Текст книги "Это вечное стихотворенье..."

Автор книги: Владимир Соколов

 
…И освобожденный от женщины мир
Открыл удивительный лик,
Все ветки и листья свои распрямил
И к сердцу открыто приник.
 
 
Теперь уж не ею дома и дворы,
А только самими собой
Глядели, мерцали, как могут миры
Мерцать на дороге любой.
 
 
И шел я один сквозь дома и траву,
Желая уйти, избежать,
От страшного, нежного крика «Ау!»
В отчаянье уши зажать.
 

1976

 
Бродя и гадая
О блоковской Даме,
Опять опоздал я.
Пешком так пешком.
Последний трамвай,
Отшумев проводами,
Ушел, закачался
Вдали фонарем.
 
 
Мерцает булыжник.
Ни звука,
Ни слова.
Спокойные липы шумят.
А во мне
Уж целая повесть
Родиться готова
О чьих-то шагах
И о ждущем окне…
 
 
Не знал я, подумав:
«Трамвай?
Пусть уходит», —
Что здесь я пройду еще,
Как в забытьи,
В восторге,
Что это со мной происходит,
Что мне изменили,
Что слезы – мои.
 

1976

 
Я не хочу дружить со стариками,
Которые – ровесники мои,
Что любят безмозольными руками
Считать мозоли некие свои.
 
 
Ведь я же знаю: не было мозолей,
А был один блистательный порыв
Пройти, прорваться без особых болей
В ряд окулярных лиц, плотин и нив.
 
 
Теперь они отечески печально
Рассказывают очень молодым
Тепло, железно, устно и печатно,
Как было трудно нам —
   считайте, им.
 
 
Но я люблю дружить со стариками,
Которые не хвастаются тем,
Что рыли землю, а искали камень,
Хоть не умели сочинять поэм.
 
 
Сквозь все прошли… И, слушая рассказы,
Внимая им, улыбчиво седым,
Я чувствую себя почти что сразу,
Как и они, таким же молодым.
 
 
Ведь эту жизнь не чувствуя как тему,
Чужой медалью густо не звеня,
Они такую сделали поэму,
Которая всегда вокруг меня.
 

1976

 
Сухие, чистые морозы.
Утоптанный, глубокий хруст.
Поэзия, вершина прозы, —
Пар, отлетающий от уст.
 
 
Ты, оказавшаяся вестью,
Что будет жизнь еще одна,
И неподвижные созвездья,
И движущаяся луна.
 
 
Что, не без мысли,
   не без фронды,
Глядит, венцом обведена,
Загадочнее Джиоконды —
Нерукотворная луна.
 
 
И, провожая неотступно
И примораживая взгляд,
Она все так же недоступна,
Как тыщу лет тому назад.
 

1976

 
У меня осталось только Божье время,
Своего – на что попало – больше нет.
Я люблю тебя, несказáнное бремя
Прожитых и некончающихся лет.
 
 
Сколько улиц исчезает, сколько страсти —
У оттаявшего в памяти следа…
Если б знала ты, какое это счастье —
Невозможность, невозвратность, никогда.
 

1976

 
Несостоявшаяся жизнь! Надежда!
Едва вспорхнув, упавшая листва.
Меняются дома. Меняется одежда.
Но все равно – любовь. И все равно – Москва!
 
 
Могу пересчитать все улицы по пальцам,
Где было – не было. Вот угол, вот карниз.
Ступеньки в доме том собачьим вальсом
Отбарабанивались вверх и вниз.
Когда я вижу их подъем двоякий,
Грущу, как будто годы отстрадал.
А было только то, что в полумраке
Я избран был, но я не угадал.
 
 
А вот еще грустней. Как маленький пустырь
Краеугольный след разрушенного дома.
Лишь купы галок шумно и весомо
Мне говорят, что рядом монастырь.
 
 
Несостоявшаяся жизнь! В надежде,
Что там одни мы будем – между дел, —
Сказала: поглядим, что было прежде.
А я войти туда не захотел.
 
 
Когда мой старший друг,
Покачивая ветку
На кладбище, где брат его лежал,
Сказал: «С тобой пошел бы я в разведку.
Побудь». А я? Куда тогда я поспешал?
 
 
Тот день закрыт снегами и дождями,
Как смазан ветром времени тугим.
Куда спешил я, там меня не ждали,
А может, ждали, но совсем другим.
 
 
Несостоявшаяся жизнь! Шум ветра.
О, уходящая во встречной красоте…
 
 
Художник пишет сад, как после
   смерти мэтра,
Сухой прилипший лист минуя на холсте.
 

1976

 
Я виноват, что я в живых остался,
Иначе б то, что вы сейчас сказали,
Звучало б не хулой, а похвалой.
 
 
Я виноват, что я не расквитался
Еще при жизни с тем, что навязали,
Что стало вечно теплою золой.
 
 
Я виноват, что я себе позволил
В жизнь не свою войти и небу друга
Молиться более, чем своему!
 
 
Но человек, который обездолил
Меня и вывел за пределы круга,
Был выше вас по сердцу и уму.
И наши с ним немые разговоры
Вам непонятны и высоковаты.
Вы судорожно ищете
Грехи чужие. Тянетесь в чужие споры.
Чужие словом зыблете утраты.
(Вы просто плохо пишете стихи.)
 
 
Ну что вам рассказать
   из личной жизни,
Чтоб вы глаза расширили, а уши
Развесили?
   Хотите,
Приведу стихи о том,
Как «Проползают слизни
   глазами статуй в саду»?
 
 
Хотите, расскажу о позднем часе,
Когда в окно открытое влетает
Молчком сова, как бабочка на свет?
Смущая чуждой мыслью о причастье,
В глаза глядит и головой качает.
И долго длиться этот тет-а-тет.
 
 
Хотите, научу царапать землю,
Цепляясь за ее траву руками,
Лицом в непониманье уходя?
 
 
Не знает, так поклонитесь земно
Тому, что жизнь так милостива с вами.
Живите, вкус в малине находя.
 

1976

 
Если покажется: умерли
Все, кто ответить могли б, —
Верь в эти синие сумерки
С желтым качанием лип.
 

1976

 
Оставит женщина? Пускай.
Она уйдет недалеко.
Ей превратиться невзначай
В другую женщину легко.
 
 
Оставит самый лучший друг?
В лютейшую из всех годин?
Других друзей не счесть вокруг,
Хоть лучший друг всегда один.
 
 
И от кончины в трех верстах
Не затрепещешь – ничего!
Но есть один страшнейший страх,
Поэты знают суть его.
 
 
Как перед кладбищем ночным
Страх у мальчонки-пастуха,
Как – умереть и быть живым,
Страх перед жизнью вне стиха.
 

1976

 
Сначала некая зависимость
От долгих выдач и решений…
Потом паркетная зализанность
И целый ряд соображений.
И расстановка.
   Чтобы не были
Неинтерьерными детали.
(Ты получил – кому-то не дали.
Не получил – кому-то дали.)
 
 
А все-таки…
   Вся жизнь минувшая
Должна остановиться где-то.
Все памятное, все мелькнувшее
Должно забыться до рассвета.
Все линии твои шоссейные,
Все насыпи и тротуары,
Все горести твои семейные
И бессемейные бульвары.
Должны слететься листья желтые
И хлопья многие собраться,
И дни,
   так плохо сбереженные,
Под общим кровом отоспаться.
Сады и сосны корабельные,
Леса плодоносящих звуков,
Грома и ливни колыбельные
Сойдутся, душу убаюкав.
И снова выдворит художника
Холстов несытая бездонность,
Как бессапожие – сапожника
Или строителя – бездомность.
 

1976

 
Опять весна.
   Какие перемены
Она в мой быт кочующий внесла,
Что отняла, дала,
   какие стены
Над нами и меж нами возвела?
 
 
Какие в небо врезала стропила?
Какой сугроб вниманьем обошла?
Кому утратой к горлу подступила,
Кому отрадой душу обожгла?
 
 
На путь летящий глядя, как на пламя,
Я неотрывно думаю о том,
Что разговор в сугубо личном плане
Мы не при всех и позже поведем.
 
 
На подмосковном кладбище недавно
Я в первый раз услышал соловья…
Как перед ним безвестна и бесправна
Была печаль отдельная моя!
 

1976

 
Значит, жить?
Значит, снова мечтать?
Возводить эти хрупкие зданья?
Но тогда – как же душу расстать
С красотою разочарованья?
 
 
Я ведь годы на это убил
И открыто оплакал потерю.
Журавлиным стихом раструбил,
Что уже не люблю и не верю.
 
 
Ты была моей лучшей бедой,
От которой рождается песня.
Неужели – опять молодой —
Должен я улетать в поднебесье?
 
 
Но тогда что же делать мне с ней,
С золотящейся в вечность листвою
Меж страниц сброшюрованных дней,
С обжитой неудачей людскою?
 
 
Но тогда, когда сам проклинал
Даже самые наши начала,
Неужели я вовсе не знал,
Что оглядка твоя означала?
 

1977

 
Я должен говорить дождями,
Деревьями и площадями.
Я должен признаваться веткой,
И птицей, не знакомой с клеткой,
И клеткой, что повисла вроде
Вещественной любви к природе.
 
 
Я должен говорить ручьями,
Сугробами и соловьями,
Умеющими сознаваться
В том,
   в чем боятся признаваться,
Одним выщелкивая духом
Все, что земля таит, по слухам.
 
 
Я должен не молчать страницей,
Зарнице отвечать зарницей,
Я должен говорить стеною
И всем путем передо мною,
Чтоб наконец услышать слово,
Все начинающее снова.
 

1977

 
По какой-нибудь малой вещице,
Что напомнит тебе обо мне,
Позапрошлое время потщится
Стать с сегодняшним днем наравне.
 
 
Ты заплачешь. Глубокая ива,
Окуная себя в серебро,
Сообщит тебе неторопливо,
Что былое не зло, а добро.
 
 
Что ее настоящая участь —
Утешительная красота,
А не выдуманная плакучесть,
Чем пустая душа занята.
 
 
Улыбнись сквозь сырые ресницы
Колыхающихся камышей,
Где последняя встреча приснится
Нам у зарослей и блиндажей.
 
 
Это время опять воплотится,
Хоть на миг, по звезде, по весне,
По какой-нибудь малой вещице,
Что напомнит тебе обо мне.
 

1977

 
Твои одинокие ночи,
Твои одинокие ночи,
Твои одинокие очи,
Созвездья ночные мои.
 
 
Тебе, ничего не рисуя,
И снег и росу принесу я.
Твои одинокие ночи,
Созвездья земные мои.
 
 
А хочешь, и вовсе не буду.
А хочешь, совсем позабуду.
Но я позабыть не смогу.
 
 
Зачем ты большими ночами
Меня умоляешь лучами,
Чтоб я одинокие ночи
Провел на твоем берегу.
 
 
Мои одинокие ночи
Твоих, очевидно, короче,
Поскольку ни ночи, ни дня.
А знаешь, какие тропинки,
А знаешь, какие травинки,
А знаешь, какие созвездья
В России, у нас, у меня?
 
 
Твои одинокие очи,
Твои одинокие ночи,
Что вечно, вглядясь, исчезают,
Не думаю, что наугад…
Летящие в вечную вечность,
В блистательную бесконечность,
Зачем же они ускользают,
Мой чистый по разуму брат?
 

1977

 
Как хочется что-нибудь спеть,
Но я разучился уметь;
Но я научился внимать
Тому, чему жить-поживать.
 
 
Скрепит этот серенький дом
О том, что бывали и в нем,
О том, что он сделал свое,
Но вечно его бытие.
 
 
Почти одинаковый скрип
У этих ступенек и лип,
Скворечников, кранов и льда
В день, солнечный как никогда.
 
 
Как хочется что-нибудь спеть
Под эту листвяную медь
О том, как он людям служил,
Но мало им кто дорожил.
 
 
Придумать себе самому,
Как снится ему одному,
Что молод он был и красив.
Не меньше, чем этот массив.
 
 
Что был он большим и резным,
Что каждому марту вослед
Скворцы будут реять над ним,
Которого более нет.
 

1977

 
О, расскажи о том, что происходит,
Когда не происходит ничего.
Перелетела бабочка дорогу.
Мужчина с женщиной переглянулись.
Дом рухнул.
В этот дом вбежали шумно дети…
 
 
О, расскажи о том, что происходит,
Когда не происходит ничего.
Ведь это ты сквозь землю провалился.
Ведь это ты возник из-под земли
С горящими от новостей глазами.
 
 
Часы отстали. Площадь опоздала.
Застрял вперед ушедший переулок
В ближайшем будущем.
Найди его.
 
 
О, расскажи о том, что происходит,
Когда не происходит ничего.
 

1977

 
Мне кажется, что этот год
Все от меня скрывает.
Певец скрывает, что поет,
А птица – что летает.
 
 
Как будто выключили звук:
Одно изображенье,
Но и оно живет вокруг
Без самовыраженья.
 
 
Мне кажется, что, как родня,
Деревья в дождь осенний
Скрывают слезы от меня
Из добрых побуждений.
 

1977

 
Как много зонтиков… Но где же твой?
Смотрю с балкона.
   День такой сырой,
Так моросит незримо. Словно крыши
Влажнеют просто сами по себе.
Кружатся зонтики. Я вижу свыше
Живой цветник.
   Но мне не по себе.
Так много зонтиков… Но где же твой?
И пуст балкон. И день такой сырой,
Но так красив их разноцветный танец.
Закат на тротуар наводит глянец…
Ну вот и все. На темной мостовой
Поисчезали зонтики…
   Но твой?
 

1977

 
В час, когда щебетали карнизы
Посреди глубочайшей зимы, —
Как намеки, зароки, эскизы,
Неожиданно встретились мы.
 
 
Повела ты нечаянно бровью
На карнизы, а не на меня.
И сверкнула зима в Подмосковье,
Как лазурь миновавшего дня.
 
 
Оказалось, что вьюга во гневе
Не обрушится миг погодя…
Но разводят ветвями деревья,
За твоими следами следя.
 
 
И стоит в снеговом оперенье,
Опершись о сырой палисад,
Уподобленный белой сирени
Или белой акации сад.
 

1977

 
Припорошúт, а не припорóшит,
Заворожúт, а не заворóжит.
 
 
Сяду-ка я на дерево-лошадь
И поскачу в настоящий словарь.
Сбросит она меня в раннюю тень,
Если хлестну удареньем не тем.
Запорошúт меня, не запорóшит
Русского леса словарь, как январь.
 
 
Не отнялá, я скажу, а отняла,
Не забралá, я скажу, а забрáла,
Нáчала, вымолвлю, не началá, —
Сбросит меня, закусив удила.
Но воротится, а я прошепчу:
– Я ведь шучу с тобой и не шучу.
 
 
Не заноси надо мною копыта —
В сердце ударь, а оно не убито.
В сердце ударь (мой язык – государь),
Вечного русского леса словарь.
 
 
Ведь ударенья иного промашка
В слове как пуля, засевшая тяжко.
Не заноси надо мною копыта —
В сердце ударь – и оно не разбито!
 
 
Ведь зацветет под ударом ромашка,
Горькая рожь и медовая кашка.
Дерево-лошадь, неси меня вдаль,
Где кочевал незабывчивый Даль.
 
 
Лишь потому, что словам и деревьям
Надобно жить под своим удареньем,
А ударенье как прикосновенье —
Нежное, верное, не без смиренья…
 

1977

 
Деревья стоят наподобие дек…
Какой одинокий пустой человек!
 
 
Идет поздним вечером он от меня,
Сквозь хлопья клюкой, точно я, семеня.
 
 
Идет он, холодный большой музыкант,
Ничем не заполнивший дивный талант.
 
 
Гляжу я в окно на него одного.
Он друг, а не знать мне о нем ничего.
 
 
Идет в одиночку, расставшись со мной.
Одни фонари у него за спиной.
 
 
Чего он боялся, отныне седой,
Свободы зеленой, любви молодой?
 
 
Чего опасался он больше огня?
Белейшая ночь вместо черного дня.
 
 
Деревья стоят наподобие дек,
На них опадает задумчивый снег.
 
 
Шагает, морозом и ветром гоним,
И тень, как собачка, бежит перед ним…
 

1977

 
Темное утро бело —
И от земли, и от неба…
Улица. Нет никого,
Кроме деревьев и снега.
 
 
Но мне послышался всхлип…
И я метнулся на всхлипы.
А это стареньких лип
Были январских скрипы.
 
 
Инея хрупкая вязь.
Веточек полусплетенье —
А на душе ощущенье,
Словно звезда родилась!
 
 
Это рождественский снег
Между ветвей не таится…
Кажется, что человек
Должен вот-вот появиться.
 

1977

Марианне

 
Я вас люблю всей тенью
Сугробов и ветвей,
Как робкое растенье
Домов и фонарей.
 
 
Я вас люблю мельканьем
Полузажженных фар,
Полусожженным зданьем,
Которое как дар.
 
 
И телефонной будкой,
Откуда вас прошу,
И синей незабудкой,
Что при себе ношу.
 
 
Я вас люблю ветвями.
Я вас люблю пешком.
И теми тополями,
Что живы под снежком.
 
 
Я вас люблю трамваем,
Идущим не туда,
Которым убегаем
Куда-то иногда.
 
 
Я вас люблю как радость,
Что, не побыв, была.
Синицей, что как градус
Нежданного тепла.
 
 
Я вас люблю громадой
Загаданных домов
И маленькой отрадой
Старинных теремов.
 
 
Я вас люблю глазами
Оледеневших лип,
Заборами, углами —
Где улочек изгиб.
 
 
Вас не считая хлебом
Придуманного дня —
Я вас люблю всем небом,
Какое у меня.
 

1977

 
…Но мою любовь не берегли
Ни подруги, ни друзья мои.
 
 
Оговаривали. Как родня.
Так любили, видимо, меня.
 
 
Не грозил я им: ужо, ужо!
Потому что это хорошо.
 
 
Потому что мы теперь одни.
Пусть любить поучатся они.
 
 
Потому что – мы теперь вдвоем,
Лучше встретим, лучше сбережем…
 

1977

 
Я никогда не думал,
Что ты меня найдешь.
Я прятался в деревья
И превращался в дождь.
 
 
Вмуровывался в стены
И выходил из них.
Вмуровывался в стены
И выходил из них.
 
 
Я подходил к скамейке
И созерцал цветы.
И уходил. Но тут же
Там появлялась ты.
 
 
И выпивал я залпом
И плеск, и звон стекла
В том доме, где внезапно
Ты только что была.
 
 
Я найден. Но, родная,
Я думаю опять:
Ты прячешься. Не знаю,
Где мне тебя искать.
 

1977

 
А музыку я оставлял на потом,
На позднюю молодость в доме пустом,
На позднюю молодость, на иногда.
Где многое выключено навсегда.
 
 
А музыку я оставлял на потом,
Я думал, что с нею останется дом
Часы коротать да растягивать век
Под музыку, словно под ливень и снег.
 
 
На завтра ее оставлял, на вчера,
На те ожидающие вечера,
Когда нам известно, что снова никто
Опять не придет, несмотря ни на что.
 
 
Но стол расцветает, как зелень зимой,
То, снег отряхая, приходит домой
Она, наполняя дыханием дом,
Которую я оставлял на потом.
 
 
Приходит как запах снегов и цветов.
Приходит, а я, как всегда, не готов.
Не знаю, что делать, не знаю, как быть,
Не знаю, как мне о себе позабыть.
 
 
Ведь музыку я оставлял на потом,
На позднюю молодость в доме пустом.
 

1978

 
Что такое поэзия? Мне вы
Задаете чугунный вопрос.
Я как паж до такой королевы,
Чтобы мненье иметь, не дорос.
 
 
Это может быть ваша соседка,
Отвернувшаяся от вас.
Или ветром задетая ветка,
Или друг, уходящий от вас.
 
 
Или бабочка, что над левкоем
Отлетает в ромашковый стан.
А быть может, над Вечным Покоем
Замаячивший башенный кран.
 
 
Это может быть лепет случайный,
В тайном сумраке тающий двор.
Это кружка художника в чайной,
Где всемирный идет разговор.
 
 
Что такое поэзия? Что вы!
Разве можно о том говорить.
Это – палец к губам. И ни слова.
Не маячить, не льстить, не сорить.
 

1978

 
Куда ни посмотришь, везде
Следы твоего пребыванья —
На камне следы, на воде,
На улице и на диване.
 
 
На письменном этом столе
Забытая шпилька. А рядом
Следы на осенней земле,
Следы за оградой и садом.
 
 
Куда ни посмотришь, везде
Следы твоего пребыванья —
На дереве и на звезде,
На страхе и на упованье.
 
 
Я снегом земным становлюсь,
Что в оттепель очень некрепок.
И снова морозу молюсь,
Что снял с них хоть маленький слепок…
 
 
Лишь стих, словно возле беды,
Мне шепчет победно и бедно:
«Следи – оставляет следы!
А ты исчезаешь бесследно».
 

1978

 
Что-нибудь о России?
Стройках и молотьбе?..
Все у меня о России,
Даже когда о себе.
 
 
Я среди зелени сада
И среди засухи рос.
Мне непонятна отрада
Ваших бумажных берез.
 
 
Видел я, как выбивалась
Волга из малых болот.
Слышал, как песня певалась
И собиралась в поход.
 
 
Что-нибудь о России,
Стройках и молотьбе?..
Все у меня о России,
Даже когда о тебе.
 

1978

 
Я никому сегодня не открою,
Не отворю.
Я славою бессмертною покрою
В своей душе фамилию твою.
 
 
Я отвечать по проводу не буду.
Да и писать не буду ничего.
Я на сегодня целый мир забуду,
За исключеньем мира твоего…
 
 
Я выхожу в уме в твое пространство.
Я выхожу при запертых дверях.
Как неуверенность, как постоянство,
Все так найдя, как будто потеряв.
 
 
Я отвечать по проводу не буду.
Я и писать не буду ничего.
Я на сегодня целый мир забуду,
За исключеньем мира твоего.
 
 
Он невзначаен, он пришел оттуда,
Где есть у снега только чистота.
Где чудо есть не выдумка, а чудо
И где травинка каждая чиста…
 
 
Мне все равно, что мгла чужих смятений
Летит сквозь липы, фарами слепя…
Есть на снегу летающие тени.
Я знаю, тени эти от тебя.
 

1978

 
Ничего такого. Просто
Непредвиденный минор.
Незнакомого погоста
Полустертый разговор.
 
 
Я зашел сюда случайно,
Красоты я захотел,
Снега маленькую тайну
Увидав – оторопел.
 
 
Ничего такого – просто
Непредвиденный минор.
Незнакомого погоста
Полустертый разговор.
 
 
Здесь лежит, возможно, гений,
Неугаданный меж них:
Остановленных мгновений —
И прекрасных, и любых.
 
 
Красоты хотел – не жалко.
Это – плиты. А не сад.
Здесь одни лежат вповалку,
А другие – в ряд стоят.
 
 
Ничего такого. Просто
Красной кровью залита
Белоснежного погоста
Вертикальная плита.
 
 
Здесь лежит в деревьях местных,
Жив в церквах без лишних слов,
Самый, может, из известных
Неизвестных мастеров.
 
 
Здесь, белея и алея,
Просто память, просто мы…
 
 
Просто черная аллея
В белом трауре зимы.
 

1978

 
Жизнь прошла. И как перед началом
Новой – даже страшно произнесть —
Обещанье счастья прозвучало
В воздухе, как тающая весть.
 
 
Это был какой-то новый город,
Где совместно осень и весна.
Ветер брал, как в юности, за ворот,
За углом мерещилась она.
 
 
Было все до ужаса знакомо,
Вплоть до снега, листьев и дождя.
Но нашел я только номер дома,
Самого подъезда не найдя.
 
 
Отчего же я не поразился,
Что в минутной вечной тишине
Совершенно юным отразился
В навсегда исчезнувшем окне…
 

1978

 
Я в дом вошел, оставив снег в полете,
Подумал: как же быть теперь со мной?
И не молчать на милом повороте,
И ничего не говорить в расчете,
Что кто-то медлит, стоя за спиной…
О вас я думал…
   А из-за ограды,
Чьи кружева белели тяжело,
Уже морозом и ветвями сада —
Бессмертным тленьем вечности несло.
 

1978

 
Еще лет десять буду молодым,
Уж постараюсь.
Быть белым, как черемуха, седым
Не постесняюсь.
 
 
Еще лет десять буду молодым,
Хоть все содею.
И даже если, как метельный дым,
Не поседею.
 
 
Еще лет десять буду молодым.
За эти годы
Я расскажу праправнукам своим
Про все погоды.
 
 
Про все обстрелы, про Москву-реку,
Про дни и ночи…
Нельзя же быть мне на таком веку
Себя короче.
 

1978

 
Ты от меня отвернулась, как мир,
Что до тебя был и дорог и мил.
Как все деревни и все города,
Ты от меня отвернулась тогда.
 
 
Как все деревья, кусты и цветы,
Так отвернулась тем вечером ты.
 
 
Но вне сравнений, метафор и троп
Мир, окунающий в жар и озноб,
Не отвернулся, как ты, от меня,
Просто дождался и утра и дня.
 
 
Он ведь не знал, что, мой милый кумир,
Ты от меня отвернулась, как мир.
 

1978

 
Синь да облако… Сияя,
Лес таит свои пути.
Это Русь моя родная —
Углич, Тверь, Москва, Путивль…
 
 
Лес, рябинами разгроздясь,
Предлагает свой размах.
Я ведь знаю, отчего здесь
Клочья сена на ветвях.
 
 
Это узкие проселки,
Где проехались года.
Это ели, это елки,
Новогодние всегда.
 
 
Над рекой стоят чертоги,
В чистом инее мосты.
Я ведь здесь не по дороге,
Не до дня, не до черты.
 
 
Я ведь все-таки крестьянин,
Если глубже поглядеть.
Я большой любовью ранен:
Хлеб, земля, железо, медь.
 
 
Храмы, белые от стужи,
Розовые от зари,
Невысокие снаружи
И огромные внутри.
 

1978