Текст книги "Тюльпаны, колокола, ветряные мельницы"
Автор книги: Владимир Дружинин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)
Брюссель иногда называют дальним предместьем Парижа. И верно, очень многое в облике, в красках оживленной уличной жизни роднит две столицы. Говорит Брюссель главным образом по-французски, хотя все надписи – на двух языках. У него свои Большие бульвары, охватившие ядро города широким зеленым обручем.
И в Брюсселе соседствуют богатство и скудость.
В Амстердаме различаешь основательные каменные здания, похожие на фермы, и скромные избушки – вонботы. Те, кто победнее, буквально сброшены с улиц на воду. В Брюсселе люди разных достатков – на суше.
Адрес человека довольно ясно говорит, каков его доход. Например, авеню Луизы – Брюссель богатых, она вонзается в тенистый Суанский лесопарк. А самые богатые обитают за городом – в виллах, обнесенных массивными оградами, в замках. В королевстве бельгийском немало миллионеров, владеющих заводами, судами, угольными разработками, рудниками в Конго. Тысячи баронов, сотни графов, десятки принцев. Аристократам, монастырям по-прежнему принадлежат обширные угодья.
То, что на авеню Луизы выбрасывают в мусорные чаны, нередко объявляется на лотках в другом конце города, на так называемом «блошином рынке». Старьевщики роются в мусоре и извлекают кое-что, годное для сбыта.
Да, покупатели находятся…
Огромная усатая старуха торгует перчатками – истертыми, серыми от въевшейся пыли. К ним и прикоснуться противно. Рядом ветер раскачивает изношенные донельзя пиджаки – заштопанные на локтях, с пятнами, не поддавшимися химчистке.
Меня поразила груда разнокалиберных, ржавых ключей. Кому они нужны, без замков? Я смотрел и пытался представить, какие шкатулки, столы, поставцы, буфеты, гардеробы, кладовые, подвалы, чердаки запирали они в домах, может быть, уже сметенных войнами.
Подошел мужчина в плащике, чисто одетый, вынул из кармана бумажку с чертежом, начал рыться в груде, примерять ключи. Нет, этот не бедняк…
Повезло, ключ отыскался. Его, правда, понадобилось чуть-чуть подогнать напильником. Но ведь это дешевле, чем заказывать новый. На франк-другой, но дешевле.
Спускается вечер, тянет за собой мглу, поредевшую было за день. Движение стало гуще, машины цугом бегут за трамвайчиком, прямо по линии.
За витринами зажигаются елочки, маленькие, не очень яркие, экономные. Осветилась реклама банка. Молодая пара – оба красивые и веселые – катаются на роликах. Веселые потому, что знают, куда класть деньги. «Смотрите, как легко нам делать сбережения!» Так же легко, как скользить на роликах.
Если верить плакату…
Цена франка
Больше всего в Брюсселе улиц среднего достатка.
Они нешироки, здания гладкостенные, без лепных гирлянд. У тротуара тесно стоят бездомные машины, гаражей здесь мало.
В укромных «брассери» обстановка традиционная: темные панели отделки, угловые диванчики, ветеран-буфет, украшенный дедовской кофейной мельницей. Попадаются и харчевни, где принимают по-семейному: тут же, за вашим столом, сидит старушка – мать хозяина, вяжет носок. Подают «мули» – черные морские раковины в наперченном бульоне с луком. Моллюски внутри съедобны.
Порцию «мулей» можно получить и на улице. Облако пара над переносной плитой, запах сельдерея… Недороги и жареные «эскарго». Это крупные морские улитки в панцирях, напоминающих чалму. Извлекают улитку длиннозубой вилкой, держа панцирь специальными щипцами.
А там шипят под тентом ломтики картофеля – «фриты». Без них тоже немыслима обычная брюссельская улица.
Приезжий, может быть, не сразу уловит заботы и тревоги этой улицы – чистой, на вид зажиточной.
Правда, Бельгия слывет в Европе богачкой. Бельгийцам почти не приходится бросать родину в поисках работы. Бывает, инженер едет за границу по приглашению. Это другое дело. А рабочих Бельгия с давних пор сама принимает со стороны – итальянцев, испанцев, греков, даже французов. Сейчас черный день как будто отодвинулся.
Но все-таки не исчез из вида…
Приезжему из нашей страны, с нашими привычками, трудно представить себе, какая жестокая экономия скрыта за опрятными фасадами. На стойку «брассери» редко упадет десятифранковая монета – в просторечии «тюнн», не учтенная заранее в статье расходов.
Да что – «тюнн»! В семье рассчитан каждый франк. Кто знает, надолго ли поправилась конъюнктура. Да ведь и сейчас полная занятость не во всех отраслях производства. Объявлено же официально – пособия по безработице получают сто тысяч человек.
А цены! Повышаются из года в год, в особенности на продовольствие. За кило говядины или свинины изволь платить на десяток франков больше, чем в прошлом году.
Однажды маленькая булочка, прозванная «пистолетом»– в память монет пистолей, ходивших когда-то, – стала дороже на четверть франка. Это самая мелкая монета. Номер газеты – три с половиной франка, трамвайный билет – семь. Однако здесь, на улице, каких много, чувствительно и это повышение. Печать протестует. Оказывается, булочники нарушили – который уж раз! – цены на хлеб, установленные законом.
Улица сетует на то, что дороги квартиры, дорого обходятся визиты к врачу и лекарства.
Покупая телевизор, не забывают подсчитать эффект в бюджете. Два билета в кино вечером – это, по цене, килограмм масла. Расходы на кино резко сократятся. И на газеты и журналы, на футбол…
Завести машину – тоже выгодно.
– Посудите сами, – сказал мне в «брассери» сосед по столику, – машина необходима. Здесь я отдаю треть зарплаты за квартиру, а за городом жилье гораздо дешевле. Переехал бы, но всю разницу съест автобус. Транспорт и без того отнимает массу денег.
Одна знакомая при нас покупала автомобиль. Дело происходило на ярмарке автомашин. Мы проголодались, встали в очередь за съестным. Как возмущалась бельгийка, что булочка с сосиской стоила на ярмарке дороже на два франка!
Машина здесь не роскошь. Она позволяет обойтись без автобусов, трамваев, в ней дешевле можно съездить в отпуск.
…Когда я вышел из «брассери», улица уже затихала. Окна гасли. Скрылись в темноте супруги на роликах, те, что играючи откладывают деньги. Было девять с четвертью – время позднее для обыкновенной, утомившейся за день улицы Брюсселя.
Размышления у Атомиума
В холодном, вязком тумане, затопившем сегодня Брюссель, он напоминает что-то живое. Кажется, великан, который похваляется силой, жонглирует тяжелыми ядрами. Подходишь ближе, и из тумана со всей стальной определенностью выступают штанги и шары, крепко сваренные между собой, поднятые на высоту в сто десять метров.
В одном из шаров – ресторан. Вы может заказать там пулярку по-брюссельски, сваренную в масле, тающую во рту. Возьмут за нее дороже, чем в городе, но зато вы вправе похвастаться, что пообедали внутри атома. Да – атома! Ведь Атомиум – это не что иное, как молекула окиси железа, выросшая в двести миллиардов раз. Состоит молекула, как известно, из атомов. Скульптор ничуть не нарушил их расположение, он только увеличил и соединил шары-атомы полыми трубами, по которым снуют скоростные лифты и ползут эскалаторы.
Есть шар, отведенный под выставку. Диаграммы и фото рассказывают о мирном применении атомной энергии. Об этом и мечтал скульптор, проектируя свои гостеприимные атомы.
Задуманный как эмблема нашей эпохи, Атомиум возник вместе с Всемирной выставкой 1955 года. Он был ее главным аттракционом и молчаливым ее председателем. Павильоны выставки давно разобраны, а монумент пережил ее, сросся со столицей.
– Ну, красоты я тут не вижу! – раздается рядом со мной по-итальянски в группе туристов.
Там заспорили.
Красив ли Атомиум? Трудно ответить сразу. В нем есть величие. В нем – добрые пропорции самой природы. По форме монумент непривычен. Что ж, жизнь ломает привычки. Художник вряд ли должен обходить вниманием то, что открывает нам наука. Формы, краски, пейзажи, рождающиеся в реакторе, в пробирке химика, под микроскопом.
Одно достоинство Атомиума бесспорно: он выразительно напоминает о грозном нешуточном могуществе нашей активной современницы – атомной энергии.
И заставляет думать…
Бельгийцы гордятся тем, что их атомный реактор подключен в сеть, дает энергию. Но если бы атомы работали только для мира! Огромные средства идут в Бельгии на вооружение. Старшие партнеры по Атлантическому пакту обязывают Бельгию строить военные гавани и аэродромы, принимать в своих водах боевые суда с атомным оружием, снаряжать соединения самолетов, способных бросать атомные бомбы.
Возле Брюсселя расположился штаб НАТО, изгнанный из Франции.
А на стенах часто видишь надписи мелом, краской: «Штаб НАТО – вон из Бельгии!», «Долой НАТО!». В газетах там и здесь прорывается как предостережение информация о войне во Вьетнаме.
Разбой во Вьетнаме не решаются оправдывать даже буржуазные газеты, прежде восхищавшиеся всем американским. В одном из маленьких, но смелых театров Брюсселя идет спектакль «Америка, ура!», зубастая сатира на американский образ жизни. Некий «доброжелатель», не назвавший себя, позвонил директору театра – если, мол, не перестанут играть спектакль, в зрительном зале взорвется бомба. Но запугать не удалось.
Кстати, репертуар театров говорит о многом. В крупнейшем драматическом театре столицы ставили пьесу Арбузова «Мой бедный Марат». Для зрителей выпустили необычное либретто – с исторической справкой о блокаде Ленинграда и даже с картой фронта. Во Фламандском театре идет драма по Достоевскому – «Братья Карамазовы». В эстрадном – комедия Валентина Катаева. Никогда не видели брюссельцы такого количества русских и советских пьес, фильмов.
Да разве есть в наше время страны, отъединенные наглухо от других! Атомный век связывает судьбы всех народов!
Об этом думаешь на холме у Атомиума.
Шаги истории
Получасовая поездка от Атомиума в центр города – и мы отброшены на несколько веков назад.
Знаменитая Большая площадь…
Главенствует на площади Ратуша. Кружевной ее мрамор и сегодня свеж и юн. Не верится, что строительные леса сняты в 1454 году. Над пышным порталом тянутся вверх острые башенки и, перерастая друг друга, образуют мощный ствол, который силится достать до неба.
Справа от Ратуши – дворец графов Брабанта, слева и напротив – вызолоченные дома гильдий. Дворец хмурится, узкие его окна с тревогой взирают на соперников. А гильдейские дома, слитые в строю, словно купцы, одеты в самое парадное, назло вельможам. Так молчаливо длится на площади спор, давно прекращенный историей.
Конечно, вы скоро отворачиваетесь от сурового дворца. Вас пленяют сооружения Брюсселя плебейского – их поразительная легкость при изобилии орнамента, загадочные, овеянные неведомыми легендами эмблемы ремесел.
Дом корабельщиков отличен форштевнем, выпирающим из фронтона. Ниже лоснятся, извиваются тела существ подводного царства. Дом галантерейщиков охраняет лиса, дом корпорации лучников – волчица. Дом голубя, дом павлина, дом летучего оленя…
Никто не скажет точно, какие предки у этих зданий, как глубоки их древние каменные корневища. Наверно, под мостовой смешались с почвой остатки поселения бельгов – кельтского племени, упоминаемого в записках Юлия Цезаря.
Только через тысячу лет поселение стало городом, цветущим и знатным. Совершили это превращение ремесленники, основавшие свои мастерские на вилке торговых дорог – от Кельна и от Парижа к морю.
Это они: ткачи, кузнецы, корабельщики – фламандцы и валлоны – создали Брюссель и всю Бельгию, метко прозванную страной городов. Так рано и так бурно развилось здесь ремесло.
Улицы-щели, не знающие солнца, выходят на Большую площадь. Жилища мастеровых темны, убоги, но гильдии богаты, товары известны всей Европе. Чертоги ремесел на площади словно усеяны шедеврами – теми изделиями, которыми добывалось звание мастера.
Большая площадь – шедевр нескольких поколений.
И вот что еще поражает – постройки здесь возведены в пору непрерывных сражений. В Брабанте и на землях голландцев новый класс раньше, чем где бы то ни было, вышел из пеленок. Зато и война, начатая им, была здесь, быть может, самой трудной. Брюссель, Гент, Брюгге, Турнэ обучали Европу колотить феодалов. Еще в 1302 году простолюдины разгромили отборную рать французских рыцарей. Но короли, графы снова и снова грозили отнять городские вольности, обратить ремесленников в своих крепостных.
Все это ясно видишь, стоя на Большой площади. Вряд ли есть место в столице, во всей стране, где так внятен голос истории.
В XVI веке пришел новый враг – испанские завоеватели. Мы знаем, какой могучий народный гнев они вызвали.
На Большой площади, во дворце, – покои наместника короля Филиппа. Это герцог Альба. Фанатически усердный слуга деспота, он гордится тем, что погубил больше ста тысяч людей. Палачи орудуют и под окнами дворца. На железных остриях торчат головы казненных патриотов, Эгмонта и Горна.
Враги презрительно называют повстанцев нищими бродягами.
Друзья! Они кричат: «Вы босяки,
вы гезы!»
Что ж, будем гезами! У нас, у босяков,
В сердцах – огонь, в руках – железо
У босяков!
Кажется, сама Большая площадь говорит нам это, как некогда Эмилю Верхарну. Замечательный бельгийский поэт часто бродил здесь, прислушиваясь к былому.
Ярость гезов, оставшуюся здесь в воздухе, вдыхал Шарль де Костер. Видишь Тиля Уленшпигеля, которого де Костер поставил во главе гезов. Потрясенный зрелищем казней, уходит с площади Тиль и произносит, обращаясь к другу Ламме:
– Слава тем, кто с мужественным сердцем готовит меч для грядущих черных дней.
Почему в северных провинциях, голландских, восстание победило, а здесь задохнулось?
Там феодализм был слабее, тут сильнее. Родовитая знать – не иноземная, а местная, – хоть и не раз была бита, но сохранила огромные поместья. Вся земля принадлежала сеньорам и монастырям, по-прежнему владела умами католическая церковь. Новому классу тут было теснее. Новая вера Лютера и Кальвина не утвердилась.
Вельможи испугались гезов и, за немногими исключениями, встали на сторону короля Филиппа. Горожане не смогли привлечь в свои ряды крестьян. Богатые купцы, владельцы мануфактур, предпочли в такой обстановке соглашение с противником. Испанские наместники удержались. Но вскоре Мадрид сам выпустил из рук южные провинции. Испания одряхлела, соседи на востоке крепли, Брюссель с Брабантом, Фландрией, Люксембургом отошли по договору к Австрии.
Столетие спустя, громя австрийцев, на Большую площадь вступили гренадеры Наполеона. Известна фраза, брошенная как-то императором: «Вся эта страна не что иное, как наносы песка из французских рек».
Но вот указы Наполеона сорваны пиками русских казаков, двигавшихся к Парижу.
Монархи-победители, собравшиеся на Венском конгрессе, перекраивают карту Европы. Недолговечная империя Наполеона рухнула, разобрана по частям. Все земли фламандцев и валлонов предоставлены Голландии.
Мнением народа Конгресс не интересовался. А между тем от Антверпена до Арденн люди сознавали свою общность, жаждали независимости. Правда, язык Фландрии почти тот же, что в Амстердаме. Но Фландрия – страна католическая, религия, исторические судьбы отделили ее от голландцев. В разросшихся городах валлоны и фламандцы трудились бок о бок, там с давних пор складывалась бельгийская нация.
Лишь в 1830 году, в горячие августовские дни, увидела Большая площадь рождение нового государства. Полетели со стен голландские гербы, бежали голландские часовые.
– Да здравствует независимая Бельгия! – кричали брюссельцы.
Сейчас уже не дознаться, кто первый вспомнил тогда, в пылу мятежа, древних бельгов, храбро сражавшихся против римлян.
Так появилась Бельгия.
Наступил мир. И надолго… Франко-прусская война стороной обошла Бельгию. Но угроза на западе росла. В нашем веке Большую площадь топтали войска немецкого кайзера и, наконец, гитлеровцы.
С болью представляешь себе флаг со свастикой над этой площадью, над святыней нации. Солдат в грязно-зеленых мундирах. Гестаповские мотоциклы…
По праву принадлежит Большой площади звание участницы Сопротивления. Нет, не только потому, что и здесь прятали и распространяли боевые листки, печатавшиеся во множестве. Площадь, где песней восставших гезов застыла башня Ратуши, внушала людям стойкость. Где вечная красота, там воздух бессмертия, и люди приходили сюда дышать им.
Дитя Брюсселя
От Большой площади совсем недалеко до угла улиц Дубовой и Банной, где стоит знаменитый Маннекен Пис. Это все еще старый центр Брюсселя, о современности напомнит лишь автомат с жевательными резинками, прибитый к стене, да машина щегольской марки, заплутавшая в сумятице кривых улочек и брезгливо фыркающая на подъеме. Сюда не проникает шум городских магистралей, и поэтому вы сперва уловите звон воды, а потом уже заметите малыша, пускающего струйку. Он стоит в нише голенький, выпятив к вам свой полненький бронзовый животик, усердно занятый своим неотложным делом. Вот уже триста лет, как звенит струйка.
Скульптор, придумавший этот озорной фонтан, вряд ли предвидел будущее дитяти.
В близком соседстве с ним, на старых домах, водружены статуэтки девы Марии и святых, но ни одно из этих изваяний не пользуется и сотой долей того почета, какое досталось Маннекену Пису.
Рассказывают, что отцом шалунишки был один из графов Брабанта. Враги обступили его замок, охранявший дорогу на Брюссель. Защитники теряли надежду отбиться, когда из внутренних покоев выбежала нянька. Опять рассердил ее малыш, намочил кроватку. «Маннекен пист!» – крикнула она графу по-фламандски. Воины расхохотались – до того это было неожиданно, трогательно, неуместно. И, смеясь, со свежими силами, возглашая «Маннекен пист!», кинулись в бой и взломали осаду. Так – утверждает легенда – Маннекен спас Брюссель.
Никто, впрочем, не поручится, что скульптор знал эту легенду. Ее могли сочинить и позднее, в оправдание дерзкой скульптуры. Да, именно дерзкой, почти кощунственной.
Фанатики проклинали озорника, грозили разбить. Но его взяли под защиту тысячи горожан. Пусть льет свою струйку, пусть издевается над ханжами.
Легче погасить бунт, чем погасить смех. А здесь, в Брюсселе, хлесткий галльский юмор соединился с суровой насмешливостью фламандцев. Люди смеялись, читая о похождениях Гаргантюа и Пантагрюэля – героев француза Рабле, бичевавшего святош, крючкотворов, обманщиков в рясах. Смеялись над «Похвалой глупости» – язвительной сатирой Эразма Роттердамского, отца гуманистов. Он сам жил некоторое время в брюссельском пригороде Андерлехт.
Нет, ни огонь, ни пытки, ни бедствия непрерывных войн не могли отучить людей смеяться.
Однако я, может быть, слишком серьезно представляю читателям Маннекена Писа – бронзового малыша. И напрасно называю при этом имена великих. Что такое Маннекен Пис? Пустячок, уличная шутка!
Да, шутка!
Но попробуйте сосчитать, сколько разящих острот, сколько острых песенок вдохновил Маннекен Пис, любимец брюссельской улицы! Именитые заискивали перед ним, Людовик XV подарил ему шитый золотом костюм маркиза. Наполеон III прислал трехцветную ленту. Поток лукавых подарков не прекратился и в наши дни – недавно, например, малышу преподнесли форму американского военного моряка…
Но куда больше других даров от своих, от чистого народного сердца. В бурные дни 1830 года Маннекена одели в блузу рабочего-ополченца. Зайдите в музей города – там весь гардероб мальчишки, около двухсот разных спецовок и форменных одеяний. В день пожарников – в Бельгии от средних веков сохранились цеховые праздники – на кудрявой головке пострела сверкает медная каска. В день почтовиков он в черной куртке, фуражке и с сумкой на ремне.
Когда студенты справляют день святого Верагена, Маннекен с ними. И он носит кепку с эмблемой праздника – медалью, на которой изображена нога, дающая пинка толстому кюре. В списке преподобных угодников Вераген, понятно, не числится – это святой пародийный, сотворенный студентами. Маннекен в нахлобученной кепке стоит важно, словно принимая парад. Мимо него шагают студенты в шутовских рясах, несут карикатуры на духовенство, кружищи для подаяний «на мессу в честь Верагена», лихо распевают:
А ну, камилавки сбивай, не жалей!
Долой чернолобых, долой ханжей!
Вот где раздолье Маннекену! Он в песне, на плакате, участвует во всех проделках.
Как-то раз ниша над бассейном вдруг опустела, Маннекен исчез. Забили тревогу. Полиция пустилась на розыски. Недели две горожане волновались за судьбу ребенка. Нашли его в Антверпене – тамошние студенты приревновали Маннекена к брюссельцам, приехали ночью и увезли…
Нет, нельзя отнять Маннекена у Брюсселя! Тут он по-настоящему в своей семье. Он как будто спрыгнул с фриза на Большой площади или сошел с полотна фламандского живописца и выбежал на улицу поиграть.
Маннекен Пис – сынишка Брюсселя, вечный малыш, которого одно поколение нежно передает другому.
Генерал Мими
Однажды улица, казавшаяся мне смутно знакомой, привела меня к подъезду старой гостиницы, украшенному двумя лепными витязями. Тут я и вспомнил «генерала Мими».
Пять лет назад нам, группе советских туристов, отвели здесь номера. В ресторане нам подавал невысокий, очень ловкий официант-валлонец в кительке с погонами. На его худом, подвижном лице выделялись черные глаза, живые, словно прячущие забавную тайну, и длинный нос. Мы разговорились, и – я заметил шутя, что форма у него прямо-таки генеральская.
– О мсье! – официант вдруг захлебнулся смехом. – О мсье, да, представьте себе, я ведь генерал! Да, меня так и звали – генерал Мими.
– Кто?
– Мои товарищи, на войне…
Мне не сразу удалось вообразить себе его щуплую фигуру в настоящей военной форме.
– Да, мсье, на войне.
Он посмеивался, лукаво шмыгая носом, как будто хотел свести разговор к шутке.
– А почему прозвали? Я был тогда глуп, мсье. Я постоянно сочинял разные планы, как уничтожить всех немцев тут, в Брюсселе. Планы один нелепее другого. И просился в бой. А меня держали… Ну, про меня не стоит, мсье. У меня были товарищи в типографии. Они смешную устроили шутку.
Он рассказывал, не переставая фыркать, словно и в самом деле все было только смешно и не было ни смертельной опасности, ни бессонных ночей в тесном подвале, где работала партизанская типография.
– Намюрские ворота знаете? На бульварах, рядом с дворцом Эгмонта, вы же были там. Трамвайная остановка и киоск, помните? Там и тогда был киоск. Ох, и отмочили же мы! Вы видели, как развозят газету «Ле суар»? Машина не останавливается у киоска, она только замедляет ход, служащий соскакивает и прямо бросает тюк газетчику. Ну, и тогда так же делали… Потеха! Вы послушайте – киоск открыт, публика уже выстроилась в очередь, ждет газету, подлетает машина… Точь-в-точь такая же машина, ребята раскрасили ее как нужно… Тюк сброшен, идет торговля, и вдруг у людей вот такие глаза! На фото самолет врезался в землю. А на нем свастика… Я вам разве не сказал, что это было в сорок четвертом? Ох, надорваться можно! Заголовок – сводка верховного командования германской армии, а внизу – слушайте! «Наши войска обманули противника, тихо, на цыпочках, оставили город Псков». Ну и все в таком роде. Пока немцы хватились, ребята киосков двадцать снабдили. И так быстро сварганили, что ни один, представьте, не попался.
– Не вы ли бросали связки? – спросил я Мишеля.
– Нет, мсье, о, нет! Почему вы решили? Нет. Мне не удалось совершить ничего замечательного. – И он коротко вздохнул. – Нет, генерал Мими не вошел в историю, мсье. Врать не стану.
Потом его лицо на мгновение подернулось грустью.
– Одного все-таки зря схватили, после операции с газетой. Через несколько месяцев расстреляли, мерзавцы!
Он встрепенулся.
– Его бы никогда не поймали! Никогда, мсье! Он почему-то решил сохранить клише. Держал у себя, вместо того чтобы утопить. Пришли с обыском…
– Больше никого не схватили?
– Натурально нет. Он никого не выдал.
Мишель отбежал к другому столу – его позвал запоздавший посетитель.
– Вы знаете, мсье, авеню Луизы? – заговорил он, вернувшись. – Там был дом… Тоже смешная история. Это был, конечно, самый лучший дом, гестаповцы устроились с удобствами. Сидят там гитлеровские чины, рыщут по бумагам, кого бы еще посадить, и вдруг – фьюик! Вместо всего этого – воронка! Удивительно точное попадание. А знаете кто? Бельгийский летчик. Так врезать мог только бельгийский летчик, правда? Он же сам брюсселец, быстро нашел по адресу… Конечно, наши на земле ему помогали, сигналили, указывали цель. Знаете, он многих спас. Сколько там бумаг, всяких досье погребено. Вот это герой, верно? А вы спрашиваете, мсье, что я сделал. Я же говорю – смешил командиров, сочинял сумасшедшие планы…
– И больше ничего?
– Пустяки, мсье! Не заслуживает внимания. Я вижу, вы собираетесь записывать про меня… Напрасно, мсье! Что я сделал такого! Знаете, что мне сказал командир, когда мы прощались? Он сказал: «Ты служил честно, Мишель. Ты здорово нас смешил». Это вы можете записать, мсье.
И тут Мишель рассмеялся громко, очень искренне, от всей души.
Где-то он теперь?
Я вошел, поднялся в ресторан: в зале ничего не изменилось, та же темная, старая мебель. Старое теперь в моде. Тот же метрдотель командовал официантами.
К моему удивлению, он не забыл меня.
– О, мсье из Советского Союза! Вы опять приехали! Значит, вам понравился Брюссель, верно?
Я спросил, где «генерал Мими».
– Его уволили, мсье, – сказал метрдотель тихо и отвел меня в сторону.
Оказывается, Мими нагрубил клиенту из Западной Германии, развязному верзиле с повадками оккупанта. Хозяину это не понравилось. Он придерживается правила, что клиент всегда прав.
Бедный «генерал Мими»!
Признаться, у меня была фантастическая надежда, – вдруг Мими расскажет мне про Анатолия! Но я требовал слишком многого от своевольного случая.
Вокруг Брюсселя
Брюссель не только столица Бельгии. Он еще и главный город Брабанта.
Что такое Брабант? Мало сказать – одна из провинций страны. Это сердце Бельгии, область, где с давних пор объединились, смешались фламандцы и валлонцы.
В Брабанте немало семей, где старшие разных национальностей, а дети с одинаковой легкостью говорят на двух языках.
В истории Брабант выступал как объединитель страны. И недаром национальный гимн Бельгии называется «Брабансонн».
Подобно тому, как природа нашего Подмосковья считается типично русской, так и равнина Брабанта слывет истинно бельгийской. Равнина слегка волнистая, с редкими рощицами, с частыми селениями и городками, которые точно бусы нанизаны на мелкую сетку дорог.
Нетрудно уловить, каково главное занятие брабантских крестьян, они кормят Брюссель овощами. Широко раскинулись поля брюссельской капусты. У нас она мало известна. Десяток, а то и два маленьких продолговатых кочешков располагаются на жестком стебле, высотой приблизительно в метр. Культура неприхотливая, стойкая, хорошо переносит морозы. А кочешки, сваренные в соленой воде, политые маслом, нежные, вкусные. Настоящий бельгийский обед не обойдется без гарнира из брюссельской капусты.
Есть еще одна специальность у здешних огородников: они выращивают салатный цикорий.
Салат из цикория? Мы часто пьем кофе с добавкой молотого корня этого растения. А для салата не годятся ни корень, ни листья. На второй год жизни цикорий дает странный отросток, как бы второй стебель – белый и очень сочный. Его чуть горьковатый вкус нравится не одним бельгийцам. Салатный цикорий вывозится в соседние страны.
Люди давно замечали эти отростки, но не видели в них проку, пока один бельгийский агроном в прошлом веке не пригляделся, не распробовал как следует…
Фермы то гуще, то реже, но нигде они не исчезают из вида. Тесно в Брабанте. Коровы, свиньи круглый год в скотных дворах – гулять на приволье им негде.
Вереницы машин мчатся по утрам в Брюссель, нагруженные фермерской продукцией. Попадаются и телеги, автомобиль еще не вытеснил лошадь. Нет расчета расставаться с ней – с крепкой, коренастой, сильной лошадкой брабантской породы. Вот собачьих упряжек, полстолетия назад весьма обычных здесь, уже не встретишь.
Как живется крестьянину?
– Тоже хватает забот, – сказал мне мой спутник в автобусе, мужчина средних лет в брезентовой куртке. – Долги, вот что угнетает. Во-первых, земля не моя, графская. Стало быть, плати за аренду. А машины? Сейчас без них нельзя. У кого нет средств на машину, тому один выход – продать хозяйство и перебираться в город. А сколько всего нужно? Вот я расплатился за овощерезку, теперь транспортер нужен новый, к кормушкам. Покупаешь, понятно, в рассрочку. И вечно ты должен. Конца не видно…
Чтобы поддержать разговор, я понимающе кивнул и сказал, что на собственной земле, конечно, легче.
– Это верно. Вот если бы еще я сам цену мог назначить. Скачут цены. Никогда не угадаешь, сколько тебе заплатят за твой товар. А то цикорий вдруг не идет, подавай сахарную свеклу! Или требуют свинину, а масло брать не хотят. Выходит – ты должен все иметь, на любой спрос. Мелкий фермер, он, понятно, не выдерживает. Да, многие разоряются.
– А у вас как дела? – спросил я.
– О себе что говорить, – и он как-то опасливо поежился. – Сегодня так, а завтра иначе…
– Ты прав, Мишель, – подала голос пожилая женщина в платке. – И хвастать нехорошо и жаловаться тоже. Грешно, вот почему.
Остановки у нашего автобуса частые. Кончается городская улица, дальше почти сплошная улица ферм. Через пять километров – снова город.
Четверти часа не проедешь, чтобы не возник на пути древний замок или монастырь.
Полдня провел я в Ватерлоо. Да, в том самом! До сих пор стоит ферма, в которой Наполеон провел ночь перед битвой.
Гвардейцы в высоких шапках несут караул, охраняют императора. В комнате с камином Наполеон, ссутулившись, изучает карту. Он сознает превосходство английской армии. Маршалы не решаются подойти к нему… Восковые фигуры выразительны, они позволяют ощутить переломный момент европейской истории.
Много раз топтали эту землю завоеватели. Но об этом забываешь, когда видишь уютные фермы Брабанта, его мирные поля, его рощи и яблоневые сады.
Певец Брабанта
Поэт Морис Карэм, обращаясь к родному краю, говорит:
Любя тебя, я рощей становлюсь,
Одной из тех, что на ветру звенят.
Вовек не одинок, – ведь я с тобой шепчусь
И только тем богат, что слышу от тебя.
Карэму семьдесят лет. Широкие плечи фермера, открытое лицо, смуглое от стойкого загара… Он пережил много литературных школ и течений, часто заумных, враждебных разуму. Они отшумели и исчезли, Карэм словно и не заметил их. Он прислушивается к своему Брабанту – к его деревьям и цветам, к его ручьям, к его песням.
Дом Карэма – с виду сельский. Приветливый, выкрашенный в белое, с мезонином, где поэт устроил себе кабинет. На стенах лубочные картинки – Спящая Красавица, Война мышей и лягушек.
Показывая их, он говорит с мягкой улыбкой:
