Текст книги "Польский пароль"

Автор книги: Владимир Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 31 страниц)

Владимир Петров
ПОЛЬСКИЙ ПАРОЛЬ

Часть первая. Польский пароль

«Нет уз святее товарищества»

Н. В. Гоголь

1

ымный жаркий август сорок третьего года окончательно переломил войну и словно бы подхлестнул буксовавшую немецкую военную машину: вздрогнув, она медленно покатилась. Но уже в обратном направлении.

Оказались в прах развеянными надежды фюрера на сверхтяжелую технику, ее всесокрушающую наступательную мощь. Сотни новейших танков «тигр», «пантера», штурмовых орудий «фердинанд», бронированных истребителей «фокке-вульф» сгорели в огне гигантской Курской битвы.

А далеко на юге, в глубоком тылу «тысячелетнего рейха», занозой торчал англо-американский десант в Сицилии; положение в самой Италии после смены правительства и ареста Муссолини выглядело безнадежным.

Экстренное сообщение, поступившее в «Волчье логово»[1]1
  Ставка Гитлера в Восточной Пруссии, в районе г. Растенбург.


[Закрыть] на рассвете 18 августа, повергло фюрера, взвинченного, взбешенного военными неудачами, в состояние крайней психической прострации. Был нанесен еще один чувствительный удар по его маниакальной идее «вундерваффе»[2]2
  «Чудо-оружие» (нем.). – Здесь и далее примечания автора.


[Закрыть], которую он вынашивал с одержимой верой и затаенным душевным трепетом.

В ночь на 18 августа английская авиация разбомбила Пенемюнде, взлелеянную фюрером «кузницу вундерваффе», – научно-исследовательский центр на острове Узедом по изготовлению ракет Фау-2[3]3
  Немецкая; баллистическая ракета, названная по первой букве слова «фергельтупгваффе» (оружие возмездия).


[Закрыть] и самолетов-снарядов Фау-1, То самое Пенемюнде, которое Гитлер лишь недавно личным приказом объявил «особо важным объектом».

…Вначале, около полуночи, над островом пронеслись две четверки английских «москито». Их появление не вызвало беспокойства у немецких офицеров-ракетчиков, только что вернувшихся из клуба, где проходила встреча с известной летчицей-спортсменкой Ганной Рейч. Тем более что «москито» сразу же взяли курс на Берлин.

Зато в Берлине возник переполох. Радары противовоздушной обороны засекли не только приближающиеся «москито» – экраны оказались сплошь забиты отражениями армады тяжелых бомбардировщиков, которые уже подходили к воздушным границам Германии.

Выли сирены, пылающими факелами падали вниз сбитые самолеты, дьявольски мельтешили огненные стрелы прожекторов, грохотали пушки, и берлинское небо вспухало зловещим салютом, знаменующим вступление нацистской Германии в последнюю фазу войны, за которой только одно – неминуемое возмездие.

На остров Узедом, на ракетный центр Пенемюнде, волна за волной накатывались английские четырехмоторный бомбардировщики «ланкастеры» – их отбомбилось за ночь около шестисот.

Утром наступило отрезвление: начальник генерального штаба люфтваффе[4]4
  Военно-воздушные силы Германии.


[Закрыть] генерал Ешонек обреченно поднял к виску пистолет…

Обо всем этом полковник Ганс Крюгель узнал месяц спустя в госпитале, где находился в отделении для выздоравливающих старших офицеров. Известие потрясло оберста, он воспринял крах Пенемюнде как собственную драму, как фатальный конец личных планов и надежд. Угасла последняя светлая полоска, с которой он связывал свое непрочное будущее, И снова – лишь тревожные сумерки, думы о прошлом, вчерашнем, невозвратимом, но и не уходящем из памяти.

Собственно, ни о чем таком ошибочном или плохо раньше сделанном он не жалел, ибо понимал, что личная его судьба за последние пять лет, как и судьбы миллионов немецких солдат и офицеров, очень мало зависела от собственных поступков или принятых решений. Разве только в вопросах жизни и смерти, и то в какой-то незначительной мере… Он был всего лишь песчинкой, взвихренной сумасшедшим военным ураганом, крохотной горькой каплей в дьявольском коктейле войны…

Вместе со всеми он был опьянен уже тогда, в золотом сентябре тридцать девятого, когда под напором танковых колонн Гудериана по желтеющим долинам Померании бежали вспять кавбригады поляков; бездумно посмеивался, наблюдая за бесчисленными толпами польских пленных, бредущих из котла под Кутно. Позднее, в мае сорокового года, у Мааса, вместе со своими саперами от души хохотал над незадачливыми французами, которые удирали от наведенных переправ: по понтонным мостам уже ринулись полки победоносной танковой группы генерала фон Клейста, завтрашнего фельдмаршала.

Потом был Белосток, Минск, Могилев, Смоленск… Веселая суматоха побед, зарево горевших деревень, стремительность атакующих бросков, клещи, котлы, мешки, рев немецких моторов повсюду на земле и в воздухе, беспрерывный треск надежных солдатских шмайсеров. И снова тысячные колонны пленных.

Да, это было повальное опьянение…

Впрочем, тогда уже у него появились первые проблески реального подхода. Как ни странно, это было связано с тучами бурой пыли, день и ночь стоявшей над бесчисленными российскими проселками. Ганс Крюгель, сплевывая, неприязненно морщился: уж он-то, проработавший три года в советской Сибири, хорошо знал горький вкус азиатской пыли! Сразу вспомнились бескрайние просторы за Уральским хребтом, чахлые перелески и степи, степи, по которым поезда идут сутками, даже неделями. И еще вспомнились скуластые хмурые лица сибиряков – людей, способных без перчаток работать с арматурой в тридцатиградусные морозы.

Под Смоленском друг Крюгеля полковник Хенниг фон Тресков, глядя на проходящие с песней устремленные на восток колонны подвыпивших немецких солдат, грустно сказал: «Шноэзельc… шноэзельс[5]5
  Глупые ослы (нем.)


[Закрыть]… Они даже не представляют, как плохо это закончится!..»

Вспомнился заветный лист имперского предписания, который торжественно положил на стол штандартенфюрер Бергер. Тогда Крюгель наивно полагал, что эта широкая красная полоса, по диагонали пересекавшая лист (гриф «Совершенно секретно»), символически перечеркивает всю его прежнюю жизнь, ставит крест на недавнем фронтовом прошлом с грязью, страхами и поющей, как зубная боль, душевной сумятицей. Ведь впереди его ожидал уютный зеленый остров на Балтике, размеренная и спокойная жизнь технического специалиста на засекреченном тыловом объекте. Пенемюнде… Городок над тихим проливом Пене был последней заветной мечтой.

И все рухнуло…

Самое обидное состояло в том, что жизнь обманула его уже тогда, в те минуты, когда он в Харькове читал предписание о своем новом назначении. Выходит, что имперская бумага, подписанная самим Кальтенбруннером, была простой фикцией, ибо в то утро, 18 августа, Пенемюнде уже лежал в развалинах! А. он узнал об этом лишь месяц спустя… Целый месяц жил иллюзиями, стремился упорно к выздоровлению ради самых настоящих мыльных пузырей!

Острая психическая депрессия снова свалила с ног оберста, в незажившей ране под ключицей начался абсцесс. Однако Крюгеля это уже не волновало, иногда он вообще утрачивал ощущение боли. Долгими часами лежал без движения, равнодушно разглядывая белый потолок госпитальной палаты.

Фронт приблизился к Киеву, и в начале октября госпиталь срочно эвакуировали в Варшаву. Несколько позднее, уже в команде выздоравливающих, оберст Крюгель попал в Берлин. И вот здесь в сочельник, при окончательной выписке, его подстерегала неожиданная радость: вместе с медицинским свидетельством он получил вызов к генерал-полковнику Фромму – главнокомандующему армией резерва и начальнику управления вооружений.

Через два часа, пошатываясь от непривычно долгой ходьбы по берлинским уличным завалам, Ганс Крюгель поднимался но ступеням здания бывшего министерства рейхсвера на Бендлерштрассе.

Генерал Фромм принял Крюгеля сухо, подчеркнуто официально, и это сразу обескуражило оберста: ведь они были знакомы еще по довоенному времени, их связывали годы совместной службы. Неужели «старик Фромм», помня о Крюгеле, разыскал его в госпитале только затем, чтоб буркнуть чопорно-генеральское: «Рад вас видеть, полковник…»?

Ведь насколько было известно Крюгелю, злополучное августовское предписание тоже появилось благодаря именно протекции Фромма. Уж не говоря о том, что, как совершенно прозрачно намекал Крюгелю в доверительной беседе фон Тресков, генерал довольно близок к офицерской оппозиции, знает о существовании «тайной Германии» во главе с Клаусом фон Штауффенбергом и относится сочувственно к ней.

Чем же объяснить столь холодный прием? Не барьерами же традиционно-прусской субординации и уж, во всяком случае, не личной неприязнью генерала к Гансу Крюгелю! Когда-то Фромм – командир легко-егерской дивизии – чуть ли не с отеческой нежностью называл его «крепыш Гансик». Да, времена, к сожалению, меняются…

Бесцветный, равнодушный взгляд, бесцветные, казенные слова: «…поздравляю с назначением на весьма ответственную должность… Выражаю уверенность, что заслуженный и храбрый фронтовой офицер Крюгель будет и впредь самоотверженно служить интересам великой Германии…»

Ни искорки живого, человеческого чувства…

Крюгель озадаченно смотрел на старого генерала, на его редкий по теперешним временам орден периода первой мировой войны, ощущая лишь вязкую оглушающую тишь огромного кабинета. Четко стучали на сейфе старинные часы в резном деревянном корпусе стиля «Бидермайер». Генерал вздохнул и произнес с хриплой торжественностью:

– Жизнь очень спешит, если мы сами медлим. Запомните это, оберст!

– Яволь, герр генерал!

Что за странный намек? Кто и почему должен спешить? И куда, собственно?

И вдруг Крюгеля осенило. Всемогущий генерал, главнокомандующий людскими резервами Германии, в чьих руках одновременно сосредоточены и все арсеналы армейских вооружений, боится собственного кабинета, его задрапированных шелком бетонных стен, и особенно опасается этого фигурного старинного столика с разноцветными телефонами (не зря же он так старательно на дистанции обходит его и упорно топчется тут, у самого порога). Генерал Фромм наверняка боится подслушивающих аппаратов – вот чем объясняются его напыщенные, рубленые и двусмысленные фразы.

Крюгель понял: делать здесь больше нечего. Все остальное можно будет узнать у Клауса фон Штауффенберга – его кабинет где-то на одном из этажей этого же здания. Он стукнул каблуками, сказал громко, почти выкрикнул:

– Буду стараться, герр генерал! Для меня, солдата, интересы Германии превыше всего! Благодарю за доверие, герр генерал!

– Счастливой службы, оберст! Хайль фюрер!

– Хайль!

Так, верноподданно покричав друг другу, они расстались. Крюгель даже не расспросил толком, куда и на какую должность получил назначение, надеясь все это уточнить у Штауффенберга.

Однако встреча с ним не состоялась. Адъютант фон Штауффенберга в ответ на звонок по внутреннему телефону сказал Крюгелю коротко: «Сегодня в 17 часов на Кенигштрассе, номер 4. Автомобиль «БМВ» синего цвета. Гауптман Карл Пихлер». Помедлил и еще раз раздельно повторил фразу.

Место было хорошо выбрано, продумано. В этом Крюгель убедился, прибыв без пяти минут пять на тихую узкую улочку Кенигштрассе: под номером 4 значилась небольшая кирка средневековой готики, правда изрядно пострадавшая от бомбежки. Из открытых дверей, из развала-щели в боковой стене доносился густой голос пастора. Ему отвечал жидкий, нестройный хор – шла рождественская месса, хоть я в неурочное время (видимо, учитывая интервалы между воздушными налетами).

Падал невесомый снежок, из полуосвещенного храма приходил волнующий запах свечного нагара, пряного верескового дыма и старых дамских духов. Запах далекого детства…

Крюгель вошел в дверь, постоял несколько минут, прислонившись плечом к каменной колонне. Выходя, подумал, что церковь в начале нового пути – доброе предзнаменование.

Неподалеку скрипнул тормозами потрепанный «БМВ». Приоткрыв дверцу, водитель в офицерской фуражке кивнул Крюгелю: «Прошу в машину».

– Гауптман Пихлер.

– Оберст Крюгель.

Капитан закурил сигарету, искоса взглянул на Крюгеля, рассмеялся:

– Я вас видел сегодня в штабе БДЭ[6]6
  Сокращенно от «Бефельсхабер дес Эрзатцхеерс» – командующий армией резерва (нем.).


[Закрыть]. Когда вы вышли от «старика», у вас был вид, как у рыбака, который вместо форели вдруг на удочку подцепил старую калошу. Ха-ха!

Крюгель промолчал, морщась от дыма. Начало ему не понравилось: слишком молод и несерьезен этот капитан. Тоже нашли конспиратора…

– Между прочим, насколько я знаю, рыбаки и охотники часто шутят неостроумно, даже глупо. Вы, случайно, не рыбак?

Капитан не смутился, однако сказал:

– Извините, герр оберст! И пожалуйста, не обижайтесь. Но что поделаешь: смешное – моя слабость. Давайте лучше приступим к серьезному разговору. Вы не возражаете?

– Я слушаю.

– Итак, от имени ваших друзей позвольте вас поздравить с высоким назначением. Ведь вы теперь важная и таинственная особа: начальник инженерно-строительной части секретного полигона по испытанию ракет Фау-2, Хоть в вашем предписании об этом не сказано, но это именно так.

– Но ведь Пенемюнде?.. – Крюгель удивленно повернулся на сиденье.

– Айн момент! Прошу прощения, но нам отсюда следует поскорее убраться – разговор продолжим в пути, Имейте в виду, герр оберст, что с завтрашнего дня вы будете находиться ежечасно под бдительным оком СД. А может быть, уже с сегодняшнего. Впрочем, сейчас мы это проверим.

Пихлер нажал на стартер и резво погнал автомобиль. Несмотря на неказистую внешность, машина была в отличном техническом состоянии, да и сам Пихлер оказался превосходным шофером – в этом ему, безусловно, следовало отдать должное. Он смело шел на обгон даже в местах завалов и на рискованных поворотах, точно, мгновенно рассчитывал, а у рогаток дорожной полиции лишь несколько замедлял скорость, не останавливаясь (желтый бланк «Пропускать всюду» на ветровом стекле). На крутых виражах машина приседала, визжали тормоза, опасно шипели шины.

– Не удивляйтесь, я в Африке водил штабной бронеавтомобиль фон Штауффенберга. А там практика была что надо! Кстати, вам большой привет от него, надеюсь, вы знаете, что он теперь начальник штаба общевойскового управления? Мы с графом Штауффенбергом вместе воевали в армии Роммеля, вместе попали под бомбежку под Алам-Хальфой. Я-то остался цел, а вот моего шефа основательно потрепало: он потерял правую руку и остался без глаза. Как и вы, долго валялся по госпиталям, а с августа генерал Фромм взял его к себе. Фон Штауффенберг просит извинить, что вынужден отказаться от встречи с вами, это небезопасно и для вас, и для него. Надеюсь, вы понимаете?

– А что происходит с Фроммом? – спросил Крюгель. – Он не очень-то радушно принял меня. Даже странно.

– Не удивляйтесь, «старик» осторожничает. В общем, он весьма далек от нас. Учитывайте это.

Капитан Пихлер постоянно поглядывал в зеркало: нет ли сзади хвоста? Наконец уже в районе Олимпийского стадиона облегченно сдвинул со лба фуражку.

– А знаете, это ведь я разыскал вас в госпитале! По заданию фон Штауффенберга. А уж потом привез туда письменное указание «старика Фромма».

– Спасибо, гауптман. Я признателен вам. Однако вы так и не объяснили…

– Насчет Пенемюнде? Тут все просто. После налета 18 августа фюрер приказал рассредоточить производство «вундерваффе». Насколько мне известно, основной ракетный завод по серийному производству Фау-2 находится в подземных штольнях горы Конштайн – это недалеко от Нордхаузена. Экспериментальная лаборатория – в Кохеле, южнее Мюнхена. Ну а испытательный полигон «Хайделагер» расположен теперь в районе Близна в Прикарпатье. Именно туда вам предстоит ехать, герр оберст.

– Вот как!.. – изумленно протянул Крюгель. – Выходит, мне предстоит возвратная прогулка в Польшу – я ведь недавно оттуда. Странная случайность.

– Это вовсе не случайность, герр оберст. Вы назначены туда со строго определенной целью: офицерская оппозиция обязана иметь своих людей на особо важных объектах, определяющих боевую мощь Германии. Вы должны располагать всеми сведениями о «Хайделагере», и, конечно, в первую очередь данными по испытаниям «оружия-фау». Для контактов с друзьями запомните пароль: «Господь, который сотворил железо». Отзыв: «Ради возмездия».

– Но послушайте, капитан! – возмутился Крюгель. – Это же слова из песни, которую горланили штурмовики Рема! Ни в какие ворота не лезет!

– Пароли придумываю не я! – рассмеялся Пихлер, – К большому сожалению. Так же, как и весь инструктаж, который вы слышите. Это почти дословно монолог графа фон Штауффенберга. Ну, конечно, исключая некоторые незначительные комментарии – признаюсь, они мои. Кстати, у меня от природы феноменальная память. Я, например, знаю наизусть родословные всех германских императоров, все битвы, в которых участвовали немцы, начиная с наших дальних предков. Включая все цифры – это еще из школьных учебников. Хотите проверить?

На этот раз рассмеялся Крюгель:

– Ну зачем же, капитан! Я вам верю, И вообще, я вижу, вы обстоятельный малый. Вот только объясните мне, какой же болван придумал устроить секретный испытательный полигон под самым носом у русских? Ведь они уже подходят к старой границе с Польшей.

– Как сказать! – Пихлер многозначительно щелкнул пальцами. – Может, это придумал вовсе не болван. Не зря же англичане до сих пор не могут найти этот полигон. Ищут где угодно, но только не там, не у самого Восточного фронта. А придумал это, как рассказывают, сам рейхсфюрер Гиммлер. При этом он будто бы сослался на русскую народную мудрость, которая у них называется пословицей: «Чем ближе к церкви, тем дальше от бога». Каково? Надеюсь, как специалист, работавший у русских, вы оцените тонкость и изящество данной мысли? Плюс превосходный юмор.

Крюгель задумался: да, тут был резон… Проделано поистине с русской хитростью, которую умеют прятать так, что иногда и сами потом не могут найти.

Слушая сидящего рядом за рулем капитана Пихлера, Крюгель вдруг поймал себя на том, что по обычной своей привычке сравнивает его с кем-то из знакомых раньше людей. Кого же он так сильно напоминает?

Ну конечно белозубого майора-танкиста, бахвала-эльзасца из эсэсовской дивизии «Тотенкопф»[7]7
  «Мертвая голова» (нем.).


[Закрыть]! Где теперь самоуверенный и дерзкий «спортсмен войны»? Сгорел ли в танке, подорвался на мине или, может быть, после Богодуховского танкового побоища попал в плен испилит бревна на какой-нибудь сибирской лесосеке?

Его фамилия, кажется, была Бренар… (ну да, полуфранцузская, как и у многих эльзасцев). Чем же схожи с Карлом Пихлером? У того и у другого есть нечто от ребячливости, от мальчишеской показной бравады. Тот, помнится, вот так же глубокомысленно и важно хмурил белесые брови, чуть ли не отчитывая приехавшего «штабиста» Крюгеля – это было в дубняке под Обоянью в момент критического перелома операции «Цитадель». Правда, капитан Пихлер более деликатен, но и у него в каждой фразе звучат поучительные нотки прямо-таки генеральского уровня.

С Бренаром они, пожалуй, одногодки – молодые немцы, одинаково самозабвенно влюбленные в технику, прикипевшие к ней уверенными, властными ладонями.

Но как полярно далеки друг от друга! Если внешне оба безоглядные патриоты Германии, способные не колеблясь пойти на самопожертвование во имя нации, то мотивы у них совершенно разные, даже непримиримо враждебные.

Где же истина, где и в чем подлинные нравственные ценности, где те незамутненные пропагандой истоки, из которых рождается не напыщенная тарабарщина лозунгов, а поступки, дела, совершаемые с распахнутой настежь душой?..

Все-таки Карл Пихлер счастливее Бренара, и не только потому, что правильнее, вернее понимает существо своего долга. Его оптимизм искренен и прочен, ибо базируется на убежденности, в то время как показная лихость танкиста Бренара была лишь внешним налетом, «косметической пудрой» собственного самоутверждения.

Впрочем, может быть, Пихлер не только точно, дословно передавал Крюгелю инструктаж полковника фон Штауффенберга, но и интонации его голоса? (Клаус ведь любит подбросить металла в каждую фразу – для звонкости, весомости!)

Тем более что речь шла о деле сугубо серьезном, чреватом многими опасностями. Главная из них состояла в том, что над «Хайделагером», как и вообще над всей системой производства «оружия-фау», черным крылом нависла зловещая тень самого Гиммлера. Еще летом прошлого года рейхсфюрер потребовал от генерального конструктора Вернера фон Брауна передачи всех работ над Фау-2 под контроль СС, но получил категорический отказ. Сразу же посыпались доносы, в ход пошли угрозы и шантаж, на Пенемюнде зачастили проверочные комиссии. А воспользовавшись трагедией 18 августа, Гиммлер все-таки добился назначения бригадефюрера СС Каммлера руководителем строительства и испытания ракет. Что касается «Хайделагера», то там всеми делами, по сути, полновластно заправляет фельдкомендант СС штурмбанфюрер Макс Ларенц, давний знакомый рейхсфюрера.

– Опаснейший человек! – предупредил Пихлер. – Мастер тонких, хитрых провокаций. Вежлив и деликатен, но за этим – крайняя жестокость. Не пьет, не курит, с женщинами осторожен. Слабости: хвастлив, чувствителен к лести. Считает себя знатоком человеческой психологии, любит давать краткие характеристики – «убийственные», как он называет. Учтите, на всем этом можно сыграть, И еще одна страсть Ларенца – коллекционирует антикварные миниатюры, преимущественно пейзажи старых мастеров. В связи с этим граф фон Штауффенберг просил передать вам вот эту вещицу: здесь, в коробке, неаполитанский пейзаж, писанный гуашью, «Неаполь вечером». Это из фамильного собрания графов Штауффенбергов. Он полагает, что миниатюра может пригодиться вам при знакомстве с Ларенцем.

– Спасибо! – Крюгель сунул картонку в карман шинели. – Передайте Клаусу, что я благодарю его и расцениваю это как рождественский подарок мне.

– Нет-нет! – рассмеялся капитан. – До рождественского подарка еще не дошло! Он – само собой. Вот только теперь я перехожу к торжественному вручению рождественского подарка, – Пихлер затормозил машину, остановился у обочины и продолжал: – Приказано, герр оберст, вручить вам сей крохотный пистолет со словами: «У истинного друга всегда много друзей». Примите и мое поздравление!

– Откуда это? – удивился Крюгель.

– Изречение? По-моему, из «Экклезиаста», а может быть, из послания апостола Павла к римлянам. Словом, нечто церковное, подходящее случаю.

– Нет, я имею в виду этот изящный дамский браунинг. Он что, настоящий?

– О, конечно, герр оберст! Это африканский трофей графа. Имейте в виду: очень опасная штучка, все пять пуль отравлены. Даже царапина вызывает смерть. Штауффенберг отобрал пистолет у одного пленного британского полковника. Кажется, это случилось после нашей победы у Мерса-Матруха. Между прочим, высокопоставленный «сын Альбиона» так и не нашел в себе мужества воспользоваться этим дамским пистолетом. Надеюсь, и вам он не понадобится.

– Что вы хотите этим сказать?

– Ничего другого, герр оберст! Ничего! – улыбнулся Пихлер, опять не скрывая язвительности.

«Странный парень, – подумал Крюгель, – Избирает удивительно неподходящие причины для смеха. Прямо-таки солдафонский юмор. Уж не в Африке ли, не у англичан ли, он этому научился? У тех самых «сынов Альбиона», которые столь быстро расколошматили и выкинули оттуда хваленую «лисицу пустыни» Роммеля. Может, напомнить Пихлеру об этом?»

А капитан уже гнал машину обратно в центр города. Выжимал солидную скорость, прижавшись лбом к ветровому стеклу. Непостижимо было, как он, не включая фар, умудрялся разглядеть дорогу, узкую, загроможденную обвалами кирпича, обломками разбитых зданий…

На прощание Пихлер, посмеиваясь, выдал еще одну порцию юмора в своем вкусе:

– Завтра вам, герр оберст, предстоит рождественский визит к эсэсовскому Санта-Клаусу – группенфюреру Бергеру. Он приглашает вас на двенадцать дня. Честно говоря, я вам сочувствую.

– Чем это вызвано? – с тревогой спросил Крюгель.

– Видимо, вашим назначением. Кроме того, Штауффенберг предполагает, что группенфюрер будет беседовать с вами о своем кузене Хельмуте Бергере, штандартенфюрере СС. Тот, что с вами был в Харькове и погиб там. Граф советует вам тщательно продумать эту тему.