Текст книги "Родиной призванные (Повесть)"

Автор книги: Владимир Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Глава пятая

На пятый день, когда с низкого неба сеял тяжелый, холодный дождь, к Митрачковым пришел дядя Кости Поворова – Василий Никитич. Посоветовались и решили отправить больного в Бельскую, где у матери Поворова уже лечились два раненых партизана. Рано утром Надя выпросила у полицая Махора подводу для выезда в поселки. На этой подводе полевой дорогой отправили командира, переодетого во все мужицкое. Бойцы пошли следом.

Сегодня появился в школе Кабанов, и Надя решила поговорить с ним. Предварительно сходила в Сещу, но встретить Константина Поворова не удалось. Возвращаясь домой, Надя задержалась у аэродрома. На летном поле стояли рядами новые самолеты – желтобрюхие, с серебристыми крыльями. Черные кресты с желтыми окаймлениями на плоскостях, такие же черно-желтые кресты на борту и свастика на хвосте. Группа солдат устанавливала гнезда для новых зениток.

«Вот картина для глаз разведчика», – подумала Надя. И вспомнился ей другой аэродром с его огромным небом, с дуновением легкого ветерка, который так приятно проникал в каждую травинку. Из глубины памяти возникло на миг, как они с мужем поднялись на самолете в небо. Доброй, чудесной представилась ей земля.

«Там и сейчас величественно и тихо», – подумала она, глядя вверх.

– Доктор! Фрау Надя, – окликнул немец и быстро зашагал в ее сторону. – Отто Геллер! – отрекомендовался пожилой военный в чине ефрейтора. – Мне говорили, что вы хорошо лечите, – сказал он по-русски. – Я иду к Морозовым. У них часто собираются веселые девушки. Скучно мне. Прошу, фрау, составить мне компанию. Надя согласилась.

Семью Морозовых Надя знала. Слышала, что Аня Морозова работает прачкой в немецкой комендатуре. Связь немца с домом Морозовых ей показалась подозрительной, и все же она пошла, надеясь завести разговор о приобретении лекарств. Операция укрепила ее веру в свои силы. А если к тому же будут лекарства – совсем здорово!

В Сеще семья Морозовых, после того как разбомбили их дом, поселилась в бывшем помещении детсада, недалеко от железнодорожной станции.

Немец постучал. Спустя некоторое время послышались тяжелые шаги. Дверь открыла мать Ани – Евдокия Федотьевна.

– Здравствуйте, пани Евдокия!

– Какая я пани! Смеетесь, господин офицер… Баба и есть баба!

– Проходите, пожалуйста! – послышался из комнаты мягкий женский голос.

Знакомые интонации. Большие, смелые глаза улыбаются приветливо.

– Аня!

– Надюша, милая! Как же это ты?

– Ах, не спрашивай… Все перемешалось в голове и в сердце, – обнимая подругу, ответила Надя.

– О, это хорошо. Подруги вместе. Подруги с нами. Это, как лучше сказать… Очень хороший климат для души.

– Все теперь вместе, – сказала Аня. – И Люся тут, и Маша Бакуткина, Паша, Шура и Костя… Весело будет работать. Да, да, работать. – Аня с каким-то внутренним Значением подчеркнула слово «работать».

Немец улыбнулся с глубоким удовольствием.

– Арбайтен! Арбайтен! Очень хорошо. Работать… Русские должны много работать. Тогда русским будет хорошо. В Сеще большая наша авиабаза. Много, много работать. Русский, чех, поляк. Будет хорошо.

«Это тебе будет хорошо, проклятый фашист», – подумала Надя и тут же перевела взгляд на Аню.

Морозова ответила понимающим взглядом.

– Работать! – снова сказала она. – Здесь, Надя, есть поляки, чехи, румыны. Плотники, столяры, маляры, чернорабочие.

Геллер расплывался в улыбке. У Ани же получалась не улыбка, а так, кислая гримаса.

– Я старше вас. Хотел вам сказать совсем как отец: работайте. Крепите великие акции германской империи.

Против нас – значит смерть. Вот я и говорю, говорю… У меня есть маленькая бутылка хорошего вина.

Отто достал из бокового кармана шинели плоскую бутылку ликера.

– Мать, – позвала Аня, – дайте что-нибудь закусить.

– О, найн, нет!.. У меня есть шоколад. Прошу, пани…

– Вы, Отто, совсем ополячились, – дерзко сказала ему Аня.

– О, да! Я долго жил в Познани. Теперь это провинция великой Германии. Благодатный край.

– А разве вам не нравится в России? – осторожно Спросила Надя.

– Фюрер обещал скоро быть в Москве. Но милые пани видят… Мой чин не велик. Мой карьера – коммерция. Москва, о да, Москва! Прошу, пани! – Отто чокнулся и довольно элегантно преподнес девушкам по малюсенькой плитке шоколада.

– Я слышала от офицеров, что великому фюреру подготовили прекрасную белую лошадь для торжественного въезда в Москву. Не так ли, господин Отто? – спросила Аня с такой интонацией, что нетрудно было почувствовать злую иронию в ее голосе.

– О, да! Прекрасная арабская лошадь. Самых благородных кровей. Через триумфальные ворота внесет нашего Адольфа в столицу России. Но… – Отто на минуту впал в раздумье. Его лицо посерело от каких-то других мыслей. – Вот это «но». У вашего Чехова есть удивительный герой. Он мудрец по-своему. Это есть господин Беликов. Как это – «Человек-футляр». Беликов в чуть-чуть важный момент говорил: «Как бы чего не вышло».

– Это интересно. Очень интересно. Вы – и Беликов, – подзадорила Надя.

– Ах, пани Надя, сказать искренне… Скоро зима. Холодная, снежная, русская зима. А как бы чего не вышло. Аптека в Москве… хорошо… Немцы в прошлом помогали русским в медицине. Наши аптеки были лучшими. – И после короткого размышления продолжил: – О, да! О, да! А если Москва не будет капут?.. – В его голосе Надя уловила нотки испуга. – Тогда плохо! Большого чина у меня нет. У меня есть жилка… Я, пани, коммерсант, могу делать дело… Я открою аптеку там. – Он махнул рукой, показывая на запад. – Там, у себя.

– Конечно, у себя вернее, – улыбнулась Надя. – А то ведь всякое может случиться.

Геллер не понял намека и знай свое:

– Да, да, пани Надя. Нужны деньги, марки. – Отто поднялся, подошел к двери и плотнее ее закрыл.

– Господин Отто! Да вы не стесняйтесь. Пожалуйста, откровенно. Пожалуйста! А там, – Аня указала на дверь, – моя старая мать. Она плохо слышит.

– Я могу дать доктору разные лекарства, инструмент, бинт, вату. Я знаю – у вас нет лекарств, нет бинта.

– Да! Мы в большой беде. А чем вам платить? Марок нет. Советские деньги вас не устроят.

– Я хочу шпик, масло, яйки… Как говорят – пока.

– Совсем как в сказке братьев Гримм, – улыбнулась Надя. – Приходит добрый гномик и приносит мешок подарков.

– О, майн гот! В наши дни быль, сказка – все смешалось. Выпьем, пани, за счастливый конец нашей великой сказки.

– Будет и конец! – воскликнула Аня. – Очень хороший! Как говорят немцы: «Энде гут, аллее гут». Конец хороший, все хорошо!

– Фрау Аня знает немецкие мудрые слова? Я доволен вами, милые пани. Очень доволен. Я буду хорошо говорить о пани своим друзьям. Напишите, пани, – обратился он к Наде, – какие вам лекарства.

Надя попросила поскорее достать аспирин, стрептоцид, йод, спирт…

Перед уходом Геллер обратился к девушкам с монологом:

– Милые пани! Национал-социалисты понимают нелегкое положение русской интеллигенции, поступившей на службу к германскому рейху. Примите мой совет. Не бойтесь. Страх – это плохо. СД действует четко, оперативно. На сорок километров вокруг авиабазы – полный покой. Все большевистские агенты и прислужники изъяты! – воскликнул гитлеровец. – Уничтожены! Да! Да! Я говорю вам это… – Он понизил голос до шепота, – от имени генерала Цепнера, шефа имперской службы безопасности. Да, да. Я все знаю! Хайль Гитлер! – На слове «Гитлер» он пустил такого «петуха», что женщины невольно улыбнулись. – Хайль… Хайль!.. – Он щелкнул каблуками и вышел.

– Аннушка, милая! – бросилась к ней Надя. – Какой день! Ну, пожалуйста, передай Костику, что у меня будут лекарства.

– Косте Поворову? Ты его знаешь?

– Да ты что, голубушка! Мы же родня. Даже больше, чем родня. У нас с ним и мысли, и желания одни.

«Зачем Митрачковой так много лекарств?» – подумала Аня Морозова, а потом не выдержала и спросила:

– Больно ты заботливая. В немецкой управе работаешь. Тяни уж эту лямку как-нибудь, для вида.

– Своих жалею… Ведь одна я на всю округу.

– Так у вас есть главный врач. Пусть у него и болит голова об этом.

– Ты, думаю, понимаешь, что творится кругом. Сколько наших людей нуждается в помощи. Приходят из-за Десны окруженцы, партизаны.

– Боже мой! Разве ты не знаешь приказа Гитлера? За помощь окруженцам, комиссарам, евреям…

– Смерть! – вызывающе вскинув голову, ответила Надя. – Мы с тобой комсомолки! Да и немцы не посмеют преследовать врача за оказание медицинской помощи.

– Эх ты, милая, добрая чудачка! Да не таким, как ты, фашисты крутили головы. Поберегись! А Поворову я все скажу. Попрошу за тебя… Лекарств у Геллера достану. А теперь иди! Скоро комендантский час.

На пороге дома Надю встретил отец:

– Да, Надюша, чуть было не запамятовал. Директор школы тебя спрашивал… Кабанов.

Надя посмотрела на часы-ходики.

– Пойду завтра.

Сын колхозника Андрей Кабанов посвятил свою жизнь школе. Он окончил Стародубское педучилище, стал учительствовать, продолжая свое образование заочно на историческом факультете московского пединститута. Летом он готовил школу к зиме, не хотел мириться с мыслью, что сюда, в Радичи, придут фашисты. А случилось так, что и повестку он получил в тот день, когда в Сеще и Дубровке появились вражеские парашютные десанты и несколько танков, прорвавшихся из Белоруссии. Много молодых людей так и остались не призванными в армию.

Кабанов бросился за реку, надеясь попасть в Дубровский партизанский отряд Мартынова. Но отряд понес большие потери и временно рассредоточился по лесным деревням. Андрей не нашел партизан, зато встретил Ивана Жарикова, своего давнего знакомого.

– Давай, Андрей, к фрицам проникнем на службу. Кабанов велел ему притихнуть, даже пригрозил партизанами.

– Ты куда меня тянешь? Чтоб от своих отвести? Чтоб смерть за мной ходила? – И совсем тихо: – Жена, доченька… Люблю их безмерно.

– Чудак; вот и останешься жив. Мне райком дал задание своих людей в тылу собирать. Ну, комсомолец! Вспомни Павку Корчагина… Изнутри грызть захватчиков надо. Идем, брат, повоюем! – позвал он, озорно скособочив шапку.

Так Кабанов снова вернулся в Сещу, пока еще не зная, что делать, на что рассчитывать. Главное – не сдаваться.

Глава шестая

По ночам Надя часто просыпалась. Отошел от нее глубокий сон, тот, что успокаивает нервы, прибавляет сил. Тишина первозданная, что обычно, в добрые времена, отстаивалась в сельских садах и огородах, словно улетела куда-то. Будил Надю то жалобный крик совы, то далекий и безнадежный вой собаки, то шуршание жучков в пазах крепко проконопаченной избы, то хрипло кричавший во сне брат Сенька.

Вот и нынче, пересиливая дремоту, Надя вышла на крыльцо. Светало. Где-то на большаке машины с хлюпаньем ныряли в выбоины. Слышались возгласы: «Форверст», «Форверст», понукивающие ругательства. Вдруг зашипел кто-то на крыше. Из риги донесся изумленный хохот: скорее всего, филин. А ночь темна, тревожна. Надя представила, как таятся в лесах партизаны, над лесом к черному небу взлетают разноцветные ракеты, режут небо строчки трассирующих пуль. Прислушалась к уличной тишине, вздрогнула.

– Чего, докторша, не спишь? – неожиданно, словно из-под земли, вырос Махор.

Пьяно покачиваясь, он уже начал свой обход. Хотел крикнуть что-то злое и матерное, но осекся. Перед ним стоял Геллер с небольшим чемоданчиком в руке. Высокий, в новой эсэсовской шинели, он так напугал Махора, что тот едва выговорил:

– У школы буду ждать.

У Геллера не было добрых чувств к русскому врачу, более того, внутренне он презирал и свою службу, за которую еще не получил офицерского чина, и это потемневшее от осенней сырости село с его слякотной дорогой. Но ему нужно было заработать хотя бы вот на таких порошках, что он держал в чемоданчике.

Отведя Надю под навес крыльца, он вынул из чемоданчика большой пакет, тщательно упакованный в глянцевую бумагу.

– Это есть секрет, – хитровато улыбаясь, взглянул на врача. – Обещал – сделал. Это стоит десять килограммов шпик. Можно окорок. Можно русское масло. Чистоган!

Надя блеснула глазами, осторожно взяла лекарства и скрылась, оставив Геллера одного. Через минуту вынесла ефрейтору сало.

– Как говорят русские, надо, чтоб все шит-крыт! Побожитесь!

– Да все между нами. Ей-богу!

Она не научилась в те дни прощать себе минутные слабости, покраснела до ушей. Отошло от сердца, как вспомнила людей, которых надо лечить.

Махор и Надя пришли в школу, когда в большой классной комнате Кабанов вел урок. Полицай открыл дверь не сразу, приложил к дверной щели ухо.

– Идемте! – возмутилась Надя. – Вы полиция, а не гестапо.

Из класса донеслись фразы:

– Я собрал…

– Мы нашли пулемет…

Надя не выдержала и, взявшись за ручку, хотела распахнуть дверь.

– Э-э, нет… – остановил ее полицай, – тут не арифметика. Тут войной пахнет.

Но в это время открылась дверь, и на пороге, раскинув обе руки, предстал Кабанов.

– Господин полицейский! Господин врач! Не ожидал, не ожидал. Проходите! Прошу! Вам бы, господин полицейский, свистнуть у дверей. Свисток есть? – Это было сказано с иронией, но Махор вроде бы не понял.

– Свистнуть – и хап за руку, да в участок, – прищуривая глаз, ответил на это Махор. – Эй, вон ты, пацан, какой такой пулемет нашел?

Но Кабанов не растерялся, не оставил Петьку наедине с полицаем.

– Отвечай, Петенька, нашел пулемет для передачи его великой германской армии. Ручной пулемет?

– Господин полицейский, я нашел пулемет в сещенских мелочах, – бойко ответил мальчишка, – и передам его немцам.

– Ну что ж… Коли так, ладно. Посмотрим. Школу пришли закрывать. Вот врача привел. Мое дело теперь сторона. Мне итить пора. Ну вы, пострелы, – цыкнул он на ребят, – вы того, смотрите.

Махор вышел. Кабанов, убедившись, что тот не вернется, продолжил урок. Ребята по очереди сообщали о собранном оружии. Кабанов улыбался, принимая немногословные рапорты.

– Петя, – обратился он к мальчику лет тринадцати. – Твой пулемет засек полицай. Придется его отдать. Ясно?

– Ясно! – блеснув глазами, согласился школьник. – Только я его изломаю.

– Это, пожалуй, надо сделать, – ответил Кабанов.

– А ежели все немецкое оружие поломать, тогда и войны не будет, – сказал Петька.

– Ну какой же ты у нас сообразительный.

– Наших людей всех не перебьют! – вмешался Васька. Он достал завернутую в бумажку фотографию и с гордостью показал: – Батя мой! Партизан был. Первый. Убили гады… Остался один дед. За батю я им отомщу…

Надежда долго и внимательно смотрела на ребят.

– Так вот, дети, школу мы закрываем.

Наступило молчание.

– Чтобы спасти вас от болезни, сделаю каждому прививку. В хатах соблюдайте чистоту, в дом к больным ни шагу… Мы должны своих людей спасти. Ну а что делать – вы знаете.

– Значит, оружие собирать? – еще раз спросил Васька.

– Обязательно собирать, – ответил Кабанов. – Но очень осторожно. Если кого-то из вас поймают, кричите, клянитесь, что нашли оружие, чтоб передать немцам. Такой у них есть приказ, они даже поощряют тех, кто находит и передает им оружие.

Кабанов прошел по классу, внимательно посмотрел в глаза ребятам.

– Каждому из вас не больше четырнадцати лет. Но вы уже не дети. Вы видели войну. Еще раз прошу – берегите себя!.. Мы победим. Мы будем жить хорошо. А теперь ступайте. Ты, Васек, подожди меня на улице.

Учитель обнял и поцеловал каждого школьника. Лица ребят были суровы и светлы.

Наконец все ушли. Кабанов сказал:

– До чего же они разные, Надежда Игнатьевна. Вот Васек. Бей его, пытай, а он будет на своем стоять. В нем какие-то роковые силы заложены. Откровенно говоря, я боюсь за него. Скорее всего, тут есть и влияние деда. Васек страстно хочет отомстить за отца. Но что придумал: коробок с тифозными вшами. У него дома уже из одного коробка вши разбежались. Может деда заразить. Правда, он уверяет, что всех переловил. Но так ли это? Коробок надо у него сейчас же изъять.

– Да, да! Зовите его скорей.

Кабанов вышел из класса и тут же вернулся вместе с Васильком.

– Вася, – сказала Митрачкова, – ты знаешь, что я врач. Ты смелый, сильный мальчик. Но твоя затея может кончиться очень плохо. Отдай мне коробок.

Мальчик несколько минут размышлял, наконец запустил руку в карман и достал спичечный коробок, плотно завернутый в тряпицу.

– Ладно, возьмите!

Кабанов подошел к печке, чиркнул спичкой и поджег старые тетради, а когда разгорелся огонь, взял у Нади коробок и бросил его в огонь.

– Теперь иди, Вася. – Кабанов погладил мальчика по голове.

Оставшись вдвоем с учителем, Митрачкова сказала:

– Школа закрывается. Надо выработать новую линию поведения. Приказано остаться здесь и тайно работать на своих. Поворов, Сергутин и другие уже действуют. Как видишь, я тоже не сижу сложа руки. Надо пробраться в управу. Надежные товарищи в этом помогут.

– Так мы же комсомольцы! Как людям в глаза смотреть? – воскликнул Кабанов. – Как все это вынести?

Выражение лица Нади изменилось, она опустила голову.

– Знаешь, Андрей, я еще в Смоленске готовила себя к тому, чтобы спасать людей. Создание немецкой управы – это факт, и от него никуда не уйдешь. Но если этот факт обратить на пользу своим людям, если в управе окажутся настоящие патриоты, скрытые враги фашистов – разве это плохо?

– Черт возьми, ведь то же самое говорил Жариков. Да меня и самого будоражит такая мысль. Ломать фашистский порядок изнутри. Прием не новый – вспомните Троянского коня, а все же… Возле нас сейчас крупнейшее фашистское гнездо. И если мы будем достаточно ловки, много сделаем. Сдается, что гитлеровцы, упиваясь победами, пока еще доверчивы… – Кабанов неожиданно оборвал разговор. – Ну я пошел. – И протянул руку.

– Всего доброго, а мне завтра дальняя дорога, в Сердечкине много больных… – улыбнулась Надя.

– Доброе село. Хорошие там люди, верные. Счастливого пути.

Неспокойно было на душе у Кабанова. Он опять стал раздумывать, как держаться дальше. Чем ближе подходил к своему дому, тем тревожнее чувствовал себя. Пробраться в управу, пожалуй, можно, но что потом? И манила эта мысль, и пугала. А вдруг свои объявят предателем и свернут голову? Вспомнил Поворова. «Думать, думать будем», – сказал себе.

Был погожий октябрьский день. Солнце грело почти по-летнему. Боец-окруженец, которому Надя удалила три пальца на ноге, рассчитывал ночью перебраться к Поворовым. Что дальше, будет видно. Оставить его у себя семья Митрачковых боялась: уж очень часто заглядывал Махор. Правда, полицай больше интересовался горячительным и закуской, но все же приходилось держаться настороже.

Надина сестра Тоня одела бойца в старый армяк и провела огородами в заранее протопленную баньку.

– Сиди здесь до вечера, – сказала девчонка повелительным тоном. – Больно? – указала на забинтованную ногу.

– Ничего. И к боли можно привыкнуть…

Тошка не уходила, присела рядом на полок. Боец молча разглядывал лицо девочки, волосы, старенькую фуфайку, которую она зачем-то надела в этот теплый день и теперь парилась в ней, словно картошка в горшке без воды. Она видела, как его детские глаза медленно сползли с ее лица на руки, потом опять на лицо.

– Сколько тебе лет? – спросил он наконец.

– У девчонок про года не спрашивают.

– А мне восемнадцатый пошел.

– Да ты… доброволец!

– Да… Хату нашу разбомбил фашист. Все там и полегли.

Тошка хотела сказать, что все понимает. Ну пусть не все, почти все. Но она была скрытная, ответила скупо:

– Ты хорошо поступил.

– Я и сам знаю. Так нужно.

– Вечером в потемках тебя Санька отведет в Бельскую. Я костыль найду. Прощай теперь. – И протянула руку.

Он легко взял ее тонкие, потемневшие от работы пальцы и, наклонив голову, поцеловал небольшую ладонь. Хотел поцеловать Тошку в припухшие губы, но боялся, что она отвернется.

– Тяжело! – тихо сказала она. – Лучше бы ты не уходил. Надя лечит бойцов, и они куда-то уходят. Очень тяжело провожать… Ну теперь лежи тихо… Сюда никто не придет. Я это знаю точно.

– Прощай, – прошептал боец. – Меня Николаем зовут. Рославльский я. Приеду к тебе после войны.

– Так и приедешь?.. – блеснула она глазенками. – Приезжай! Я тебя буду ждать.

Пройдет два года, получат в Радицах солдатское письмо-треугольник. Прочтут люди и поплачут о погибшей любви. А солдату ответят: «Выбыла Тошка на фронт».

Глава седьмая

Стога сена – на лугах, на лесных опушках. Скольких согрели они бойцов, сколько ран залечили «ходоки», согреваясь в целебном и душистом разнотравье. Осенними ночами пробирались колхозники к дальним стогам, приносили раненым хлеб, молоко, картофель. Перевязывали и обмывали раны, отводили в лесные чащобы тех, кто мог двигаться, а стало быть, и воевать. Случалось, приходили бабы с ребятами, оружие вручали: возьми, бей врагов. И еще приносили женщины то неоценимое, что никем не забудется: нежное чувство милосердия, а нередко и любовь.

В одном из таких стогов сена затаился капитан Советской Армии Данченков Федор Семенович. Он потирал ладонью свою раненую ногу и, несмотря на тупую боль, радовался, что пробился наконец домой. До Дубровки рукой подать, да и родное Жуково недалеко. В своем воображении капитан рисовал создание партизанского отряда.

Тайно, где по-пластунски, а где и во весь рост, оврагами, балками торопился Федор в районный центр Дубровку. Ныла рана. В одной из ночных стычек с гитлеровцами разрывная пуля ударила ему в бок. Ранение было не опасное, но сказывались усталость, голод. Перед глазами плавали круги, в ушах звенело, к горлу подступала тошнота. В стогу сена, укрывшись плащ-накидкой, он пролежал сутки. Сырая, оборванная одежонка не грела. Он старался дышать себе за пазуху, чтоб сохранить капельку тепла. Таким, больным, заявился он в дом Буравилина Михаила, своего двоюродного брата. Трудно забыть великие даты родного календаря. Данченков пришел в Дубровку в канун праздника Октябрьской революции.

Михаил тревожно вглядывался в окно. Увидев человека, быстро шагавшего в сторону его дома, удивился: «Зачем этот худой и высокий торопится, что ему надо?»

Человек вскочил на крыльцо и толкнул дверь в сенцы. Вошел в комнату.

– Учитель, Алексей Палыч! – глуховатым баском воскликнул Данченков. – Думал о вас брата спросить. А вы тут как тут. Идемте вот сюда… Михаил, – окликнул он. – К нам гость.

Сели за стол. Завязалась беседа, долгая, задушевная.

– Надейся на меня, Федор, какая бы беда ни случилась. Да я теперь и не один. Мы уже действуем. Кажется, что тут все заледенело. Но это лишь сверху. Подо льдом вода бурлит. Так и у нас. Могу назвать людей – верных, дельных, умных, хитрых.

– Отлично! – Федор пристально поглядел на Сергутина, сидевшего тут же. – Со мною из окружения выходил батальонный комиссар. На одном открытом поле мы вели бой с отрядом гитлеровцев; когда метнулись к лесу, комиссара настигла немецкая пуля. Ранение тяжелое. Едва мы его до лесочка дотащили. А тут снова фашисты следом. «Ребята, мне ведь все равно. Кому-то надо умирать, – просто сказал комиссар, по-мужски, – вам жить надо, бороться. Свое я пожил. Ребята повзрослели. В Сибири живут. Ты, Федор, – на меня поглядел, – поспеши на родину. Партизанский отряд сколоти. Надо бороться. В тылу врага можно бороться. Там у вас леса дремучие, снега сыпучие. Поднимайтесь, братцы, в тылу во весь рост». Расцеловал он всех нас. А немцы идут по следу. «Дайте, – попросил, – автомат, гранаты. Задержу». Мы ни в какую. А он озлился: «Приказываю! Я среди вас старший. Вы что, будете меня полумертвого спасать? Это не подвиг! Себя сохраните». Я так и не узнал, какое задание выполнял комиссар. Мы – в лес по его команде. А когда затих его автомат, отгремели гранаты, мы были уже далеко. Видно, дорого заплатили фашисты за смерть комиссара. Война как-то по-новому мне открылась. Я убедился, что и в тылу можно бить врага. Правда, опыта войны на территории, занятой противником, у меня нет. Но приказ комиссара выполню, создам партизанский отряд. Да и партия к этому призывает. В клетнянских лесах действует подпольный райком партии, в дятьковских – тоже… Я уже встречал партизан-разведчиков.

– В добрый путь! Молодец! Мысли у тебя зрелые. Главное – не упустить время. Почему я говорю о времени? – задал вопрос Сергутин. – А вот почему: пока гитлеровцы, как ни странно, небдительны. Все они до отвратительности верят в свою скорую победу. Если их турнут под Москвой, а это будет обязательно, быстро спесь сойдет. Ты не поверишь, чем я болел: тоской по боевому человеку. Вижу: ты такой человек. Без лести, от души говорю. Действуй! Теперь я тебе тоже кое-что открою. Назову надежных, умных людей. В Бельскую пришел Костя Поворов, лейтенант. Николай Никишов тонко себя ведет, помог Поворову в полицию устроиться. Костя – комсомолец, человек талантливый. Семья у него очень добрая, отзывчивая. Есть еще надежные люди из сельской интеллигенции. По духу, по мыслям, как говорят, свои в доску. Вот Надя Митрачкова. Числится врачом управы. Это для виду. Я тоже пойду на работу в управу. Подстроим так, что учителя Кабанова из Радич пригласят, врач Грабарь уже там. Старостами поставим своих людей.

Наступило молчание.

– А ведь это здорово: в немецкую управу – надежных людей! Хороший план. Понимаю вашу задумку: создать Дубровское и Сещенское подполье – это то, что надо, к чему партия призвала. Но учтите, в Дубровке и Сеще будет не легче, чем в партизанском отряде. Прятаться там, считайте, негде… Это не Клетня, где кругом лес.

– Я тебя понимаю, дорогой Федор. И все же такие неустрашимые есть! Многим можно сполна доверять.

– Да, да! – воскликнул Данченков. – Под Кричевом гитлеровский офицер скомандовал пленным: «Кто с нами – направо». «Мы – советские люди», – крикнул раненный в голову боец и хватил фашиста кирпичом. В колонне началась заваруха, многие убежали. У бойца была истинно партийная совесть. Для таких, как он, главное в жизни – любовь к своим людям. Его тут же хотели пристрелить, но он вырвал у конвойного автомат. Этим и спас многих.

– Любовь к товарищам у советских людей так же естественна, так постоянна, как дыхание, – сказал Сергутин. – И еще одна черта красит советского патриота – благодарность Родине, народу. На днях мне Надя Митрачкова так и сказала: «Все сделаю, чтобы облегчить страдания советских людей. Жизни не пожалею. Они дали мне образование. Все, что я приобрела, куплено дорогой ценой – кровью, страданиями и трудом миллионов». Ну каково? – Он на минуту задумался. Молчал и Федор. – Останусь жив – соберу школьников всего нашего района и задам один вопрос: «Кто победил в этой великой и небывалой войне?» Ученые, писатели, полководцы, отвечая на этот вопрос, создадут толстые книги, а я отвечу одним словом: патриот.

Из казармы, расположенной в школе, врывались в дом пьяные крики.

– Ишь разгулялись. – Федор зло усмехнулся.

– Дай время. Теперь для нас подполье – не только история нашей партии. Большое дело начинаем, Федор… Большое.

– Я рад, что будем вместе. Нам с вами ясно, во имя чего живем, куда стремимся, что оставим после себя. А это главное, – сказал Сергутин, прощаясь.

Данченков без долгих предисловий предложил Буравилину работать на партизан.

– Так где они? – недоверчиво засмеялся Буравилин.

– Один из них перед тобой.

– Куда ты, туда и я, – согласно ответил Буравилин.

Праздничные дни Федор провел в доме брата, встречаясь с верными людьми. От этой даты и ведет свой счет Дубровское подполье и вскоре родившийся партизанский отряд Федора.