Текст книги "Рок И его проблемы-2"

Автор книги: Владимир Орешкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

– Какая катапульта? – не понял Иван.

Разговор происходил уже в воздухе, когда волнения разгона и отрыва от земли остались позади. Полковник дремал, должно быть, после сытного обеда его разморило и потянуло в сон. Маша была неадекватной, смотрела куда-то в иллюминатор, не отвечала на вопросы, – вернее, отвечала, но так невпопад, что разговаривать с ней было бесполезно.

– Волнуется, – объяснил Георгию Иван, – она, когда волнуется, или рыдает или напоминает сумасшедшую.

– Ну, разве так можно о сестре, – сделал ему замечание Георгий.

– Знаешь, как надоела, – пожаловался на Машу Иван, – хуже горькой редьки… Со своим характером. Так что ты там насчет катапульты? Групповой?

– Дело в том, что папа боится летать на самолетах. Ему когда-то Ванга предсказала, что он разобьется. Упадет с большой высоты. Он ей поверил… Вообще-то он не трус. Но если будет катапульта, он полетит. Мы решили поставить ее на этом самолете. Над этим работает конструкторское бюро. Они раньше проектировали спускаемые аппараты космических кораблей, а теперь занялись нашей катапультой. Катапульта, – гостиная. Там нужно будет нажать кнопку, – гостиная выстреливается вверх, подлетает на сто метров, и там у нее открывается сразу четыре парашюта, есть еще и запасные. Гарантия – сто процентов. Но как всегда, со временем запаздывают, обещали уже сделать, но то да се, так что испытания только через неделю. Обидно.

– Точно, – сказал Иван, – а то бы потренировались.

– Слушай, – сказал ему Георгий, – ты из автомата когда-нибудь стрелял?

– Нет.

– А из снайперской винтовки?

– Тоже нет.

– Хочешь попробовать?

– Да ты че, конечно хочу. У вас здесь тир?

– Нет, прилетим через часик, все равно делать нечего будет до утра, настреляемся с тобой за милую душу.

– Здорово, – сказал Иван.

– И еще, я хочу вам показать одну штуку, но это сюрприз. Клянусь, вы такого еще никогда в жизни не видели. Даже представить себе не можете… Я сам только пленку смотрел. Если все так, как на пленке, впечатления получатся незабываемые… Но это сюрприз, Маше не говори…

Между тем, на пустынном недавно заброшенном аэродроме готовились к встрече. На стоянке застыло два огромных грузовых «Руслана», они прилетели заранее и привезли с собой все необходимое.

Уже репетировал духовой оркестр, – чтобы получалось играть не только стоя, но и во время фигурного движения и красивых перестроений оркестрантов.

Почетный караул курил в сторонке, но уже одетый гусарами прошлых веков, и вооруженный с иголочки, а представительский «Мерседес» тихонько дышал своими четырьмя выхлопными трубами.

Колян стоял в группе руководителей, – и местных, и прилетевших из Москвы, – и счастливая улыбка не сходила с его лица.

Дело было не в том, что он так непосредственно радовался прилету почетных гостей, хотя и не самого Чурила, но его сына, – а в том, что этого старателя, насчет которого со вчерашнего дня всех поставили на уши, удалось все-таки достать живым.

Потому что звонят вчера и говорят: выделить ему отдельное помещение, переодеть в то, в чем сами ходите, покормить… Через час звонят: поселить с собой, девок ему, водки, – все, что захочет. И извиняться, – пока не простит… Забыли только приказать с иглы снять.

Еще через час звонят: если с него хоть пушинка упадет, то у вас там у всех головы поотлетают. Прямо принц какой-то попался, а не начинающий наркоман. Сами напортачат там при отборе, а ему, Коляну, отдуваться.

И чуть было не залетел. Потому что старатель этот, слава богу, в прах не рассыпался, прошел, – но и назад не вернулся.

Такого еще у них не наблюдалось, чтобы тот, кто прошел, – не возвращался назад.

Сначала, пока звонков насчет него не было, про него и не вспоминали. Не вернулся, что ж тут поделать, – такова, значит, его старательская доля… Но когда стали трезвонить, работала третья смена, там вообще получился один брак, все были новички, и все отошли в мир иной. Никого не осталось.

Колян приехал лично, чтобы все проверить самому, что этого Гордеева больше не существует, посмотрел пленку, как он уходил, – уходил нормально, спокойно, шел, как по грибы, ничего его по темечку не ударило.

Значит, нужно было искать. У них был для таких случаев робот-подборщик, умел собирать прах усопших в свой ящик, но кроме праха ничего больше полезного не находил.

Пустили робота, тот катался целый час, катался, – пусто.

Уже хотели в Москву звонить: так, мол, и так, – сами вы там лажанулись, раньше нужно было предупреждать, – как ребята смотрят, идет. Чуть ли не в обнимку с роботом. А у оператора на мониторе ничего, пустое место. Но бывает, там всякое бывает, – так что никто не удивился. Но Колян обрадовался, – такая головная боль мимо прошла.

Подошел к принцу, обнял его, пылинки с него смахнул, троекратно расцеловал. Здравствуй, дорогой друг! Не хочешь ли виски с содовой?

Парень оказался ничего, крепкий, – посмотрел, словно рублем подарил… Или отнял рубль, – не понятно… Но какое-то движение в душе у Коляна произошло.

Ни обиды в том за плохое обращение, ни наркоты в глазах, ни благодарности за пышную встречу, ни удивления особенного по всем этим поводам… С такими хорошо ходить на дело.

И с такими плохо враждовать. Себе, может получиться, дороже.

Оркестр грянул «туш», почетный караул ударил коваными сапогами по бетонке, вздымая с нее снежную пыль, трап, привезенный из Москвы, прилип к дверям «Боинга», те распахнулись, группа встречающих выдвинулась вперед, и в небо взлетел торжественный фейерверк, озарив пространство голубыми, белыми и розовыми шарами.

В дверном проеме самолета показалась долговязая фигура и сверкнула, в неверном свете потешных разрывов, стеклами очков.

Алая ковровая дорожка показывала ему путь. Встречающие, в соответствии с протоколом, выстроенные по рангу, подобрались. И, должно быть, восторг наполнил их сердца.

На крыше здания руководителя полетов, по периметру взлетно-посадочной полосы, на стыках рулежки, у обоих «Русланов», и у трапа виднелись незаметные ребята, облаченные во все черное, с диковинными автоматами в руках, – личная гвардия Чурила, в данный момент охраняющая от неожиданностей его единственного сына.

Длинный человек в очках взмахнул в приветствии рукой, по рядам почетного караула, оркестра, который в этот момент даже сфальшивил, по плотно сбитой группе доверенного начальства – пронеслось троекратное «ура!»… «Ура!.. Ура!.. Ура!..»

Молодой человек спускался по трапу, у основания которого стояла группка пионеров в синих галстуках. В их обязанности входило преподнести почетному гостю цветы. И хлеб-соль.

За ним вышла из самолета девушка, одетая во все черное, и мальчик, который этой девушке что-то оживленно говорил. А за ними показался мужчина, с палкой в руке, – и было заметно, как он прихрамывал, спускаясь по высоким ступеням.

Молодой Чурил принял у пионеров цветы, подождал, пока спустится черная девушка, и вручил эту охапку ей.

Тут опять взвился в небо фейерверк, пионеры, забыв о начальстве, задрали на него головы, а Колян, улыбаясь во все лицо, вышел вперед.

– Добро пожаловать на нашу гостеприимную землю! – сказал он.

– Вы здесь главный? – спросил молодой человек. – Нормально все устроили, молодцы!.. Так и тянет повторить: какой маленький шаг для одного человека, и какой огромный шаг для всего человечества…

Они с Коляном стали обходить почетный караул, а потом знакомиться с избранными для этой встречи.

Полковник же, Иван и Маша остались у трапа, пережидать торжественную часть.

– Я – волнуюсь, – сказала Маша.

– Что тебе еще остается, – согласился Иван, – это чисто дамское занятие, – стоять на берегу и ждать рыбака. Волнуясь, естественно, при этом.

– Самое интересное, – сказал полковник, – я волнуюсь тоже… Я столько ждал встречи с Михаилом, что он у меня в голове превратился в некую легендарную личность. Про которую все знают, но познакомиться с которой невозможно… Мне даже кажется, что и сейчас это невозможно.

– Что в нем особенного, – пояснил Иван, – обыкновенный парень. Я с ним познакомился, когда он валялся под забором. Вдобавок, его обворовали перед этим.

– Пьяный, что ли, напился? – не поверил Гвидонов.

– Он припадочный, вы что, не знаете? Идет, идет, и завалится куда-нибудь… Потом оклемается и снова идет.

– Не может быть. Невероятно… Как же тогда, такая девушка, как Маша, обратила на него внимание?

– Сам не могу понять… Маш, вот ты нам скажи, что в Мишке такого особенного? Что ты на него клюнула?

– Отстань, – сказала Маша.

– Вот видите, – пожаловался на нее Иван, – у нее на все один ответ… А вас я тоже не понимаю: вы мне пистолет пожалели дать поиграть, а Жорка обещал мне снайперскую винтовку подарить. С патронами…

– Маша, – сказал полковник, – советую обратить ваше внимание на Ивана. У него стираются грани реальности.

– Иван, – сказала Маша устало, – перестань городить глупости.

Но самое интересное было то, что душевные переживания ни как не сказались в отрицательную сторону на ее внешности. Даже, если уж речь зашла об этом, сказались как раз наоборот, – она еще больше похорошела. Хотя ей хорошеть, конечно, уже было не куда. Она и так была хороша.

Но глаза стали чуть-чуть больше, появилась некоторая худоба в лице, признак утонченности натуры, и во всей ее фигуре, и без того идеальной, стали проступать черты некой хищности, словно бы она готовилась стать когда-нибудь пантерой.

Но ей шло, – куда от этого деться…

Между тем, Георгий величественно подал свою руку всем, кто хотел запечатлеть его рукопожатие, – на долгие годы, в качестве вечной памяти.

– Сначала официальная часть. Потом посмотрим на ваши чудеса. Потом немного развлечемся… Потом вылет. Такая программа.

– Личный состав ждет в клубе, – подсказал из-за плеча Колян.

– Уже ждет, – недовольно откликнулся Георгий, – что-то вы, уважаемые, поторопились. Можно было и со мной, сначала, посоветоваться.

– Так мы, блин… – начал было Колян.

– А без «блин» можно? – перебил его Георгий. – Вроде вышли из детского возраста, вроде серьезные люди, а все «блин», да «блин».

Коляну, под вдруг неодобрительные взгляды собравшихся, оставалось только улыбнуться. Проглотить плюшку.

С именем-отчеством, да без «блин», – ну и времена пошли…

5

– Хозяин, – негромко сказал Сарк, как всегда, неслышно возникнув в кабинете.

Чурил снял очки, с большими мутными стеклами, в которых только читал. Отложил и книгу, в данном случае это был «Пир» Платона, и посмотрел вопросительно на секретаря.

– Интересные факты, – сказал Сарк, подходя и останавливаясь.

Чурил, словно его вырвали из сна, а он никак не хотел просыпаться, – смотрел перед собой, еще не вернувшись из заоблачной сферы, где пребывал только что.

– Девушка, – Марина Юрьевна Старикова, племянница Назарова Матвея Ивановича.

– Этого старого маразматика? – чуть удивился Чурил. – Никогда бы не подумал.

– Как вы предполагали, – сбежала из дома… Играет… Он ее ищет, с ног сбился. Всю Москву на уши поставил.

– Я бы тоже от такого дуболома смылся. С нарушенной психикой… Но, – финансовый гений.

– Братьев у нее, тем более двух, – нет. Она в семье, – единственный ребенок. Кто они такие, – установить пока не удалось.

– Какая разница, – сказал чуть устало Чурил. – Это все?

– Интересные факты, – сказал Сарк, не понимая намека. – Насчет их охранника.

– Да, я слушаю, не стой истуканом.

– Летом Бромлейн на нас наехал, когда посыльного перехватили.

– Да, – коротко бросил Чурил.

– Они сунулись в ФСБ, когда при посыльном ничего не нашли, – говорят, давайте самого лучшего вашего сыщика. Те дали Гвидонова Владимира Ильича… Как раз он и есть охранник Стариковой.

Чурил как-то побледнел, зубы его сжались, и по щекам стали бегать волны. И куда только, в один момент, делась его вальяжная сонливость. Он осел поглубже в своем кресле, положил руки на подлокотники.

– Не хорошо, – медленно сказал он, – что ты вспомнил эту историю… На мировой Бромлейн бил себя кулаком в грудь, божился, что кто-то до них ограбил мертвого посыльного, какой-то случайный рыбак, – так что груз пропал… Я смирился с тем, что груз пропал. Смирился.

– Они искали, – сказал Рыжик, – мы искали… Этот Гвидонов работал на них полтора дня. Пока мы их не зашерстили. Про него забыли все… Интересно: Назаров нанял Гвидонова разыскать свою племянницу. И тот, судя по всему, нашел.

– Я не понимаю, – сказал тихо Чурил, – тихо, но так внушительно, что у Сарка, привыкшего ко всему, и у того задрожали колени. – Я не понимаю, что происходит… Этот Гвидонов ищет наш груз, и о нем все забыли. Не находит… Потом Назаров нанимает его искать сбежавшую племянницу. Тот находит. Но вместо того, чтобы вернуть ее финансисту, и получить бабки, бросает «контору», и нанимается к этой племяннице охранником. То есть, ты хочешь сказать, что он бросил и бабки, и «контору», ради того, чтобы поработать у девушки охранником? Тогда скажи, зачем ему это нужно? Да настолько, что он жизнь себе поломал, ради этой новой почетной должности. Зачем?

Сарк пожал плечами.

– И я не понимаю, – жестко сказал Чурил. – Но запахло грузом!..

Он вскочил с кресла, и уставился на Сарка горящими глазами, – словно бы тот был виновником всего плохого, что с Чурилом произошло за один или два прошедших года.

– Там не трогать!.. Глаз не спускать… Взять завтра, прямо на аэродроме, как прилетят. Обращаться нормально, ни одной царапины, никаких грубостей… За его жизнь отвечаешь лично.

– Понял, – коротко сказал Сарк.

– Еще, – поднял, останавливая секретаря, руку Чурил, – раз такое дело… Все о ее двух братьях. Срочно… Чем, ты говоришь, занимался старший?

– Играл на валютном рынке.

– Говоришь, играл на валютном рынке. Наверное, хорошо играл, раз попал к нам?

– Да. Его хотели попросить поработать на нас, но он отказался.

– Мы попросили, а он отказался?.. Хорошо играл? И чекист у них на стреме?.. А братец отказался от нашего предложения, хотя знает, умный, наверное, чем это для него пахнет… Это что там, у них, клуб самоубийц?!. Одних ненормальных!.. За всеми глаз, каждое движение, каждое слово, – все, чтобы было у меня на столе!

– Понял, – кивнул Сарк.

– А девушка мне понравилась, – сказал ему вслед Чурил, – живьем сожрет, если что не по ее будет. Не подавится… Что-то здесь не так.

Георгий подвез их к дому, где жил Михаил, и тактично уехал проводить совещание.

– Мне Иван сказал, вы будете плакать. Я не выношу сентиментальных сцен… Давайте, встретимся часа через полтора, отметим воссоединение семьи, как это положено.

Но Маша не ответила. Она сверлила взглядом дверь, в которую им сейчас предстояло войти, – и не слышала ничего.

Иван взглянул на Георгия, покрутил пальцем у виска и пожал плечами…

– Ничего Мишка себе дачку отгрохал, – сказал он, когда кортеж уехал, и они остались одни.

Хотя домик по столичным меркам был верхом убожества, – всего два этажа и никакой архитектурной мысли, – голые, выкрашенные желтоватой обычной красной цементные стены.

Но надо же было что-то говорить.

Полковник же молчаливо стоял, опершись на свою палку. В конце концов, выяснилось, что она ему очень идет, – придает мужественный вид, много испытавшего в жизни человека. Видно было, такого на мякине не проведешь, – вот человек, который знает, чего хочет, и знает, как этого «хочет» добиться… И все обыкновенная палка, о которую опираются старики, или раненые фронтовики.

– И где же Михаил? – спросил сам себя Иван. – Почему не выходит к нам навстречу?

Маша словно бы только и ждала этой фразы. Она решительно двинулась вперед, подошла к двери, распахнула ее, и вошла внутрь.

Там были какие-то вешалки, какой-то камин, какой-то телевизор, – и ни одного звука. Словно во всем этом двухэтажном доме не было ни единого человека.

– Эй! – сказала она охрипшим голосом.

В ответ ей была тишина.

– Странно, – сказал Иван.

– Он – спит, – сказал мудрый полковник. – Так бывает, когда человек спит.

Ближе к его профессии сказать бы: так бывает, когда человека нет, а есть покойник. Но повод был сказать именно так, как сказалось, – потому что по-другому получилось бы иное впечатление.

– Он спит? – как-бы переспросила или подумала чужими словами Маша. И решительно, словно знала расположение комнат, стала подниматься по лестнице на второй этаж.

Там она открыла одну дверь, вторую, третью…

– Так и есть, – сказала она грозно, – он – спит.

Я открыл глаза и увидел перед собой Машу. Она стояла в дверях спальни и смотрела на меня. Заметив, что я проснулся, она сказала:

– Ты мало обо мне думал.

Мы поменялись ролями, – в прошлый раз я пришел к ней… Но так хорошо, когда приходят и к тебе.

Мне стало так необыкновенно, когда я открыл глаза и увидел Машу. Я был – счастлив.

Счастье – это такое состояние, когда никакого другого счастья больше не нужно. Вполне хватит и этого.

Только хотелось, чтобы это мгновенье продолжалось вечно, – но я уже догадывался, что вечно мгновенья не длятся. На то они и мгновения.

Это все портило. Моя дурацкая прозорливость.

Все мое розовое впечатление… Когда оно пройдет, это самое мгновенье, я начну бояться, что оно больше никогда не повторится.

– Привет, – сказал я. – Ты в боевом настроении… Я думал, вы давно в Лондоне.

– Вместо того, чтобы извиниться, – ужаснулась Маша. – Ты столько нам измотал нервов. Вместо того, чтобы попросить прощения у меня, у Ивана, у Владимира Ильича…

– Кто такой Владимир Ильич? – не понял я. – Ленин?

– Ленин? – повторила Маша таким тоном, как-будто я изрек невероятное какое-то политическое кощунство… И кинулась на меня с кулаками.

Она накинулась на меня, поднимая белые и острые кулачки, и опуская их на мою грудь. Они выбили из нее задорную барабанную дробь.

Я, конечно же, сопротивлялся, как мог, но у меня плохо получалось.

От Маши необыкновенно пахло, – и тревожно, и дразняще, и как-то еще, – умопомрачительно. Ближе друг к другу мы еще никогда не были. И ее смертельные удары были такими нежными.

– Когда у меня появится дама сердца, – услышал я голос Ивана и увидел, как он стоит в дверях, – я ей тоже буду разрешать время от времени меня поколачивать.

– Да закрой же ты, наконец, дверь! – крикнула ему Маша. – Некрасиво подглядывать!

– Опять я у нее виноват, – сказал Иван, подмигнул мне самым хитрым своим подмигиванием, и закрыл за собой дверь.

Так что мы остались с Машей одни.

И я увидел, силы ее подходят к концу. Она стучит об меня своими кулаками не с такой частотой, и не с таким беспримерным напором.

– Извини, – сказал я, – у меня теперь проблемы с зубами. Поэтому я не улыбнулся тебе.

Она перестала делать из меня отбивную котлету.

– Улыбнись, – приказала она.

Ну, я и улыбнулся, – что мне оставалось делать.

– Они у тебя, как переломанный забор, – сказала, мне показалось, с каким-то чуть ли не удовольствием, Маша. – Где тебя угораздило?

– Подрался как-то.

– Из-за меня? – здесь в ее тоне я уловил неподдельный интерес.

– Наверное, из-за денег, – осторожно сказал я.

– Прекрасно, – сказала она и попросила. – Ну-ка, улыбнись еще.

Я улыбнулся еще.

– Замечательно, – сказала она, рассматривая меня. – Тебе идет… Когда ты улыбаешься, от тебя воротит. Никто теперь на тебя не посмотрит.

– Да, это замечательно, – осторожно согласился я. – Только немного непонятно, почему?

– Иван сказал, у тебя есть любовница… Он сказал, раз мы с тобой ни разу не целовались, то у тебя обязательно должна быть любовница.

– А почему мы с тобой ни разу не целовались?

– Ты не ответил на мой вопрос.

– Значит, ты решила отгородить меня от окружающего мира моими же зубами?

– Пока у тебя не вырастут новые. А это когда еще будет. Месяца на два, – точно. Потом я что-нибудь придумаю еще. Как этот твой окружающий мир свести к нулю.

– Какие новые?

– Которые растут… Ты не ответил на мой вопрос.

– Что растет?

– Новые зубы, что еще… Не путай меня.

Я пошурудил во рту языком, – на самом деле, в дырках, оставшихся от выпавших обломков, почувствовал что-то твердое. Какая разница: растут или не растут. Но какая прекрасная ложь!

– Есть еще один способ решить эту проблему, – сказал я.

– Какой? – с интересом спросила Маша… Она видела только один, тот, который придумала. Никакого другого больше не видела.

– Поцеловаться, – сказал я.

– Что? – спросила она, чуть ошарашено. Конечно, подобного она и представить себе не могла.

У меня, как у безусого мальчишки, впервые оставшегося наедине с девочкой, кружилась голова, – мгновенье это продолжалось, и не кончалось. Такое удивительное мгновенье.

Но в глазах Маши я увидел страх… Успел заметить. Она чуть ли не пришла в ужас, от тех слов, которые я ей сказал.

– Ты ненавидишь меня? – спросил я.

– Нет, – ответила она.

– Ты хочешь, чтобы я тебя поцеловал?

– Нет.

– Ты боишься?

– Не то слово. Я вся трясусь.

– Чего ты боишься? – спросил я.

– Я не знаю, – сказала она, очень серьезно. Решив, что я ее понимаю. – Но я очень боюсь.

И тогда я поцеловал Машину руку. Которой она только что колотила меня.

Я преподнес к губам ее длинные с тщательно ухоженными ногтями пальцы, и прикоснулся к ним. Губы мои почувствовали чуть горьковатый вкус ее кожи, такой раздражающе-манящий, такой родной, что все текущее и текущее мгновение моего счастья вдруг превратилось в другое мгновенье, когда уже никакие мгновенья вообще не играли больше никакой роли.

– Что ты делаешь? – полушепотом, испуганно спросила меня Маша.

Но руку не отдернула.

Оставила ее, безвольную и неживую, у моих губ.

Но я и не думал отвечать на ее вопрос, потому что, что делаю, я не знал сам. Уносился в какую-то высь, и не мог остановиться.

– Эй вы там, – раздался голос Ивана и следом его бесцеремонный грохот в дверь. – Чего затихли?!. Вымерли, что ли?.. На счет «три» я открываю, приготовьтесь… Раз…

– Опять он! – воскликнула Маша, и довольно больно ударила меня кулачком в грудь. – Я когда-нибудь повешусь из-за него. Он сведет меня в могилу!

– Два… – сказал Иван. – Не будьте эгоистами. Нашли время.

Киноэкран занавесили огромным российским флагом, во всю стену. На сцене выставили длинный стол, и накрыли его кумачом. А в зале собрали всех сотрудников объекта, чуть ли не четыреста человек.

Заиграл гимн Российской Федерации, – все встали.

После того, как стихли последние звуки музыки, – раздались бурные и продолжительные аплодисменты.

Зал аплодировал стоя, – стоял, какое-то время, и президиум…

Затем к трибуне вышел Георгий. Наступила гробовая тишина. Слышно было, как он открывал листочки с тезисами речи, и как наливал из бутылки в стакан «кока-колу».

– Хотел бы начать свой доклад с обращения к вам, – начал Георгий, – но вот в чем проблема… Можно было начать: Господа!.. Но господ мы подвели под корень еще в семнадцатом году прошлого века… Можно было бы сказать: Товарищи!.. Но с товарищами, мы как-то разобрались в девяностом… Поэтому, говорю вам: Дорогие братья!..

В этом месте речь прервалась бурными аплодисментами.

– Получается так, что само собой, в обращение вошло новое, более правильное, более выстраданное слово. Это слово: Брат!..

Бурные и продолжительные…

– Дорогие братья!.. Мы с вами живем в великую историческую эпоху. Еще пятнадцать лет назад эта огромная необозримая страна не принадлежала никому. Вспомните: огород в шесть соток и машина, одна на семью, и то, если повезет. Даже квартира не могла быть вашей… За пятнадцать лет в нашей стране произошли грандиозные изменения. Настолько грандиозные, что они еще не укладываются в сознании, оценить их по достоинству смогут только следующие поколения братьев, которым мы, как эстафетную палочку, передадим свое дело…

Бурные и продолжительные…

– Жаль с катапультой какие-то проблемы, – прошептал бухгалтер Коляну, от которого сидел по левую руку. По правую от Коляна сидел Толик. Он сидел строго, выпрямившись на стуле, словно стоял на посту.

– Да и то, – прошептал, в ответ, Колян, – такие слова…

Георгий говорил ровно тридцать минут, как и предполагалось. Нужно бы, пожалуй, привести здесь его речь целиком, потому что она заслуживает того, – но через месяц она была опубликована, – лишь в слегка отредактированном виде, – в журнале «Власть и Деньги», так что желающих более подробно ознакомиться с ней, отсылаем к его страницам.

В конце Георгий сказал:

– Особую благодарность мы выражаем руководителю объекта, Николаю Константиновичу Бурьянову… Чей вклад в его строительство, поистине неоценим…

Коляну пришлось встать, и, под гром оваций, поклониться залу.

– И рады сообщить, мы переводим Николая Константиновича на работу в Москву, на ответственную должность… Руководить объектом с этого момента назначается Анатолий Викторович Гусев, прошу любить и жаловать…

Пришлось встать Толику, и тоже поклониться. Под не менее бурные овации.

Только Колян забыл похлопать в ладоши, он вдруг побледнел, до какой-то изначальной синевы. И стал похож на мертвяка, который провалялся в морге не меньше недели.

А ведь ему хотели сделать приятный сюрприз, ничего не сказав о перемещении в руководстве. Бухгалтер уважительно протянул Коляну интеллигентскую свою руку, и Колян автоматически пожал ее.

То есть, от радости, – он стал вне себя.

Потянулся со своей рукой к нему и Толик, – новый начальник объекта.

Он крепко, по-мужски, пожал руку Коляну, и похлопал его по плечу.

– Спасибо, брат, – сказал в ответ Колян. – Спасибо, брат…

6

Зимняя ночь тянется и тянется, – как неизвестная дорога.

В эту ночь никому не хотелось спать, словно бы небо выплеснуло на горняцкий поселок и прилегающие окрестности изрядную емкость кофеина, в виде бесплатной рекламной акции кофе «Нестле».

И все выпили по нескольку крепких чашек.

Делегация не спала потому, что нужно было как можно больше посмотреть здешних достопримечательностей, а утром – улетать в Москву. Поспать можно и в самолете. Местные трудовые братья не спали, под впечатлением картины всемирного значения их труда, им казалось, что сами боги спустились с Олимпа, чтобы заметить их скромный вклад в дело прогресса всей страны. Колян не хотел спать потому, что сон вообще у него отбило навсегда, а его брат Толик – представлял, какие перспективы сулит ему новая должность на таком интересном месте.

Даже старатели не спали, потому что их разбудили ради показательной ночной смены, которая помогла бы начальству составить более полное впечатление об этом месте.

– Сначала в музей, или сначала на рабочее место? – спрашивал Георгий Машу. – Вот в чем вопрос?.. Как скажете, так и будет.

Ей с разных сторон уже порассказали о здешней экзотике, она не верила, и все время оборачивалась к Михаилу, чтобы тот что-нибудь прояснил по этому поводу. Но тот, должно быть, ревновал, – потому что вообще не смотрел в ее сторону.

– А это кто такой? – спросил он Ивана, когда кортеж на черных машинах после совещания подрулил к их особняку.

– Это Машкин жених, – сказал Иван про Георгия, – отличный парень. Обещал мне подарить снайперскую винтовку с патронами.

Полковник держался немного в стороне и все время не спускал глаз с Михаила. Словно он был нетрадиционной сексуальной ориентации, – и встретил свой идеал. Но заговорить с ним не решался, настолько глубоко было его чувство.

– Не хорошо водить парня за нос, – сказал Михаил Маше.

– Я никого ни за что не вожу, – сказала она, умоляюще взглянув на Михаила, – я же не виновата, что со мной постоянно знакомятся мужчины.

Георгий же, когда встретился с Мишей, подошел к нему, обнял и троекратно расцеловал. Он взял Михаила за плечи, отстранил его немного и смотрел, как на картину собственного производства. С плохо скрываемым удовольствием.

– Будем братьями, – сказал он.

– Будем братьями, – сказал он.

Я не хотел быть его братом. И не был – им.

Вдобавок, за его спиной стоял тот брат, из-за которого началось мое приключение, – и до мурла которого я все-таки когда-то дотянулся.

Он не узнавал меня, поскольку его лицо выражало самую непосредственную радость. Не скрывал за ней черных чувств ко мне, не прикрывался ей, словно ширмой, – на самом деле был рад. Я видел.

Что, если он подойдет ко мне, обнимет, и тоже скажет:

– Извини, – скажет он, – я не знал. Меня зовут, для своих, Толик… Кто старое помянет…

Что мне делать?.. Ударить его? Он не ответит мне.

Не станет дотягиваться до моего мурла, – чтобы принести ответное возмездие. Вытерпит как-нибудь.

«Извини, я не знал», – вот пропуск в мир избранных, вот узкий проход из мира старателей в высшую касту. Вот стратегическое направление мирового движения.

Он был на работе. И – работал.

Просто выполнял свою работу, которую ему поручили, – и старался выполнять ее хорошо.

Что может плохого содержаться в том, что человек старается честно, добросовестно, и качественно – выполнять свою работу?

Ну и с компанию я попал. В качестве, – своего.

– Что теперь? – спросила меня Маша.

Если бы я знал, что теперь делать. Я бы непременно ответил ей.

– Посмотрим экзотику и в Москву? – спросила Маша.

– Мишка, – сказал Иван, – ты только представь, я осенью собирал бутылки. Иногда на шестьдесят рублей в день. Ты можешь поверить?.. Я не могу.

– Здесь замечательный музей, – сказал большой брат. – Это один из двух сюрпризов, которые я подготовил вам, Маша.

Он вообще, кроме нее, никого не видел. И видеть не хотел. Такой был непосредственный. Он пожалуй, с удовольствием преподнесет ей на блюде голову Толика, если она этого захочет… Стоит ей только захотеть.

Такая кровожадная киношная мысль пришла мне в голову…

Но поехали в музей, – раз куда-то нужно было ехать.

В подземелье поселился какой-то очень уж тупой ерник. Там начиналось что-то издевательское, презревшее все, что я знал о мире, в котором жил. Там кто-то куражился надо мной, и над всеми, – и если он решил поиграть со мной немного один разок, отпустив от себя, это совершенно не значило, что он не выкинет какую-нибудь очередную свою шутку. А я был уже не один, со мной была Маша и Иван.

А Маша, с такой очаровательной непосредственностью, переложила на меня тяжесть ответственности за них всех. С таким облегчением доверилась мне опять. И так хорошо и легко почувствовала себя без этого груза…

Музей производил впечатление чего-то шикарного, – но каждый экспонат под стеклом, заботливо освещенный как-нибудь по-особенному, – я ненавидел.

Смотрел на калькулятор марки «Ситезен», – и ненавидел его. Потому что видел, как в черноте тоннеля, подсвечивая себе убогим фонариком, бредет сгорбленный человек, с застывшими глазами иллюзорной, пожирающей его ирреальности. Идет, равнодушный ко всему земному, и поэтому не интересующий тоннель, идет и собирает его жалкие подачки, – в которых нет никакого смысла. Нет, – и не может быть.

Смотрел на картину Шишкина «Утро в сосновом бору», – и ненавидел ее.

Смотрел на мячик для развития мускулатуры руки, – и ненавидел его…

– Миш, – подошел ко мне Иван, – что, здесь есть какое-то странное место, где все это находят?.. Они правду говорят?