. Я съел две больших тарелки, и попросил еще.

Дед довольно ухмылялся, а Ксюша подливала мне, и смотрела, подперев ладошкой подбородок, как я ем.

– Что же не спрашиваете, кто я, и откуда? – сказал я, когда наелся до отвала, и снова вспомнил, что сижу за столом не в смокинге.

– У меня тоже пожизненное, – сказал дед, – я тоже оттуда.

– А Ксюша? – спросил я.

– Я на каникулах, – сказала гордо она, – я закончила первый класс, с одними пятерками и четверками.

– Море – Черное? – спросил я.

– Это не море, – ответил дед, – это речка.

– Как? – не поверил я. – А вода соленая.

– Вода соленая, а все-равно речка, – сказал дед. – На том берегу – магазин. И железная дорога. Там на вокзале карта висит, – я смотрел.

– Как эта речка называется?

– Кто ее знает, как. Мне это не интересно… У меня – пожизненное. Мне и здесь хорошо, лучше, чем где-нибудь на зоне. Мне без интереса, как там что называется.

– Мне нужно в Москву, – сказал я. – Те поезда куда ходят, не знаете?

Дед потянулся к карману, и вытащил оттуда пачку красного «ЛМ». Я прямо обалдел от неожиданности.

– Только эту гадость и продают, – извиняясь, сказал дед, – приходится курить. Вместо махорки… Но я уже посадил свой табачок, скоро созреет… Вот, что я тебе, милый человек, скажу. Что отвечу на твой вопрос… До Москвы с того вокзала ты, может быть, доедешь, – только какая эта будет Москва, большой вопрос… Не понял меня?

– Нет, – согласился я.

– Объясняю, – сказал дед, разжигая сигарету. Я тоже последовал его примеру. – Вот, к примеру, в этой речке вода соленая. Факт?

– Да.

– Или внучка моя, захочет, дома у мамы оказывается, захочет, у деда в гостях. Так?

– Так дедушка, – согласилась радостно Ксюша, – я у тебя на каникулах. И мама знает.

– Милиционеров на том берегу нет, ни одного. А там человек двести в поселке живет, или, даже, триста… И война у них какая-то там. Говорят, страшная война. Братоубийственная… Лапа, ты слышала дома что-нибудь про войну?

– Ничего не слышала. Я же говорила тебе.

– А там только об этом и судачат… Понимаешь, к чему клоню?

Я, может быть, понимал, но только не очень. Я был сыт, курил свои сигареты, – и какое-то напряжение, в котором долго пребывал, как бы опало с меня. Так что, какие-то мудреные вещи, которые дед пытался объяснить намеками, я, может быть, и не воспринимал до конца.

Но, на всякий случай, кивнул.

– А ты никого не убивал, – сказал дед. – По глазам вижу… За что же тогда срок получил?

– Я так, без срока, – сказал я.

– Так вот, о чем тебе пытаюсь растолковать, – сказал дед и хитро посмотрел на меня. – Если ты чего там забыл, или переиначить что хочешь, к прежней жизни вернуться, – тебе не на поезд нужно. Который – в Москву.

– А куда?

– Обратно. Вот куда… Потому что там, – показал он рукой куда-то далеко за стену своей избушки, наверное, в сторону железнодорожной станции, – там все другое.

3

– Он к деньгам относится, как я, они для него, – ничто, – сказала Маша.

Полковник и Иван с одинаково озабоченными лицами сидели рядом и смотрели, как она собирает сумку.

– Это, может быть, хорошая, положительная черта характера, – сказал Иван. – Но до конца я не уверен… Хотя, конечно же, если судить по тебе, это бывает не всегда плохо.

– Какие еще положительные черты вы в нем заметили? – спросил Гвидонов.

– Я что вам, психиатр, разбираться в таких тонкостях, – сказала Маша. – Еще раз повторяю: будет лучше, если я поеду с ним одна.

– Кому будет лучше? – тактично спросил полковник.

– Машка, – поддержал полковника Иван, – пригласили-то нас всех… И младшего брата, и друга семьи. С чего это ты решила удовольствие получить одна? Я не понимаю.

– С того, что я объясняю, а вы все время делаете вид, что вы не андестенд.

– То есть, – приставал опять Иван, – ты хочешь сказать, что если он начнет покушаться, в один прекрасный момент, на твою женскую честь, ты эту самую свою женскую честь сможешь без труда отстоять, без нашей помощи? Это ты хочешь сказать?

– Какая еще женская честь! – так разъярилась Маша, что даже побелела от злости. – Что за ерунду ты городишь!.. Копался, копался где-то там, и откопал какую-то женскую честь. Где ты ее видел?

– То есть, ты хочешь сказать… – испуганно произнес Иван.

– Я хочу сказать, – стала кричать на него Маша, – что он может есть детей на завтрак!.. Таких, как ты!.. На завтрак – маленьких мальчиков, а на ужин – маленьких девочек, – жареных или запеченных в тесте!

– Каких детей? – спросили полковник и Иван в один голос.

– Обыкновенных, – уже спокойным голосом, будто бы не сорвалась только что, ответила Маша. – Самых обычных… Кто ему запретит, кто его выпорет, кто поставит в угол? Для него деньги ничего не значат, он из другой категории. Вы, про эту категорию, слыхом ничего не слыхивали!.. Следовательно, должно быть нечто, что горячит его кровь. Другое… Он не существо какое-нибудь, он – человек. Чтобы жить, а не прозябать, он должен испытывать эмоции. Что-то же должно наполнять его сущность… Сейчас, это я. Потому что я была черна, как его душа! Была одета в черное, у меня черные волосы и черные глаза. Я полностью соответствовала его внутренности… Уверяю вас, – со мной он не может сделать ничего. Ни он, никто другой. Никто во вселенной ничего со мной не сможет сделать! Запомните это… С вами он может сделать, что угодно. Помощи от вас никакой, а съесть он вас сможет запросто. Если захочет… Значит, я должна еще из-за вас трястись, чтобы с вами ничего не случилось.

Она опять пододвинула ближе сумку, и стала укладывать туда цветные маечки, пакетики с колготками, и прочую женскую бижутерию.

– Ты, как хочешь, – сказал Иван, и в голосе его прозвенело железо. Пусть не сталь, но звенело, это было даже странно. – Ты, как хочешь, но я тебя одну не брошу. Пусть жрет, если ты не наврала… Лучше уж сожрет он, чем сожрет моя собственная совесть.

– А я – за компанию, – рассудительно сказал полковник. – Тем более, мне нужно переговорить с Михаилом.

– Да вы, на самом деле, ничего не понимаете, – сказала Маша. – Дундуки!

И было видно, что обиделась она не на шутку.

Так и вышли втроем на улицу, – где их поджидал длиннющий белый «хаммер» и «джип» сопровождения, – словно бы не замечая друг друга. Но сумку Маша доверила тащить Ивану, не стала напрягаться сама.

– Что она туда напихала, – бурчал Иван сумке, – развлечений-то на пару-другую дней. Двое трусов, запасные носки, тапочки. Все, что нужно… Нет, обязательно засунет туда какой-нибудь тренажер с гантелями…

Но, впрочем, вежливый до предела мужик тут же перехватил у него эту сумку, и, на двух руках, как величайшую драгоценность, опустил в багажник «хаммера».

Всю дорогу, пока ехали, а это получилось минут сорок, они не сказали друг другу ни слова.

Гвидонову нравилось молчать. Он сидел, поставив палку между ног, и положив на нее руки. Сидел и вспоминал часы у себя в кабинете, их неспешный вечный ход, как он часто слушал его, закрыв глаза и вот так же не шевелясь.

Нет ничего вечного. Все когда-нибудь заканчивается. Может жизнь, специально устроена так, чтобы в ней не было ничего вечного. Иногда бывают моменты, когда невозможно понять, как устроена эта самая жизнь. Когда догадываешься, что ничего про нее не знаешь. Но молчать, ему нравилось, – и без того, столько уже сказано всяких слов… Жаль, что засветилась квартира. Теперь туда нельзя возвращаться. Но у него есть еще одна… Это утешало.

Иван же жалел о том, что который раз пропускает курсы английского языка. И вообще бросил школу… Не велика, конечно, беда, – ничему хорошему в школе научиться невозможно, всех там косят под одну гребенку, и преподает одна сплошная Марья Ивановна. Которая за тридцать лет педагогической деятельности вызубрила свой предмет наизусть. А что там, от него справа, или от него слева, – не знает, и знать никогда не захочет.

Но учиться необходимо, – через недельку, когда они освободят Мишку и вернутся, нужно записаться в какую-нибудь, на Полежаевской, чтобы закончить без проблем девятый класс. А в Кембридж, – уже с сентября.

Английский…

А Маше было просто плохо. Потому что ответственность, не успев начаться, уже раздавила ее… Никогда в жизни она ни за кого не отвечала, кроме себя. И дальше не хотела ни за кого отвечать.

Так она устроена, – кошкой, гуляющей сама по себе.

А здесь такое. Иван, да еще полковник… Что делать, как избавиться от непосильной тяжести, которая лишила легкости, и приковала к земле. Что, если с ними что-нибудь случится?.. Тогда я убью всех, – думала Маша. – Всех!.. Всех до одного. Будет море трупов. Гора. Это будут реки крови. Это будет кровавый закат и рассвет! Тогда, я никого не пожалею. Никого!..

От жажды нести смерть, у Маши сжались руки, так что ногти впились в ее ладони, и так сильно, что на них выступила кровь. Не чужая, ее собственная.

Она не замечала ее.

Если бы кто-нибудь в этот момент заглянул в ее глаза, он бы, наверняка, потерял сознание от беспощадности и нечеловеческой жестокости, которыми были они полны. И неизвестно, пришел бы этот кто-то в себя после увиденного, – или уже нет.

Но в глаза ей заглянуть не мог никто, потому что она сидела, смиренной монашкой опустив голову, и смотрела вниз, скромно потупив взгляд, и, казалось со стороны, размышляла о чем-то мирном и женском, сродни мечтам о новой кофточке или блестящей губной помаде…

Их кортеж, состоящий из двух машин, первая из которых время от времени включала сирену, постепенно выехал к кольцевой окружной дороге, ехал по ней, потом свернул в сторону от Москвы, промчался, уже побыстрее, еще минут десять, въехал в открытые ворота какого-то расшикарного дачного поселка, целого городка, самой причудливой архитектуры, не спеша прокатил по нему, въехал в чугунные, – тоже предусмотрительно открытые, – ворота, совершил полукруг, огибая засыпанную снегом клумбу, и остановился у мраморных лестниц, по которым пробегала красная ковровая дорожка, ведущая к колоннам, за которыми виднелись величественные дубовые двери.

Должно быть, передвижение кортежа контролировалось по радиосвязи, потому что, стоило «хаммеру» остановиться, как дубовые двери за колоннам распахнулись, и в проеме показался высокий молодой человек в очках. В руках у него был огромный букет цветов, который он прижимал к себе двумя руками.

Молодой человек, торопясь, спустился по лестнице, и подошел к машине как раз в тот момент, когда дверь салона открылись.

– Рад видеть вас, – сказал он, – в своем не совсем скромном доме. Простите ему некоторые излишества, но он устроен так, чтобы в нем было удобно его гостям.

Неизвестно, готовил он эту фразу, или та получилась у него спонтанно, но выглядела она искренно. Да и сам молодой человек, которого звали Георгий, производил самое благоприятное впечатление. Он так непосредственно волновался, и в своем непосредственном волнении, был так трогателен.

Маша вышла из машины, сделала нарочитый книксен и приняла предназначавшиеся ей цветы. Он уткнула в них голову, понюхала, – от них ничем не пахло. Они были просто предельно красивы, больше ничего.

– Мой брат, – представила она Ивана. – Он – школьник.

– Очень приятно, – пожал ему Георгий руку. – Будем приятелями.

– С Владимиром Ильичем вы знакомы, – сказала Маша.

И Владимир Ильич удосужился крепкого рукопожатия.

– Прошу в дом, – сказал, приглашая, Георгий, – посидим, как говорится, перед дорожкой.

– До сих пор вспоминаю, как вы упали в обморок. Вы, наверное, очень любите своего старшего брата? – сказал Георгий.

– Люблю? – повторила Маша. – Я не знаю, как я к нему отношусь… Мне не нравится слово «любовь». Я его не понимаю. Вряд ли то, что я испытываю, называется словом: «любовь». Как это: «теперь мы будем любить друг друга», или: «теперь займемся любовью»… Я просто хочу, чтобы он был рядом… «Любовь», это когда к тебе прикасаются. Я ненавижу, когда ко мне кто-то прикасается.

– Но можно любить и родину, – сказал Георгий. – Любовь, такое емкое понятие.

– Я не знаю, какое это понятие, – сказала Маша.

– То есть, вы хотите сказать, что до сих пор никого и ничего не любили? – спросил Георгий.

– Я до сих пор не жила, – сказала Маша. – Это я знаю… Мне двадцать один год, скоро – двадцать два… Вернее, жила. Но – не здесь.

– Мне двадцать четыре.

– Вы чудовищно богаты. Как выясняется?.. Почему?

– Это не я, – рассмеялся Георгий, и поправил очки на своем тонком лице, – это все папа… Кстати, он хочет, чтобы я вас с ним познакомил. Я тоже хочу… Если вы не против.

– Я не против, – сказала Маша.

– Тогда, – он нас ждет… Потом обед, потом мы едем на аэродром. Вечером вы обнимите своего брата. Договорились?

– Так просто, – сказала Маша. – Так долго ждать… И – так просто.

– Да, – так просто, – довольно согласился Георгий.

Они проходили через какие-то комнаты, где все было по высшему классу, – но у дяди было экзотичней, нужно отдать ему должное. Архитектурно-интерьерной фантазии у него было побольше.

Впрочем, Маша не обращала внимания на интерьер. Она попала в привычную обстановку, и чувствовала себя здесь, как рыба в воде.

Это и отметил Георгий.

– Вы, как у себя дома, – восхищенно сказал он, – обычно, гости, которые приходят ко мне, очень стесняются.

– Чего? – не поняла Маша.

– Всего, – рассмеялся Георгий. – Наш дом всех подавляет… Но вы не такая… Вас что-то отличает от всех девушек, которых я когда-либо видел.

– Спасибо, – сказала Маша, – что вы это заметили… Но, я думаю, ничего хорошего в этом нет.

Сухо так сказала, и тут же пожалела о своем тоне, – нужно же как-то играть, как-то это делается. Чтобы не очень обидеть хозяина.

Между тем, они вошли в тихое помещение, с высокими потолками, похожее на библиотеку. Среди книг, расставленных за стеклянными полками, стоял стол со всякими телефонами, факсами, компьютерами и другими самыми современными средствами коммуникаций.

– Папа у себя? – спросил Георгий мужчину, одетого в строгий костюм, но чье лицо было исковеркано большим, идущим от уголка рта вверх, шрамом.

Тот кивнул.

– Прошу, – сказал Георгий, открывая перед Машей дверь в кабинет своего отца.

Так что Маша зашла туда первой.

Это тоже было нечто, похожее на библиотеку. По крайней мере, книг здесь было не меньше, чем в прихожей. Но стол был гораздо массивней, и приборов на нем не было. Зато громоздились какие-то бумаги. За ними работал пожилой мужчина, который поднял голову на звук открывшейся двери, а следом и встал, навстречу Маше.

Можно было бы сказать, что он одет весьма небрежно. Но, если выразиться точнее, то нужно констатировать, что навстречу Маше поднялся человек, который не обращал внимания на то, во что он одет.

Был он в футболке, с потертой надписью «Спартак», и в мятых тренировочных брюках. И в тапочках на босу ногу.

– Здравствуйте, – сказала Маша, остановившись в дверях.

– Папа, – раздался сзади голос Георгия, – ты, как всегда, шокируешь своим внешним видом.

Это была шутка, позволительная только ему, нечто типа «здравствуй, вот мы и пришли».

Мужчине, по виду, было лет под шестьдесят, у него было строгое лицо начинающего стареть человека, привыкшего командовать и привыкшего нести на своих плечах ответственность за все, что ни происходит на этой земле. Строгое, – и чуть грустное.

Он не спеша подошел к двум молодым людям, не спеша взял Машину руку, и так же не спеша поцеловал ее.

– Я все думал, – сказал он, разглядывая Машу, – какая же она будет, дама, сумевшая взять власть над моим сыном. Никак не мог представить.

– И – какая?

– Целеустремленная… – сказал он, и радушно показал внутрь кабинета рукой. – Проходите же. Присаживайтесь… А тебе, – обратился он к Георгию, – я скажу: если она тебя выберет, ты будешь счастливейшим человеком. Но если – выберет сама.

Они сели в низкие кресла за столик, на котором с вазы свешивались апельсины, бананы, киви, манго, виноград, персики и прочие фрукты.

– Вас зовут? – посмотрел на Машу папа.

– Маша, – сказала девушка, – скорее всего.

– «Скорее всего», – повторил задумчиво папа. – Что-то в этом есть… Меня, Рахат, я по национальности татарин. Вернее, мама моя была татарка, а отец – русский. Так что по отцу я – русский… Интересная получается история: живет в Москве молодая девушка, с братьями, а охранником у них – подполковник ФСБ. Которого, к тому же, это ФСБ не первый день ищет по всем городам и весям. На Западе уже стали искать, как перебежчика… А он устроился охранять юную девушку, ничего интереснее не нашел. И так необъяснимо это сделал. А?

И папа хитро посмотрел на Машу.

– Вольному – воля, – сказала Маша.

– Откуда вы, – спросил папа, но так, словно бы шутил, – где ваши корни, кто ваши родители, где вы жили? Не всю жизнь же на конспиративной квартире?

– Давайте спросим об этом у Михаила. Он у нас в семье старший, и ответит на все вопросы. А то я что-нибудь брякну не то, он мне потом холку намылит. За это… Только поверьте, ничего интересного, или криминального, в его ответах не будет. Будет обыкновенная, даже скучная история.

– Жаль. Я любопытный человек. И не люблю ждать.

– А мне не идет быть восточной женщиной… – сказала Маша. – Вы захотели за моего старшего брата сто тысяч долларов. Потом решили отдать его бесплатно. Теперь вам интересно, кто я?.. Что-то здесь не так, вы не находите? Что-то не так, как должно быть. Между людьми.

Папа побледнел слегка, но потом улыбнулся. Застывшей, не меняющей выражения улыбкой.

– Извините, – сказал он. – Очень надеюсь, вы имеете право так ставить вопрос… Подождем до завтра. Завтра вечером я приглашаю вас на ужин, вас и ваших двух братьев.

– Папа, – сказал растерянно Георгий.

– До завтра, – радушно и совершенно по-доброму, сказал папа. – Извините, много работы…

И дождавшись, пока сын с дамой своего сердца не ушли, поднес к уху телефон.

– Сарк, все про эту девушку. Подними на ноги людей, кто нужен. Это приказ… Она нашего круга, – проверь всех детей. Может быть, училась за границей. Она – и братья. Или еще учатся, но решили поиграть в самостоятельность, пожить в первопрестольной. И немного вляпались. Так бывает. Играют они в такие игры… Папа с мамой думают, они в Париже, а они, обалдуи, в Москве, глупостями занимаются… Сегодня к вечеру. В крайнем случае, – к завтрашнему утру. Все.

4

Самолет назывался «Боинг 747» и был двухэтажным.

– Точно на таком летает американский президент, – гордясь, рассказывал Георгий. – Пять спален, гостиная, четыре туалета, кинозал, библиотека, зимний сад, бильярдная…

– Бассейна у вас здесь нет? – восхитился Иван.

– Бассейна нет, к сожалению, зато есть групповая катапульта. Но она, к сожалению, еще не работает.