Текст книги "Родиной призванные (Повесть)"

Автор книги: Владимир Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Глава восьмая

Получив у Митрачковой больничный лист, Поворов решил встретиться с Данченковым. Костя оседлал лошадь и, выехав на шоссе, пустил ее легким аллюром. Вскоре лошадь вынесла его к мосту через речку Воронусу. Поворов не слышал, как за кустами у моста кто-то прошептал:

– Глянь-ка, дядя, какая рыба… Сама прет. Кажись, сещенский полицай Коська…

Не доезжая до моста, Поворов свернул влево, где на берегу речки махали темно-коричневыми шапками рогозы. Он знал, что эта целина приведет к партизанам. А за кустами шло скоротечное совещание:

– Живьем возьмем! – советовал старик.

– На кой хрен он нам живой… Рубанем по черепку – и конец, – горячился молодой.

– Ты, парень, слушай. Может, он нашим как «язык» нужон. Цыц, говорю, я сам…

Старик быстро, молодецки выскочил из камней и взял коня под уздцы.

– Только без шума…

Хоть все это было неожиданным для Поворова, он не сопротивлялся. Старик даже удивился. Автомат, парабеллум на боку. Гранаты. Да этот полицай мог бы… Но думать было некогда, молодой партизан уже крутил Поворову руки.

– А ведь я тебя, Коська, знаю. Гадина… – с укором бросил молодой. – Убить тебя мало.

– Брось грозить. Веди в отряд.

– Да ты как со мной говоришь? Вот тут тебе и будет вечный покой.

– Не трогать! – остановил молодого старик. – Судить будем. Вот тогда настанет его смертная минута… Ладную ты нам кобылу предоставил. Садись, Мишка, двоих попрет. А ты вперед, фашистская гадина…

Вечерело. В кустах пряталась темнота. Поворов бежал, спотыкаясь, раза два упал на скользкую, поросшую осокой кочку.

«Лучше молчать, – решил он, – видать, старик дело знает». И вдруг остановился. Впереди вспыхнул в поднебесье холодный свет ракеты. Без тени страха спросил:

– Ваши?

– Обойдем!.. Кто знает, чьи… – Партизаны спешили и пошли в обход того места, откуда взвилась ракета. Луч света, померцав над камышами, исчез.

– Бать, давай послушаем!

Попробуйте как-нибудь вечером остановиться и прислушаться к шуму ветра в камышах или в лесу. Вы услышите больше, чем сами ожидали, и даже больше, чем вам нужно: из камышей донесется несмолкаемое шушуканье, самый ветер превратится в создателя фантастических звуков, и, если у вас слабое сердце, легко получить полный заряд страха.

– Пойдем прямо!.. Наши там, – приказал старик.

Поворов искренне позавидовал мужеству этого человека. Впереди что-то булькало, шумело, а они шли без страха.

– А ежели фрицы?

– Отобьемся… – Старик приготовил автомат, вынул из вещмешка гранаты.

В самые потемки пришли на окраину села. Ни одно окно не светилось. Село словно вымерло, лишь где-то в стороне Сещи гудели самолеты. Вдруг на другом конце села взвилась ракета и коротко рыкнул тяжелый пулемет.

– Пужают!.. – шепнул партизан. – Это ваши там…

– Так зачем же ты меня к фрицам ведешь?

– Молчи… Тута в хате наши…

Старик легонько постучал в окно:

– Кто там? – спросил голос за дверью.

– Я, Лизар, это я…

Дверь открылась. Мелькнул луч фонарика. Костя успел увидеть Полукова.

– Хозяин где?

– Задремал малость. Устал дюже… Идите сюда… – Полуков указал на комнату, занимавшую почти всю избу.

Открыли дверь – и несколько автоматных стволов блеснули при свете семилинейной лампы. В полумраке Костя не сразу узнал среди партизан Данченкова.

– Ваше приказание, товарищ командир, выполнили, – доложил между тем старик. – Вот он, «язык». Хоть чина на ём нет, да, видно, знатный.

– А ну поглядим, что за «язык» такой. Подкрутите лампу.

Узнав в «языке» Поворова, командир сказал весело:

– Табуретку полицаю! Терентьич, – обратился он к хозяину, – отведи ребят к тетке. Чтоб только ни звука… Ты, Петро, и ты, Алеша, на караул…

Поворов удивился такой смелости. На другой улице фрицы, а им хоть бы что.

Только все ушли – Данченков подошел к Поворову, протянул ему руку:

– Вон ты какой! Хорош… Ну вот и свиделись.

В сенях лязгнули ведром. Поворов вздрогнул:

– Нервы, черт.

– Ну-ну. Держись! Вон Ефим, что привел тебя, железный дед. Понимаю, досталось тебе с лихвой…

Несколько минут сидели молча. Каждый, казалось, думал о своем. Прервал молчание Поворов:

– Дело такое, Федор: кое-что надо продумать…

– Что же? Говори, – откликнулся Данченков.

– Заметил я, что, как налетают наши бомбить, фрицы из поселка бегут в кусты. Ну знаешь сам… В Сещенский частик, что возле речки, в сторону Трехбратского. Вот бы их там прихватить. Живьем можно.

– Э-э, Костя, Костя… – покачал головой командир. – В Сеще гарнизонище. После нашего нападения на офицерский санаторий они всюду пулеметные и минометные гнезда понатыкали. Сам знаешь!..

– Знаю! Дай листок бумаги… – И Костя быстро начертил узлы обороны.

– Да-а, – протянул Данченков. – В общем, ты прав. Искать надо врага. Искать и бить. Значит, говоришь, здесь прячут они свои души? Хорошо. Приготовим угощенье на славу. Нашим соколам все передадим. А тебе хорошо бы ракету поднять над их логовом.

– Ракету беру на себя! – согласился Поворов.

– Нет, так не годится. Рисковать тобой не можем. Не имеем права.

– Ладно. Найду человека. И вот еще что. Во время налетов гитлеровцы прячутся в кювете, что вдоль шоссе в сторону Рославля. Я им внушаю: там, мол, самое безопасное место. Вот летчики и бегут за мной. Во второй налет хорошо бы повесить «лампу» над шоссе.

– …И прочесать кюветы, – докончил Данченков. – Это здорово! Тоже принимается. А сейчас – перекусим.

– Зина и Шура говорили мне, что подпольщикам нужны мины? – спросил Данченков.

– Да, очень нужны! Часто с фронта на отдых присылают офицеров. Вот бы громыхнуть.

– Пожалуй, можно. Взрывчатки у нас полно, хватит… Будут тебе мины, тол из артснарядов авиабомб.

Они еще долго говорили о разных делах: о том, что партизанские мины громоздкие, будь магнитные – можно бы и самолеты взрывать; и о том, что условия борьбы осложняются, но Жариков с молодежью хорошо работает. Под конец беседы Данченков сказал:

– Готовься, Костик… Тебе надо побывать в Москве. Я туда сообщал о тебе. Сергеевская операция – это наш звездный час. И ты к нему причастен. А теперь не спеша поедем восвояси. Я – в свой лагерь, а тебя дядя Коля проводит к Сеще. Да, вот еще что… – продолжал Данченков. – Новые мины пошлю Жарикову. Он все время меня донимает: давай гранаты, давай мины, оружие давай. Готов среди улицы вцепиться в горло любому оккупанту. Восстание собирается поднять в Дубровке. Я даже попросил Сергутина умерить его пыл.

– Да, горяч парень. Макарьев тоже недавно сорвался. Разнес одного фашистского болтуна. Еще неизвестно, чем дело кончится…

– Слышал я… Может, учителю простят. Он ведь прямых выпадов против рейха не делал. А вот комендант… Сергутин жалеет старика. Немец, говорят, был умный и добрый. Нам, говорят, было на руку. Ну а чем кончилась история с комендантским шофером? – спросил Данченков.

– Шофер прибежал в Рогнединскую бригаду. Мальцев ему поверил… Будет воевать.

За окном задрожал далекий свет ракеты.

– Гитлеровцы настроение себе поднимают, – хмыкнул командир. – Боятся темноты. Знают, что ночь наша. Спасибо тебе, Костя. И – бывай.

Они обнялись.

– Я, пожалуй, останусь здесь до утра, – сказал Поворов. – Надо на всякий случай «отметиться» у немцев.

– Но ведь у тебя больничный лист?

– Лист-то лист, а все ж так-то лучше. Скажу, от партизан бежал…

– Да, вот еще что, – вспомнил Данченков – мы тебе приготовили документ. Шелковинку… Так, на случай… Распори пиджак и зашей ее возле плеча либо еще где. Ну а теперь всего доброго.

Глава девятая

Поворов возвращался из Струковки в приподнятом настроении. Уверенность, оптимизм Данченкова и его боевых товарищей передались Косте. Дышалось легко. Он сел на пенек отдохнуть. Чуть слышно шелестели листвой деревья, дунет ветерок – и зеленый огонь колышется в кронах. По старой привычке Костя решил искупаться в маленьком лесном озерце. Прыгнул в прозрачную воду и ахнул от неожиданности: вода-то какая холодная! Знойные дни стоят, а вода захолодела. И росы по утрам теперь не парные, а студеные, зябкие. Вспомнились слова матери: «В августе серпы греют – вода холодит. Илюшка бросил в воду льдушку». – «Нет, мать, – возразил Костя тогда, – дело в солнце. Это как печка: днем солнце натапливает землю, а ночью она остывает, излучает тепло. Теперь дни стали короче, ночи длиннее – вот она и остывает больше, чем за день нагревается». Помнится, лицо матери засветилось от радости: «Ай да Костенька, ученым стал».

…Август уже намекал об осени первыми желтыми прядями на березах, оранжевыми кистями рябины. Костя вылез из воды, оделся, почувствовал босыми ногами студеную росу: «Выхолаживается родная земля». Хотел было идти, но тяжелый вздох остановил его. Откуда бы? Вглядываясь в заросли кустарника, заметил лосенка. Звереныш, казалось, дремал, свернувшись калачиком. Подумалось: настоящий человек сам за все в ответе; даже за жизнь этого звериного малютки, за неокрепшее крыло ласточки, за серебряных мальков, что нередко мертвой белой волной колышутся у берегов реки, где прошел двуногий зверь с толом или гранатой в руках. Потом он подумал о счастье быть рядом с людьми, которым веришь как самому себе. Как-то партизаны заметили в лесу шалаши, в которых скрывались еврейские семьи. Родственники этих людей погибли. Старики и дети напоминали скелеты, лохмотья едва прикрывали их тела. С радостью встречали они партизан, предлагали последний кусок хлеба, испеченного из какой-то травы. Больно было глядеть на все это.

Один партизан положил перед ними свои продукты, но люди стеснялись брать. Другой снял с себя гимнастерку и отдал ее полуголому старику. Потом парень сел на пень, разулся, раскрутил большие новые теплые портянки и протянул их худенькой маленькой девчушке: «Пусть мамка постирает и сошьет тебе юбчонку». – «Мамку, убили», – ответила девочка. Тогда и другие партизаны сняли свои нижние рубашки. «Возьмите, возьмите, – говорили они. – Мы обойдемся. Вот разгромим фашистский обоз и заберем вещи, какие нам надо». Едва уговорили несчастных взять одежду. Уходили от них с мокрыми от слез лицами. А высокий, страшно худой бородатый старик дрожащим голосом напутствовал: «Сохрани вас бог».

Вечером Поворов был у Геллера. Старший переводчик словно ожидал компаньона.

– Выпьем, Костя, выпьем тут, на том свете не дадут. Так говорят русские? Да!.. – Он вдруг сделал серьезное, озабоченное лицо: – Если что случится, Костя, так ты скажи обо мне доброе слово. Сегодня я выручил твою Митрачкову. Ревизия не обнаружила нехватку медикаментов… Но это тоже, Костя, чего-то стоит.

– Дядюшка Отто, – сказал Поворов елейным голосом, – я для вас, дружище, приготовил презент. Он у меня был запрятан около Сергеевки. Туда и ходил… Поначалу я вам подарил преотличное ружье.

– О, да, да! Чудо-ружье! – воскликнул Геллер.

– А теперь… – Поворов вышел в коридор и принес что-то большое, завернутое в мешковину. – Вот что теперь дарю вам! – И вынул из мешковины совсем новый кожаный чехол для ружья.

– О-о-о! Прекрасная вещь! Я не знаю, где взял Поворов такую вещь…

– Да там, – махнул рукой Константин. А про себя подумал: «Где взял? Партизаны добыли у кого-то из ваших грабителей».

– Выпьем, Костя, выпьем тут, на том свете не дадут, – опять пробубнил Отто, наполняя стопки.

А тем временем партизаны Данчеикова добивали ягдкоманду, которая зверствовала в деревнях Клетнянского района. «Охотники за партизанами» сами попали в ловушку и все до одного были уничтожены.

Глава десятая

В темную, тихую августовскую ночь окрестности Сещи огласились раскатистыми взрывами. Поворов и Анюта, спешившие к шоссе, стали свидетелями паники на аэродроме и в поселке. Люди что-то кричали, бежали в одиночку и толпами из Сещи. В свете ракет было видно, как над аэродромом взметались дым и земля, языки пламени.

Воронка, метрах в пятидесяти от шоссе, оказалась заполненной водой. Поворов побежал к окопчику, но там уже были гитлеровцы. Костя и Анюта укрылись под старой ветлой.

Сещу бомбили почти все лето, но такой бомбежки, длительной и прицельной, еще не было. Вот совсем низко над шоссе пронеслись один за другим самолеты, свинцовый ливень припустился по шоссе и его обочинам. Поднялся крик.

– Так их!.. Так!.. – ликовал Поворов.

Анюта, прижавшись к нему, шептала:

– Страшно умереть от своих бомб…

Замолчали зенитки, далеко за Десной утих гул самолетов. Поворов и Анюта вышли на шоссе, где уже бегали санитары с фонарями, стояли госпитальные машины, лежали на земле серые носилки «скорой помощи». Страшно было смотреть на поле аэродрома. Гигантские костры поднимали огонь и дым, казалось, до самых облаков. Горели самолеты.

– Здорово получилось, – шепнул Поворов.

– Смотри, как горит.

Анюта не успела досказать – взрыв бензинового бака с потрясающей силой выбросил пламя кверху и разбросал огненные ручейки по земле. Огонь заклокотал, забушевал яростнее.

В эту ночь советская авиация сожгла тридцать шесть и разбила там двенадцать немецких самолетов.

Отойдя от аэродрома километра два-три, Поворов спросил:

– Что молчишь, Анюточка? – И подал ей руку, чтобы помочь перепрыгнуть через канаву.

– Хочешь, я расскажу тебе сказку? – вздохнула Анюта и, не дождавшись ответа, продолжала: – Звезда полюбила человека. Полюбила очень-очень сильно. Полюбила, как любят только звезды… А у человека была женщина, совсем маленькая, строгая и холодная, как астероид. Звезда этого не знала. Ей все время хотелось сделать что-то хорошее для человека… Однажды, засмотревшись на него, она не удержалась и упала с неба. Звезда падала очень быстро и светила очень ярко, ей казалось, что человек видит ее, тянет к ней свои ладони. А человек этого не знал, он протянул руку маленькой женщине, чтобы та перешагнула лужицу… Какая тишина, милый! Когда кончится война, пойдем на Десну и целый день и всю ночь будем слушать прекрасную тишину.

Скоро они пришли домой, но долго не могли уснуть. Поворов рассказал о встрече с Данченковым, посвятил Аню в свои планы.

Утром, когда Поворов уже собрался уходить на службу, в коридоре гулко, тяжело затопали. Дверь словно тряхнуло вихрем. Ворвался фельдфебель с двумя полицейскими. Фельдфебель выхватил у Поворова винтовку.

– Комендант… Дюда… Пошел! – толкнул его вперед. – Смотри… Бегай найн… Бах-бах, – буркнул фашист.

Глава одиннадцатая

Все больше мешал подпольщикам этот матерый предатель Рылин. И вот Владимиру Мишину, сторожившему пристанционный сенной склад, поручили сочинить письмо, содержащее благодарность Рылину за помощь партизанам. Письмо подсунули под дверь приемной коменданта. Записку «нашла» переводчица Анна и немедленно передала ее коменданту. Тому записка показалась подозрительной. Некоторое время он держал ее у себя. А тут – налет советской авиации, да еще такие точные удары. В который уж раз вертел Гадман листок перевода этого текста, смотрел подлинник. Торопливый почерк. Может, Рылин служит и нашим, и вашим? Что это значит: «Спасибо за точные сведения». А не авиабаза ли имеется в виду? И сам себе ответил: именно она. Комендант сообщил о подозрении на Рылина службе СД. Вернер вызвал одного из своих агентов.

– Взять? – спросил тот, ознакомившись с запиской.

– Взять его проще простого. А что у нас против него? Записка… Может, это провокация.

В тот же день в присутствии начальника полиции Вернер допросил Рылина.

– Клевета. За что такая немилость? Я всем жертвую ради победы рейха. Все делаю для великой Германии. Жизни не жалею, – клялся Рылин.

На этот раз ему поверили.

Выпроводив дубровского коменданта и Рылина, Вернер стал читать письма, задержанные цензором. Одно из них особенно его возмутило: «Дорогая мамочка! – писал солдат-немец. – Никогда я так низко не падал, как вчера. Мне было приказано поджигать дома крестьян вместе с людьми и домашними животными. Что было… Что было… Мне трудно после такого жить. Кругом леса смерти. Ужас!»

– Сволочи, – прошипел Вернер, бросив в ящик стола пачку писем. Вынул из портфеля письмо, только что полученное из дома.

«Вчера я подарила сыну карабин, – писала жена. – Наш милый мальчик возмужавшим голосом сказал мне: „Я поеду к папе на охоту, убью сто русских, а потом пойду стрелять кабанов и лосей“».

– В нем дух предков! – воскликнул Вернер. – Он будет настоящим наци. В добрый путь, дорогой мой.

Вошел Черный Глаз. Он был в кителе, с ярко начищенными пуговицами и в новых сапогах.

– Геллер и Поворов, – доложил он.

– Пригласите.

Первым подал голос старший переводчик:

– Господин оберштурмфюрер, прошу вас разобраться… Лучший полицейский, верный слуга рейха, – указал он на Поворова.

– Не горячитесь, Геллер, все станет на свои места. – Вернер свернул карту, педантично уложил ее в картонный чехол, закурил сигарету. По интонации его голоса хитрый Геллер почувствовал, что разговор состоится неприятный.

– У меня несколько вопросов к старшему полицейскому. Первый: где вы были вчера?

Поворов ответил, что был в Струковке и крепко выпил вместе с солдатами ягдкоманды.

– Кто это подтвердит? От ягдкоманды остался один капрал…

– Капрал Вульф только что был у меня, – осторожно заметил Геллер. – Он даже расцеловал Поворова, хотя знал, что полицейский болен.

Все это может подтвердить староста. Более того, я рекомендовал господину лейтенанту не выходить из Струковки. Тогда бы все было в порядке, – твердо сказал Поворов.

– Почему вы оказались в зоне, близкой к расположению бандитов?

– Позвольте на этот вопрос ответить мне, – сказал Геллер. – У него давно там была спрятана одна вещь. Я просил продать ее мне. Речь идет о кожаном футляре для охотничьего ружья.

– Узнаю вас, Отто! Черт подери, когда вы кончите стяжать?

Вернер помолчал, вынул из тесного кармана мундира серебряный портсигар с монограммой и предложил Поворову сигарету. Гестаповец тут же вспомнил, что дорогой портсигар подарил ему Геллер.

– Еще один вопрос. Почему вы, Поворов, рекомендовали прятаться во время бомбежки в кюветах? – И уставился глазами в лицо полицейского.

«Ах, вот в чем дело, – понял Константин. – Это серьезно. Семь убитых и двадцать раненых». И принялся объяснять:

– Налет был внезапный. Вы это знаете, господин оберштурмфюрер. Вслед за тревогой началась бомбежка, потом – паника. Темень. Когда тут искать щели? Шоссе рядом, и мы еще весной, во время мартовских бомбежек, бегали в кюветы. – Константин улыбнулся. – Да я ведь и сам со своей хозяйкой был на шоссе… Это видели врачи, санитары.

Поворов рассказал, как вдоль шоссе кто-то пустил ракету и он побежал искать диверсанта. Ракета была, но все остальное Поворов сочинил на ходу. Вернер посмотрел на переводчика. Да, да! Геллер все это подтверждает. Действительно, офицеры говорили ему, что кюветы вдоль шоссе в сторону Рославля – вполне надежное место, он и сам пользовался там окопчиком. Гестаповцу понравились слова Поворова «наши врачи, санитары». Да и вообще этот русский был ему симпатичен. Открытое лицо, умный, серьезный взгляд. Крепок телосложением. Может быть, он обретет свое счастье в слиянии своей судьбы с судьбой немецкой армии? И произнес, не спуская глаз с полицейского:

– Я понял вас, господин Поворов. Считайте ваш привод желанием выяснить некоторые детали, а вернее, недоразумением. Да ведь у вас есть медицинская справка? Нездоровилось?

На этом все и кончилось.

– Смотри, Поворов, не забывай меня, – сказал ему со скрытым намеком Геллер, когда они вышли.

– Не забуду! До смерти не забуду, – подтвердил Костя, вытирая платком вспотевшее лицо.

Вернер вызвал Черного Глаза.

– Отныне вы ангел-хранитель этого полицейского. Знаете христианскую легенду: до восьмидесяти лет ангел-хранитель неотступно следует за своим опекаемым; он с ним везде, всегда. Так и вы.

– Мое задание? – спросил агент, вытянувшись в линейку.

Вернер шагнул к нему, сказал тихо:

– Через три дня оно будет передано другому. Итак, с двадцатого сентября вы работаете с Поворовым. Действуйте осторожно. Перед вами субъект хитрый, тонкий. Хайль!

…А ночью к Поворову в Бельскую пришел дядя Коля. Занавесили окно, зажгли лампу. По встревоженному лицу Никишова нетрудно было догадаться, что случилось неладное. Но мать и виду не подала. Разогрела щи из свежей капусты, поджарила картошку и после того, как дядя Коля поел, спросила:

– За Костенькой пришел? Я сердцем чую, беда близится.

– Верно, матушка, надо уходить.

– Как – уходить? – встрепенулся Костя. – Да вы что? Я не только ваш, но и армейский.

– Это я знаю. Но партийная организация меня послала. Что есть и что будет при нас – за все мы в ответе. Ты, Костя, командир, комсомолец… За тобой началась охота, крупная охота своры гестаповских ищеек.

– Я так себя законспирировал, что Вернер вполне удовлетворен моим объяснением. Я ему представил полное алиби.

– Фу-ты, слово-то какое – «алиби». А вот мне точно известно, что за тобой началась слежка, – ответил дядя Коля, разглаживая бороду. – Данченков такого же мнения – тебе надо уходить. Есть сведения от представителя прифронтовой группы НКВД – в зону нашего действия заброшено много тайных и очень опытных агентов.

– Да-а… – глухо сказал Поворов и посмотрел на Анюту.

Тускло светила на столе и вдруг вспыхивала белым огнем лампа, заправленная, за неимением керосина, бензином. В комнате собралась семья Поворовых. Все молчали, лишь в тишине слышались тяжелые вздохи стариков.

– Три дня тебе, Костя, на завершение всех дел. Самолет прилетит двадцать пятого. На авиабазе будет продолжать работу группа Морозовой, в Дубровке – группа Сергутина. Связь с подпольщиками поручено держать Чернову. У Морозовой квартира вполне падежная. Подумаем и о твоей семье. – Дядя Коля подошел к Анюте и положил ей руку на плечо. – Тебя заберем в отряд. Там найдется дело.

– Нет, без него – ни шагу. Только с Костей, – произнесла она севшим голосом.

Но решение было уже принято, слова сказаны, и дядя Коля с чувством облегчения свернул козью ножку.

– Я так понимаю: как в бригаде решено, так и должно быть, – проговорил Поворов. – Но уж вы постарайтесь похитить меня с боем… – обратился он к дяде Коле.

– Такой спектакль мы продумаем. – Тот засмеялся глухо, рисуя в уме картину похищения старшего полицая.

Эта ночь в родном доме была для Кости прощальной. Устроились они с Анютой в прохладной кладовке, где так приятно держались крепкие запахи лесных трав, развешенных на стене. Анюта тихо плакала.

– Помнишь, я тебе рассказывала сказку о звездочке, полюбившей человека? – сквозь слезы проговорила она вдруг. – Если нам суждено расстаться, то я буду яркой звездочкой над тобою гореть…

В оконце заглядывала большая белая луна. Стояла светлая тихая ночь. Кончилось второе военное лето.

На другой день вечером Поворов обходил свой участок. С ним шла Аня Морозова.

– Ох, Костенька, если ты не вернешься, трудно нам будет, – сказала Аня, двинув бровями. – Правда, девочки у меня верные, не подведут. Вот и Людмилка… Она с виду такая взбалмошная, а случись беда – в кремень превратится. Поляки и чехи держатся стойко. Должна тебе сказать, что они не меньше, чем мы, ненавидят фашистов. И вообще… Я думаю, они очень верные люди.

Аня умолкла.

– Сделаю все возможное, чтобы вернуться сюда, – раздумчиво произнес Поворов. – Если не на базу, то в отряд. Эти дни старайся не замечать меня. Да, вот еще что… На мою Анюту можешь положиться. – Он глубоко вздохнул.

Морозова поняла этот вздох.

– Хорошо, Костя, не беспокойся! Мы ее сбережем. Да и Федор не забудет.

– Может, не увидимся…

– Ну что ты, зачем же так… Постарайся сохранить себя, – шептала она, обнимая Поворова.

Ночью началась бомбежка авиабазы. Вернер стоял перед входом в убежище, глядел в темное сентябрьское небо. И вдруг – одна, другая, третья ракеты взвились над аэродромом. Они взлетали над местом, где стояли тяжелые бомбардировщики. И началось…

Поворов поджидал Мишку на шоссе. Тот промчался на велосипеде.

– Порядок, – почти прокричал он.

Поворов благодарно поцеловал брата.

– Торопись, братан! Торопись! – произнес дрогнувшим голосом Мишка. – Я бегом домой…

Поворов вскочил на велосипед, сгорбился и словно растаял в темноте.