Текст книги "Родиной призванные (Повесть)"

Автор книги: Владимир Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Глава восьмая

Трегубов со станции бежал домой. Было еще светло.

Кажется, никто не гнался за ним, не обращали на него внимания и немецкие посты. Вдали показались Рековичи. Трегубов перевел дух, присел отдохнуть на оголенной февральским солнцем кочке и снова пустился трусцой. Дорога круто сворачивала к неширокой речушке. Трегубов уже вступил на хлипкий бревенчатый мостик, наспех сколоченный немцами, как вдруг словно из-под земли вырос человек в белом халате.

– Стой! – скомандовал он. – Назад! Ты здешний? – продолжая осматривать его, спросил постовой.

Трегубов заметил на груди незнакомца автомат. «Партизан», – сообразил он.

– Тутошний, – ответил, придавая голосу шутливую интонацию.

– Отвечай точно: фамилия, где живешь?

– Трегубов… – Он запнулся, посмотрел на незнакомца и, словно угадав его мысль, спросил: – Вы мне не верите? Здешний я… Трегубов. Может, знаете? Собираюсь к вам, да вот, думаю, загляну домой.

Трегубов вздохнул и умолк. Нелегко после встречи с агентом СД вступать в разговоры с партизанами. Он успокаивал себя: «Только бы добраться до хаты, а там видно будет».

– Дуй, парень, вон той дорогой к большаку. В другой раз к бабе притулишься. А у меня тут дело есть. Беги, да помалкивай. Понял?

«Партизаны… Партизаны Мальцева!.. – шептал Трегубов. Он остановился, прислушиваясь к бою. – На „ура“ пошли… О, господи! Жена, небось, ждет меня. А я тут, как заяц, бегаю».

Станция и село Рековичи, куда шел Трегубов, представляли собой очень выгодный стратегический пункт для гитлеровцев: улицы, укрепленные дзотами и блиндажами, давали возможность охранять участок железной дороги между Жуковкой и Дубровкой. Село, расположенное на пригорке, было удобно для гитлеровцев тем, что отсюда хорошо просматривались левый берег Десны и вся речная пойма.

Партизаны Рогнединской бригады под командованием Мураля и Мальцева решили разгромить этот опорный пункт врага. Дубровские подпольщики при участии Жарикова, нередко бывавшего на станции со своими ремонтниками, заранее составили подробный план расположения всех огневых точек гарнизона. И вот в ночь на 19 февраля партизанская бригада окружила Рековичи. Внезапность нападения, плотный автоматный и пулеметный огонь решили исход боя. Очень немногим гитлеровцам удалось спастись бегством в Олсуфьево. В ту же ночь были уничтожены фашистские гарнизоны в Немеричах и Бутчино. Немцы и здесь понесли заметные потери.

Нападение партизан на ближайшую к Дубровке станцию стало фактом. Немецкое командование сняло с оборонительного рубежа фронтовой полосы крупные части и послало их на уничтожение бригады «генерала-мальчика». Но пока каратели выгружались в Дубровке и Сеще, связные предупредили бригаду об опасности. Планы карателей по разгрому партизанских баз удалось разгадать.

Отряды народных мстителей оставили занимаемые ими населенные пункты и углубились в лесные глубины. Гитлеровцы – вдогонку. Тут и вспыхнул бой. Немцы оказались в окружении. С пяти часов утра до пяти пополудни партизаны громили захватчиков. К исходу боя остатки вражеских войск бежали. Но ушли далеко не все. Фашисты оставили в лесу около двухсот убитых.

Глава девятая

Гром рековичского боя донесся и до подвала, где сидел Жариков в ожидании нового допроса. Вот уже третий день к нему не пускали никого: ни сестру Настю, ни его знакомую Галю. Жариков решил победить гитлеровцев молчанием. «О чем они еще будут спрашивать? С каким отрядом связан? Молчу. Они бьют меня. Молчу. Где семья Мальцева? Молчу. Знал ли Поворова? Молчу. Назови семьи партизан. Молчу. Молчу, молчу. Потому что если они узнают имя хоть одного партизана или подпольщика, то замучают и этого человека, и его семью. Будут пытать. А все ли выдержат мучения? И потянется нить непреднамеренного предательства: фашисты узнают партизанские явки, лесные базы, и тогда погибнут десятки, сотни советских людей… Нет! Нет! Этого допустить нельзя. – Так говорил он сам с собой. – Как все-таки холодно. Бок уже посинел и болит. Кого они арестовали? Может, семью Кабановых? Ольга очень любит свою дочурку. Фашисты ее будут бить. Выдержит ли Ольга? Хорошо бы враз забыть всё-всё, что знаю, что помню, что важно врагам. Забыть села, фамилии, лица». Он знал, на что шел. Он, разведчик, подпольщик, занялся диверсиями. Зачем? Да сердце загорелось, не стерпело. Хотелось скорее разделаться с фашистами.

Иван облизнул пересохшие губы, провел рукой по лицу. Пальцы целы. Болят суставы. Болят бока… Никого нет. Ни товарищей, ни сестры. Скорее всех забыть, всех разом. Пусть на допросе он лишится памяти. Тихо кругом. Утихает и боль. А глаза застилают слезы. Почему? Не знает сам. Ветерок дохнул в лицо. Легко. Чем пахнет ветерок? Лесом, снегом, молоком. Руками матери. «Ах, мама, мама… Ты поздравила, когда я вступил в комсомол. Поцеловала трижды, когда вступил в партию…»

Опять стало холодно. Хлестнуло ледяным ветром. Пришли за ним.

– Арбайтен, работать! – пробормотал конвойный.

– Нах хауз. Домой…

Может, хотят убить? Но тут появился мастер Альфред.

– Домой, домой… Арбайтен… Я много говорил… Иван гут! Гут, – невесело заключил он.

Жарикова отвезли в Пригорье, где восстанавливали станцию, разрушенную партизанами. Работал он под конвоем. В Дубровку приезжал раз в десять дней переменить белье. Всегда в сопровождении солдата.

Во второй приезд он узнал, что подпольщики Грабарь, Новиков и Горбачев, предупрежденные об аресте, не заходя домой, скрылись. Вскоре агенты гестапо дознались, что эти работники управы ушли в лес к Данченкову. Расплачивались родственники ушедших, друзья. Многие были замучены в Рославльской тюрьме.

Подпольщики продолжали свою работу. Но агенты гестапо и СД нащупывали следы, ведущие к подполью. И вот однажды, в конце февраля, в управу прибежала переводчица Анна, волнуясь, сказала, что хочет срочно видеть Сергутина. Анна искала его в управе, а он в это время находился в кабинете начальника полиции Зубова. В Дубровку снова приехал лектор, для соблюдения порядка пришел с визитом вежливости и в полицейское отделение.

– Сталинград! – воскликнул лектор. – Впереди реванш!.. – Он посмотрел в лицо Сергутину, потом Зубову… – Реванш и победа!

– Победа… Но чья? – спросил Сергутин.

– Вы правы. При нынешней обстановке важно выражать мысли точно, законченно. Победа, разумеется, великого рейха. Я наблюдаю, как идет перевооружение, и глубоко уверен в нашей победе. В лекции я ничего не буду скрывать. Полный и откровенный рассказ о битве на Волге.

Сергутин улыбнулся и, облегченно вздохнув, спросил:

– Но ведь русские уже знают о гибели армии Паулюса.

– Позвольте, господин Сергутин, откуда они знают? – всполошился Зубов.

– Не будем наивными, господин Зубов. Вам в отделение ничего не приносили? Ну, скажем, листовки, газеты?..

– Нет, а что, разве опять? – И серое лицо начальника потемнело.

– Вот именно. Опять! – Сергутин вынул из кармана несколько листовок, запачканных с одной стороны клеем.

– Вот… Это итоги Сталинградской битвы… – Он повернулся к лектору: – Потому-то я вас и спросил. Смотрите, как выпукло, броско вписано в итоги обращение Калинина к защитникам Сталинграда. Возьмите, господин Зубов. – И Сергутин выложил на стол начальника две листовки.

– Откуда они?

– Был на станции, сорвал с вагонов. Удивлен, почему полиция не сделала этого раньше.

– За всем не углядишь. – Начальник полиции вздохнул. – Полиция выколачивает налоги. Весна на дворе, а недоимки сорок второго года ничуть не уменьшились. Вам-то это известно… Мельницы стоят. Молоть нечего. А сколько привезли новых солдат…

Зубов, читая листовку, возмущался и негодовал, но в то же время искал оправдания.

– Ведь учу! Глядите… Умейте все видеть. Ни черта не получается… Пятый раз меняю состав полицейских. А в итоге – пшик! Пьянчужки, пустобрехи. – Он поправил ремень на мундире. – Алексей Палыч, между нами… Откровенно говоря, ни черта не получается. За листовки – благодарен. Но я вас пригласил по неприятному делу. Поступило заявление, что вы снабжаете мукой партизанские и красноармейские семьи. Что скажете?

– Ничего! Очередная клевета. У меня своих девять… Какие крохи с мельницы, так в свою суму. Ребята – что голодные птенцы. Кто-то по злобе, – спокойно ответил Сергутин.

– Заявление устное. Но если поступит в письменном виде, да еще с фактами, вынужден буду дать ему ход… И тогда – как бы чего не вышло, – ухмыльнувшись, сказал Зубов. – Но будем надеяться на лучший исход. Осторожность – мать безопасности. Не так ли, господин мукомол? – Он подал Сергутину руку и строго посмотрел в глаза.

Выходя из отделения, Сергутин обратил внимание на множество эшелонов, задержавшихся на станции. На Привокзальной улице бродили пожилые солдаты и совсем юнцы.

«Вот она, тотальная мобилизация… – подумал Сергутин. – …Как бы чего не вышло», – вспомнил слова Зубова.

Уж очень спокойным казался начальник полиции, за спокойствием всегда что-нибудь да кроется. А донос? Ведь он действительно тайно, применяя всевозможные хитрости, раздал свыше тридцати пудов муки голодающим солдаткам и детям партизан.

В управе Сергутин встретил переводчицу, с тревогой посмотрел на нее: на женщине лица не было. Анна взяла его под локоть и повела к выходу:

– Я давно ищу вас. Возьмите с собой сторожа. Он известен коменданту как верный слуга немцев.

– Да что случилось?.. Вы знаете, я не из трусливых… – нахмурился Сергутин.

– Алексей Палыч, немедленно уезжайте. Домой не заходите. Пока не наступил комендантский час, берите в санки старика – и в Чет, на мельницу. – Переводчица склонилась, тревожно зашептала ему в самое ухо: – Немедленно! Сию минуту… Старик ждет вас. Он едет по моему поручению. Прощайте! – И Анна быстро пошла назад, в управу, так быстро, что Сергутин не успел поблагодарить ее.

…В кабинете сидели Вернер и Черный Глаз, озабоченно совещались.

– Если не мы, то в ночь Сергутина возьмет гестапо, – явно нервничая, сказал агент.

– Что-то серьезное или опять эпизоды, осечки, о которых неприятно будет вспоминать?

– Нет, господин оберштурмфюрер, на этот раз я вам представлю списки двух крупных подпольных групп… Шпионаж. Диверсии. Политическая пропаганда. Срыв экономических мероприятий рейха и многое другое на их счету… У меня довольно точное ощущение.

– Ощущение, ощущение… Вы что, Франц, собираетесь заниматься поэзией? Меня не интересуют ваши эмоции. Факты, доказательства нужны.

– Я все докажу. Разве я не понимаю, что брать не тех – значит укрывать настоящих врагов. Такие ошибки граничат с преступлением.

– Это уже резонерство, а мы – люди действия. Поезжайте! Арестуйте Сергутина. Вот и пилюля коменданту. Трое из управы бесследно исчезли. Четвертого придется арестовать. Торопитесь, Франц. Возьмите мотоциклы и и конвой.

– Яволь, айн момент, – щелкнул он каблуками.

– Да… Звоните в кабинет Дюды. Я буду там.

Черный Глаз уехал. Вернер, потирая ладони, что он делал в минуты предвкушения удачи, подумал:

«Он хочет все сразу… Он разоблачил… Он захватит… Лихой агент, да не все сразу удается. Жизнь – постоянная цепь зла и глупости. Удач и неудач. Мы, разведчики, тоже тянем нить жизни. А жизнь бесконечна. Главное – дело, поиск, жестокость. Великая империя инков пала от доброты. Инки, смеясь, бросали золото чужакам, ступившим на их землю. А чужаки превратили добрый и доверчивый народ в рабов. Действуй, капитан! Действуй!» – прошептал Вернер, чувствуя, как внутри разгорается огонь желания раскрыть подполье.

Глава десятая

В Дубровке Черный Глаз не мог найти Сергутина. Он бросался из одного учреждения в другое и только на мосту через речонку Сещу охранник сказал предположительно, будто вдвоем с каким-то стариком господин инспектор поехал в сторону большой шоссейной дороги.

Темнело. При выезде на шоссе Черный Глаз убедился, что дальше, проселком, мотоциклы не пройдут. Много рыхлого снега нанесло в февральскую ночь. Наметанный глаз сыщика, однако, заметил, что след санок пролег в сторону поселка Чет.

«Теперь бы хорошую пару лошадей», – подумал Черный Глаз и тут же повернул вместе с конвоем в Алешню. Волостного старосту Митраковича разыскивать долго не пришлось. Черный Глаз бывал здесь по делам разведки. Это тот самый староста, вся полиция которого ушла с полным вооружением в лес. Хитроумный Митракович давно интересовал его, но придраться было не к чему. Свое дело староста исполнял хорошо.

– Митракович! – крикнул Черный Глаз, едва переступив порог дома. – Коней! Немедленно три пары коней!

– Кони? – переспросил староста. – Да какие у нас кони? Разве это кони… Клячи колченогие.

– Да ты что! Немедля! – хватаясь за кобуру, выкрикнул фашист.

Кое-как староста с пришедшим на подмогу стариком снарядил двое саней-розвальней, запряг в них клячонок.

Черному Глазу ехать пришлось недалеко. Только выбрались из села – видят, ковыляет по дороге кто-то. Поравнялись – сторож дед Петро, что значился у них осведомителем. Он со страха едва языком ворочал:

– Господин ахфицер… Бегу, бегу! Чуть не помер. Ой, беда, беда!

– Что за беда? – тревожно буркнул немец.

Дед показал на сани:

– Дозвольте сесть. Ох боже мой, ужасть какая! Бандиты! Они там. Их много… – сдавленно хрипел старик.

Повернули лошадей назад. Черный Глаз сказал деду:

– Ты ест глупый старик. Что случилось? Говори!

– Сергутина… бандиты. Того, значит, того! Конец ему. Я был с ним… Ой, боже мой. Я без памяти упал. Поднялся, а он все еще кричит: «Иваныч, Иваныч, спаси!» Глаза закрою – и вижу его, бедного. Мертвый он… Конец! Царство ему небесное!

– Ну ты, конец-конец. Говори по порядку. Отвечай на мои вопросы. Ты поехал с инспектором?

– Да, господин начальник, поехал.

– Он сказал тебе, куда и зачем?

– Сказал: «Едем, Иваныч, на четовскую мельницу… Муку ревизовать…»

– Ясно! Что дальше? – Голос агента сорвался.

– А дальше так… До Чета не доехали. Вишь, дорога-то тяжелая. Лошаденка того… Худоба. В поселок недалеко от Чета заехали. Ночевать, значит. Ложимся, значит. Я первый разулся… Вот тебе и стук в дверь. Хозяйка к двери. «Откройте! – кричат. – У тебя предатель, тот, что муку для немцев собирает? Открывай!» – Глянул я на Сергутина, а он вскочил, за печку спрятался. Входят. Меня за ворота. «Ты, старик, нам не нужен. А где этот пес?» «Да вот он», – кричит другой. Тут их пропасть налезло в избу. «Вот где ты, гадина! Бей его, ребята! Под дыхало бей!» Ужасть как закричали. «Люди… вы же русские. Детки у меня, – стонет Сергутин, – не убивайте!» – «Да мы тебя, гада, – кричат, – зараз и не убьем, еще помучаем… Вяжи его, ребята». Тут опять борьба началась. Я от испуга глаза закрыл. А он, Палыч-то, кричит: «Иваныч, Иваныч!.. Скажи в Дубровке, за службу свою погибаю… Детей пусть не оставят». Связали его и поволокли на расстрел. Вот и всё… А я того, выскочил – да и побег. О, господи! Ужасть какая…

– И ты слышал выстрелы? – спросил агент.

– Слыхал, господин ахфицер, слыхал! Две очереди короткие… Хлебнул я страха, сыт по горло. И какой черт меня понес на мельницу? – всхлипывал дед.

Но Черный Глаз не слушал его. Он вспомнил подобный случай в Польше, когда партизаны похитили бургомистра, оказавшегося крупным советским разведчиком. Чем-то история с Сергутиным похожа на тот случай, все будто разыграно по заранее подготовленному сценарию.

«Видимо, я опоздал, – ругал себя агент. – Совершил большую ошибку, которую уже не поправишь. Но, может быть, ошиблись осведомители. Может, этот, как его, Трегубов, наболтал вздор… Но ведь многие факты проверил он сам и его опытный сотрудник».

Утром вся Дубровка узнала о гибели Сергутина. В комендатуре горевали, что Сергутин, верный слуга нового порядка, убит, даже семье его оказали некоторое внимание. Жена, измученная этим известием, слегла в постель.

А на второй день к Сергутиным приехала Надя, передала привет от Алексея Павловича.

– Что-то будет с нами, – упавшим голосом прошептала жена Сергутина.

– В беде не оставим, – успокоила ее Митрачкова. – Да и немцы еще не разобрались, где ваш муж.

Глава одиннадцатая

Гестапо и служба СД, стянув в один узел все нити, сразу обрушили удар на патриотов Дубровки, Сещи, Жуковки, Рославля, Клетни и окрестных деревень. Вне подозрения осталась только интернациональная группа Ани Морозовой.

Черный Глаз торопился. Его «опель» курсировал между Сещей и Дубровкой. Следом шли «черные вороны». Утром были схвачены в Сеще Анюта Антошенкова и два ее брата. В Рославльскую тюрьму отправили попутной машиной сещенского старосту Зинакова. В полдень орава пьяных фашистов ворвалась в дом Поворовых. Хозяина не было, он портняжил в соседней деревне. Мать сразу поняла, что это конец.

– Все лицом к стене, – приказал Черный Глаз. – Все! Ты чего путаешься под ногами? – крикнул он на Ваню.

– Да это соседский. Брысь отсюда! – Мать указала Ванюшке на дверь.

Мальчик понял, быстро выскочил из дома и убежал в соседнюю деревню. Так мать спасла младшего сына. В доме начался обыск. За обоями нашли партизанские листовки. Фашисты разъярились.

– Ты, ведьма! – кричал Черный Глаз. – Захотела медалей, орденов? Так получай же их!

Ее сбили с ног и начали садить каблуками по лицу и животу. Мишка бросился защищать мать, но его в один миг свалили. И тут вошел дед. Мать моргнула ему окровавленным глазом и сердито зашептала:

– Ну зачем пришел? Видишь, хозяина нет…

– Документ! – закричал Черный Глаз.

В паспорте дед значился под фамилией Северьянов. После короткого расспроса старика отпустили.

Весть об аресте Поворовых в тот же день разнеслась по деревне. Напрасно люди уговаривали старика Поворова не ходить домой. Боль за семью охватила его с такой силой, что он не выдержал и пришел в Бельскую, чтобы узнать о судьбе родных. Дома провел он только одну ночь, а наутро его тоже арестовали и отправили в Рославльскую тюрьму.

Вскоре пришли за семьей Митрачковых.

– Бандитская медичка, дьявольское отродье…

Надю первой вытолкали из дома. Ничего не позволили взять: что на ней – то и с ней. Из семьи Митрачковых дома оставили только двух мальчиков, больных тифом. Распаляясь, Черный Глаз кричал:

– Управимся и с ними! Никуда не денутся эти тифозные вши.

Всех, кто сидел в кузове машины, заставили согнуть головы. Тех, кому хотелось повернуться, изменить позу, били прикладами. В деревне Перинка фашисты остановились, достали самогона. Пьяные варвары истязали арестованных, насиловали женщин.

Оставшийся в живых Григорий Климович Цацурин с ужасом вспоминал эту страшную ночь:

«Нас затолкали и повезли. Окоченевшие от холода, избитые и измученные, мы не могли даже сидеть. Гробовое молчание в машине. Стоит кому-нибудь застонать, как на него сыпятся удары. Но вот открылись двери тюрьмы. Загнали нас в коридор канцелярии и стали по очереди вызывать на регистрацию. Первым вызвали меня. Только я переступил порог, как на меня набросились охранники:

– Сволочи!.. Гады!.. И ночью нет от вас покоя. Мы вас всех перевешаем… Всех… Всех!..

Один из них ударил меня по голове рукояткой плетки, и тут как по команде удары посыпались со всех сторон. Били, пока я не упал… Потом стали избивать мать Поворова. Она очень кричала. Я пытался встать, но получил такой удар в бок, что потерял сознание. Весенняя ночь коротка, а для нас она длилась словно год…»

В тот же вечер был арестован Жариков. На станции Пригорье, завидев крупный воинский эшелон, он бросился к стрелке в расчете направить эшелон на запасный путь, где стояли вагоны с боевой техникой. Иван сбил с ног стрелочника и уже ухватился за рычаг, но, не успев его дернуть, упал, получив тяжелый удар по голове. На следующее утро забрали сестру Жарикова – Настю и Трегубова. Вернер надеялся добиться от арестованных важных признаний. Он рассчитывал на слабость Трегубова и на материнские чувства Кабановой. Молодую учительницу вместе с дочерью отдали в руки гестаповца Аристова.

Дворянин по происхождению, озлобленный белоэмигрант Аристов с появлением здесь нацистов стал вынашивать мечту вернуться на родину. В Рославле он себя показал как матерый фашист-палач. В тюрьме вел допросы и отличался безмерной жестокостью. Обычно Аристов появлялся со своим телохранителем по кличке Рыжий.

На весь день Ольгу Кабанову и ее ребенка оставили без пищи и воды. Девочка не боялась, не плакала, выносила голод и жажду, пока была с матерью. Вечером за ними пришел Рыжий. Сначала их провели через сарай, где злобно рычали овчарки.

– Смотри, – указал Рыжий на парня, лежавшего у ворот сарая.

Тело этого человека овчарки превратили в куски иссиня-красного мяса. Икра правой ноги была разорвана так, что виднелась белая кость.

– Вот конец этого бандита. Тебя ждет то же самое, если будешь молчать. Ну иди…

В кабинете Аристова, раскуривая толстую сигару, сидел Черный Глаз.

– Все данные против вас, понимаете – все! – начал Аристов. – Мы можем сохранить вам жизнь при условии, если вы… – Он потер ладонью свои седеющие виски, – если вы скажете все, что вам известно о связях подпольщиков с бандитами. Мы вас отпустим домой. Вопросы вы прочли. Надеюсь, поняли, подумали.

Кабанова молчала.

– Деточка, тебя зовут Ларисочка, – обратился Аристов к ребенку. – Ты хочешь кушать. Ну конечно же хочешь кушать и пить. – Он выдвинул ящик стола, достал шоколадку, потом налил из графина стакан какой-то розовой воды. – Бери, Ларисочка, кушай… Пей, деточка, – усмехнулся вдруг Аристов.

– А вы маме дадите? – облизывая губы и глотая слюну, спросила девочка.

– Маме тоже дадим. – Он моргнул Рыжему, и в комнату ввели Жарикова. – Скажи, деточка, этот дядя был у вас? Был? – все еще держа стакан и шоколадку в руке, спрашивал фашист.

Девочка долго молчала, глядя на шоколадку и воду, и часто глотала слюну.

– Был у вас этот дядя?

– Был, – тихо ответил ребенок.

– Хорошо, деточка, вот тебе кусочек шоколада. Глотни водички. Скажи, детка, что давал ему твой папа?.. Бумажку давал?

– Ничего не давал… Мамочка, я есть хочу, пить хочу, мамочка, – осевшим голосом закричала девочка.

Аристов смотрел в глаза ребенка, не мигая, и его сухое, с желтизной лицо испугало ее.

– Мамочка! Мамочка!.. Мне страшно!

– Сейчас я и твою мамочку спрошу. А если не ответит, мы ее будем бить… Бить вот этим. – Аристов показал на плетку с резиновым шлангом.

– Вы знаете Жарикова? Он у вас бывал. Листовки приносил? Да? Отвечайте.

Тянулись минуты.

– Молчишь, дрянь? Говори!

– Никаких бумаг я не видела. Они с мужем играли в шахматы.

– Играли в шахматы? – Аристов повел своим огромным глазом, и через несколько секунд Рыжий ввел другого арестованного. Ольга узнала в нем Трегубова.

– Ларисочка, – елейным тоном обратился Аристов, – вот тебе еще шоколадка. Вот водичка, пей. Хорошо. Довольно, А вот этот дядя бывал у вас? Ты видела его? Видела? Твой папа давал ему бумажки? – И заговорил дальше, через силу сдерживая раздражение. – Ну отвечай же! Отвечай!

Девочка молчала. Уставшими и голодными глазами она смотрела на мать.

– Говори. А то дядя будет бить тебя.

Рыжий выхватил из-за спины плетку и ударил ребенка по спине. Девочка ахнула, но не заплакала. Только соскочила с табуретки и хотела броситься на колени матери, но хлесткий удар сбил ее с ног.

– Ты что делаешь, гад! Это ребенок! – вскочил Жариков.

Не успел Рыжий повернуться, как удар ногой ниже пояса свалил его на пол. Вне себя от ярости, Аристов вскочил с места и нажал кнопку звонка.

В кабинет, широко распахнув дверь, вбежали два эсэсовца, с закатанными рукавами. Сердце Ольги заледенело от ужаса. Ударом в живот они свалили Жарикова, надели наручники, бросили в лицо горсть нюхательного табака и поволокли. Что с ним дальше сталось, знали лишь стены подвала да овчарки, которые рвали на нем одежду вместе с телом…

– Ну, – обратился Аристов к Кабановой, – будем молчать? – В прищуренных глазах гестаповца загорелась ярость.

– Я ничего больше не знаю! Да, встречались. Да, писал муж записки учителям. Обычные служебные записки.

– Кому писал? Фамилии?

Кабанова молчала.

– Последний раз предлагаю… Только фамилии.

– Допустим, всех ты не знаешь, – вмешался Черный Глаз, пощипывая усы. – Кто к вам приходил из Сещи?

– Никто не приходил, – твердо ответила Ольга. – Сеща – это тюрьма. Ни туда, ни оттуда никого не пускают.

Черный Глаз ударил ее сапогом по ногам. Ольга упала на твердый пыльный пол. В голове жаркий туман, только слышно, как закричала Ларисочка.

– Молчишь, сволочь?

Черный Глаз схватил женщину за руку и стал ломать пальцы. Хрустели кости. Из глаз лились слезы. Но Ольга молчала.

– Ольга Алексеевна, – неуверенным, глухим голосом обратился Трегубов. – Теперь один конец. Назовите – и всё дело.

– Ничего! Ничего не знаю. Ничего! Бейте, ломайте – ничего не скажу. Я просто мать… учительница, – шептала она голосом, полным отчаяния, озираясь, словно ища у кого-то поддержки.

– Уведите ее, – приказал Черный Глаз, – на сегодня хватит. Она хочет выиграть время… Надеется, что партизаны освободят ее. Напрасно!..

В камерах гестаповцы, рассчитывая сломить волю людей к сопротивлению, пустили слух, будто Кабанова назвала фамилии всех подпольщиков.

Вечером 1 апреля Черный Глаз доложил Вернеру, что в Дубровке, Сеще и окрестных селах арестовано сто десять подпольщиков. Вернер был доволен. Но все ли подпольные группы разгромлены? Пытать арестованных, пытать!.. Всё выведать, всё! Вернер достал из кожаного футляра золотой крестик, поцеловал его и тихо прошептал: «Помоги, господи…» Вернер был потомственным разведчиком. Крестик достался ему по наследству от деда, тоже разведчика, работавшего в секретной канцелярии Бисмарка. Вернер снова посмотрел на крестик: «Боже, какая странная судьба. Помоги, господи, познать этих людей. Что за люди? Подкуп, пытки, уговоры – все напрасно. Страшно, господи! Эти русские отказались от тебя, повергли твои храмы и – о ужас! – стали сильнее».

Тревожно зазвонил телефон.

– Что такое? В Клетне восстали военнопленные армяне? Ушли в лес? К партизанам? О майн гот! Подпольный райком? Что? Схватили кого? Комсомольцев?.. Слава богу. Это хорошее начало. Сейчас посылаю в Клетню группу агентов.

Вернер поспешно спрятал в футляр крестик и вышел из кабинета.