Текст книги "Родиной призванные (Повесть)"

Автор книги: Владимир Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Глава девятнадцатая

Рано утром на квартиру Поворова прибежал полицай Никифор.

– Ох, братуха, говори скорей, что случилось? – тревожно спросила Анюта.

– Не велено болтать. А ну, Костик, быстрее одевайся да к начальнику… Беда в Алешне. – И, видя бледнеющее лицо сестры, продолжал: – Да не пугайся, веселая беда!

– Давай, гвардия, докладывай, что за веселая беда?

– Вся алешинская полиция, вооруженная автоматами, ручными пулеметами и гранатами, схвачена партизанами…

– Дальше-то что? – прервал его Костя.

– И партизаны, и полиция исчезли в неизвестном направлении.

Старики истово перекрестились.

– Вот так номер! – воскликнула Анюта. – Ну теперь держитесь, господа полицаи… Достанется вам. Небось все коменданты собрались в полицейском участке.

– Точно, сестра. Все!

– Страх сказать! – бормотал старик. – Полицаи драпанули в лес… Ай-ай!..

…В полицейском отделении пахло мокрыми полушубками, махоркой и керосином. За столом восседал Коржинов, насупившийся, мрачный. Накурено было так, что у Кости запершило в горле. Еле светили лампы в дыму, полумраке и сырости. Визжала и хлопала дверь. Галдели полицейские.

– Неужели офицеры тут будут нас прочесывать? – шептал Никифор.

– Да нет… Поведут в комендатуру.

– Поворов, ты, братец, что-то долго цацкаешься. Аль молодуха держит? – недобрым голосом обратился Коржинов.

– Не по делу разговор, господин начальник, – отозвался Поворов.

Коржинов промолчал, только локтями задвигал, словно лопатками спину зачесал.

Взвизгнула дверь – и все вскочили. Его благородие появился на пороге – главный переводчик Отто Геллер.

– Та-ак! – протянул он, обведя комнату мышиными глазками. Сдвинул брови. – Ну вот что… У коменданта чтоб ни одной папироски. А то на вас смотреть тошно. Воняете хуже собак. – Заметив Поворова, подошел, протянул ему руку, не снимая перчатки, а все же и такая милость другим завидна. – Командуй, господин начальник.

Выходили цепочкой, молча бросали окурки на пол, смачно отхаркиваясь, растирая плевки сапогами.

«Ну и гвардия, – подумал Поворов. – Ну и сволочей набрали, будьте вы трижды прокляты… Негодяи первой гильдии!»

Бледно-голубой свет все ярче озарял поселок, летное поле, покрытые инеем деревья. Начиналась самая светлая пора в году – весна света, которую он так любил.

– Поворов! – крикнул Геллер. – Вы почему свернули?

– Виноват! Задумался, замечтался.

– О-о! Понимаю: молодость, любовь…

В комендатуре был совсем другой порядок, нежели в полицейском отделении. В прихожей пахло свежим снегом, в открытую форточку тянул чистый воздух.

Над диваном, обтянутым эрзац-кожей, висел портрет Гитлера в летной форме.

Геллер оставил полицейских в прихожей, а сам приосанился и осторожно, стараясь не издать лишнего звука, открыл дверь кабинета. Празднично-чистый свет мелькнул сквозь открытую дверь, и легкая волна сигарного дыма плеснулась в прихожую.

Через несколько минут Геллер шире открыл дверь и сказал притихшей толпе полицейских:

– Входить по одному! Ты, начальник, и ты, Поворов, – первыми.

Комендант Дюда сидел за столом, в кожаном кресле – оберштурмфюрер СД Вернер. Косо поднятая левая бровь его на худом, злом лице нервно вздрагивала. Вернер знал русский язык, но предпочел говорить через переводчика.

– На печи лежите! – начал Вернер, стискивая кулаки. – Службу плохо несете. – Достал платок, вытер вспотевший лоб.

Поворов спросил вкрадчиво, деликатно:

– Господин оберштурмфюрер, ваше высокоблагородие, скажите, в чем мы виноваты? Не пойму, бог свидетель, не пойму, чем мы не услужили великому рейху.

– Молчать! Как ты смеешь, скотина, задавать такие вопросы! – воскликнул гитлеровец фальцетом. – Какой там бог у вас, скоты! Сквернословы, лентяи, хамы. Чем вы виноваты, спрашиваете? С нашей горы Алешня видна? Я спрашиваю, Коржинов?

– Так точно! Видна, господин оберштурмфюрер, – залепетал начальник.

– Как ты сказал, скотина? – заорал Вернер. – Повтори!..

– Да я, господин… Я… Вот… Нате, – заикался Коржинов. – Голову мою берите. Все отдам рейху… Все… Все… – истерично кричал он. – Вот смотрите… От души я… – И упал перед столом на колени. – От души… вот вам душа моя… – Он рванул засаленный китель, оголяя волосатую грудь. – Ваш! Весь ваш!

Дюда и Вернер довольно переглянулись. Вероятнее всего, такой взгляд означал, что теперь надо говорить помягче.

Вернер закурил, успокаиваясь.

– Так вот, господа полицейские, Алешня от нас всего в пяти километрах. На границе с аэродромом, в запретной зоне. Сегодня ночью один бандит, засланный партизанами, увел в лес отряд вооруженных полицейских. – Вернер снова задергал бровью и скривил рот. – Пулеметы, автоматы, гранаты рейха – в руках бандитов. И где? Рядом с аэродромом! Мы приказали населению немедленно сдать оружие, в том числе и трофейное. Где оружие? Где? – яростно заорал гитлеровец. – Что принесли вы, дармоеды? Десяток охотничьих дробовиков. Ха-ха-ха, – затрясся Вернер и ударил кулаком по столу. – Где оружие, хамы? Десяток ржавых шомполок. Какие же вы полицаи? На что надеетесь? А? На что? У меня есть фатерланд! Что вы имеете, господа? Вы все, как один, связаны одной веревочкой. Понятно? Встань! – крикнул он Коржинову.

«Господи, кажется, пронесло», – подумал начальник полиции.

А Вернер с гневом продолжал:

– Немедленно заставьте население сдать оружие и указать, где оно спрятано. За усердие – три тысячи рублей и корову. За поимку партизанского командира или комиссара – десять тысяч рублей, корову и дом. За указание местонахождения лагеря или продовольственного склада бандитов – десять тысяч рублей, две коровы, новый дом.

– Я тоже хочу сказать о наградах, – поднялся Дюда. – Если на аэродроме и в окружающей зоне будет тихо, все полицейские получат дополнительные пайки, жалованье не менее тридцати марок в месяц, новое немецкое обмундирование.

– Понятно? – спросил Вернер.

– Понятно, – ответили полицейские. – Хайль Гитлер!

– Хайль! – громче всех крикнул начальник полиции, и в глазах его заблестели слезы.

– А теперь по местам! – скомандовал Геллер. – Ты, Коржинов, останься.

Все вышли, и Вернер подошел к начальнику полиции.

– Пьешь? – спросил мягко.

– Пью, – тихо ответил Коржинов.

Вернер достал из шкафа бутылку шнапса, стаканы, налил себе и Коржинову.

– За наши успехи! Гляди в оба.

Выпили. Сдерживая болезненную улыбку, Коржинов низко поклонился.

Глава двадцатая

– Дядя Коля! – позвал мальчонка. – Вас хотел видеть Костик.

– Скажи ему – приду сегодня вечером, – ответил машинист движка.

Партизанская и армейская разведка хорошо знала дом Поворовых. Дверь дома, выходящая в сад, никогда не закрывалась на ночь. Марфа Григорьевна чем-то напоминала горьковскую мать. Она рада была, что наконец-то участвует в большом деле, которому посвятил себя ее любимый сын. Мать не думала, какая гроза нависнет над всей семьей, если фашистские холуи заметят, что к ним в дом по ночам приходят партизаны. Всего за два дома от Поворовых жил староста деревни, уже несколько лет враждовавший с ними. Когда соседа назначили старостой, он сразу пригрозил:

– Ну теперь я с вами за прошлое рассчитаюсь… Только посмейте сделать что-нибудь против немцев!

Угроза не испугала семью. Желание помочь Родине было превыше всего. Вот и сегодня к Поворовым пришел дядя Коля с неизвестным.

– Из отряда Коршуна! – хитро улыбаясь, отрекомендовался молодой человек. Он сидел около Василия Яковлевича – тот готовил мешки для отправки продовольствия в отряд. – Сегодня ночью, – предупредил гость, – придут наши ребята с важным поручением. А завтра появится разведчик. – Партизан описал его внешность. – А вас, дядя Коля, – обратился он к Никишову, – Федор просил договориться с Костиком о помощи этому разведчику.

Партизану надо было встретиться с Митрачковой и взять у нее лекарства для отряда.

– Коршун хотел знать ваше мнение, дядя Коля, как быть с Митрачковой. Может, забрать ее в отряд?

– Передай Федору, что Митрачкова очень нужна здесь. Она будет поставлять вам медикаменты. К ней обращаются за помощью партизаны разных отрядов. А теперь ступай, скоро комендантский час.

– Миленький мой, труженик мой, да ты сядь, покушай, – пригласила парня к столу мать.

– Фрицы, фрицы по дворам ходят! С обыском… У соседей уже, – вбежал маленький Ванька.

Дядя Коля выскочил во двор, спрятался в сарае, Партизан замешкался. Около него лежали инструменты, которыми работал Василий Яковлевич. Парень схватил ножовку и стал распиливать деревянный брус.

Вошли гитлеровцы.

– Матка, яйки, яйки!

Они не заметили, с каким напряжением мужчина пилил брусок.

Мать торопливо положила в корзину яйца, и через минуту солдаты ушли.

– Пронесла нелегкая, – улыбнулся дядя Коля, входя в дом.

– Теперь они два-три дня не заглянут к нам, – сказала мать. И обернулась к партизану: – Покушай, сынок, и ступай к своим. Скажи – ждем их сегодня ночью.

Сразу после ухода партизана собралась почти вся семья Поворовых. Приехал из дальних деревень Отец, где шил и перешивал всякое тряпье, чтобы как-нибудь прокормить семью. Трудно жилось безногому ветерану империалистической войны, зато неоценимую пользу приносил он солдаткам и всем деревенским людям. В любую погоду костылял по завьюженным дорогам, переходил из села в село, и всюду встречали его словами благодарности. Возвращаясь домой, старик рассказывал сыну о великом горе, принесенном оккупантами, о кипящей против них злобе и ненависти. Все знал отец: где появились следы партизан, в каких домах живут предатели, сколько полицейских в том или ином селе. По его сведениям Поворов составил подробную карту полицейских станов, передал ее Данченкову и за Десну – партизанскому комиссару Мальцеву.

– Ну как, работает твоя фирма? – шутил дядя Коля.

– Э, братец, фирма Поворова не подведет… Действуем по заранее обдуманному плану. Сообщи Федору, что староста в Дмитровке продает наших людей. В селе Рябчи, близ аэродрома, начальником полиции служит бывший дьякон по прозвищу Савенок – сущий бандит… Рыщет по округе, убивает комсомольцев, коммунистов. Этого бандита тоже надо убрать. Но как? В Рябчи и Дмитровке действовать нужно очень осторожно.

Часов в девять вечера в дом Поворовых пришла группа партизан. В приговоре значилось, что дмитровский староста забирает у крестьян последнее зерно, хранимое для весеннего сева, выдает гитлеровцам красноармейские и партизанские семьи, которые вконец ограблены, что сей подлец насквозь пророс холуйством перед фашистами.

– Именем Советской Республики… – зачитал приговор Никишов.

– Ну и подлюга этот Савенок, – кипятился Яков Поворов. – Ну и гад! Такой вот гад выдал фрицам молодую жену комиссара. Говорят, красавица. Ребеночек у ней – мальчонка, два годочка еще не стукнуло. Старуха еще с ними – мать комиссара. Костя говорил – держат командиршу в Сеще.

– Костя говорил тебе, как ее фамилия?

– Да, говорил, будто Жарова. Стерегут ее звери. Куда-то запрятали. А все вот из-за таких гадов-предателей. Никишов, черт возьми, почему это так? – Яков Поворов даже притопнул протезом. – Вроде бы равно всем Советская власть добро поделила. Нет у нас ни баров, ни кулаков, ни купцов. Трудились, жили как полагается… А ведь вот, поди! Один человек готов погибнуть за наше великое, а другой приспосабливается и творит черное дело. Вроде этого старосты. Колхозником был, работал. А что теперь надумал? Своих предавать. Бывает ли страшней этого? А, Никишов? Ты ведь партеец… Значит, за таких в ответе. Верно, что-то недоглядели. Слов-то много, а душу не обновляли. Вот оно что. Одни вон взлетели духом, а другие ради своей выгоды продали совесть. – Пот прокатился по бледному, усталому лицу Якова.

– Да, брат, прорастала и среди нас такая дрянь. Пойми, Яков, я не нахожу всему этому оправданий. Мы видели хороших людей. А вот людишек с гнилой душонкой – недоглядели. И я виноват, что не помог нашим партийным органам. – Никишов поморщился, нахмурился. Взял карандаш и твердой рукой подписал приговор изменнику. – Кто поведет ребят? У тебя в семье, – обратился он к Якову, – есть паренек, тонко работает, в доверие к сещенским комендантам вошел… Молодец!

– А, это Мишка… Да вон он и сам с печки выглядывает.

– Отец! Я поведу партизан. Знаю и дом гада. – Словно молнии блеснули в Мишиных глазах. Как такому не верить!

– Ну вот, Никишов… Вот твоя пропаганда. Действует! – сказал старик. – Ладно, сынок, иди… Буду тебя ждать.

Мишка вернулся домой на рассвете. Приговор над предателем был приведен в исполнение. А днем Мишка под одобрительные взгляды гитлеровцев работал на аэродроме.

Теперь, просыпаясь рано утром, Поворов широко улыбался. В солнечный или ненастный день он всегда встречал веселую, бойкую свою подругу – Анюту. Зародилось в ней большое, не испытанное доселе чувство к белокурому командиру. Они сердцем понимали, что словно бы родились друг для друга. По ночам, когда ворчливые старики засыпали, Анюта шла к койке Поворова, садилась у него в изголовье, и нередко случалось, разговаривали они до утра. Поворов дивился: до чего же легко с Аней. Она все понимала, с ней можно было говорить о сокровенном.

Он уже мечтал, как у них сложится жизнь после победы, где-либо на дальней границе или в городе. Ему вовсе не помешает Анютин сын. Правда, мальчик плохо развит, туповат, но при хорошем, усердном воспитании можно помочь стать этому угрюмцу настоящим парнем. И как Анюта будет благодарна! Ведь воспитать хорошего человека – серьезное, большое дело.

– Пойдем на речку, – сказала утром Анюта. – Я очень хочу чаю из речной воды. Она такая мягкая… И пахнет… Хорошо пахнет.

Костя взял ведро, топорик, они пошли к речке.

Утро серое, промерзшее от недавних пуржистых ветров. Уже видны кусты по-над заснеженной речкой.

– Знаешь, милый, чего я боялась? Умереть, не любя… Это самое страшное, что есть на земле. Человек рождается для любви. А если не любил – значит не жил.

– Но ведь ты вышла замуж…

– Пришла пора – родители настояли. Вот и вышла. Только не любила я доселе.

Поворов взял ее за руки и поцеловал обе ладошки.

– Дай, Костя, твою руку. – Она приложила ее к груди. – Будем смотреть в прорубь. Что там на дне?.. Я вижу зеленые цветы… Живые, шевелятся. Смотри, смотри, как струйки колышут их, будто ветерком. Рыбки… Ой, сколько рыбок! Глазастые, толстые. – И она вдруг прослезилась.

– Не плачь, – сказал Поворов. – Это маленькие окуньки. Они плывут на свежий воздух. Им хочется увидеть небо и солнце… Но что с тобой?

– Хорошо мне… – Она улыбнулась, окунула ладони в воду.

Поворов взял ее ладони в свои сильные руки. Ладони пахли рекой, рыбой.

Поворов набрал ведро воды.

– Пошли, Костя. Мы заварим хороший чай. Ты все продумал? Зачем мы здесь? Ну ты, я…

– Если честно, я не верил в возможность такой глубокой и длительной оккупации. А зачем я здесь?.. Это я понял, когда пробивался из окружения. Я дал себе клятву мстить фашистам, бороться против них. Ты будешь меня слушаться? – задал он ей наивный вопрос.

– Ага, – сказала Анюта. – Всегда и во всем.

– Пошли, отнесем воду домой, будем пить чай.

– Чудесное тут место. Мы придем сюда за первыми цветами, – ласково сказала Анюта, – потом придем сюда, когда появятся светлячки. Помню, когда я была совсем маленькой, набрала светлячков в бутылку…

– Разве тебе разрешали ходить ночью?

– Не разрешали. Но я не слушалась. А теперь буду слушаться тебя.

Вдруг налетела туча, и колючая снеговая крупа хлестнула в лица, умывая их легкими крошечными летучими иголочками. Пространство, где только что было ясно и солнечно, задышало холодом.

А по дороге все шли и шли военные машины, укрытые черным брезентом.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая

22 февраля 1942 года – в канун годовщины Советской Армии – перешли через линию фронта на территорию, освобожденную партизанами, сорок девять лыжников. Это был отряд «Славный», сформированный из московских комсомольцев-добровольцев отдельной мотострелковой бригады особого назначения, направляющийся в брянские леса.

В поселок Ивот к командиру «Славного» Шестакову явился лейтенант Григорий Харитонович Сафронов, бывший партизан отряда Медведева, чтоб возобновить нарушившуюся связь с армейской разведкой. Тогда в «Славном» и родилась мысль: провести глубокую разведку, сообщить штабу 50-й армии сведения об аэродроме; хорошо бы добыть «языка».

Вьюжным вечером Григорий Сафронов осторожно постучал в дом Поворовых. Он был одет по-крестьянски – в старенький армяшок, на голове – заячий треух, на ногах – старые, с прогоревшими голенищами, подшитые валенки. Пароль – «Привет из Дятькова» – без долгих разговоров ввел разведчика в семью Поворовых. Первую ночь Северьянов показывал Сафронову маршруты. Отмечал реки и озерки, овраги, лесочки и кустарники, тайные и явные дороги и тропки, по которым удобнее всего пробираться за Десну к линии фронта.

– Откуда вы так знаете местность?! – невольно воскликнул разведчик.

– Наглядность, дорогой товарищ. Наглядность, говорил мне один человек, которого я вел, фундамент познания. Своими глазами все эти пути-дорожки просмотрел. Все это сам видел.

– Повидать бы мне Сещу, аэродром, может, тогда и «язык» бы не нужен был.

– Нет, голубчик, на аэродроме только в форме люфтваффе можно появиться… Да и то не каждого пустят. Придет завтра Костя – тогда и порешим.

Утром приехал верхом на лошади Поворов. Выяснилось, что сведения, которые собрал Костя при помощи своего брата Мишки и девушек-прачек, недостаточны. «Надо добыть „языка“». Это «надо» озадачило Поворова. От Ани Морозовой он знал, что есть переводчик-ефрейтор, охочий до всяких гулянок. Но как его увезти? Устроить гулянку в Сеще вполне можно. Однако Сеща зорко охраняется.

– У меня предложение, – сказал Поворов. – В Радичах живет и работает врачом моя родственница Митрачкова. У нее есть знакомый полицай Махор. Выпивки, гулянки – его страсть. Вот и заманить бы нам туда ефрейтора.

– Это, конечно, приемлемо. Ну а дальше что? Куда я денусь с этим «языком»?

– У меня есть еще один верный человек. Он имеет и лошадь, и пропуск по всему району. Короче говоря, мне потребуется день-два, чтобы все наладить. Ну как, согласен? – Он вздохнул. – Конечно, все это сложно. Закурим?

– Закурим! – радостно сказал Сафронов. – Я тоже так думаю – непростое дело. Подготовиться надо. Вот только как с жильем?

– На материном «пятачке» поживешь. На печке, значит. Временно займешь.

Приятно жилось разведчику в семье Поворовых, Здесь дышалось легко, а сердцу было свободно и просто. Да и с Костей хорошо. Вот он улыбнулся и снова о чем-то задумался.

– Ты, брат, извини… Должен тебя оставить. Служба. Слышишь? – Стены дома вздрогнули. Над крышей, гулко набирая высоту, потянулись бомбардировщики. Тонкое, красивое лицо Поворова омрачилось. – Есть у меня одна думка.

– Секрет?

– Да нет! Какой тут секрет. Подложить бы мину то ли под сиденье летчика, то ли где-нибудь между бомбами, так, чтобы ветром не сдуло. Да есть ли у нас магнитные мины?

– Говорили, есть, – отозвался Сафронов.

– Говорили!.. Много о чем говорили, да не все подтвердилось, – с обидой произнес Поворов. – Горько видеть, как готовят фашисты массированные налеты… – И, поглядев в поблекшее лицо разведчика, сказал: – Не беспокойся. Отдохни. Я скоро вернусь, со мной ничего не случится. Будет у нас «язык». Будет! Ну я пошел… Служба…

Сафронов остался в доме один.

Разведчика клонило ко сну, и он полез на «пятачок».

Над заснеженными полями разнесся пронзительный вой сирены. Вспуганные вороны поднялись высоко в небо и полетели за Десну. В сещенских мелочах навострил длинные уши заяц и тревожными скачками пошел через обледенелую речку в Сергеевские дебри. Сбылась Костина мечта. Тяжелый «хейнкель», набрав высоту, вдруг сверкнул снопом огня и разразился страшным громом. На землю падали обломки металла.

«Вот таким бы образом и другие самолеты», – ликуя, подумал он.

Мимо полицейского отделения пронеслась санитарная машина, а вслед за ней – грузовик с внутренней охраной.

«Напрасно. После такого взрыва и косточек не соберете», – сказал он про себя, а для вида помахал ладонью солдатам, заметив среди них нескольких поляков.

– Пафаров… Гут, гут, – встретил его чех Робличка.

И указал на черное облачко, тихо плывшее по безветренному небу. Возможно, это облачко – все, что осталось от тяжелого бомбардировщика.

Поворов давно присматривался к полякам и чеху-ефрейтору. Прачка Аня Морозова с ними познакомилась, а что из этого получится, покажет время. Торопиться, пожалуй, не следует. А как быть сегодня? Одна надежда – договориться с Махором о вечеринке. В любое время – днем, ночью, утром или вечером – полицай не откажется от предложения выпить и погулять. Такая у него натура. Начальство считает, что он – законченный алкоголик. А вот Поворов не верит в это. Бывают дни, когда Махор в рот ни капли водки не берет. Поворов доложил своему начальнику, что идет в Радичи договориться с врачом Митрачковой о прививках против тифа.

– Поменьше шляйся к Митрачковой… – сказал ему Коржинов. – Не нравится мне она. Больно любопытна. А по бабьему делу – сущая недотрога… Ну да обломаем. Не таких приходилось.

Начальник не знал о родственных связях Поворова с Митрачковой, и это было к лучшему. Так-то спокойнее для обоих.

Подходя к больнице, Поворов заметил много саночек-волокуш и всего только одну, с выпирающими ребрами, лошадь. В саночках, привязанный обрывками веревки и закутанный в старье, сидел мальчик лет семи. Все его лицо было обметано гноящимися болячками. Увидев полицейского с винтовкой, мальчик тихо захныкал.

– Где мамка? – спросил Поворов.

– Мамки нет… Бабушка там. Мамка удавилась…

Поворов положил в слабую, бледную ручонку кусочек сахара, от чего мальчик еще громче захныкал. – Мамка удавилась, – плакал он, растирая кулачком слезы.

В коридоре стояли, сидели, лежали больные. Единственная санитарка, она же сестра, Дарья приглашала больных, выводила их из кабинета, выдавала лекарства, мерила температуру, перевязывала раны.

– А, Костя! Проходи, проходи. Ружо-то дай мне… Я покамест уберу.

Вышла из кабинета Митрачкова. Рука ее при пожатии была спокойной и сильной.

– Заходите и раздевайтесь! – пригласила она.

– Да ты что? В самом деле? – сказал он в кабинете.

– Да… Видел, сколько глаз смотрели на тебя? Все ли свои?.. Все ли добрые и честные? А так все как положено. Полицейский пришел на прием. Вне очереди.

Поворов кратко изложил суть дела.

– Я сегодня же принесу в квартиру Махора самогон. О закуске пусть сам побеспокоится. Зацепка одна – у Нинки день рождения. А теперь дай мне освобождение на два дня. Итак, завтра в десять ноль-ноль… Добыть «языка» – таков приказ. – Поворов посмотрел на часы. – Мне пора в Дубровку, без помощи Сергутина не обойтись.

– Счастливого пути, – с грустью в голосе пожелала ему Митрачкова.

Пройдя немного в сторону Дубровки, Костя стал голосовать. Несколько загруженных машин пронеслось мимо. Остановилась машина со знаком Красного Креста на боку. Из кабины высунулся гитлеровец, сидевший рядом с шофером.

– Что тебе? – спросил он.

– Подвезите до Дубровки, – совсем не просительно сказал Поворов, поясняя сказанное жестами, и протянул офицеру удостоверение.

Офицер внимательно посмотрел бумагу и указал на кузов.

В Дубровку Поворов притопал напрасно, Сергутина не застал: главный мельник отправился в Алешню. Невесело было по мерзлым, заснеженным дорогам догонять товарища. Солнце, как усталая птица, низко тянулось вдаль, и его холодные лучи порой слепили глаза, В голову лезла тревожная мысль: «Как захватить „языка“?»

Но и в Алешне Сергутина не оказалось, он уехал в Рябчи, на мельницу. Там и встретились.

– К тебе я. Дело важное. – Поворов отвел Сергутина подальше от мельницы и поведал о замысле с «языком».

– Завтра в десять вечера?

– Да. Только приезжай на розвальнях. Кое-где, может, целиной придется. За Десной тебя встретят. Надеюсь, знаешь, где живет Махор?

– Как не знать.