Текст книги "Тюльпаны, колокола, ветряные мельницы"
Автор книги: Владимир Дружинин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)
И об этом думают, спорят в беспокойном Льеже.
Сердце Гретри
Мадам Кольпэн предложила мне идти пешком. Она ведет меня в сторону от центра, через голый, свистящий на ветру бетонный мост, в район Льежа, который по-русски следует назвать Замаасьем.
Мадам Кольпэн – активистка местного отделения общества «Бельгия – Советский Союз», вдова героя Сопротивления. Он служил на железной дороге, бесстрашно, под носом у гитлеровцев, задерживал составы с оружием, учинял «пробки», переправлял в поездах беглецов из концлагерей и партизан, добывал для них железнодорожную форму.
Мадам Кольпэн битый час обзванивала по телефону льежские музеи – многие сейчас закрыты, туристский сезон кончился.
И вот мы идем улицами Замаасья – тихими и сравнительно малозакопченными.
Льеж за Маасом – особый Льеж. Как некогда Замоскворечье, он бережет традиции города. Он и внешне отличается от других районов. Мадам Кольпэн показывает мне «поталы». Это ниши, а иногда и балкончики со статуями девы Марии или святого. Сейчас, перед рождеством, в «поталах» стоят свечи, а на богородице видишь новенькое кружевное платье с чепцом, в валлонском стиле. В Николин день здесь можно было наблюдать крестный ход, который, как и всюду, вобрал в себя местный фольклор. Например, странный танец «тюрюферс», исполняемый у врат церкви, в красных валлонских костюмах.
На площади, в четырехугольнике трехэтажных домиков, стоит своеобразный монумент. Бронзовая женщина держит в поднятой руке марионетку. Комичного, носатого дядьку.
– Чанчес, – говорит мадам Кольпэн.
Так вот он, Чанчес, персонаж марионеточного театра! Представления теперь даются редко. Остался один старый режиссер-энтузиаст, может быть, последний… Однако бронзовый Чанчес окружен почти таким же вниманием, как в Брюсселе – Маннекен Пис. И Чанчес участвует в цеховых празднествах. И у Чанчеса много спецодежд и униформ, хранящихся в музее.
Мы сворачиваем в сонную улочку.
– Еще один квартал, – сообщает мадам Кольпэн.
За углом – такая же улочка. Скромные, неяркие жестяные флажки вывесок: пекарни, фармацевта. Шпиль невысокой церквушки. И дом, сразу бросающийся в глаза – самый большой тут и самый старый. Итальянские окна, внизу широкие, а чем выше, тем меньше.
– Дом Гретри, – говорит мадам Кольпэн.
Мы входим к Гретри, о котором я еще ничего не знаю, но ощущение у меня такое же, как в доме Рубенса в Антверпене. Где-то здесь – живой хозяин, сам Гретри. Наверно, это он смотрит на нас из рамки – молодой человек в парике, с лицом нежным и мечтательным.
Газовый огонь гудит в старинной печке, покрытой изразцами-картинками. Чья рука затопила ее?
Раздаются быстрые шаги. Я вижу добрые глаза, голубые, как васильки, на старческом лице, и высокий, острый крахмальный воротник, стерильно свежий, одетый, вероятно, к нашему приходу.
– Мосье Дюбуа, – говорит мадам Кольпэн.
– Вы находитесь в доме, – начинает Дюбуа, – где в тысяча семьсот сорок первом году родился наш знаменитый композитор.
Но официальный тон мешает старцу, как и тугой воротник. Дюбуа разминает его тонкими, еще не старыми пальцами и уже по-другому, доверительно, рассказывает о жизни Андрэ Гретри. Именно здесь ему и надо было родиться! Он, верно, с детства слышал валлонские песни и пылкую музыку «тюрюферса». Она летела в эти окна – площадь ведь рядом, веселая площадь ярмарок, гуляний, марионеток и бродячих циркачей.
«Поющая Валлония», пожалуй, особенно ярко проявила себя именно в музыке. Известны имена Цезаря Франка – видного композитора прошлого века, выдающегося скрипача Изаи, чьим именем названы конкурсы исполнителей, проходящие в Брюсселе. Гретри – первый крупный композитор Валлонии.
В восемнадцать лет Гретри вынужден был покинуть родной город, здешние музыканты дали ему все, что могли. Учиться в Рим! И юноша добрался туда пешком, с помощью контрабандиста, указавшего путь через границу.
Минуло немало времени – и романсы, песни, оперы Гретри получают известность. Нередко звучат в его музыке мотивы освобождения, торжества Человека. Композитор и вольнодумец едет в Женеву – беседовать с Вольтером. Гретри и сам пишет философские сочинения. Вольтер благоволит талантливому валлонцу.
Все это Дюбуа сообщает так, будто речь идет о его закадычном друге. Увы, Льеж почти не видел прославленного Гретри! По совету Вольтера композитор поселился в Париже. Завязалась дружба с Жан Жаком Руссо. Сердцем, умом, музыкой своей Гретри был с теми, кто штурмовал Бастилию, свергал монархию.
Дюбуа с благоговением показывает ящичек с клавиатурой – «дорожное пианино» Гретри, для тренировки пальцев. Гретри часто ездил, давал концерты. Под стеклом разложены произведения композитора – их множество. Опера «Земир и Азор» недавно шла по телевидению. Особенно часто исполняется симфония Гретри «Сельский праздник», написанная на народные, валлонские темы. О, он не забывал свою родину!
Я узнаю, что многие предметы мосье Дюбуа разыскал сам. Кто же он, этот милый, очарованный старец? Гид или ученый-искусствовед?
Но прерывать мосье Дюбуа сейчас нельзя, – голос его дрожит от волнения. Да, Гретри не забыл свой родной город: он подарил Льежу свое сердце. Но родственник композитора, человек тупой и жадный, заявил, что завещание Гретри нехристианское. Сердце человека может-де принадлежать только церкви. Этот негодяй решил нажить деньги! Он сговорился с парижскими кюре и решил выставить сердце Гретри в часовне, чтобы привлечь верующих и, конечно, подаяния…
Тяжба из-за сердца Гретри, беспримерная по ханжеству, лицемерию, отчаянному крючкотворству корыстолюбцев, тянулась пятнадцать лет. В конце концов адвокаты Льежа победили.
– Вы видели памятник композитору на площади, перед нашим Оперным театром? В постаменте есть оконце, и там горит свет. Оно там – сердце нашего Гретри.
Осмотр дома и музея окончен. Мосье Дюбуа выключает газ в изразцовой печке.
Мы горячо благодарим его. Очутившись на улице, я не жду просьбы мадам Кольпэн и забрасываю ее вопросами.
– Как вы думаете, сколько лет Дюбуа? – слышу я. – Восемьдесят девять.
Да, он хранитель музея. От тут все: и директор, и гид, и консьерж. Когда-то он играл в оркестре театра. Уволившись по старости, получил место в музее. Он и сейчас еще роется в библиотеках, в архивах, добивается пожертвований на покупку экспонатов. Ведь город дает гроши… Старику помогает его жена, немного моложе его. Им предоставлена бесплатная квартира при музее. Оба получают пенсию, очень-очень маленькую.
– Вот и все, – говорит мадам Кольпэн. – Никакого жалованья.
Уже темнеет. Мадам Кольпэн ведет меня к памятнику Гретри. Падает снег, реклама искрится лихорадочно и тревожно. Снег ложится на верха автомашин, заполнивших центральную улицу почти сплошь. Их поток становится белым, контрастно белым в сумрачном городе.
Длинный, с позументом, сюртук Гретри опушен мокрым снегом. Чуть наклонив голову в буклях, композитор приподнял руку, отбивая такт. Сердце его замуровано в кладке постамента, и оттуда, через маленькое оконце, льется красноватое сияние.
Были, есть и будут люди, чьи сердца светят другим!
Самый знаменитый из льежан
Спросите любого, кто это. Вам наверняка ответят – Сименон. Писатель Жорж Сименон.
Репортеры подсчитали, что каждые пять минут где-нибудь на земном шаре выходит книга Сименона – новая или переизданная, на французском языке или в переводе. Автор, самый читаемый в мире! А сколько еще фильмов, пьес по произведениям Сименона!
Число романов Сименона перевалило за двести – продуктивность, не имеющая себе равных, небывалая в истории литературы.
Сименону выпала редкая почесть: его герою поставлен памятник. Комиссар полиции Мегрэ, толстый, с неизменной трубкой, возвышается на берегу моря в голландском городке Делфзейл. Именно там родился Мегрэ в голове своего создателя. Словом, гордость льежан никак нельзя назвать необоснованной.
Правда, Сименон редко бывает на родине. Но родился-то он здесь, в Льеже, на неказистой улочке, населенной рабочими и мелкими служащими, в семье конторщика. В детстве Жорж Сименон говорил по-валлонски, бегал смотреть Чанчеса.
Живет писатель в Швейцарии, рукописи посылает в Париж. Конечно же, в Бельгии такому человеку тесно. Но он остался бельгийцем. Мои льежские собеседники подчеркивают это. Во-первых, чуть ли не в каждом романе он упоминает родные места. Хотя бы вскользь, одной-двумя фразами. Кто-нибудь из действующих лиц непременно бельгиец. А случайно ли, что в романах Сименона так часто идет дождь? Притом особый, льежский дождь, основательный, упорный…
Во-вторых, он бельгиец по характеру. Да, ноги на земле, а голова в облаках. Работник удивительно организованный и прилежный, – иначе разве мог бы он столько писать! И в то же время – бурная, неисчерпаемая фантазия, необычайная способность создавать сложные сюжеты, увлечь читателя, привести к неожиданной развязке.
Я во многом согласен с льежанами. Побывав в Льеже, я, кажется, лучше понял Сименона – одного из моих самых любимых писателей.
Комиссар Мегрэ действует в Париже. Атмосфера Парижа передается в романах лаконично, часто мимоходом, отдельными, зорко подмеченными мелочами. Сименон знает Париж и любит его. Мы уже говорили, что для уроженца Валлонии культурной границы с Францией, в сущности, нет. А для Сименона и подавно. Еще молодым журналистом он уехал в Париж попытать удачи в редакции большой газеты. И удержался, приобрел известность своими репортажами, главным образом из зала суда. Розыск и суд, раскрытие преступлений – и неизбежное обнажение человеческих пороков, страстей, судеб приковали внимание будущего писателя. Огромный, кипучий Париж давал богатейший материал такого рода.
Внимательно читая Сименона, нетрудно проследить, как перерабатывает писатель эпизод из уголовной хроники, как из этой первоосновы вырастает роман.
Ему, Сименону, в самом деле понадобилась голова в облаках. И твердая земля под ногами.
Его земля – это доскональное знание быта и нравов самых различных людей: бродяги, ночующего под мостом, на набережной Сены, шкипера на барже, рабочего, фермера, кустаря, мелкого, изворотливого дельца, не гнушающегося никаким бизнесом, и крупного денежного воротилы. Вслед за комиссаром Мегрэ мы заглядываем в парижский кабачок и знакомимся с его владельцем и посетителями, в трущобы, где ютится беднота, въезжаем в ворота графского поместья. Одно это увлекает читателя. Но ведь комиссар Мегрэ ведет розыск преступника, и, стало быть, ему необходимо пролить свет на скрытое, спрятанное.
Отперт сейф с секретным замком, извлечены документы, уличающие хозяев фирмы, слывшей солидной, честной, в жульнических махинациях. Оказывается, она нагло обманывала, обкрадывала тех, кто доверил ей свои деньги.
Обитатели богатого, опрятного особняка, оплетенного плющом, производили впечатление людей порядочных. К удивлению всего околотка, хозяин дома арестован. Он убил свою родственницу, рассчитывая добыть наследство.
Добродушный увалень Мегрэ, немного неуклюжий, медлительный, не теряется нигде: ни в притоне контрабандистов, ни в светской гостиной, на зеркально сверкающем паркете, среди дорогих портретов, поставцов со старинным фарфором. Его пытаются сбить с пути лестью, подкупом, угрозами. У преступника находятся высокие, влиятельные покровители, они могут испортить карьеру комиссару. Нет, он упрямо добивается истины.
Преступление совершает и бедняк. Беспощадный к тем, кто обласкан судьбой, Мегрэ болеет за обездоленных, жалеет преступника поневоле. Мы видим, как могут изуродовать человека слабого постоянные лишения, вечная погоня за ускользающей удачей, жестокость окружающих, одиночество.
Случается, обвинение падает на человека, ни в чем не повинного. Дело уже передано в суд. Но Мегрэ не успокоился, его мучит сознание незавершенности поиска. Он чувствует: улики недостаточны, есть неясности. И он до последней минуты, до самого приговора проверяет факты, ломает голову, снова беседует со свидетелями.
Надо ли удивляться тому, что комиссар Мегрэ завоевал сердца многих миллионов читателей во всех странах, в том числе и у нас!
Мегрэ побил всех своих соперников – прочих героев буржуазной детективной литературы. Очень часто, особенно в Америке, детектив не осуждает, а прославляет насилие, грабеж. Симпатии автора – на стороне гангстера, линчевателя. Такие книжонки должны поощрять, вооружать духовно американскую военщину, которая свирепствует во Вьетнаме. Романы Сименона по существу громят это преступное, бандитское чтиво, отнимают у него читателей.
Среди соперников Мегрэ – сыщик Эркюль Пуаро, очень популярный на Западе. Создала его известная английская писательница Агата Кристи, опубликовавшая восемь десятков романов. Пуаро запоминается своим ярким галстуком, забавным тщеславием, но привязаться к нему сердечно, как к комиссару Мегрэ, по-моему, невозможно. Правда, Пуаро ловко разгадывает тайны. Но он часто равнодушен и к жертве и ко всем, замешанным в деле. Обычно в романе фигурируют несколько человек, одинаково подозреваемых в убийстве. Кто же виновник? Пуаро бесстрастно собирает, взвешивает улики. Характеры отодвинуты на задний план, действующие лица – как бы числа в математической игре.
Насколько же богаче духом, интереснее комиссар Мегрэ – психолог, исследователь людских натур и социальной среды, горячий поборник справедливости.
Многие романы Кристи – не что иное, как развлечение на досуге. Сименону удалось поднять детектив на уровень настоящей полноценной литературы.
Наблюдая изо дня в день парижские происшествия, он не заболел равнодушием. Наверное, еще суровый, мглистый Льеж, испытания, перенесенные в юности, учили Сименона серьезно относиться к жизни. Не захотел он творить головоломки из человеческих страданий и бед.
Вдумчивый читатель заметит, однако, что Сименон приукрашивает буржуазное правосудие. Своего комиссара Мегрэ писатель увидел, несомненно, в облаках фантазии. Мегрэ – герой явно романтический, хотя и трудится в реальных, сегодняшних Обстоятельствах. Полицейский сыщик, искренне желающий творить добро, далеко не так свободен, независим, как комиссар Мегрэ, рыцарь правды, почти всегда побеждающий.
Поэтому не всегда веришь в его успех.
Хорошо по крайней мере то, что Сименон не умаляет, не замазывает основное зло. В лучших его романах за отдельным преступником отчетливо различаешь главного виновника – преступные общественные порядки.
Арденны
Из Льежа я отправился дальше на юг.
Шоссе начало шалить. Равнину оно пересекало прямо, словно по линейке, а теперь кружит нас на поворотах, одолевая подъемы, подчиняясь изгибам капризной речки. Срезать, сократить путь негде – мешают откосы холмистой гряды. Она все выше. Ее хвойный плащ все чаще прорывается выступом голого камня.
Прямые линии равнины, ее геометрическая упорядоченность исчезли. Где ровные квадраты полей, рощиц, выстроенные шеренгами тополя, шахматные посадки яблонь? Посевы и сады здесь редки. Скалы, ущелья, вековые заросли не дают хода плугу.
Лес тут дикий, дремучий, необычный для европейского Запада. Густо пахнет смолой, рокочут потоки.
Местами выбегают к шоссе веселой гурьбой березки. На миг переносишься в среднюю Россию. Нов вышине, на плече горы – руины рыцарского замка. А впереди надпись, предупреждающая по-французски:
ОСТОРОЖНО! ДИКИЕ ОЛЕНИ!
И это – в «большом городе» Бельгии! Правда, в Арденнах добывают железо, валят и распиливают лес, получают из древесины разные химические составы. На реках возведены плотины, – ведь Арденны, как здесь говорят, водонапорная башня страны. Но предприятия небольшие, они прячутся по излучинам, по ложбинам. На первый взгляд, здесь царство девственной природы.
Потому и любят Арденны бельгийцы.
Им было бы скучно, душно без Арденн. Это ведь единственный край, где еще возможны романтические походы с рюкзаком за спиной, с палаткой.
Шестую часть Бельгии занимает Арденнский лес. Но он не умещается весь в ее границах. И француз, и люксембуржец, и западный немец могут, не покидая своих государств, подняться на Арденнские возвышенности. То и дело выглядывают из чащи, манят своими вывесками гостиницы: «Приют рыболова» или «Очаг охотника», а то и просто «Уединение».
Зимой приезжают лыжники, а когда снег сойдет, – любители ходить пешком, ночевать под елью, лазать. Нужды нет, что горки выше семисот метров не отыщешь. И небольшие высотки годятся для прогулок, для тренировок. Но надо быть внимательным. Плоскогорье сложено главным образом из песчаников и сланцев. Это породы хрупкие. Особенно опасен песчаник. Верхний его слой под ногами крошится, предательски осыпается.
Туристы любуются водопадами, пещерами. Одна из речек, блуждающих по Арденнам, уходит под землю и вновь выбегает на поверхность. Есть минеральные источники с целебной водой.
Интересны и особенности климата. Вообще тут холоднее, чем на равнине. Но в глубоких долинках образовались местные климаты. Из суровой хвойной чащи можно спуститься на поле, засеянное табаком. Горы защищают южное растение от северных ветров.
Некоторые районы Арденн объявлены заповедными. Там свободно, не боясь человека, пасутся олени, быстроногие газели, муфлоны с толстыми рогами, закрученными спиралью.
Арденнский лес – обиталище кабанов, барсуков, лисиц. Притаившись у поляны, охотник подстерегает тетерева. Рыболовы забрасывают спиннинг в кипучую, порожистую речку, надеясь поймать вкусную форель.
Раскидывают свой стан археологи. Найдены мечи, латы, повествующие о распрях графов, баронов. Извлечена из земли древнеримская статуя, очищены остатки бани, служившей воинам Юлия Цезаря. Арденны доставляли Риму немало забот – нелегко было держать в повиновении жителей глухого края, враждебная чаща окружала крепость с горсточкой легионеров…
Непокоренные кельты уходили в глубину леса. Их главари приносили жертвы богам. Текла кровь животных, раздавались песнопения, не дошедшие до нас. Но жертвенные камни остались. Стоят и другие камни, назначения подчас загадочного. Вероятно, своего рода солнечные часы. Стрелкой, указывающей время, служила тень. Ученые полагают, что кельты с помощью камней составляли календарь, определяли страны света, наблюдали движение небесных светил.
Этнографы привозят из арденнских селений легенды. Здесь все питает фантазию: замшелые развалины, подземелья, прорытые водой или людьми, дуплистое, зловещего вида дерево, эхо в ущелье. Приезжих интригуют названия урочищ: «Кресло дьявола», «Дворец великанов», «Священный источник».
Старый фермер и сегодня покажет вход в королевство гномов – под обрывом, прикрытый кустарником.
Не то ли вон тощее поле досталось сатане и святому Петру? Смекнул апостол, что двоим поживиться нечем, и спросил нечистого: кому вершки, кому корешки? И остался дьявол в дураках – на что они, корешки жита? Точно так же обманывал мужик медведя в русской сказке. И град Китеж есть в Арденнах – в озере, из глубин которого раздается временами колокольный звон. От стариков можно услышать и про Спящую царевну, про глупых поросят, про Красную Шапочку… Арденнский лес – один из очагов европейской сказки.
Не забыты витязи Роланд, Карл Великий, но появились и новые герои, рожденные нашим веком.
Огонь партизанской войны, пылавшей здесь, гитлеровцы ничем не могли погасить – ни казнями заложников, ни карательными экспедициями. Арденнское маки возникло в первые же дни оккупации и сражалось до конца войны, не давая немцам передышки.
Правда, и в других местах Бельгии взлетали на воздух мосты, паровозы, падали сраженные пулей предатели – фламандские и валлонские фашисты. На заводах не прекращался саботаж – сборка авиамотора затягивалась на неделю, а то и на две. Но не было в Бельгии лучшего места для мстителей, лучшего укрытия, чем Арденнский лес. Он стал, в сущности, партизанским краем, так как многие долины и холмы годами оставались во власти маки.
Бойцам помогали лесорубы, фермеры, жители горняцких поселков и городков. Друзья были на почте, на телеграфе, за стойкой кабачка, в сторожке стрелочника…
Цепочка явок, сотни маршрутов, прочерченных на потайных картах, соединяли Арденны с Брюсселем, с главой движения Камиллом Жоссе. Этот человек заслуживает памятника, книги, фильма. Увы, Бельгия еще в долгу перед ним! Человек-легенда, неподвижный, парализованный, он был для гитлеровцев страшнее рати противников. Громадные суммы были обещаны за его голову. Умер он, однако, своей смертью, от болезни, которая его медленно душила. Умер в своей штаб-квартире и, предчувствуя конец, вызвал к себе самых близких собратьев. «Я хочу, чтобы рядом со мной были товарищи по оружию», – сказал он твердо, с просветленным лицом, веря в победу.
После смерти Камилла в штабе продолжал действовать его сын, профессор богословия Лувенского университета. Его знали в кругах духовенства. Пользуясь своими связями, он держал группы партизан в монастырях в одежде монахов.
Штаб направлял в Арденны антифашистов разных национальностей. Воевали там и советские военнопленные, бежавшие из концлагерей, из бараков для «восточных рабочих», окруженных колючей проволокой.
Вы помните, в Арденны должен был прибыть и Анатолий, отважный саратовский парень.
Быть может, мы обнаружим его след…
На лесной фронт
Одну из поездок в Арденны, самую увлекательную, я совершил с участником Сопротивления.
Зовут его Петр Иванович Крылов.
– Хотите посмотреть, где был наш фронт? – спросил он меня. – Там меня, наверно, еще помнят. Познакомлю вас… Завтра, кстати, воскресенье. Заеду я за вами пораньше, часов в шесть. Ладно?
Мог ли я отказаться!
Дорогой он поведал мне свою историю. Когда-то его, юношу, увлекла с русского Юга волна эмиграции. В долгих скитаниях переменил множество профессий: грузил пароходы, мыл посуду в харчевнях, таскал на спине плакаты с рекламой мыла, сигарет. Случалось, отдавал последнюю рубашку за краюху хлеба. Учился урывками.
Когда гитлеровцы захватили Бельгию, Петр Иванович жил с семьей в Брюсселе, работал по своей инженерной специальности, прилично зарабатывал. Мытарства позади… Но как жить спокойно, если в городе враги!
– Слышу, по радио говорят – Гитлер напал на Советский Союз. Ну, думаю, теперь нечего раздумывать. Я же русский человек!
На северо-востоке страны, в области Лимбург, на шахтах трудились сотни советских военнопленных. Связи с Сопротивлением у них не было, а вырваться на волю, драться хотелось.
– Вот и поручили мне помочь им.
Большие руки Петра Ивановича спокойно лежат на баранке. Я представил себе, как он, неторопливый, рассудительный человек, принял задание, обстоятельно выяснил обстановку. Расстояние до Арденн не близкое – две сотни километров.
– Почти через всю Бельгию надо провести ребят… А вы же видите, – сплошные поселения. Глаз-то сколько!
Самое главное – вызволить пленных с шахты. Дать им одежду, документы.
– Ну, к счастью, там, в Лимбурге, у меня был старый приятель, тоже русский. Дал ему знать. Давай, Павел, пора действовать! Только вот в чем затруднение: служил он в конторе. В забой, под землю спускался редко. Не годится для дела! Подыскали ему другую работу – инженера по технике безопасности.
Немецкие обер-надсмотрщики, разумеется, не догадывались, что Павел Александрович Гайдовский получил новую должность по директиве штаба Сопротивления. «Восточные рабочие» неожиданно услышали русскую речь. Но сперва они отнеслись к инженеру с опаской. «Небось продался фашистам! Ну да, недаром его до нас допустили! Наверняка шпионит за нами!» Иногда говорили вслух, нарочно, чтобы инженер услышал. Нелегко ему было добиться доверия.
Павел Александрович устраивал по собственному почину занятия с рабочими по технике безопасности. Чувствовалось – человек хороший, заботливый.
После лекции завязывались беседы. Инженер присматривался, намечал кандидатов в Арденны. Можно снарядить будущего партизана в дорогу. В робе, которую обязаны носить «восточные рабочие», за ворота шахты не выйдешь – сцапают немецкие стражники.
– Получаю я от Павла письмо, – рассказывает Петр Иванович. – Разные семейные новости, жалобы на дороговизну, словом, обыкновенные житейские темы. Я обращаю внимание на цифры. В них вся суть. Допустим, Павел пишет, что приобрел какую-то вещь за сто семьдесят пять франков. Читать надо не франки, а сантиметры – сообщается рост человека. Таким же способом – номер рубашки, шляпы, все мерки для портного. Немного погодя приходит еще пакет. В нем фотография для удостоверения личности и записка: «Посылаю тебе карточку моего беспутного приятеля. Можешь отдать ее несчастной влюбленной, пусть утешится хоть этим». Понятно, каждый раз Павел выдумывал новый предлог. И не всегда отправлял послания почтой. Были связные…
Если русский работает в первой смене, то его, с помощью друзей в управлении шахты, переводят во вторую. Ночью стража дремлет. Русскому в окошечко душевой протягивают одежду, сшитую по мерке. После гудка он сливается с толпой бельгийских шахтеров, неотличимый от них. На трамвайной остановке его ждут. Он получает пароль, отзыв, едет в трамвае до кольца. Затем – на ферму, где обеспечена явка.
Там новобранца встречает Петр Иванович.
– Фашисты бубнят по радио о победах в России, а я думаю про себя: «Ладно, погодите, наши силы прибывают. Вот сегодня еще один в строй вступает, на моем участке…»
Теперь надо дать беглецу карту, объяснить, как он будет двигаться, где поездом, где пешком. Надо назвать людей, готовых дать ночлег, еду. Фермера, лесника, содержателя «брассери», дорожного мастера… Петр Иванович не мог проделать весь путь со своими подопечными. Обычно он брал их к себе в машину на подступах к Арденнам, недалеко от расположения отряда.
Я слушаю Петра Ивановича, не замечая времени. Вдруг я отдаю себе отчет в том, что его рассказ обрел естественный фон. Арденны – вот они! Лесистые горы охватывают нас. С большака мы сворачиваем на змеистый, затененный елями проселок. Горы раздвигаются, нас словно втягивает улица маленького городка. Низенькие, толстостенные постройки, чахлые садики.
– Где же это? – И Петр Иванович тормозит, оглядывается. – Да, да, здесь, конечно… Видите дом? Как раз возле него, чуть ли не под самыми окнами мы и застряли…
Дом такой же, как и все в Рошфоре, одноэтажный, отличающийся от соседних лишь вывеской сапожника. На боковой стене, безоконной, намалеван призыв пить пиво «Стелла Артуа». Тихий, будто уснувший дом в тихом городке. А в то время здесь находился пост гитлеровской полевой жандармерии. Я невольно ищу какие-нибудь признаки ее. Решительно ничего!
Надо же, именно здесь, под носом у жандармов, отказал мотор! А в машине, в крытом кузове, сидели, тесно прижавшись друг к другу, восемь русских, сбежавших из Лимбурга. Правда, с отличными документами. Но компания подозрительно большая. А под скамьями – пистолеты, автоматы…
Вылезаю, улыбаюсь жандарму. «Фу ты, – говорю, – безобразие! Извините, загородили вам дорогу!»
Шофер копается в моторе. Он тоже человек бывалый – не выдает беспокойства. Старательно, без всякой спешки орудует гаечным ключом.
Жандарм полистал вскользь мои бумаги, кивнул, потом подошел к шоферу, даже совет дал ему… Испугаешься – привяжутся, обыщут машину. Тогда капут. Не прорвешься – рядом немецкая воинская часть. Все пропали бы…
Я пытаюсь вообразить сцену: застрявшая машина, гитлеровец, немецкие надписи на улице, прибитое к столбу распоряжение коменданта: за содействие партизанам – смертная казнь.
День воскресный, на улице пусто. Дремлют дома-близнецы. Где-то кричит петух. Девочка насыпает зерно в кормушку для птичек. Приключение у поста жандармерии кажется невероятным.
Дорога выносит нас на край косогора. Внизу, под кручей, в узкой долинке, – уютный городок Лярош, плотное скопление зданий из красного кирпича, старинный замок на холмике. А рядом с нами – большой белый отель. Веранда летнего кафе.
Петр Иванович звонит. Дверь открывает полная, пожилая женщина. Всматривается.
– Мсье Пьер? Неужели вы?
– Да, да, мадам Бинэ, – говорит он. – Что, постарел? Да, двадцать пять лет не скинешь. Познакомьтесь, со мной гость из Советского Союза.
– О-ля-ля! Хоть бы предупредили, мсье Пьер! Печка холодная, у нас ремонт…
– О, не беспокойтесь! Мы пообедали.
– Это верно?
Мы поклялись, не кривя душой. По дороге, в ресторанчике, мы ели жареного кабана.
– Покажите гостю кухню, – просит Петр Иванович.
Газовые плиты, обитые цинком посудомойки, шкафы и полки с посудой, часы с кукушкой, деревянная табличка с выжженным изречением: «В родном доме все вкуснее». Вряд ли я когда-нибудь осматривал кухню с таким волнением, как здесь, – ведь в годы войны мадам Бинэ принимала здесь советских военнопленных. В качестве пароля они предъявляли половинку монеты в десять сантимов. Адрес отеля давал русским мсье Пьер, а иногда привозил их сам.
– Конечно, их следовало сперва как следует накормить, – говорит мадам Бинэ. – В пути они питались кое-как. Да и на шахте ели не жирно.
Никто не совался сюда выяснять, что за люди едят у мадам Бинэ, ночуют в пристройке во дворе, загружают углем топку котла, моют посуду, рубят мясо.
Гостиницу эту, лучшую в округе, облюбовали себе гитлеровские офицеры в высоких званиях. Они располагались тут на отдых. Место считалось безопасным от партизан. Хозяева пользовались полным доверием оккупантов. Постояльцев не касалось, кого набирает в свой штат мадам Бинэ.
– А я бошам прямо сказала, – если вам требуется покой, избавьте меня от всяких проверок. Я ни в чем плохом не замечена, клиенты на меня не жалуются…
Понятно, что и партизаны оберегали покой мадам Бинэ, не ставили под удар ценную явку.
– На первых порах было очень страшно. Спасибо мсье Пьеру, ободрял меня, приносил новости с фронта. Ваша армия хорошо колотила бошей. Так как же не
•помогать русским?
Я крепко пожал руку мадам Бинэ. Мы вернулись в машину, и Петр Иванович снова нажал стартер.
– Теперь на передний край…
Дорога ведет нас в глубь Арденн. Гремят под колесами мостики, то справа, то слева подбегает река Урт. Ее синева гаснет, темнеет, потому что берега все круче. Лохматые бурки леса на плечах гор. Кое-где краснота голого камня. Селения все реже. Фермы маленькие, бедные.
Деревушка Баклен – горсточка домов из диких, грубо отесанных обломков скалы. Полоски ржи, ячменя, упирающиеся в опушку леса.
Крайний дом, поодаль от прочих. Старая женщина выходит к нам, держит козырьком ладонь. Доброе лицо в мелких-мелких морщинках.
– Нет, не узнаю вас, мсье…
– Пьер.
– Подождите, – она смотрит на Петра Ивановича в упор. – Мсье Пьер! Вот радость!
Трещат дрова в плите. Булькает вода в пузатом чайнике с подпалинами на боках.
– У вас все по-прежнему, мамаша Клеманс.
Ветераны-стулья, продавленное кресло, гигантское в тесном помещении. Табличка с изречением: «Когда бедняки помогают друг другу, бог ласково смеется». Фотографии родных, картинки из журналов, приклеенные к обоям. На одном фото, самом большом, в рамке – энергичное молодое лицо. Черты резкие. Брови сведены. Похоже, какая-то мысль не дает покоя.
