Текст книги "Родиной призванные (Повесть)"

Автор книги: Владимир Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Глава шестая

Снежным январским утром Жариков пришел к мастеру и угостил его сигаретами. Немец курил очень редко – раз-два в неделю – и своих сигарет не имел. Он еще летом все рассказал о себе, и Жариков узнал, что румянец у него чахоточный.

Только они закурили, и Альфред хотел сказать что-то, как рванул сильный взрыв, от которого дрогнули эшелоны и рельсы на станции. Иван едва удержался от радости. Он все же схватил немца за плечи и, прижавшись к нему, разыграл сцену страха:

– Скорей! Прячемся! Партизаны!

– Партизанен… Партизанен… – в тон ему кричал немец, убегая в сторожку.

А на месте взрыва вспыхивали огни. Поблизости гремели другие взрывы, беспорядочно стучали пулеметы.

Прошло несколько минут, утреннюю серость пронзили зловещие прожектора бронепоезда. Он прошел со стороны Брянска без остановки, и через несколько минут уже громыхал залп из пушек, басили тяжелые пулеметы. Бронепоезд обстреливал подходы к месту взрыва эшелона.

– Майн гот, майн гот! – хватался за голову мастер. – Много работы, много работы.

– Гут! – не удержался Жариков, улыбаясь всем своим круглым лицом.

– Почему «гут»? – строго спросил мастер.

– Я говорю работать, работать. Надо работать, – поправился Жариков. – Хорошо работать…

Альфред достал из бокового кармана своей непомерно длинной и широкой шинели губную гармошку, тщательно вытер ее застиранным белым носовым платком, сел на кучу старых шпал и заиграл. Его глаза в эту минуту показались Жарикову отрешенными, наполненными тоской и скрытой болью.

– Грустно поет ваше сердце, мастер. Зачем так? – спросил Жариков.

– Это наш поэт Гейне поет грустно. Он мечтал о нежной любви. Эх, Иван! Теперь нет этого поэта. Всегда был, а теперь нет.

– А что, казнили? – спросил Жариков.

– Нет. Он умер в прошлом веке. Книги его теперь казнили, Иван! Я буду играй. Слушай, Иван.

Альфред снова прижал гармошку к губам.

– Плохо мне! Плохо. – И немец вдруг заплакал теми глубокими слезами, что не льются из глаз, а стынут в измученной, больной груди.

– Господин мастер, вам надо жить. Ради мамы. Живите, Альфред, играйте свои любимые песни.

– Нет, Иван, нет! Как мне жить? Зачем погиб мой милый брат? Зачем я здесь?

На куст акации с чириканьем уселась стайка воробьев.

– Иван, смотри, у вас черные воробьи. Зачем черные?

Жариков улыбнулся такому наивному вопросу.

– Они спасаются от мороза в печных трубах. Вот и черные… От сажи. Господин мастер, нам бы туда… – Жариков махнул рукой в сторону взрыва.

Альфред молчал. Жариков каким-то шестым чувством понимал, что мастер догадывается о его настоящей работе. И не просто молчит, но и кое в чем помогает.

…Только на вторые сутки бригаду Жарикова направили к месту взрыва эшелона. Теперь Иван мог увидеть результаты работы подрывников. В тот же день Кабанов через связных сообщил партизанам о случившемся. Жариков торжествовал. Он славно встретил Новый год.

Домой Иван пришел, как всегда, около восьми вечера. Сестра приготовила картошку, заправила ее пахучим льняным маслом. Вот и весь ужин. У гитлеровцев много не заработаешь. В лучшем случае на хлеб да картошку. Усталость валила с ног. Но пришлось расчищать пути, им же самим разрушенные.

Жарикова разбудил крик, похожий, как ему показалось, на лай собак. Отчаянно стучало в висках, сдавило грудь, что-то острое толкнуло в бок. Тут уж он окончательно проснулся. Это был не лай собак, а крик солдат. Он никак не мог спросонья понять, почему плачет сестра и что кричат ему солдаты из комендатуры.

– Бистро! Ну!.. Вставай!..

Жарикову даже не дали как следует одеться, вытолкали прикладами автоматов на улицу и погнали в сторону Шпагатной фабрики.

«Что же случилось? – размышлял он. – Взрыв эшелона – ювелирная работа. Никаких следов».

Он уже знал от мастера: взрыв эшелона отнесен на счет партизан. Возможно, что-то случилось на станции. Вскоре его подвели к подвалу каменного здания. По приглушенному шуму он понял: в подвале люди. Холодная сырость волной ударила в лицо.

– Ваня! – донесся шепот.

Жариков легко узнал своего товарища Васю Зернина.

– За что это нас? – начал Жариков, но не договорил.

Открылась дверь, и братьев Зерниных повели на допрос.

Новый комендант – не то что мечтательный учитель Пфуль. При допросах этот бил собственноручно. Утром Зерниных бросили в темный и холодный подвал рядом стоящего дома. Жариков их так и не дождался. Все четверо ночью не спали – сидели, глядя в пустую темноту, словно изучая ее. Жариков боялся за Зерниных. Фашисты узнали, что их отец – член партии, сражался в рядах Красной Армии, поэтому и в паспортах Зерниных стояли буквы «Б. К.», что означало – «большевик, комиссар». Такие люди находились под постоянным надзором. Им строго запрещалось отлучаться из поселка, их в первую очередь казнили как заложников. Жариков все это знал, и теперь судьба Зерниных его тревожила.

Утром Ивана повели на допрос. За столом восседали начальник полиции Зубов и эсэсовец. Жариков посмотрел на сидевших, задержал взгляд на Зубове; тот почему-то смутился.

Иван не знал, чего хотят от него, лишь догадывался, что речь может идти о взрыве на вокзале.

– Ты, Жариков, должен говорить только правду. Твои ребята уже признались, – начал Зубов.

Гитлеровцы не искали какого-либо подхода к подозреваемым, прибегали к самым изощренным пыткам.

– Что я могу сказать? Я ремонтный рабо…

Эсэсовец не дал закончить Жарикову, быстро подскочил к нему, схватил за волосы и начал крутить голову.

– Рабочий… Рабочий… – произносил он на чистом русском языке, изрыгая самую грязную матерщину. – Я выкручу тебе башку вместе с позвонками… – И, глядя в упор, сказал: – Ты заложил мину! Ну говори! Зернины признались! Это ваша совместная работа.

– Мину, да вы что? Я железнодорожник, честно служу на благо рейха. Как же я буду рушить то, чему служу? Вы меня оскорбляете. Я буду жаловаться… Никакой мины я не знаю! – глядя в глаза эсэсовцу, твердо закончил он.

– Хорошо! – Эсэсовец перешел на «вы». – Положим, вы не причастны к взрыву. Если вы действительно служите рейху, то должны вместе с нами бороться за сохранность военных объектов. Наша служба ежедневно находит мины на различных участках. Может, вы о чем-либо догадываетесь?

– Господин Зубов знает, что я сам вместе со сторожем водокачки обезвредил взрывчатку, – поспешил доложить Жариков.

– Мы это знаем. Но как объяснить, что после вашего пребывания на вокзале оказалась мина в печном проеме? Печник Циркунов, обнаруживший ее между стеной и печкой, уверяет, что никого из русских, кроме вас, не было.

– Циркунов лжет. – Иван смотрел серьезно. – Да, в то утро, когда взорвался эшелон, мы с ребятами в ожидании мастера Альфреда грелись в вокзале. Даже помогали дежурным солдатам таскать к печкам дрова. Но как же можно заложить мину, когда кругом полно народу, когда за тобой следом идет солдат? Мы ведь вместе носили дрова. Пожалуйста, узнайте в комендатуре, кто дежурил… Сделайте нам очную ставку.

– Господин Зубов, определите Жарикова в отдельную камеру. Создайте обстановку, при которой он расскажет все, что знает. А мы поможем… – с издевкой закончил эсэсовец.

Жариков вспомнил эти слова утром следующего дня, когда его, и без того замерзшего в подвальной одиночке, вывели во двор и привязали к столбу. Была оттепель, и ледяная вода капала с крыши. Пытка была страшной. Капля за каплей… Тук-тук… На обнаженную голову, на шею, грудь… Кап-кап…

Спасла Настенька. Она принесла пол-литра молока, разведенного спиртом. Охранник разрешил передать молоко. Тут же, стоя под водосточной трубой, Иван отпил полбутылки и почувствовал, как теплынь постепенно разлилась по всему телу.

В полицейском отделении снова один и тот же вопрос:

– Кто закладывал мины? Зернины признались! Признайся!

– Я сказал всё.

– Мы тебе не верим. Не верим! – жестко выкрикнул Зубов.

– А я и не хочу, чтобы вы мне верили. – Глаза Ивана сверкнули, голос окреп. – Убирайтесь к черту! – задыхаясь, прокричал он. – О какой вере вы говорите? Я вам поверил, работал как вол. А вы?..

– Ага, вон как? На колени, дерьмо! На колени! – захрипел полицейский.

Удар свалил Жарикова.

– На колени! – ревели голоса.

Но поставить на колени человека, если он этого не хочет, непросто. Можно повалить его на землю, избить до потери сознания, но поставить на колени невозможно.

– На колени, на колени, русский свинья.

Жарикова пригибали к земле подоспевшие на помощь эсэсовцу солдаты ягдкоманды. Его зверски избили, но на колени так и не поставили.

– На мороз его, – приказал появившийся в полиции Черный Глаз.

И снова привязанный к столбу Жариков простоял на морозе дотемна.

А возле его дома поочередно шныряли ночи напролет тайные агенты в надежде схватить подпольщиков.

…В полночь Вернеру позвонил Черный Глаз.

– Разбудил, наверное? Прошу прощения. Только что в районе Рекович совершена диверсия. Правда, небольшая: перерезан провод, соединявший бронепоезд с диспетчерским пунктом. Возможно, готовится налет на станцию или авиабазу. Арестован Трегубов. Это он перехватил провода. У меня на него крупная ставка. Думаю, он связан с подпольем и лесными бандитами.

– Хорошо! Поздравляю! Трегубова подвергнуть обработке. Ну а потом посмотрим…

– Понимаю! Какие еще будут указания, господин оберштурмфюрер?

– Пусть пригласят в гестапо железнодорожного мастера по делу Жарикова. Мастер утверждает, что эти рабочие к взрыву эшелона никакого отношения не имеют…

Глава седьмая

За больничным окном порывистый ветер громко метал заледенелые снежинки. Второй день шумела метель. На авиабазе было тихо. Но глухими ночами над лесом гудели самолеты. Надя знала, что и в такую погоду прилетали пилоты-гвардейцы. В самые трудные, жестокие дни оккупации, нередко рискуя жизнью, крылатые друзья появлялись над клетнянским лесом, доставляли оружие, боеприпасы, медикаменты и продовольствие. «Что это за самолеты и что за герои на них, – подумала Надя. – Они находят своих ночью в лесных чащобах, в болотах, а фрицы и днем, с собаками не могут обнаружить».

Пурга постепенно утихала. Послышался шорох лыж. Надя вздрогнула, вышла в коридор и, взглянув в незастекленное оконце, увидела едва заметных в белых халатах солдат из ягдкоманды. Охотники за партизанами растянулись длинной цепочкой, за ними пролегла глубокая лыжня. Вот они остановились, сошлись в кучу, скорее всего, курили; потом снова растянулись, пошли на восток, к Десне, и вскоре словно растаяли в снежном поле.

Надя встревожилась. Связная из-за Десны была вчера. В бригаде много больных, комиссар Мальцев собирался прислать сегодня кого-то из парней за медикаментами. Она уже приготовила сумку. Пожалуй, надо ее разобрать, но так, чтобы все лекарства можно было снова быстро упаковать.

Надя всегда устраняла то, что могло указать на ее связь с лесом. Последние дни она жила в напряжении. Ночами ей снились кошмары, не оставлявшие ее днем. Арестован Жариков. Кругом шныряют солдаты из ягдкоманды. Что будет дальше? На фронте произошло что-то важное, гитлеровцы ходили мрачные. Иногда Надя прислушивалась к их разговорам и все чаще слышала слово «Сталинград». Она замечала, что и от немецких солдат что-то скрывают.

Вечером, раньше обычного, она легла спать. Ей казалось, что ночью что-то случится: партизаны нападут на авиабазу или бомба упадет на их дом, – но что-то обязательно случится.

Однако ничего не случилось. Утром все было так же, как и прежде. Тихо. Морозно. Надя позавтракала и отправила брата Сеньку в деревню Бельскую проведать Поворовых.

В больницу она шла медленно, снег был глубоким и рыхлым. Кто-то сзади тронул ее за плечо. От неожиданности Надя вздрогнула.

– Здравствуй, докторша. – Полицай, улыбаясь, опустил руку.

– Вы меня напугали, – сказала Надя.

– Так уж и напугал. Разве я страшен? – Он игриво оглядел ее. – Вон возле больницы наша подвода. Велено привезти тебя в управу.

– Срочно? А может, сначала перекусим? Замерзли, зайдем к нам, – предложила Надя, надеясь выяснить у полицая причину вызова в управу.

– Зачем я им понадобилась? – стараясь казаться равнодушной, спросила Митрачкова.

– Не знаю, поехали, – резко проговорил полицай.

– Мать! Там, в больнице, лекарства! Ты их собери. Если я сегодня не вернусь, отдай сумку с лекарствами тем, кто придет, – спокойно сказала Надя, уверенная, что мать ее понимает.

Дорогой полицай становился все угрюмее. В Дубровке он не повел Митрачкову к двухэтажному зданию управы: переехав железнодорожное полотно, остановился у большого дома на улице Вокзальной. Здесь размещалось полицейское отделение.

– A-а, докторша! Ну вот и встретились, – ехидно улыбаясь, сказал Зубов.

В кабинете Надя увидела главного врача Грабаря, через минуту втолкнули начфина Горбачева.

– Святая троица! Что же с вами делать, работнички? – Начальник полиции внимательно оглядел каждого. – Мне удобнее отпустить вас… Работайте! Но вас приказано отправить на поезде в Олсуфьевское гестапо. – И снова улыбнулся: – Прика-за-но! – растянул слово, нарочито подчеркивая, что он всего-навсего исполнитель чужой воли.

Зубов ничего не выражающим взглядом скользнул по лицам арестованных, остановился на Митрачковой.

– Господин Зубов, мы были бы благодарны вам за самую скромную информацию. Чем мы провинились? – спросила Надежда.

– Чем провинились? – Зубов снова обвел арестованных взглядом и опять задержал его на Митрачковой. – Об этом расскажут ваши лесные друзья, которых ягдкоманда схватила сегодня ночью в овраге, недалеко от Радич… – Начальник полиции, снова посмотрев на Митрачкову, не мог не заметить, как побледнело ее лицо. – Недалеко от Радич, по пути к вашей больнице. Вы их не ждали? – спросил и, не получив ответа, подумал: «Наверное, у нее рыльце в пушку. А все же лучше будет предупредить их. Не очень-то ладно, когда совсем рядом с тобой…» И, обращаясь ко всем, сказал: – У одного из схваченных партизан записаны ваши фамилии… Мы еще не знаем, откуда он их взял и зачем записал. Сегодня утром я был в олсуфьевском гестапо. Там тоже знают только то, что у партизана записаны ваши фамилии, а ведь может статься и так, что бандиты решили вас уничтожить. Тех, кто служит немцам, они часто заочно судят и приговаривают к смерти. Логика взаимоотношений между партизанами и работниками рейха ясна. Не пощадят!

– Пожалуй, так, – хрипло, без голоса, произнес Грабарь.

«Осторожность! – подумала Надя. – Зубов подсказывает, как себя вести, а может, провоцирует, заигрывает, чтоб, добившись некоторого доверия, уличить нас в связях с партизанами. Посмотрим, что он будет говорить дальше».

Однако Зубов на этом разговор закончил.

Вечером всех троих отправили в Олсуфьево. Гестаповец встретил их вежливо, но запер в нетопленой подвальной комнате. На полу валялась сырая, полусгнившая солома. Мужчины, измученные пережитым, скоро уснули. Надя чувствовала себя разбитой и долго не могла сомкнуть глаз.

«Как все непросто, – думала она. – Зубов, скорее всего, боится нашего разоблачения, поэтому и подсказал один из путей оправдания. А как поведет себя Вернер, если узнает о моем аресте? Ведь я знакома с офицерами СД, с Геллером… Вовсе непросто будет выкарабкаться из этого застенка. Но выбраться надо. Надо!»

В раме, на уровне земли, дул и выл холодный ветер; в почерневших ветках звенели ледяные иголочки. Было холодно, и Надя не могла согреться. Она вспомнила мужа, которого любила нежно и верно. Где он теперь? Как живет? Хорошо быть вместе, беречь друг друга, радоваться счастью!.. Мысли о муже отвлекли ее от действительности. Она задремала.

Утром принесли завтрак. Это был совсем неплохой паек. Солдат подал его учтиво. Митрачкова сказала ему: «Данке!» – он так же вежливо ответил: «Битте, битте». Надя переглянулась с Грабарем.

– Но ведь мы еще не узники, а только подозреваемые…

Они не слышали и не знали, что в подвале соседнего дома пытали партизана Сосновского из Рогнединской бригады.

– Ты шел в разведку… Шел на связь с докторшей? Отвечай!

– Мы шли, чтоб убить предателей, – твердил Сосновский.

Ноги больше не держали его, подкашивались, он хотел сесть, но точный удар в зубы валил на пол.

А было все иначе. В Рогнединской бригаде многие партизаны заболели гриппом и ангиной. Нужны были лекарства. Кроме того, бригада готовила нападение на село Рековичи, где находился крупный фашистский гарнизон. Всегда осторожный Мальцев подробности задания передал старшему группы своему другу партизану Сосновскому.

…Три человека в маскировочных халатах вышли из лесу в поход на лыжах. Идти по целине было тяжело – местность овражистая. Подъемы, спуски, глубокие и высокие сугробы. Близ деревни угодили под огонь, который вели из засады солдаты ягдкоманды. Завязалась перестрелка. Огонь фашистов был настолько плотным, что партизаны вынужденно отступили, но путь к лесу уже оказался отрезан. Упал тяжело раненный Сосновский. Опустели диски автоматов у его товарищей.

– Гранаты! – крикнул Сосновский, бросая лимонку в белые фигуры, что поднялись из снежного сугроба.

Под ногами закачалась земля. Острая боль сдавила все тело. Фашисты схватили окровавленного, обессиленного партизана, но он все еще продолжал командовать:

– Гранаты!.. Огонь!..

В подвале Сосновского долго пытали, он шептал одну и ту же фразу: – Смерть предателям!

На минуту открывал глаза. Полумрак, чужие люди, темная глубина, из которой вышли его товарищи. И опять допрос. В ответ одна фраза:

– Смерть предателям!

И даже опытный следователь поверил в то, что они шли расправиться с предателями – Митрачковой, Грабарем. А это уже для подозреваемых было почти оправданием.

Февральской ночью, когда белые снежинки таяли в предрассветной просини, к Марфе Григорьевне Поворовой пришел дядя Коля. Он принес радостную весть: Сталинград выстоял и победил! В Орле, Брянске, Смоленске, Рославле, Гомеле гитлеровцы служили панихиды в память о погибшей армии Паулюса. Семья Поворовых от радостного волнения плакала.

– Костик так бы гордился, – сказала мать.

– Теперь фашисты и в нашем краю не удержатся… Можно звонить им погребальную. Ты, Никишов, – сказал отец Поворова, – народ оповести. Млад и стар должны узнать о великой победе. Я так и думал, что на Волге фашистам капут… А ты знаешь, Никишов, фрицы присмирели. Ну, думаю, что-то случилось… Плакали… Говорят: «Плохо, старик… Плохо!..» Один отвел меня в сторону и шепчет: «Гитлер капут… Скоро капут».

– Мы всем, дорогая Марфа Григорьевна, вашу семью в пример ставим, – продолжал разведчик. – Удивительные вы люди… Но Федор боится за вас. Давайте перевезем вас в лес. Надежней будет. Мать Федора в лесу. Наказали мы и Сергутину, чтоб, как говорят, сматывал удочки.

– Сергутин?.. Да ведь у него там девять, – вскинул брови старик. – Уйдет в лес – семью загубит. Нет, дорогой дядя Коля, спасибо! И мы будем здесь своим семейным фронтом стоять. Выстоим! Спасибо, родной!.. Уж если совсем станет невмоготу…

– Понимаю вас. Только мне, пожалуй, опасно появляться здесь. Да и некогда! Магнитные мины получили. Эх, и сила же! Думаем, как снабжать ими подпольщиков на аэродроме, чтоб взрывать самолеты в воздухе. Сделали так, что мины эти для фрицев станут неразгаданной тайной… Полетят самолеты, а где-нибудь над лесом – бах! – и конец…

– Так вы про нас не забывайте, – попросила мать. – Мой Мишка верным вашим помощником будет, Ванюша тоже.

«Боже мой, – подумал Никишов. – Последних сынов своих отдает».

– Дорогие мои! – сказал он вслух. – Такое мы не забудем… Никогда! А теперь давайте прощаться. На дворе метет, уйду без следа.

Никишов обнял мать, отца, расцеловал их сыновей. Собрал в сумочку продукты, приготовленные матерью, натянул на себя белый халат и вышел через калитку в сад.

– Господи, как метет!.. Смотри не заблудись, – напутствовала мать.

Старики долго глядели в белую метель.

В ту же ночь Сергутин направился к партизанскому лагерю. На четовской мельнице его встретил связной. Тревожные сведения, доставил он: только в Дубровке и Сеще фашисты отобрали около шестисот опытных и хорошо подготовленных к лесному бою солдат и офицеров. Сещенские подпольщики – чех Робличка и поляк Ян Маньковский – узнали точное время нападения на партизанский лагерь.

– Мы устроим гитлеровцам малый Сталинград, – сказал Данченков, получив эти сведения.

Он вывез много больных и раненых партизан в глубину бочаровского леса, их укрыли в недоступном месте. Полк Яшина и большой отряд во главе с Гайдуковым отправили в засаду.

Фашисты рассчитывали напасть на лагерь глубокой ночью, застать людей врасплох, посеять панику.

Но партизаны опередили врага. Благодаря помощи Большой земли народные мстители теперь были хорошо вооружены. Каждый запас патроны, имелись мины и снаряды.

Вьюжной февральской ночью, ближе к рассвету, после того как на разных направлениях были расставлены засады, Данченков приказал подразделениям двигаться навстречу карателям.

Темнота рассеивалась, но до рассвета было еще далеко. Лейтенант Яшин со своим батальоном оседлал дорогу из Бочаров в лагерь. Здесь было два дзота. В них установили станковые пулеметы.

Начавшаяся в направлении Сещи пальба приближалась.

– Это Яшин дерется! – воскликнул Данченков.

Он еще раз объехал на лошади подразделения, строго приказывая не стрелять с основных позиций, истреблять гитлеровцев, выдвигая для этой цели автоматчиков.

В восемь утра показались вражеские колонны. Подойдя к Бочарам, каратели стали развертываться. Данченков внимательно глядел на дорогу. «Неплохо бы захватить разведку», – мелькнула у него мысль.

– Федор, – шепнул связной. – Видишь?.. Считай!..

Человек восемнадцать конных гитлеровцев галопом неслись к Бочарам. Засада Ханина пропустила разведку. Ничего не подозревая, конники, проскакав по улице вдоль Бочаров, свернули к деревне Набат.

– Ничего, там рота Андреева! – спокойно сказал командир, и вдруг насторожился: – Почему тихо? Где Андреев?

Раздумывать было некогда, и Данченков с пятью автоматчиками бросился к деревне, чтобы уничтожить разведку. Вот и гитлеровцы. На крепких, сытых лошадях.

Первыми же автоматными очередями уничтожили двенадцать человек. Оставшиеся в живых свалились с лошадей и начали удирать кустарником. Появился Андреев. Оказалось, что он не успел занять выгодную позицию.

Прогремело сразу несколько взрывов: гитлеровцы били по лесному лагерю партизан из пушек и минометов.

Данченков помчался к своим артиллеристам. Всюду выли и рвались вражеские мины. Комбриг, однако, благополучно добрался до огневых позиций и приказал открыть огонь из пушек и минометов.

Однако подавить огонь противника не удалось. Крупных потерь, правда, не было, но немецкие минометы угнетающе действовали на партизан. Тогда несколько бойцов, волоча тяжелые противотанковые ружья, бросились в кусты и, подкравшись к минометам, ударили по врагу. Минометы умолкли. Еще дважды каратели пытались прощупать основные узлы партизанской обороны. И всякий раз фашистские разведчики попадали в руки партизан.

Бессильные что-либо выведать, гитлеровцы тем не менее развернули свои батальоны. Бой закипел по всему фронту обороны. Лес затянуло дымом и пылью, небо посерело. Трудно было разобрать, где гитлеровцы, а где партизаны.

Неожиданно совсем близко ударили пушки. Каратели уже видели лагерь и, безумно крича, рвались к нему. Среди оставшихся в лагере произошло замешательство. Партизанки старались угнать обоз с ранеными. Один из возчиков, восемнадцатилетний Романов, бросил свою подводу, на которой лежал безногий разведчик Курбатов. Но не успел Романов сделать и нескольких шагов, как услышал грозный окрик комбрига:

– Назад! Ни с места!..

– Приготовить гранаты, автоматы… Встретим гадов! – с трудом сдерживая волнение, кричал Ханин.

Партизаны заняли круговую оборону. Каратели усилили огонь. Они бежали, ползли, выскакивали группами из заснеженного леса, остервенело и зловеще ревели сотнями глоток.

«А ведь мы можем не удержать лагерь», – подумал Данченков.

Свистели пули, задевая ветки, впиваясь в стволы деревьев. Выскакивая из черного дыма и разметанного снега, бежали каратели, падали и снова бежали. А навстречу им неслись партизаны с автоматами и ручными пулеметами.

«Хорошо бьют», – улыбнулся комбриг. Он понял: это ударила группа разведчиков из роты Ханина. Гитлеровцы, огрызаясь, отступали.

Данченков поспешил к лагерю. Пушки били по отступающим.

– Кончай!.. – приказал Данченков. – А то своих… Ни черта не видно.

На левом фланге сражались две роты под командованием комиссара. Бой постепенно утихал. Значит, Гайдуков к лагерю не прорвался, повел партизан в лес. Данченков тяжело опустился на пустой снарядный ящик.

Карателям удалось отколоть от бригады около двухсот человек во главе с комиссаром. Лагерь в бочаровском лесу с основными силами партизан, с подводами раненых, женщин и детей оказался в окружении озверевшего врага.

К вечеру, когда утих бой и фашисты окопались, рассчитывая напасть рано утром, Данченков решил прорываться через железную дорогу возле деревушки Задни. Однако разведка доложила: вдоль железнодорожного полотна – солдаты. Миновать их с обозом и ранеными невозможно. Но и оставаться в окруженном лесу после тяжелого боя, продолжавшегося много часов, нельзя. Данченков приказал сомкнуть роты близ лагеря. На передовой остались разведчики и несколько групп засады.

Там, где укрылись гитлеровцы, зеленая полоса ракеты прочертила морозный воздух, ушла высоко в почерневшее вечернее небо. Через несколько секунд завыли снаряды. Каратели предприняли новую атаку.

– В лагере никого не осталось? – взволнованно спросил Данченков у начштаба.

– Всех вывели! – успокоил его Антонов.

Немецкие пушки стреляли все реже и реже. Уже слышались голоса командиров, ведущих перекличку. Среди раненых оказались обмороженные. Данченков обошел роты, подбадривая бойцов, хотя сам едва держался на ногах. Была дана команда на отдых. К полуночи один из разведчиков доложил, что недалеко от лагеря немецкая колонна проложила след в сторону Малиновского леса. Данченков собрал командиров:

– Надо прорываться. Другого выхода нет.

– А потом что? – простуженным голосом спросил Антонов.

– Проторенной дорогой быстро достигнем Малиновского леса. Встретим роты Гайдукова. Наверняка встретим! – твердо сказал комбриг. – Если выйдем на проложенную фрицами дорогу, то запутаем следы. А теперь проверьте обозы, заберите продовольствие, раненых.

…В полночь партизаны пошли на прорыв. Нескольких секунд хватило, чтобы уложить немецкие дозоры. Шедшие впереди автоматчики смяли одну из рот карателей.

Гитлеровцы, решив, что партизаны начали бой основными силами, с криком и ревом устремились к лагерю. Все вокруг было объято огнем и дымом.

В сторону врага лишь изредка летели мины. Но вот из-за деревьев навстречу Данченкову метнулась тень. Комбриг мгновенно вскинул автомат:

– Смирнов! Жив?

– Жив и невредим! – отозвался командир роты, оставшейся в лагере.

Колонна партизан под покровом ночной темноты быстро двигалась к Малиновскому лесу. Противник их не преследовал – потерял из виду, запутавшись на лесных дорогах.

Отряд комиссара после пяти дней боев достиг Малиновского леса. Гайдукову благодаря хитрому маневру удалось не только сохранить две роты, но и причинить фашистам большой урон.

Спустя несколько дней сещенские подпольщики сообщили: гитлеровцы в февральских боях с бригадой Данченкова потеряли только убитыми около пятисот человек. Сколько ранено – они не знали. Убитых же свозили в Сещу, а потом отправляли в Рославль, там их сжигали, урны с прахом посылали родным в Германию. Так бесславно закончилась зимняя операция оккупантов по уничтожению Первой Клетнянской бригады.