Текст книги "Рок И его проблемы-2"

Автор книги: Владимир Орешкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Владимир Орешкин
Рок И его проблемы
^{Книга Вторая}

Глава Первая

«Иисус, подняв глаза и увидев, что к ним приближается много людей, спросил:

– Где бы нам купить хлеба, чтобы накормить их?..

– Нужно работать целый месяц, чтобы накормить их всех, – сказал Филипп.

Другой ученик Иисуса, Андрей, брат Симона-Петра, сказал:

– Здесь неподалеку мальчик, он продает пять буханок ячменного хлеба и две сушеных рыбы… Но что это значит для стольких людей?!

Иисус сказал:

– Попросите их сесть…

В том месте была густая трава, люди сели в эту траву, – их было больше пяти тысяч.

Иисус взял хлеб и, разломив, раздал сидящим. С рыбой он сделал то же самое, дав каждому столько рыбы, сколько тому хотелось.

Когда люди наелись, Иисус сказал ученикам:

– Соберите то, что осталось…

Набралось двенадцать корзин хлеба, – хотя вначале было пять буханок.

Увидев, какое чудо он совершил, люди стали говорить:

– Этот человек действительно тот царь, которого мы все так ждем…

Иисус, поняв, что они собираются прийти за ним, чтобы провозгласить царем, в печали покинул всех и поднялся на гору…

На следующий день, увидев, что его нигде нет, люди стали искать его, и когда нашли на противоположном берегу озера, спросили:

– Господи, как Ты оказался здесь?..

Иисус сказал им:

– Говорю истину: Ты ищешь меня не потому, что понял значение чуда, а потому, что ел хлеб и насытился»

Евангелие перпендикулярного мира

1

Когда звонит бывший сослуживец, которого четыре года, кажется, не видел, и приглашает поужинать, – это всегда хорошо. Со всех сторон… И потому, что о тебе кто-то помнит, и потому, что впереди приятный вечер, полный ни к чему не обязывающих воспоминаний, и потому, что просто так ничего не бывает, – значит, скорее всего, возникает возможность немного подзаработать.

После целой недели нервотрепки справедливо в пятницу получить небольшой подарок, – хоть немного расслабиться.

Самое паршивое в их профессии, просто до тихой злости, – когда выходишь на финишную прямую, после беззаветной работы, бессонных ночей, гениальных открытий и разных других потрясающих выводов, когда выходишь на виновника торжества, из-за которого пахал, и вот он, вот, никуда ему не деться, любезному, он на тарелочке, еще не знает об этом, – и когда начальство, в этот сладостный момент триумфа, вместо команды «фас», командует по-другому: «фу»…

Как на этой неделе…

В прошлом месяце некий доброжелатель позвонил в милицию и «сдал» им грузовик с оружием. Те решили прославиться сами и выслали группу захвата, но та попала на серьезных ребят, – началась пальба, покойники… Оружие и четыреста килограммов героина. И никаких концов, потому что их омоновцы, рассерженные за убиенных товарищей, в живых из этих серьезных ребят не оставили никого.

Целый месяц гениальных прозрений, и горы чернового труда, без которого ни одно гениальное прозрение не обходится. Не говоря уже о нарушенном сне и еде в сухомятку… И вот, – адресат. Вот он, дядя, в дачном гараже которого должен был пришвартоваться груз. Вот он, родной, – президент фонда социальных исследований, вот его контакты за последнюю декаду, вот доказательства, вот записи с сотового, вот кадры встреч с президентом другого фонда, вот распечатка их разговора, полного самой искренней озабоченности происходящим. Но «фу»…

Значит, это досье.

Значит, – компромат, который ляжет кому нужно в стол, во мгновенье ока превратившись из уголовного фактора – в политический. Значит, – так нужно.

Все доказательства по следствию: бумаги, пленки, пакетики с разной вещественной ерундой, – Гвидонов опечатал и еще утром передал начальству, чтобы никогда больше этого дядю не вспоминать. Пусть себе травит население на здоровье, – значит, не шестерка. А не шестерка, так не его собачье дело…

На часах пятнадцать минут седьмого, с Григорием договорились на семь, – можно, как человеку деловому, минут на пять опоздать, так получится даже посолидней. Итого, минут через десять выходить.

Но какое все-таки паскудство, – такая жизнь. Когда постоянно нужно помнить о своем месте, – и хорошо знать его. Гав-гав…

Ресторанов в Москве, – чертова уйма. И один хуже другого.

Но каждый с претензией на оригинальность. Каждый, в попытке изобразить из себя – собственное лицо. Какие только лица не встречаешь, когда открываешь дверь очередного: под морское дно, под библиотеку конгресса, под разухабистую вольную «малину», под столовую короля, под автомастерскую, под бордель из вестерна, под охотничьи угодья, под Третьяковскую галерею, под уцелевший отсек затонувшей подводной лодки…

Разные лица, разные, – куда уж тут денешься. Но что одно на всех, что у них совершенно общее, – так это все остальное… Особенно, внимательность в подсчете посуды, – как бы долгожданный любимый гость не разбил тонкого стекла фужер, или, не дай бог, не утащил его с собой на память.

Поэтому в каждом, – общий азарт наблюдательности. Подносишь ко рту рюмашку с водкой, и ощущаешь, как за твоим движением наблюдает пара заинтересованных глаз, озабоченных целостностью сервиза.

Такой вот симбиоз радушнейшего гостеприимства и самой черной подозрительности. Но они так гармонично уживаются друг с другом, – что любо-дорого повариться во всем этом. Особенно, если так поставлен, что ни одно движение халдеев не остается без объяснения.

Испорченное впечатление от очередной трапезы, – издержки его специальности. Плата за профессионализм.

Тут уж ничего не поделаешь…

С Григорием договорились встретиться на улице, у входа в «Сафари», – в этом заключалось некое приготовление. По-приятельски, Гвидонов должен был зайти, разглядеть знакомца за столиком, и присоединиться к нему, – чтобы быть не особенно точным со временем. Здесь, – у входа. Уже возникает некая интрига, связанная, естественно, с халтурой по его части.

Вот в такие моменты, которые иногда, к счастью, происходят с ним, становится спокойно за себя. Потому что, чувствуешь почву под ногами, – с ремеслом, которое при любых общественных катаклизмах не даст умереть от голода.

– Сколько зим… – распахнул объятья раздобревший Григорий, и они троекратно поцеловались. – Наверное, полковник?.. Рад, рад…

– Да рано еще, нос не дорос. Не спеши… Но должность полковничья, так что шансы сохраняются… Как ты?

– Администратор, хозяйствующий червяк, дебет-кредет, регистр-реестр, – давно забыл с какого конца к пушке подходить.

– Врешь, – улыбнулся Гвидонов, – наверное, как раньше, десять из десяти, с двадцати пяти метров.

– Есть такой грех… – рассмеялся Григорий. – По телефону не стал говорить, но у нас здесь небольшая компания…

Гвидонов кивнул.

– Эх, жизнь, – развел толстеющими руками Григорий, – бросает, кого куда, в разные стороны… Вспоминаешь о старых друзьях, когда возникает нужда. Да ты, наверное, все уже понял… Нет, чтоб просто так встретиться, поднять чарку – другую за прошлые годы, за дело, которому служим, – но текучка, все время откладываешь на потом.

– Брось ты, Гриша, – таково устройство мироздания. Как ты говоришь, жизнь…

– Тогда, без обид… Пошли.

На этот раз, отдельный кабинет, – но с тем же «лица необщим выражением». Подвальные кирпичи очистили от раствора, помыли, покрыли лаком, понавешали тигриных шкур, поставили камин, где горели настоящие дрова, и еще небольшая поленица была невдалеке, в запасе, соорудили общий, шире обыкновенного, стол, приставили к нему тяжелые стулья. Ничего так…

За столом сидело три человека. Две женщины и мужчина, – все одинаковых лет, в районе пятидесяти.

Ни у одного из них, в отличие от него, Гвидонова, аппетита не было. Поскольку холодное подали, а блюда стояли нетронутыми. Значит, прижало сильно, – дело обещало стать прибыльным.

– Позвольте представить, – сказал Григорий, – Владимир Ильич Гвидонов… Володя, познакомься, Матвей Иванович…

– Очень приятно, – приподнялся мужчина навстречу и протянул руку, – мы о вас слышали много хорошего…

Конечно, перед тем, как устраивать вечерню, навели же справки, кого приглашать, и не от Григория, Григорий – это подход. В других местах.

– Моя жена, Нина…

– Здравствуйте, – сказала одна из женщин.

– Моя сестра, Надя…

– Очень приятно, – сказала та, но ничего приятного, судя по ее трагическому виду, она не испытывала.

– Мы захотели встретиться с вами из-за проблемы, которая появилась в нашей семье. Но вы с работы, устали, так что перед тем, как поговорить, давайте выпьем и перекусим. Присаживайтесь. Вот здесь вам будет удобно.

Минут пятнадцать или двадцать над столом витало гробовое молчание, которое прерывалось лишь два раза, когда Матвей Иванович поднимал тост, «за знакомство».

Это было по научному, перед серьезным разговором выпить не один раз, не три, – а два… Потому что, чтобы «между первой и второй – пуля не просвистела». Три – уже много.

– У нас беда, – прервал затянувшееся молчание Матвей Иванович, и присутствующие, разом оторвавшись от салата «Цезарь», посмотрели на Гвидонова. – Пропала дочь моей сестры.

Гвидонов положил вилку на стол и посмотрел на Григория.

Тот кивнул:

– Здесь все чисто, Матвей Иванович один из акционеров ресторана, – никаких жучков, ничего другого постороннего здесь нет. Я ручаюсь.

Тогда Гвидонов снова повернулся к Матвею Ивановичу.

На женщин эта небольшая сценка произвела благоприятное впечатление. Словно подтверждала положительную информацию о Гвидонове, которую они от кого-то получили. Так, детская игра, – но и момент имиджа, который отразится на конечной цене.

– Это странная история… Даже не знаю, с чего начать…

Женщины смотрели теперь на Матвея Ивановича. Словно бы спасение их ребенка зависело теперь от него.

– Она с детства была с небольшими отклонениями, знаете, что-то с психикой, так сразу не объяснишь. Есть история болезни, – вы, когда захотите, сможете познакомиться с ней… Поэтому жила последнее время несколько изолированно. Под медицинским присмотром… Мы люди не из бедных, для Марины ничего не пожалели… Лучшие медики, которые только есть, уход, сами понимаете, мы даже построили ей дом, увидите, – чтобы ей понравился, как она сама захотела…

– Сколько ей лет? – спросил Гвидонов негромко.

Так и тянуло сказать: «сколько ей было лет?», чтобы прибавить еще немного к своему имиджу, но это был бы некий перебор. Все хорошо в меру.

– Двадцать один… Она просто исчезла. Две недели назад, двенадцатого ноября… Вечером… Днем врач разговаривал с ней. В одиннадцать вечера, когда зашел снова, ее уже не было… Давайте, по одной, если вы не возражаете, мне так тяжело говорить…

Мужчины налили водки, и, не чокаясь, словно на поминках, выпили. Ну и немного закусили, конечно. Не без этого.

– У нее склонность к суициду. Последний раз это произошло в конце лета. Спасли Марину в самый последний момент, благодаря наблюдению через телекамеры, сотрудники увидели ее попытку и вовремя вызвали врачей… Уже была на том свете, в состоянии клинической смерти, еле отходили…

Женщины перекрестились, и выпрямились, сложив руки на коленях.

– Мы после этого приняли дополнительные меры… Ни один ее шаг не оставался без внимания, – охрана, забор, сигнализация, везде, где только можно… Она исчезла. На пленках, – вот она есть, а вот, ее нет. Сами увидите, словно бы кто-то их стер. Это невозможно. Там все дублируется.

– Интересно, – сказал Гвидонов. Таким тоном, как-будто уже начал что-то подозревать, и наметилась предварительная версия. Ох уж, этот имидж.

– У меня собственная служба безопасности. Руководство, – из вашей конторы, те, кто ушел в отставку… Понимаете, профессионалы, лучше не бывает. Но они понять ничего не могут. Никаких концов, – была, и нет… Все в один голос рекомендовали вас, – говорят, если вы не поможете, то уже никто другой не сможет.

На вопрос, кого вы считаете самым великим сыщиком на свете, положено отвечать скромно: собственно говоря, нас несколько…

– Ее друзья, знакомые? – спросил Гвидонов.

– У нее, конечно, были знакомые. Она выглядит довольно эффектно, вот фотографии, посмотрите… Поэтому, до того, как она стала покушаться на свою жизнь, у нее появлялись знакомые, – но она всех отпугивала… Как пример, как-то при мне разговор зашел в компании о напитках, кто что предпочитает. Одни, – ром, другие, – текилу, третьи, – виски с содовой. Ну, вы понимаете. Так она сказала: я бы с удовольствием попробовала сейчас, какова на вкус человеческая кровь. И – ушла… Посреди веселья… В общем, ее знакомые отлетали от нее, словно ошпаренные… В ней всегда было, я говорил, что-то ненормальное, так, Надя?..

– Скорее, своеобразное, – поправила Матвея Ивановича сестра.

– Да, своеобразное, – согласился тот. – Григорий Сергеевич, вы говорили, у вас дела? Мы вас не задерживаем. Спасибо, за все…

– Разрешите откланяться, – встал Григорий, и кивнул мне…

Все без обид, дело, есть дело.

– Мы, на всякий случай, составили список тех, – продолжал Матвей Иванович, – кто вхож в наш дом, и мог входить в число ее знакомых… Дело в том, уважаемый Владимир Ильич, что есть одна тонкость… Меньше всего нам хочется говорить об этом, но, скорее всего, эта тонкость играет решающую роль во всей этой истории… Так что мы надеемся на вашу порядочность и умение, как профессионала, хранить чужие секреты…

Секреты, так секреты, – ему к чужим секретам не привыкать. К тому же, они хорошо сказываются на конечной оплате труда.

– У Марины есть хобби, увлечение, которому она отдает довольно много времени… Она играет на бирже. Сейчас, в век информационных технологий, это довольно просто, достаточно иметь хороший компьютер, Интернет, и договор с биржей… Она занимается этим довольно много, и не без успехов, – да, скажем прямо, у нее это довольно неплохо получается.

– То есть, она сама зарабатывает деньги, – я так понимаю? – спросил Гвидонов.

– Да. Довольно большие деньги… Поэтому, мотив ее похищения, а мы ни сколько не сомневаемся, что это похищение, совершенно ясен. Нам не звонили, не требовали выкуп… Это как раз тот случай, когда выкуп совершенно не нужен. Достаточно посадить ее где-нибудь под надзором, дать компьютер, – и она начнет приносить деньги… Как курица, которая несет золотые яйца.

Послышались всхлипывания. Не выдержала супруга Матвея Ивановича. Другая женщина, Надя, подносила ей стакан с апельсиновым соком.

– Два вопроса, – сказал, поглядывая на супругу, которая уже сморкалась в белый вышитый платочек, Матвей Иванович. – Кто и как?.. Дальше мы разберемся сами… По домашнему… Кто и как…

2

Кто и как.

Вот в чем вопрос.

Вопрос горюющего семейства… Есть еще его вопрос, – как быстро он справится с халтурой, и какой гонорар за это получит?

Тот, и другой, по большому счету, – навевает скуку… Но только по большому, по Гамбургскому.

Гвидонов помнил эту историю, историю Гамбургского счета… Еще до революции, Великой Октябрьской, в незапамятные времена, бродило, по бескрайним просторам России и прочей Европы, множество передвижных цирков. Чуть ли не единственное средство развлечения народных масс, передовой отряд тогдашней массовой культуры.

В каждом из них был свой чемпионат мира по борьбе. И свои чемпионы… Борьба – была гвоздем программы любого цирка, когда на арену выходили молодые сильные мужчины, и выясняли между собой отношения по строгим правилам классического состязания. Победитель определялся к концу представления. Увенчанный лаврами, под гром аплодисментов, он становился апофеозом циркового вечера.

Каждый такой вечер, раз за разом, заканчивался преотлично: хозяин подсчитывал прибыль, а народ, в полной мере получал за свои кровные ту массу удовольствия, которую только мог получить.

Но люди, есть люди, даже цирковые борцы, для которых условность их гладиаторских сражений стала ремеслом, – и у них были слабости. Гордыня, например, или тщеславие, или зависть, или высокомерие… или, или, или… чего только разного не понапихано в человеке.

Поэтому раз в два года, такие, страдающие комплексами, чемпионы, собирались в городе Гамбурге, и за закрытыми дверьми, при отсутствии не то чтобы посторонних, вообще даже единственного лишнего человека, – потея, выкладываясь по последнему, изо-всех сил, по-настоящему, – выясняли между собой отношения. По тем же бесстрастным классическим правилам.

Победитель не получал венков и медалей. Вообще, его имя знали только сами участники соревнований, – ни на одном из будущих представлений новый титул этого человека никогда не звучал… Все, по-прежнему, оставались чемпионами мира, все… Как всегда.

Но это и назывался: «Гамбургский счет».

Гвидонов сидел, с закрытыми глазами, слушая неспешный ход своих кабинетных часов.

Перед ним лежал альбом с фотографиями похищенной девушки. Нужно было открыть его, – и приступить к процессу. После обеда осмотр места, откуда ее умыкнули, вечером – наметить план мероприятий на завтра. И – понеслась…

Но первый шаг – должен быть трудным.

Для начала, – выкинуть из головы горе несчастных родственников, потом – будущий гонорар. Все это – ярмо на шее, и суета, и тлен…

Ничего нельзя начинать, – с этим…

Он позвонил, теперь стоит на пороге, в праздничном костюме и с шляпой в руке, ждет, когда ему откроют. Ему откроет немного странная девушка, двадцати одного года, поэтому у него с собой белая роза… Ему сорок шесть, сам еще почти жених, – поэтому первый взгляд на нее, будет взглядом мужчины на незнакомку.

Потому что, и она – посмотрит на него. С этих первых двух взглядов уже станет ясно, как у них сложится. Станут они друзьями, – или нет.

Выбор за ней, – она должна решить, на какую полочку его поставить, что он из себя представляет. Достоин ли он ее внимания, и станет ли интересен ей.

Если она почувствует, что он тот, кто есть на самом деле, халтурщик в погонах подполковника, желающий залезть к ней в душу, чтобы выкрасть оттуда не принадлежащие ему секреты, а потом с ее секретами побежать к дяде, чтобы получить вознаграждение, – им не понять друг друга… А значит, ему никогда не увидеть дороги, ведущей к ней.

Время шло, Гвидонов сидел, закрыв глаза, и ждал спокойствия, которое вот-вот должно было прийти к нему. Спокойствие принесет ему непредвзятость, непредвзятость – способность быть справедливым судьей…

Потому что сейчас нужно быть справедливым, – а предавать и закладывать, можно будет потом. Поскольку при известной тренировке, одно другому не мешает. Даже наоборот, помогает гармонично развиваться личности…

Девушка за компьютером, она оглянулась на объектив камеры, когда ее окликнули… Она же смотрит телевизор, с пультом в руках, она же, – во время семейного застолья, здесь же дядя с женой, и ее мама… Она – в теннисной юбочке и с ракеткой в руках, она – в бассейне, она – читает, она – за компьютером, на экране которого какой-то график…

Она, она, она…

Все фотографии сняты в последнее время, наверное, за год или за два.

Здравствуй.

Здравствуйте, Марина…

Фотографии имеют свойство – врать. Вернее, – приукрашивать… Вернее, внушать иллюзии.

Фотография, лишь взгляд того, кто держит в этот момент камеру, – и объект фотографии, это, прежде всего, взгляд фотографа.

Эти фотографы – врали…

Они хотели, чтобы девушка эта, Марина, предстала хорошенькой девушкой из обеспеченной семьи, похожей на многих других девушек, – с теми представлениями о достойной жизни, которые у других, с теми же повадками, которые внушает другим мнение их общества. Хотели, чтобы девушка эта выглядела своей.

Эти невинные старания ни к чему не привели… Прежде всего, потому, что Марина не замечала камеры. Вернее, не обращала на нее внимания. А еще точнее, – не на нее, а на того, в чьих руках она находилась.

Словно бы ее пытались извлечь таким способом из мира, в котором она была, – и не могли. Взгляд ее на всех фотографиях никогда не был направлен на объектив, всегда она смотрела выше куда-то, а если и в сторону объектива, то не видела его.

Женщина всегда замечает, когда на нее смотрят. И всегда знает, зачем на нее смотрят… На то она и женщина, чтобы понимать взгляды мужчин.

Фотокамера, это концентрированный мужчина, – кто бы не держал ее в руках… Его – аллегория.

Реакция на объектив, – рефлекс. Она, эта реакция, значила много.

Марина не обращала на объектив внимания. Рефлекса никакого не было…

Она на них была занята другим, чем-то своим, куда и его, Гвидонова, не пустила.

Не заметила белой розы, протянутой ей.

Так что Гвидонов старался напрасно…

На месте событий Гвидонов был в два часа, как и договаривались. Пришлось ехать на «Форде», хотя Гвидонов и не любил разъезжать по служебным делам на своей машине.

Но в Управлении подают транспорт вместе с водителями, а иметь водителя в качестве свидетеля, он не хотел…

У проходной Реабилитационного Центра его ждала целая делегация. Во главе с самим Матвеем Ивановичем.

Он, должно быть, вставил всем дрозда, – так что народ вокруг него выглядел до предела смирно. Смирно и напугано.

Сам же Матвей Иванович походил на хозяйствующего начальника прошлых лет, который только что выпустил пар на нерадивых подчиненных, – был он толст, красен от не прошедшего еще гнева, и весь в каком-то нетерпении.

Он первый подошел к машине Гвидонова, и первый обратился к нему, как к старому знакомому:

– Ну, наконец-то… Не знаю, что делать, тупик какой-то. Можно, я сам вам все покажу. Эти умники опять что-нибудь напортачат… Ничего не знают, ничего не слышали, ничего не видели, только и умеют, что репы чесать.

Мороз был градусов пятнадцать, не меньше. Вдобавок, – мело. Хотя он приехал точно, они уже какое-то время ждали его у проходной. Так что немного замерзли. Откуда, после всего этого, взяться оптимизму.

– Как вы хотите? – спросил Матвей Иванович. – С чего начать?

– Посмотрю место происшествия, потом пленки, если не возражаете.

– С медициной беседовать будете?

– Пока нет.

– Тогда я ее отпускаю?

– Да, конечно.

– Медики, свободны!.. – крикнул Матвей Иванович через плечо.

Несколько человек из группы сопровождения тут же испарились.

– Начальник охраны?

– Да.

– Обслуживание: уборщицы, санитары, повара?..

– Пока нет.

Опять последовала команда, – группа уменьшилась наполовину…

В результате, остался неприметный на вид мужчина, – «начальник отдела кадров», здоровый бугай, с выправкой старшины штурмового отряда, – «местная охрана», и, укутанная в дубленку с капюшоном, дама, – «горничная».

Ничто в этом мире не исчезает бесследно, никто не может взять и просто так испариться, ни с того, ни с сего улетучиться. В этом мире все может происходить только по законам этого мира, – ни как иначе.

Вот аксиома, – кирпич, от которого, как от печки нужно плясать дальше… Чем незаметней, таинственней и загадочней произошло преступление, тем больше профессионализма, таланта, времени и денег потратили на него те, кто его готовил.

Это та же аксиома, но ставшая чуть-чуть пошире.

Из этого следует, что таинственность, – это или случайность, или результат качества подготовки того, что свершилось.

И еще: человека похищать можно двумя способами – грубо или незаметно… Грубо, это налет, стрельба, – на дом, на машину, на место службы, на ресторан, короче, – силовая акция. Незаметно, – как в данном случае.

К силе прибегают те, кому все равно, как к этому потом отнесутся. Или те, кого невозможно будет потом найти. В уголовном мирке на подобное склонны «гастролеры», они прикатили со своего Кавказа, и укатят, в случае чего, туда же. Или дилетанты, или полупрофессионалы, у которых нет хорошей информации, и нет времени, а следовательно, – нет денег.

От силовой акции попахивает чем-то первобытным, примитивным, – она недалеко ушла от разбоя или бандитизма, – даже, можно сказать, – их родная сестра.

Гвидонову поэтому и не нравилось иметь дело с силовым похищением людей, поскольку путь к похитителям был такой же убогий, как их мозги. А финале этого пути поджидало общение с людьми, которые кроме пистолета и ножа, ничем больше хорошо работать не могли.

Ничего, кроме брезгливости, «силовики» в Гвидонове не вызывали. Он них попахивало животным, Гвидонов и относился к ним, как неким существам, недалеко ушедшим от обезьяны…

Незаметное похищение, – другое дело.

Не только потому, что оно значительно дороже первого варианта, – оно предполагало работу ума, – а что есть милее сердцу и приятней, чем встреча двух разумов, чем их тайное противоборство.

Оно предполагает, что главный похититель, «заказчик», – из ближайшего окружения несчастного, или что главный наводчик, – из ближайшего окружения. В общем, что преступление совершено, – по знакомству…

Есть еще третий вариант, – когда жертва похищает себя сама.

Тогда приходится иметь дело с работой ума самой жертвы, – и искать тех, в ее окружении, кому она безусловно доверяет.

Но в принципе, разницы между вторым вариантом и третьим, – не было никакой.

Хоромы Марины произвели на Гвидонова впечатление. Он молча походил по комнатам, заглянул в спальную комнату, в туалет, в ванную, осмотрел подсобные глухие комнатки, проверил по схеме обзор телекамер, прошелся по внутреннему двору, потрогал в нескольких местах кирпич забора, затем вышел на внешнюю часть ограждения, и прошел вокруг него, по контрольной полосе, свободной от деревьев.

Группу сопровождения он попросил остаться в гостиной, и пока они там баловались кофе, целый час ходил один по морозу, чувствуя, как его ботинки становятся все холодней, передавая ногам зимнюю стужу.

Прекрасную золотую клетку отгрохали для девочки, и дверца в нее надежно запиралась.

Именно такой домик в Греции, на берегу Средиземного моря, он возведет и себе когда-нибудь, с точно таким непробиваемым ничем забором, с точно такой проходной, – чтобы остаться там навсегда, одному, чтобы никто посторонний не смог его побеспокоить, – никогда.

Только для него это будет не клетка, – крепость.

Но для того, чтобы эта мечта осуществилась, став реальностью, нужно много и упорно работать, – как утверждали когда-то престарелые идеологи, возводившие коммунистическое завтра.

Но, сколько ни вкалывай, – с грустью понимал Гвидонов, – таких денег не заработаешь никогда…

Пленки смотрели все вместе, по телевизору в полстены… В теплой гостиной, где можно было пить горячий кофе и сидеть, вытянув ноги. Чувствуя, как холод в них постепенно отступает, и к ступням возвращается их обычное состояние.

Исчезновение Марины, и в правду, выглядело весьма необычно.

Гвидонов попросил фрагментами, но воспроизвести весь день двенадцатого ноября с утра…

Вот Марина просыпается, вот идет умываться, вот чистит зубы… Вот к ней приходит доктор, в очках и с аккуратной бородкой, вот они о чем-то довольно мирно разговаривают, вместе завтракают и пьют чай… Вот она долго сидит за компьютером, на экране которого, как на одной из фотографий, какие-то графики, вот подходит к бельевому шкафу и долго выбирает платье…

За компьютером она сидела до обеда, была одета в джинсы и серый свитер, рукава которого подняла до локтей. А после того, как горничная позвала ее за стол на кухне, и Марина пообедала, – ушла к этому бельевому шкафу и долго выбирала себе платье, – пока не остановилась на черном…

Не хорошо подглядывать.

Но есть особенное скотство, когда делаешь это не один, а в коллективе… Сейчас их было пятеро, подглядывающих за девушкой. Наблюдающих ее стриптиз: как та раздевается, снимает свитер, потом джинсы, потом рассматривает себя в высоком зеркале, а потом одевает на себя черное упавшее по ее фигуре, платье.

Но, может быть, они, – пятеро, – что-то типа медиков, которым все можно, – подглядывать, в том числе. Если, для пользы здоровья… Если медики, тогда все нормально, – да еще при склонности девушки к суициду. Как здесь обойтись без камер?

Интересно, знала ли Марина о наблюдателях?.. Естественно, знала.

Раз умеет сидеть за компьютером.

А раз знала… Ей было все равно, смотрят ли на нее каждую секунду, желая в любую из них принести ей добро, – или нет.

Но каково жить кутузке, пусть такой шикарной, когда знаешь, что любое твое движение никогда не останется без внимания заботливых глаз…

Гвидонова даже передернуло в своем кресле… Не из-за сочувствия к незнакомой девушке. Не из-за высоких нравственных принципов. А из-за того, что он хорошо знал по себе, – какая это тяжесть, все время ощущать рядом заботливые глаза и уши… Особенно, когда от них никуда нельзя деться.

Каково ей было жить здесь и, скорее всего, раньше. Когда единственное место, где можешь остаться наедине с собой, – то самое. От которого ее изо-всех сил пытались уберечь…

Вечером, – на экране в левом нижнем углу отсчитывалось время, – ровно в восемнадцать часов, сорок восемь минут четырнадцать секунд с экрана телевизора она исчезла.

– Вот! – воскликнул с придыханием Матвей Иванович. – Вот то самое место!

Прокрутили это место еще раз, потом еще, и еще раз… Каждый раз было одно и тоже.

Девушка сидит за компьютером, потом выключает его, встает… и в этот момент пропадает. Вернее, немного по-другому: она пропадает, так что секунды четыре или пять, видна пустая комната и выключенный компьютер, а затем исчезает все изображение, – на экране возникает ровная рябь, как всегда бывает, когда идет пустая пленка.

– Охрана? – спросил Гвидонов.

– Вся охрана, и ее начальник – готовы к разговору… Только в другом месте, – в голосе Матвея Ивановича послышалась предельная жесткость.

Оно и понятно, ему было не до шуток.

– Представьте, Владимир Ильич, эти говнюки божатся, что ничего не знают, исправно несли службу, и видели только то, что сейчас увидели мы… Больше ничего.

– А вы? – повернулся к начальнику охраны Гвидонов.

– Это новый человек, – пояснил Матвей Иванович, – сын моего школьного приятеля. Ему можно доверять.

– Вы? – спросил Гвидонов другого.

– Меня здесь в тот момент не было, – сказал «отдел кадров», – здесь наше подразделение и, по-сути, командовал им здешний главный врач.

– Вы? – спросил Гвидонов горничную.

– Я после обеда езжу по магазинам, делаю покупки, – сказала, с заметным акцентом, она.

– Главный врач? – переспросил Гвидонов.

– Что? – спросил мстительно Матвей Иванович. – Вы думаете?.. Но у него, алиби. Мы проверяли… Хотите с ним поговорить?

«Отдел кадров» и «новый» приподнялись со своих мест.

– Нет, – сказал Гвидонов, – ничего я не думаю… И сейчас не хочу. Нас пишут?

– Ни в коем случае, – сказал Матвей Иванович. – Можете не беспокоиться, исключено.

– Вот что, – сказал Гвидонов, – давайте сделаем так. Вы с этого главного врача возьмите, на всякий случай, подписку о невыезде. Ну, что-то в этом роде, чтобы можно было с любой момент с ним побеседовать. Хорошо?

– Выполняйте!.. – бросил Матвей Иванович. – Самого не трогать?

– Зачем обижать человека лишним подозрением… Пусть работает. Но переведите его на казарменное положение, что бы он со своей территории – ни ногой. Ну, приставьте к нему кого-нибудь, чтобы контролировал.