Текст книги "Польский пароль"

Автор книги: Владимир Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 31 страниц)

Немцы действовали странно. Отбили танковый наскок, побухали наугад минами и замолкли. Хотя им оттуда, с горы, все видно. Ну пожалуй, не все, лес-то этот густой, буковый, наверняка не просматривается – зачем же им бесприцельно боезапас тратить? А может, побаиваются или, что хуже, контратаку замышляют?

«А ведь эти шесть подбитых танков не только на совести Лохова, но и на моей тоже, – с горечью подумал Вахромеев. – Конечно, бой есть неизбежные потери. Обоснованные потери. А здесь – по дурости, просто по причине несогласованности командирской между нами: Лоховым и мной. Что же получается? Мы будем дуться, выяснять отношения, а тем временем и благодаря этому будут гореть танки и будет литься солдатская кровь. Но это же чертоплюйская ахинея!»

Едва сдерживаясь, Вахромеев тихо, почти звенящим шепотом спросил:

– Ты почему не доложил мне по радио, товарищ Лохов, о своем принятом решении на атаку?

– А зачем? – нарочито удивился тот.

– Затем, что твое решение подлежит утверждению командиром сводного отряда. То есть моему утверждению.

– Виноват, исправлюсь! – усмехнулся танкист. – Только как же тогда воевать, если каждый раз в бою разрешение спрашивать?

– Не в бою, а перед боем! – отрезал Вахромеев. – И вообще, предупреждаю: если такое повторится еще раз. немедленно отстраню от командования.

– Меня?!

– Да, тебя, товарищ Лохов. Права мне такие даны. И ты знаешь.

Разговор этот происходил неподалеку от штабного бронетранспортера, под кроной старого бука. Вахромеев крикнул начальнику штаба капитану Исламбетову, чтобы шел сюда да переводчика прихватил: вон, кажется, разведчики возвращаются и пленных при себе ведут. Потом пристально вгляделся в Лохова, лицо которого пылало маковым цветом – еще бы, этакую пилюлю проглотил при огромном-то самомнении! И все-таки Вахромеев не сочувствовал ему, не жалел: на дороге по-прежнему чадили загубленные тридцатьчетверки.

– И ты, Лохов, давай поближе. Послушаем разведчиков, покумекаем вместе. Взвесим и решим.

Разведчики доставили шестерых пленных (Вахромеев невесело пошутил: «За каждый танк по одному пленному – дерьмовая компенсация!»). Солдат немецких он велел отвести в сторону, а пленного обер-лейтенанта решил допросить, тем более что офицер держал в руках какую-то короткую железную трубу с пистолетной рукояткой. Тут-то и выяснилась причина злосчастного рывка разведдозора в сторону фольварка. Оказывается, еще там, в лесу, бронетранспортер разведки напоролся на немцев, был подбит и сожжен вот из этой проклятой трубы, которую обер-лейтенант назвал фаустпатроном. Это новое секретное «вундерваффе» фюрера только что поступило на фронт как средство борьбы с танками. Труба служит для наводки на цель самого фаустпатрона – специального снаряда с кумулятивной головкой, прожигающей даже мощную стомиллиметровую броню.

– Ага! – вскричал обрадованно Лохов. – Так вот чем они, гады, подбили мои танки! А ты на меня бочку катишь, Вахромеев.

– И правильно делаю, – сказал тот, – Не измерив броду, не суйся в воду. Это помнить надо, Алексей Петрович.

Он повертел в руках фаустгранату – пузатый набалдашник на деревянном стержне, прикинул на вес: тяжелый «головастик», килограмма на три тянет! – и спросил пленного:

– Много их у вас?

– Вооружен весь полк. Он так и называется: специальный гренадерский противотанковый полк. Сформирован месяц назад в Магдебурге, а сюда прибыл лишь вчера. Командир полка полковник Бурдгоф.

Обер-лейтенант старательно пучил глаза, выкатывал грудь и клацал каблуками, подчеркивая готовность отвечать обстоятельно и на все вопросы. Вахромеев морщился: тоже мне вояка! Отрастил где-то пузо в тылу (ремень на последней дырке), мундир жеваный, засаленный, будто у ездового. И староват для обер-лейтенанта: явно под пятьдесят.

Да, иной кондиции пошел немец, не то что в сорок первом– вылощенные, надменные, те и разговаривать не желали.

– Резервист?

– Так точно. Весь полк укомплектован резервистами. Ограниченная годность второй категории.

– Что это значит?

– Большинство солдат пожилые или семнадцатилетние юнцы. К тому же все имеют хронические заболевания.

– Интересно, – усмехнулся Вахромеев. – Какие же заболевания?

– Разные, господин майор. Вот, например, у меня хронический колит. Давно страдаю.

– Видали завоевателя?! – не вытерпел, гневно вмешался Лохов. – Ты что же, паразит, колитом страдаешь, a танки наши жжешь? Давить вас надо! Капут, понял?

Переводчик сказанное не перевил, однако немец и без того понял все по разъяренному лицу офицера-танкиста. Испуганно закивал головой:

– Я, я, Гитлер капут! – покосившись в сторону пленных солдат, понизил голос, доверительно сообщил: – Многие офицеры вермахта считают, что война проиграна. Я тоже так считаю.

– Для тебя – конечно! – опять не удержался, буркнул Лохов. – Вот только что теперь с тобой, пузатым боровом, делать?

Вахромеев, между прочим, тоже подумал об этом. В самом деле, не потащат же они за собой обузу – шестерых пленных? У него, честно говоря, уже давно, с первой минуты допроса, вызревала одна дельная мыслишка. Но ее надо было как следует взвесить…

– Против кого вам приказано обороняться?

– Против наступающего авангарда русской танковой армии. Но, увы, господин майор, это просто смешно. Она сметет нас, стариков, за полчаса Поверьте, я говорю то, что думают все офицеры полка. Да и оберст Бурдгоф тоже.

Вот это и надо было услышать Вахромееву: немцы по-прежнему принимают их за авангард 3-й танковой. Именно на это и стоило сделать ставку. В конце концов, они ничего, собственно, не теряли, Разве кое-что во времени.

Вахромеев не спеша закурил, потом шагнул к обер-лейтенанту, сказал медленно, назидательно постукивая пальцем по его погону:

– Мы вас отпускаем вместе с солдатами. Отпускаем, поняли? Вернитесь в полк и передайте полковнику Бурдгофу наш ультиматум; если через час вы не очистите путь в город, мы двинем наши главные силы и уничтожим, сотрем вас в порошок. Полк должен отойти на север. Запомните: ровно через час мы начинаем атаку. Повторите, я проверю, правильно ли вы поняли.

К немалому удивлению присутствующих, обер-лейтенант не только не обрадовался неожиданному освобождению, но и прямо на глазах скис, сразу утратил свою показную браваду. Вахромеев, недоумевая, смотрел на него, потом сказал:

– Насчет личных документов не беспокойтесь. Мы возвращаем их в полной сохранности. И вам и вашим солдатам. Кроме оружия.

– А как же, господин майор?.. – обескураженно, словно несправедливо обманутый, заговорил немец. – А как же плен? Вы не хотите нас брать в плен? О, майн гот! Я уже подумал, что для меня кончилась эта проклятая война… А теперь все сначала. Поверьте, у меня трое детей!..

– Ничего, ничего! – со смехом успокоил его Вахромеев, – В плен попасть нетрудно, было бы желание. Как-нибудь в другой раз.

Глядя в спины понуро бредущих к своим позициям немцев (гренадеры-резервисты тоже неохотно покидали плен!), майор Лохов раздраженно плюнул.

– Вояки задрыганные, мать их перетак! Сидят в окопах с клистирами, а ведь кусаются! – Он все никак не мог унять уязвленное самолюбие: надо же, эдакие доходяги выбыли у него шесть танков! – Слушай, Вахромеев, а не подцепит ли нас на крючок этот оберст? Имитируют отход частью сил, а сами потом ударят вплотную по нашим бортам.

– Обойдется! – сказал Вахромеев, – Мы тоже не лыком шиты. Пошлем вперед автоматчиков, и, ежели что, наши ребята их мигом придавят. Главное не в этом. Уйдут ли немцы с дороги? Вот вопрос.

Ушли! Еще не минул обусловленный час, как гренадеры-фаустники начали отход. Не особенно таясь – это и без бинокля, простым глазом хорошо было видно. Значит, не выдержали нервы у гитлеровского оберста, да и здравый смысл, надо полагать, подсказал; лучше останься живым, чем быть раздавленным танковыми гусеницами. Интересно, что скажет полковник завтра своему начальнику, когда выяснится истинная картина?

То и скажет; благоразумно отступил. А вот каково придется завтра и послезавтра им, десантникам? Ведь немецкое командование наверняка сообразит, что перед ними, а точнее, у них в глубоком тылу всего-навсего оголтело вырвавшийся вперед танковый полк с немногочисленным десантом.

Они будут для немцев бельмом, занозой. А занозу обязательно вынимают…

Польский городок встретил десантников как долгожданных освободителей. Песни, цветы, сердечные улыбки, счастливо распахнутые глаза и слезы – радостные слезы…

Десантники подтягивались, подбадривались, суровели в лицах, «Вот оно рождается, главное, что будет крепко держать нас в предстоящих боях! – с удовлетворением подумал Вахромеев. – Братья пришли к братьям».

Промелькнул городок, праздничный и радушный, в обилии солнца, зелени, бело-красных флагов – они не имели права даже на минутную остановку. Еще стояли перед глазами восторженные лица поляков, еще не остыло в ладонях тепло рукопожатий, а колонна прямо за городской окраиной уже исчезла в черных смерчах разрывов: с неба поочередно пикировали тройки крестатых «юнкерсов».

Тут под бомбами полегли первые жертвы на польской земле – погибло одиннадцать автоматчиков…

Десант продолжал путь.

Под непрерывной бомбежкой, грозно огрызаясь на многочисленные контрудары и контратаки, форсируя ночами реки, сводный отряд круглосуточно двигался вперед, с каждым часом и с каждым километром углубляясь в оперативный тыл фашистов.

Давно уже угасли в эфире позывные 3-й танковой армии, в шлемофонах беспрерывно звучали вопли и команды тыловых немецких частей, тщетно пытавшихся перехватить десант или хотя бы задержать его продвижение.

За Ярославом, в отрогах Карпат, немцам наконец удалось организовать спешный заслон и взять десант в противотанковые огневые клещи. И все-таки вахромеевцы выстояли, в течение дня отразили семь массированных вражеских атак. А потом, когда поле боя основательно проутюжили вызванные по радио штурмовики-«илы», сами нанесли стремительный удар.

И прорвались на запад.

В этом бою им помогли подоспевшие партизаны. Советско-польский партизанский отряд в решающие минуты свалился прямо с гор на головы гренадер, ударил по тылам. Немцы бежали.

Радиостанция штаба фронта приказывала, торопила: «Вперед, вперед!»

Лето наливалось дымным жаром, орудийным грохотом и лязгом танковых гусениц, как и год назад под стенами Харькова. Ночами где-то невысоко над головой, средь перемигивающихся июльских звезд, деловито тарахтели советские «кукурузники», летевшие к партизанам. Вахромеев вспоминал в эти минуты Ефросинью.

Он думал о том, что будет впереди. Они вкопают в землю оставшиеся танки, зароются в землю сами и будут делать то, что на военном языке называется «держать круговую оборону».

Это потруднее, чем на марше. Потому что они будут лишены маневра и для всех немцев, которых гитлеровское командование соберет-наскребет в округе, они станут неподвижной целью. Той самой дерзкой занозой, которую немцы постараются вытащить любыми средствами и во что бы то ни стало.

Но они все-таки удержатся. Им просто нельзя иначе – ведь за спиной у них, у вахромеевцев, Сталинград и Белгород, Днепр и Тарнополь. Именно там они научились держаться.

Уже несколько раз штабная радиостанция десанта ловила позывные «Белого» – советской разведгруппы в тылу немцев, Лихие ребята сумели угнездиться в самом центре секретного ракетного полигона. Разведчики сообщили дислокацию немецких частей в своем районе и очень просили нанести удар по концлагерю, освободить советских военнопленных, обреченных на уничтожение гитлеровцами.

На исходе пятых суток танковый десант вышел к берегу реки Вислоки. На другой стороне начинался резерват – территория ракетного полигона «Хайделагер».

20

После сокрушающих ударов Красной Армии весной и летом 1944 года на Украине, в Крыму, Белоруссии, Прибалтике, от которых трещала и разваливалась военная машина вермахта, после высадки и успешного продвижения англо-американских сил во Франции и вконец дезорганизующих германский тыл массированных авиационных бомбардировок, превративших в руины многие города Германии, для каждого здравомыслящего немца стало совершенно ясно: война проиграна.

Это понимали даже фельдмаршалы. Именно в кризисном июле при телефонном разговоре Герд фон Рундштедт – командующий Западным фронтом – раздраженно сказал Кейтелю: «Кончать войну – вот что надо делать, идиоты!»

Не понимали, не хотели понимать этого только Гитлер и окружающая его свора приспешников в генеральских и эсэсовских мундирах. А между тем рассчитывать им теперь было не на что: ракетная война с применением «чудо-оружия» фактически потерпела крах, Из пяти тысяч ежедневных пусков самолетов-снарядов Фау-1, которые когда-то самонадеянно гарантировал фюреру начальник штаба люфтваффе генерал Ганс Ешонек (застрелившийся год назад), в воздух курсом на Англию запускались лишь сотни этих «динамитных метеоров», а целей достигали немногим более тридцати процентов из них. Что касается баллистических ракет Фау-2, то в связи с многочисленными дефектами перспектива их боевого применения оставалась совершенно неясной.

Однако Гитлер продолжал исступленно твердить, что секретное оружие и еще кое-что (?), чем он располагает, в последний момент изменят обстановку в пользу рейха.

Что было за этим? Фанатизм, слепая вера?

Отчасти может быть. Но главным и решающим образом – страх. Боязнь конца, близости неминуемого возмездия. Заправилы третьего рейха, шулерским путем пришедшие к власти, проиграли игру ва-банк, ставкой в которой были жизни миллионов немцев. Однако теперь, когда, по логике вещей, надлежало исчезнуть с лица земли им самим, они, охваченные животным страхом, шли на все, чтобы только оттянуть собственный конец: запугивали, врали, изворачивались. Они хотели если не спастись, то хотя бы протянуть еще несколько жалких месяцев в роли «владык мира». Оплачивая каждый свой день, каждый час уже проигранной войны тысячами человеческих жизней.

«Подлецы никогда не уходят сами – их только убирают, – это сказал фон Штауффенбергу один из близких друзей и соратников генерал Хепниг фон Тресков во время своей последней командировки с фронта в Берлин. – Покушение должно быть совершено во что бы то ни стало».

Руководство военной оппозиции, которое группировалось в основном в управленческих штабах при командующем армией резерва БДЭ, срочно готовило акцию по уничтожению Гитлера, рассчитывая сразу же ввести в действие план «Валькирия»: использование по боевой тревоге войск внутри Германии для подавления беспорядков или борьбы с воздушными десантами. В данном случае «Валькирия» должна была стать главным рычагом для захвата вермахтом власти в стране.

Следовало найти офицера, который, осуществляя покушение на Гитлера, мог пойти на самопожертвование. Такие люди в среде оппозиции нашлись (капитан фон Бусше, обер-лейтенанты Хаген, фон Кляйст). Тем не менее исполнить своего намерения они не смогли, так как, будучи младшими офицерами, не имели доступа к тщательно охраняемой ставке фюрера. А медлить, ловить момент, рассчитывая на благоприятное стечение обстоятельств, оппозиция не могла – торопило, подхлестывало время. В начале июля гестапо сумело каким-то образом проникнуть в одну из внутренних ветвей заговора и произвело первые аресты.

Больше ждать было нельзя.

Первого июля граф Клаус Шенк фон Штауффенберг официальным приказом был назначен начальником штаба при командующем армией резерва с одновременным присвоением чина полковника. Это был праздничный день в его кабинете в штабном здании на Бендлерштрассе: новоиспеченного полковника поздравляли друзья, родственники, многочисленные сослуживцы. Адъютант обер-лейтенант Хефтен раздобыл где-то огромный букет роз.

Поздним вечером одним из последних поздравил Штауффенберга капитан Карл Пихлер, ездивший по поручению в танковое училище в Крампниц. Он вошел в кабинет, когда полковник, упаковывая колючие розы, собирался ехать домой, на дворе его ждал автомобиль.

После официального поздравления Пихлер смущенно сказал:

– Прошу извинить, господин полковник… Но свой доклад о поездке я, очевидно, отложу на утро. У вас еще долгий путь. (Штауффенберг жил в берлинском пригороде Ванзее).

Однако полковник возразил со своей обычной мягкой а, как показалось Пихлеру, печальной улыбкой:

– Насчет долгого пути я сомневаюсь, мой дорогой Карл… Но спасибо, если вы мне его предсказываете. Садитесь и докладывайте.

Капитан по возможности кратко изложил итоги служебной поездки: вся документация по плану «Валькирия» в танковом училище содержится в порядке. У дежурного офицера имеется в сейфе опечатанный секретный пакет с инструкцией, кодовый сигнал расшифровывается правильно, действия по времени соответствуют графику. Словом, все как и положено быть. Однако Пихлера очень тревожит другое…

– Что именно?

– Настроение командования, А точнее, самого начальника училища полковника Глеземера. Он кавалер Рыцарского креста и по взглядам своим отъявленный нацист, Он прямо заявил, что все указания по плану «Валькирия» будет уточнять через инспекцию танковых войск, которой подчиняются танковые училища. И вообще, сказал он, БДЭ не внушает ему доверия. Согласитесь, это наглость, господин полковник!

В спокойной задумчивости полковник побарабанил по столу пальцами своей единственной левой руки. Усмехнулся.

– Если бы так думал только он один, дорогой Пихлер! К сожалению, ненадежных командиров много, и с этим приходится мириться. Приобщать их заранее к оппозиции – гиблое дело. Единственная надежда на то, что после убийства Гитлера они все-таки пойдут за нами и выполнят наш приказ – другого пути у них нет.

Пихлер промолчал: он конечно же понимал это… Оглядывая усталое, землистое лицо оберста, черную повязку, перечеркивающую лоб, вспомнил его совсем другим, почти молодым, в мокром от зноя мундире, – улыбчивого майора, который умел сохранять невозмутимость даже в самые адские минуты боя. Он искренне, по-братски, любил этого человека…

– Я давно хотел просить вас, господин полковник… – Капитан Пихлер неожиданно резко встал, церемонно стукнул каблуками: – Господин полковник, прошу оказать мне честь и доверить лично исполнение акции против нацистского фюрера. Я готов погибнуть во имя немецкого народа!

Полковник предупреждающе поднял руку:

– Тихо, дорогой Карл. Нас могут услышать. – Он встал, прошел к окну и, чуть оттянув тяжелую маскировочную портьеру, зачем-то вгляделся в затемненную улицу. Опустив голову, постоял, улыбаясь своей тихой внутренней улыбкой. – И каким же образом вы намерены это сделать, милый Пихлер?

– Пистолет или бомба – все равно. Нет-нет, я все продумал, господин полковник! Это реально. Но для этого вы должны назначить меня своим адъютантом и взять с собой в один из своих визитов в Растенбург. Ведь теперь, насколько я понимаю, вы, как начальник штаба БДЭ, будете приглашаться на оперативные совещания в «Вольфшанце» – ставку Гитлера. Не так ли?

– Да, мой дорогой, в этом ты прав… И только в этом. Остальное нереально, ибо адъютанты в первую охранную зону «Вольфшанце» не допускаются. Следовательно, исполнителем может стать только один человек. То есть я.

– Но это невозможно, господин полковник!

– Почему?

– Хотя бы потому, что вы душа всего дела. Лишившись вас, оппозиция будет неминуемо обречена на поражение. Вы это должны понять!

– Не думаю, Пихлер. Более того, даже уверен, что мои друзья успешно доведут начатое дело до конца. Здесь у руля будут генерал Ольбрихт, полковник Мерц фон Квирнгейм. Они возьмут на себя руководство «Валькирией». – Штауффенберг подошел к капитану, обнял его левой рукой, заглянул в глаза: – Спасибо, милый Карл… Я, конечно, не сказал, что здесь, в Берлине, на Бендлерштрассе, будет и такой стойкий солдат и верный друг, как Карл Пихлер, На нас может положиться народ. Мы сделаем это обязательно. Даже если произойдет неудача, мы обязаны идти до конца. История нас оправдает.

…Наступили дни, когда Клаусу фон Штауффенбергу и его соратникам стало совершенно ясно: цель близка. И хотя по разным причинам не состоялись покушения, намечаемые последовательно на 6, 11 и 15 июля в Оберзальцберге и «Волчьем логове», химическая бомба, которую регулярно приносил с собой на совещания полковник Штауффенберг, должна была неминуемо взорваться. Рано или поздно, но в ближайшее время.

20 июля полковник фон Штауффенберг был вызван в ставку фюрера с докладом о формировании дивизий «народных гренадеров»[40]40
  Ополченские пехотные дивизии рейха.


[Закрыть], предназначенных для стабилизации катастрофического положения на Востоке. Отправляясь рано утром на аэродром Рангсдорф, он коротко и торжественно сказал лишь одну фразу своему адъютанту обер-лейтенанту фон Хефтену:

– Жребий брошен!

С этого момента его жизнь, как и жизнь Хефтена, приобрела стремительность движения во времени. Так бывает со стрелой, брошенной тугой тетивой: набрав скорость, она неотвратимо идет к цели, опережая и спрессовывая время. Казалось, все прошлое и настоящее теперь было втиснуто в черно-белый циферблат часов, все осталось позади за стрелкой «шесть утра», а впереди – будущее, которое отсчитывается только по минутам. И среди них решающие пятнадцать минут – время реакции химического взрывателя.

Ровно в 7 взлет «Хейнкеля-111». Курс на Растенбург.

У ног Штауффенборга и Хефтена два тугих портфеля, в каждом из них – мина большой взрывной силы.

10.15. Посадка на полевом аэродроме ставки в Растенбурге (позади 560 километров). Оттуда сразу же в «Вольфшанце». Затем встреча с комендантом ставки, короткий визит к генералу Фельгибелю, начальнику связи вермахта, участнику заговора, – именно он, Фельгибель, должен дать условный сигнал в Берлин после покушения.

12.00. Визит к начальнику штаба ОКВ фельдмаршалу Кейтелю. Здесь вводная: в связи с приездом Муссолини оперативное совещание у фюрера начнется раньше на полчаса: не в 13, а в 12.30. Время удесятеряет бег!

12.25. Кейтель вместе со своим адъютантом, генералом Буле и полковником фон Штауффенбергом направляется на совещание в картографический барак, расположенный рядом. (Еще одна убийственная неожиданность: вместо бетонного бункера – деревянный барак, где взрывная сила бомбы намного ослабнет).

12.26. Граф фон Штауффенберг просит разрешения срочно вернуться: он оставил свой ремень и фуражку. Пусть господин фельдмаршал не беспокоится: он их тут же догонит.

12.27. Забрав в прихожей Хефтена (полковник ведь однорук!), Штауффенберг идет с ним в отдельную комнату, где они быстро готовят бомбы к действию: следовало щипцами раздавить стеклянный взрыватель. Им мешает фельдфебель Фогель, но какой-то причине заглянувший в комнату. В результате в портфеле графа только одна готовая к действию бомба. Он спешит, но, как всегда, спокоен.

12.30. Вместе с ожидавшим его Кейтелем полковник Штауффенберг входит в барак, затем в комнату, где уже началось совещание. Приветствует фюрера и ставит портфель на пол, прислонив к ближней от Гитлера ножке стола.

В комнате 25 человек. Жарко. Три окна распахнуты настежь. Монотонный доклад Хойзингера о положении на Восточном фронте. Фюрер близоруко наклонился над картой, над массивным дубовым столом.

И оглушающее тиканье настенных часов, которые почему-то на одну минуту идут вперед. До будущего остается двенадцать минут. Только неизвестно: до его начала или до его конца…

12.33. Штауффенберг на ухо докладывает Кейтелю: ему срочно необходимо позвонить в Берлин – это буквально на три минуты. Кейтель разрешает.

12.35. Граф Штауффенберг и Вернер фон Хефтен быстро вскакивают в автомобиль: «На аэродром!» Их останавливает сначала охрана офицерского караула, затем – эсэсовская у южного поста. Однако они благополучно минуют заслоны.

12.42. Глухой утробный гул раскатывается над сосновым лесом, укрывшим «Волчье логово». Тревожно шелестят нагретые солнцем верхушки деревьев. Все это похоже на предгрозье, хотя над головой совершенно безоблачное небо.

– Как стопятидесятимиллиметровый снаряд, – спокойно говорит Штауффенберг.

– Или противотанковая мина, – щурится обер-лейтенант фон Хефтен.

13.00. Машина вырывается на аэродромное поле, резко тормозит у «хейнкеля», уже готового к полету. Граф выходит из автомобиля и пристально смотрит на желто-синее марево, плывущее над полуденным лесом. Ни единого дымка, все спокойно.

А между тем там, на месте картографического барака, сейчас груды опаленных взрывом развалин, и среди них. – трупы. Должно быть, много трупов…

(Штауффенберг и не предполагал, что именно в эту минуту из дымящихся развалин барака, опираясь на Кейтеля, выходит фюрер в обгорелом и в клочья изодранном мундире. Удивленно шепчет, баюкая парализованную правую руку: «Меня опять спасло провидение».)

13.15. Они летят в Берлин, чтобы принять активное участие в уже начатой операции «Валькирия». Минуты продолжают сумасшедшую гонку. Хотя теперь уже это холостой ход…

А в Берлине, пн Бендлерштрассе, царила нерешительность и неразбериха. Дело в том, что условного сигнала из ставки о состоявшемся покушении так и не поступило. Генерал Фельгибель не решился дать его, тем более что сразу после взрыва бомбы Гитлер приказал на несколько часов запретить всякую связь Растенбурга с внешним миром.

Кое-что все-таки узнать удалось, и генерал Ольбрихт на свой страх и риск объявляет в половине четвертого введение в действие плана «Валькирия» в войсках. Именно в этот момент заговорщики пытаются склонить на свою сторону командующего армией резерва «старика Фромма». Однако осторожный Фромм сначала звонит Кейтелю и узнает правду о покушении: Гитлер жив! После чего изображает ярость оскорбленного верноподданного и велит арестовать заговорщиков. Но под арестом оказывается сам в результате решительных действий уже прилетевшего из Растенбурга Клауса фон Штауффенберга.

Наступает вечер. Штаб-квартира БДЭ на Бендлерштрассе напоминает растревоженный муравейник: непрерывный дребезг телефонных аппаратов, беготня по коридорам, выкрики, споры, стычки, команды. Кого-то принимают в вестибюле в качестве прибывшего союзника, кого-то арестовывают, кто-то пытается сбежать…

Капитан Пихлер, сидевший у прямых телефонов, уже вначале понял, что все происходящее вокруг не более как суета обреченных. Успеха не могло быть хотя бы потому, что покушение не удалось. Фактически бездействовал новый командующий генерал Гепнер, назначенный вместо Фромма, узлы связи открыто саботировали БДЭ, в эфире творилась противоречивая сумятица: отданные приказы тут же отменялись ставкой, поднятые по боевой тревоге училища и воинские части действовали вяло, нерешительно.

К тому же находившийся в Берлине рейхсминистр Геббельс откуда-то получил информацию о заговоре и уже предпринимал контрмеры, опираясь на эсэсовские части Берлинского гарнизона.

Штауффенберг велел капитану Пихлеру сдать дежурство у аппаратов другому офицеру, после чего отозвал его в сторону. Хмуро спросил:

– Как самочувствие, Карл?

– Неважное, господин полковник. Я полагаю, наступает кризис.

– Ты прав. Вот поэтому я хочу послать тебя на наиболее важный сейчас для нас участок. Надо немедленно ехать в охранный батальон, которому поручено оцепление правительственного квартала и арест Геббельса. Его командный пункт в военной комендатуре на Унтер-ден-Линден. Узнай, почему командир батальона майор Ремер до сих пор не выполнил приказ. Ты обязан добиться выполнения приказа. Вплоть до применения оружия. Ты понял меня?

– Яволь, господин полковник!

Спускаясь по парадной лестнице, Пихлер услышал чрезвычайное сообщение радиостанции «Дойчландзендер» о неудавшемся покушении на Гитлера, Машинально взглянул на часы: восемнадцать сорок пять.

Он подумал, что это сообщение окончательно отрезает им путь назад, берет в плотное кольцо, за пределами которого теперь даже те, кто раньше, сомневаясь, все-таки поддерживал их. Они остаются одни. Те, кому положено идти до конца.

Он правильно поступил, что удержался, не высказал Штауффенбергу своего предложения – освободить гестаповскую тюрьму на Принц-Альбрехтштрассе и привлечь заключенных в боевые группы заговора. Это было бы бессмысленно в сложившейся ситуации.

У подъезда Пихлер позвал дежурного мотоциклиста, сел в коляску и, положив на колени шмайсер, оглянулся на штабное здание БДЭ – ему почему-то подумалось, что сюда он больше не вернется.

Город выглядел насупленным, мрачным. Всюду солдаты в касках и в снаряжении по-походному, военные грузовики, легкие пушки и много танков. Они стояли на перекрестках, у Колонны победы, цепочкой вдоль бывшего королевского дворца.

Впрочем, солдаты, очевидно, расценивали все происходящее не более как обычное тыловое учение: лениво жевали выданный по тревоге сухой паек, перекуривали на броне танков и кое-где под деревьями сидели группами и резались в карты.

«А ведь в самом деле не получилось всерьез…» – с горечью подумал Пихлер. Только учения, громоздкая тактическая инсценировка, которая, как и всякие учения, оплачивается небольшим количеством жертв.

Жаль только, что в числе жертв на этот раз окажется и он, капитан Пихлер.

Вспомнился старший брат Герхард, убежденный телъмановец. Они резко разошлись с ним еще в конце двадцатых годов.

Брат обладал решимостью, похожей на фанатизм. Именно она испугала и оттолкнула от Герхарда всех родственников, а самого его привела в конце концов в Заксенхаузен.

Впрочем, он оказался прав во многом из того, что предсказывал Гитлеру. И если честно признаться, то и в отношении Карла он тоже не ошибся, предсказав, что рано или поздно ему придется противостоять нацизму.

Возле здания военной комендатуры полно было солдат. Все они, судя по форме, принадлежали к охранному батальону Ремера. Пожилой фельдфебель проводил Пихлера в штаб, представил дежурному лейтенанту. Тот оглядел гауптмана с вызывающей насмешливостью.

– Так вы из того самого БДЭ? Ну, скажу я вам, хорошенькую свинью подложил нам этот Штауффенберг!

– Не забывайтесь, лейтенант! – сразу вспылил, побагровел капитан Пихлер. – Я спрашиваю, где майор Ремер?

– Там, где ему положено быть. У доктора Геббельса. Кстати, майор только что звонил и сообщил, что Штауффенберг со своей компанией, оказывается, затевал военный путч. Поэтому прошу сдать оружие, капитан.

– Как это понимать?

– Очень просто: вы арестованы.

Карл Пихлер просидел в комендатуре несколько часов. И только потому, что его не заперли в камере, а держали в одной из штабных комнат, ему удалось, пользуясь суматохой, незаметно выскользнуть на улицу.

На Унтер-ден-Линден стояла тревожная ночь. Только час спустя, в половине двенадцатого, Пихлеру удалось добраться до Бендлерштрассе. Подойдя к штабу, он понял, что в БДЭ произошли крупные перемены: охрана была новой, на постах стояли солдаты из батальона СС «Великая Германия».