Текст книги "Тюльпаны, колокола, ветряные мельницы"
Автор книги: Владимир Дружинин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)
У крыльца собрались местные жители, в их числе музыканты, члены ансамбля «Рабочая лира». Они пришли, чтобы сыграть серенаду в честь дорогого гостя – Виктора Гюго.
Гюго приезжал сюда несколько раз. Он очень любил Вианден. Ему нравилось просыпаться на широкой деревянной кровати, вдыхать полной грудью воздух у открытого окна, над речкой в солнечных бликах, нравилось бродить по лесам и среди развалин графской твердыни, на осенней ярмарке орехов.
Однажды на колокольне ударили в набат. Гюго выбежал одним из первых, взял ведро, всю ночь вместе с другими гасил пожар.
Гюго видели на осенней ярмарке орехов, в толпе, у каруселей, видели в таверне с крестьянами за стаканом «кватч» – здешней сливовицы.
«У вас, Сен Жак, – говорил Гюго местному леснику, – благодатная прекрасная земля, но вот сеньоры построили замок-крепость, и он повис над всей округой, как штык, воткнутый в вашу землю, и соки земли вытянули тунеядцы. С тех пор прошли века, замок разрушен, но сеньоры остались, и по-прежнему все богатства земли, добытые вами, идут к ним».
Последний раз Гюго занимал комнату в доме у моста летом 1871 года. «Меня гонит непогода», – говаривал он. Теперь даже Брюссель – постоянное убежище писателя-изгнанника – отказал ему в гостеприимстве. Гюго тяжело провинился в глазах бельгийской королевской власти. Он объявил в газетах, что его дом в Брюсселе открыт для парижских коммунаров. Для тех, кто избежал расправы и ищет приюта за рубежом.
Горько на душе у Гюго. Он знает, что в Париже свирепствуют палачи. «Грозный год», – так называется цикл стихотворений, рождающихся в Виандене. Поэзия скорби, негодования.
Но вера в будущее не покинула Гюго и в тот зловещий год. Наверно, любимый Вианден, славные, простые, неунывающие друзья помогали держать перо…
Дом у моста – святыня в Виандене. О Гюго говорят так, как будто он все еще живет здесь. Как будто его следы отпечатались на заснеженном мосту через Ур.
Неслышно течет холодная, сонная речка. Холмы и щербатые остатки крепости и дома на том берегу – все поглотили туман и темнота. Только редкие фонари едва теплятся в дрожащей, влекомой куда-то дымке. На мосту памятник, в чертах Гюго, высеченных из камня, залегли резкие тени.
Так закончился первый день дальнего рейса по маленькому Люксембургу.
В люксембургской Швейцарии
Право, километры здесь другие. Всего-навсего сотня их намоталась на спидометр – расстояние, по нашим масштабам, пустяковое. А на нем, между тем, что-то около двадцати городов, несколько областных наречий. В одном селении мы слышали знакомое «гуден мойен», в другом, – «мюрген». От волнистых равнин юга страны, лишь кое-где зачерненных лесом, мы проехали по мозельской долине винограда, затем поднялись по ступеням хвойных Арденн. Сменились пейзажи, климаты.
Что же еще в запасе у Люксембурга – маленького волшебника? Неужели новые неожиданности? Представьте – да!
Городок Клерво как будто сполз с крутой горы вместе с обвалом. Стряхнул с себя песок, гравий и, едва удержавшись на приречном карнизе, впился в ложбины своими зигзагообразными, отчаянно раскиданными улицами. Пропадая в провалах почвы, они словно прячутся от надменного двухбашенного храма. Из всех домов городка видно это серое, грузное здание, громоздящееся на холме. Волей-неволей глядишь на него снизу вверх. Кажется, даже пустые окна заброшенного замка взирают на аббатство с немым подобострастием.
Зловещая слава у аббатства Клерво. Здесь проповедовали самые жестокие изуверы. По их приказу жгли людей на кострах.
Старинная постройка кажется новой – так старательно ее поддерживают, заделывают трещины. Розовые, сытые священнослужители выходят из ворот аббатства. Им тут вольготно, Люксембург и ныне именуется крепостью католичества.
Одна из крупнейших партий в стране – католическая. Все школы – под надзором церкви. Получить место учителя можно только по ее рекомендации. За учащимися зорко следят классные дамы – монахини, классные наставники – монахи. Колледж Атенеум был основан в шестнадцатом веке при испанском короле Филиппе и герцоге Альбе, при свете костров инквизиции. Отцы-иезуиты по-прежнему обучают в нем молодежь.
Все отрасли труда охвачены католическими профсоюзами. А ремесленники, как и встарь, объединены в цеха, и каждый цех имеет своего святого покровителя. Вчера я прочел в газете, что кузнецы и слесари справляли свой праздник – собрались на обед, а затем отправились на мессу в честь цехового патрона, святого Элигия.
Святой Губерт – патрон охотников. Его день – 3 ноября, и поэтому ноябрьская сессия парламента может состояться лишь в первый четверг после этого праздника. Не все члены парламента увлекаются теперь охотой, но обычай сохранился…
Все это пришло на память у стен аббатства.
Кажется, весь городок притих перед ним, упал на колени…
Я провожаю глазами компанию монахов. Нет, они не истязают себя постами и молитвами. Из всех жителей Клерво они, несомненно, самые упитанные, самоуверенные, довольные.
Два школьника резвятся у входа в мясную лавку. Один оглянулся на монахов, высунул язык.
Мясник повесил над тротуаром кабанью тушу. Она огромная, черная, лохматая, от нее несет диким звериным запахом лесных трущоб. Мальчуганы расстреливают кабана, упоенно щелкают жестяными пистолетами. Это маленькие ковбои. На них полное, блистающее снаряжение – широкие шляпы, пояса с бляхами.
Я заговорил с ребятами.
– Вы охотник? – спрашивают ковбои по-французски.
Охотники, видно, часто наезжают сюда. Увы, я не охотник. Мальчики вежливо молчат, но чувствуется, я упал в их мнении.
– А то мы бы вам показали, где барсук живет, – сказал один ковбой.
– Мы знаем, где олени есть, – похвастался его приятель.
– Где?
– Вон там, – и он протянул руку к лесу, нависшему над городком. – Очень-очень близко.
Арденнские ковбои сосут эскимо и разглядывают нас. Им странно: зачем мы приехали сюда, если мы не охотники.
А где суматошная, тесная, окутанная заводским дымом Западная Европа? Наверно, за тридевять земель…
Мне еще предстоит дорога в глубь лесного края. Для этого надо повернуть от Клерво к югу.
Селения редки – не то, что в пограничье. Здесь настоящие просторы. Шоссе вьется по излучинам рек, потом начинается горный серпантин. Долины рек глубже и круче врезаны в землю.
Кое-где в чащах находят грубо отесанные камни. В расположении их чувствуется некий загадочный для нас порядок. Это, по-видимому, храмы. Здесь совершали моления друиды – жрецы и предводители кельтов.
Но вот еще храмы или остатки крепостей. Они высятся у самого шоссе, местами образуют сплошные улицы высоких, местами осыпавшихся, трещиневатых стен, круглых башен с пучком деревьев наверху, вместо купола. Причудливые карнизы в несколько этажей, огромные ворота в черную пустоту, узкие расщелины-переулки, теряющиеся среди этих диковинных построек…
Похоже – заколдованный, уснувший город, окаменелая легенда в лесной глуши…
Но нет, строитель здесь – природа. Стены отшлифовала вода. И она же пробила пещеры, ниши, ущелья и вместе с ветром расколола и сбросила с обрыва, прямо в кювет, мелкий плитчатый лом песчаника.
Но легенда все-таки живет в этих местах. Детям рассказывают о Виллиброре, который ходил здесь с крестом и посохом и разрушил идолов. О чудесном, бессмертном олене, носящем на голове между рогами лучезарное распятие. О странных камнях, исходящих потом или кровью. О злых, несправедливых рыцарях, сраженных здесь небесной карой.
Диковины природы щедро питают фантазию. Указатели на шоссе направляют путника в «Замок филинов» с его причудливыми, прорытыми водой коридорами, или в ледовый грот, где и в июле таится зима.
У многих стран есть свои Швейцарии – имеется она и у Люксембурга. Чем он хуже других! Здешняя, правда, миниатюрна – снежных пиков нет, возвышенности редко превышают четыреста метров. Но зато как многообразен рисунок долин, откосов, каньонов, скульптура скал, краски песчаников, серых доломитов, светлых известняков, черных сланцев. И зеленое население лесного приволья, где рядом с сосной растет кизил, недалеко от березы – грецкий орех.
Черты природы многих стран как будто сжаты в одной горсти. И напрасно туристские фирмы взяли напрокат вывеску Швейцарии – у Люксембурга есть свое имя, которого ему, право, нечего стыдиться.
Туристов здесь бывает много. Летом на зеленой ступени горы, среди узловатых дубов разбивают палатки, разжигают костры. Рыболовы спускаются по замшелым камням к речке ловить форелей.
Спустился вечер и стал безжалостно набрасывать покрывала на деревья, на скальную феерию – словно сторож в музее.
Часа через два лес отхлынул назад и впереди в темноте очертился в небе зеленый крест. Я вернулся в столицу, проделав по стране круг в сто пятьдесят километров. Но не простых, а уплотненных, чисто люксембургских. Вряд ли еще где-нибудь на земном шаре есть такие километры.
Загадочный обелиск
Из всех миниатюрных, уютных площадей столицы мне больше всего нравится пляс д’Арм – Оружейная. Она вся на ступеньке холма, и с улицы, расположенной внизу, туда поднимаешься по старинной лестнице, парадно украшенной каменными вазами. Как мосты велики для города, так и лестница, кажется, велика для площади, на которой, однако, уместились и сквер, и беседка для оркестра, и площадка для гуляющих. В теплые летние вечера вокруг музыкантов прохаживается, можно сказать, весь столичный Люксембург.
Не сразу заметишь в уголке площади невысокий, скромный обелиск со знакомой надписью – «Мы хотим остаться такими, какие мы есть». Чьи-то два лица выбиты на постаменте, но имен я не обнаружил.
Кто они?
Авось прохожий поможет мне. Размашистый, пахнущий духами господин с бархатными черными усиками охотно остановился, чтобы потолковать с иностранцем.
– Этот памятник? Позвольте, позвольте, мьсе. Видите наш девиз? Забавно, не правда ли? Попробуйте остаться таким же, когда все в жизни меняется. Очевидно, поставили в честь независимости или чего-нибудь в этом роде…
Он зашагал дальше, а я обратился к пожилой даме в пенсне.
– Право, ничего не могу сообщить, – сказала она, смерив меня внимательным, испытующим взглядом.
Не знал и подросток-старшеклассник в нейлоновой курточке, с непокрытой, коротко остриженной головой. Я остановил еще несколько человек с тем же плачевным результатом. Выручил меня только седьмой прохожий – благообразный старец в длинном пальто, высокий, большелобый, с добрыми и покорными голубыми глазами. Я почему-то представил себе его скрипачом при дворе великого герцога.
– Это памятник нашим классикам Диксу и Ленцу. Дикс и Ленц, – повторил он отчетливее, – разрешите, я покажу вам, как пишется.
Он нежно отнял у меня блокнот. Его явно обрадовала возможность сообщить приезжему эти имена.
– Дикс и Ленц, – произнес он еще раз и ласково улыбнулся.
Мне не терпелось познакомиться с творчеством поэтов-классиков. Но оказалось, их давно уже не издают. Писали они на летцебургеш, так что читать их мне трудно.
Сейчас, когда я пишу эти строки, передо мной на столе стопка книг, присланных люксембургскими друзьями. Мне открывается пора, которую следует именовать золотой в истории культуры страны.
Это середина девятнадцатого века.
Ветры революции носятся по Европе. Шатаются троны. Народы зависимые рвутся к самостоятельности. Они требуют равноправия для своего языка и культуры.
В маленьком Люксембурге тоже неспокойно.
Новые мысли рождаются в кружках интеллигенции. Но как их выразить, сообщить народу? Средневековый язык «Сказания о Иоланде» не годится. Надо заново создать литературный летцебургеш.
Поэтому прежде всего следует сказать о человеке, который выполнил эту задачу, облегчил путь классикам.
В городе Люксембурге, в переулке Трех Королей, в семье сапожника вырос необычайно любознательный мальчик. Чтобы учиться, он обрек себя на долгие годы лишений. Только став школьным преподавателем в Эхтернахе, Антон Мейер смог, наконец, есть досыта.
Однако кусок застревает в горле, когда кругом столько тупого и жестокого ханжества, столько зла!
Первое свое произведение – «Отрывок из письма, найденного в святой обители Эхтернаха» – Мейер пишет по-французски. Это едкий памфлет. Все чинуши городка, все церковники ополчились против учителя. Пришлось уложить пожитки и убраться.
Недолго продержался он и в другом городе. Внушать ученикам повиновение властям, духовным и светским, стало невмоготу. Мейер швырнул учебник в угол, повел урок по-своему. А затем, вместо того чтобы покаяться директору школы, заявил: «Мне не впервой ночевать под открытым небом!»
Бунтарь, скиталец, нигде не ладивший с начальниками – вот кто был Антон Мейер, автор «Переполоха на люксембургском Парнасе», вышедшего в 1829 году. Первая поэма, напечатанная на современном летцебургеш, – она неизбежно должна была быть сатирической. Перо было оружием для кипучего, яростного вольнодумца.
Судьбе понадобилось, чтобы в том же старинном, кривом переулке Трех Королей увидел свет Михель Ленц. И недалеко от сапожной мастерской Мейеров, в квартирке пекаря.
Биографы Ленца досадовали – на редкость ровный жизненный путь, никаких происшествий. Похоже, этот невысокий, аккуратный человек, застегнутый на все пуговицы, образцово-вежливый, ни разу не повысил голоса, ни на кого не рассердился.
Однако он любил читать бунтаря Мейера. И нередко писал стихи, удивлявшие друзей. Добрый Ленц, очарованный созерцатель природы, оказывается, замечает, что людьми управляет золото, что деньгами определены, скованы человеческие устремления…
Все же Ленц-сатирик слабее, чем Ленц-лирик. Одно чувство владело им почти целиком – преклонение перед родиной. Тихо, без громких фраз, восхищался он ее природой, ее песнями. Он много учился у песнопевца-народа. В селениях подхватили безыскусственно-простые, нежные стихи Ленца, стали их петь.
И поют до сих пор.
С новой силой зазвучали песни Ленца в годы оккупации. Гитлеровцы объявили Ленца поэтом зловредным. В ответ на улицах, в кафе, в поезде раздавалось:
Жизнь моя – в моей стране,
Ее дыхание – во мне,
Мои мечты – в ее хотеньях,
Она – всех болей утешенье.
Не страшась преследований, патриоты пели «Онс Хемехт» – «Наша Родина», национальный гимн Люксембурга, написанный Ленцем.
На обелиске, водруженном в столице, рядом с Михелем Ленцем изображен Дикс, его современник.
Эдмонд де ла Фонтэн – таково его полное имя. Своих предков-аристократов он не помнил, языка их не знал – первые свои французские слова выучил в школе.
«Десять» по-французски dix, причем икс не произносится. А Эдмонд прочел в классе так, как написано – «дикс». Возникло прозвище – короткое, броское, очень подходившее быстрому, шаловливому мальчугану. Затем де ла Фонтэн стал подписывать свои стихотворные опыты школьным прозвищем – случай в истории литературы редкий.
Дикс и Ленц – современники, организаторы первых литературных журналов в Люксембурге, но встречались они не часто, дружить мешала противоположность характеров. Дикс был шумным, суматошным непоседой. Занялся адвокатурой – и провалился, завел фабрику – и прогорел, так как практическая сметка у него отсутствовала начисто. Многие боялись язвительных насмешек Дикса. Он никого не щадил. Весьма высокопоставленные лица узнали себя в сатирической поэме «Совиный парламент». Автору грозили судом.
Известен Дикс и как драматург. Он дал старт национальному театру. Премьера музыкальной пьесы «Долговая квитанция», состоявшаяся в 1855 году, обрадовала зрителей не только остроумным сюжетом, но и тем, что актеры впервые играли на летцебургеш.
Долговая квитанция – орудие шантажа в руках бесчестного богача. Напрасно доверилась ему бедная вдова. Долг она заплатила, а расписку свою отобрать постеснялась. И богач требует в жены красавицу дочку вдовы. Если откажут – разорит, оставит без гроша. А девушка любит простого трубочиста. Им удается перехитрить ростовщика и выставить его на посмешище.
Дикс ненавидел толстосумов. Все их махинации терпят крах в его пьесах.
Люксембург не знал баррикад, революционных взрывов, но его отважная, чуткая литература ясно выражала передовые идеи века.
В 1872 году появился «Де Ренерт»– поэма техника-строителя Мишеля Роданжа. «Ренерт» – значит «лиса». В поэме действует Рейнеке Фукс, герой германского фольклора, не раз оживавший и под пером литераторов. Гениальнейшее воплощение хитрого, ловкого Рейнеке дал Гете. Именно его поэма и повлияла больше всего на Роданжа. Однако он удержался от простого пересказа. Его Ренерт, владыка Лев, волк Изегрим и другие участники символического действа стали жителями Арденн, люксембуржцами. Роданж по-своему очертил их характеры, дополнил традиционный сюжет эпизодами, которые прямо перекликались с местной злобой дня.
Лира Роданжа еще более гражданственна. В облике лесных животных грызутся между собой политические дельцы, поощряемые Германией, Францией или Бельгией. Роданж горячо защищает от них независимость своей родины.
Ренерт, побежденный волком, молит о пощаде. Мошенник обещает протекцию во всех начинаниях, содействие на выборах, прославление в газетах.
Сатира Роданжа колет хлестким народным словцом. Своих зверей он расселил по разным областям страны, наделил каждого сокровищами местных наречий. Роданж знал их в совершенстве, как никто из литераторов.
Золотая пора выдвинула множество одаренных людей. В сущности, диалект заслужил тогда звание языка.
Теперь книга на летцебургеш появляется очень редко. Еще встречаешь на газетной странице статью на летцебургеш, а в альманахе, в журнале – рассказ или стихотворение.
В нашем столетии окрепла литература на государственных языках – немецком и французском. Немецкий понятнее народу, лучше усвоен в школе. Он стал языком почти всех газет и большинства писателей.
Романист Эрпельдинг – выходец из деревни, всю жизнь он мечтал написать книгу о родной земле. Книгу с большой буквы, о самом прекрасном, о самом дорогом. Все сделанное он считал подготовкой к ней. Лучший его роман «Бернд Бихель» вышел в семнадцатом году. Краски у Эрпельдинга трагические, контрастные – быт людей на фоне чарующего пейзажа суров и тесен для радости.
«Был праздник мертвых. Звонили все колокола – они будили и мертвых Бенцена. В Бенцене церкви не было. Мертвых носили вниз, в долину, той же дорогой, какой свозят урожай. Там, на жирной луговой земле, на берегу Шлея, стоит церковь. Вокруг шпиля кружат галки. Церковь служит им осью движения, как и людям. Она влечет жителей Бенцена толпами в час мессы, затем они возвращаются в свои дома и потом снова тянутся к церкви. Мертвых клали не слишком далеко от церкви, чтобы колокол страшного суда донесся и к ним в долину».
Церковь и земля – вот весь мир Бернда Бихеля. Чтобы не раздробить земельный надел Бихелей, он женит сына на дочери своего брата. Но семья вырождается без свежей крови, дети-близнецы родились слепыми. Старый Бернд начал пить, хозяйство рушится и наконец идет с молотка. В этот день Бернд как будто трезвеет, он даже пытается, собрав все свои деньги до сантима, купить землю, вернуть ее. Но денег не хватило. Бернд кончает с собой.
В отличие от Эрпельдинга, Йозеф Функ – писатель горожанин. Своего героя он увидел на окраине столицы – это бедный мусорщик Штеллер. По мостовой стучат колеса его тележки, в которую запряжена собака Лина, его единственный друг. Когда Штеллер заболевает туберкулезом и попадает в больницу, врач Эммель пытается вылечить не только тело, но и озлобленную душу больного. Эммель хочет примирить его с обществом. Но напрасно! Штеллер видит и в нем своего врага, теряет веру в доктора, убегает от медиков. Он умирает дома, на нищей постели, сожженный болезнью и яростью своего протеста.
«Судьба маленького человека» – так назван этот роман, завершенный незадолго до второй мировой войны. Судьба безысходна, – ведь Штеллер жалкий одиночка.
После войны появились книги об оккупации, о борьбе против гитлеризма, например, роман Эмиля Хеммена «Выбор». Автор дает выразительную картину всенародного сопротивления. Роман автобиографичен; Хеммен сам был в числе тех юношей, которые отказались служить в армии Гитлера и ушли в партизаны. Читатель видит советских людей, заброшенных в Люксембург войной, видит, как воодушевляли здешних маки победные вести нашего радио.
Нет, не беден талантами маленький народ! Даже беглое знакомство с его литературой было для меня открытием – в Люксембурге написано много, гораздо больше, чем я мог предположить.
Из здешних художников мне запомнился недавно умерший Йозеф Куттер. Картины его разбросаны по галереям многих стран. Я видел в Антверпене одного из его клоунов. Человек в цирковом наряде лихо растягивает мехи аккордеона, а лицо его закрыто мертвенно-белой маской. Но и не видя лица, угадываешь – человеку невесело. Тощая угловатая фигура как бы изглодана, изломана душевным томлением. Картина выразительна, написана очень талантливой кистью. Куттер оставил после себя серию клоунов, пятнадцать полотен – и на каждом белеет маска. Биографы пишут, что картины автобиографичны, что бедный бродячий клоун – это сам художник. Он угождает толпе за кусок хлеба и подлинные свои чувства, мысли, свои поиски идеала он скрывает – публике это не нужно, да и не поймет она…
Многие художники, писатели, артисты, люди науки, техники потеряли всякую связь с родной почвой. Другие страны усыновили их, одарили славой. Лишь справочники напоминают по обязанности: «Родился в Люксембурге».
– Мы маленькая, очень маленькая страна…
Я часто слышу это. Говорят то с сожалением, то как бы извиняясь за что-то.
Да, территория Люксембурга карликовая. Но я, право, не могу назвать маленьким его народ, отличившийся богатырскими свершениями, богатырским мужеством.
Фото. Люксембург
Главная улица Люксембурга.
Тротуары в Люксембурге старательно моют мылом.
В Люксембурге, на одетых лесом холмах возвышаются древние замки, овеянные легендами.
В столице – городе Люксембурге – над оврагом стоят бастионы «Северного Гибралтара». Бюст Виктора Гюго в Виандене, где великий писатель любил отдыхать и работать.
Бюст Виктора Гюго в Виандене, где великий писатель любил отдыхать и работать.
