Текст книги "Это вечное стихотворенье..."

Автор книги: Владимир Соколов

 
Когда любви коснулась вещь,
Как все уменьшилось в окне,
Как, снисходительно зловещ,
Сервант воздвигся в тишине,
Как будто маленький Эльбрус
Ничтожествовал вдалеке.
А там на чей-то высший вкус
Блуждала дама в парике.
Не по-мужски, не по-людски
Возник какой-то мелкий клещ…
Как сжалось сердце от тоски,
Когда любви коснулась вещь.
 

1974

 
Тебе обещал я деревья,
Которые будут зимой
В Софии, красивой издревле,
А то и на Шипке самой.
 
 
Но весть о внезапной кончине
Меня позвала одного.
И вот я в Болгарии ныне
Один ни с того ни с сего.
 
 
Один в серебристую темень,
Слегка от дороги устав,
Брожу под деревьями теми,
На похороны опоздав.
 
 
Тебе обещал я деревья,
Которые будут зимой
В Софии, красивой издревле,
А то и на Шипке самой.
 
 
Здесь очень короткие зимы,
Не то что в России у нас.
Поэтому неотразимы
Снега, что со мною сейчас.
 
 
Деревья стоят как скульптуры
В огромной живой мастерской,
Где лепят натуру с натуры,
А радость мешают с тоской.
Ведь можно из южного снега
Такое слепить небесам!
 
 
А он это делает сам,
Свалившийся с самого неба.
Снег лепит себя на деревьях.
Он лепит тебя и меня.
И всех, как в старинных поверьях,
Доживших до светлого дня.
 
 
Мне кажется, в белой гвоздике
Могилы и клумбы сейчас,
Где снег не большой, а великий
Идет, суеты сторонясь.
 
 
Я тоже поэт повседневья.
Как снег, я летаю зимой.
Тебе обещал я деревья,
И эти деревья – за мной.
 

1975

 
Так ничего я и не написал
В тот мой приезд прощальный…
Каштаном над скамьею нависал
Налет зимы хрустальный.
 
 
Стихи стояли около меня,
Когда смежал глаза я.
Оглядывался – в сутолоку дня
Сбегали, ускользая.
 
 
В пустом Воскресном
Докторская саду,
Где памятник врачам, погибшим
В седом Освободительном году, —
Я был кустом поникшим.
 
 
Большие галки стряхивали снег
На ветки и на руки.
Я все ловил минувший день и век
В любом случайном звуке.
 
 
Все понапрасну.
Камень все равно
Молчал любою гранью.
Подкатывало к сердцу лишь одно
Далекое страданье…
 
 
Я улетел,
Оставив там стихи
Бродяжничать безгласно.
И мучат душу эти пустяки.
Не пустяки! Напрасно…
 
 
Я думаю, их кто-нибудь найдет
И даст им оболочку.
Согреются и скажут в свой черед
За строчкой строчку.
 
 
И – от меня в далеком далеке —
Заговорят несмело.
Пусть не на русском даже языке,
Не в этом дело…
 

1975

 
«Я ехала домой, я ехала домой…» —
Пел в самолете хор цыган,
   летевших на гастроли.
А самолет летел в Софию.
   Боже мой,
Какие там я знал и доли, и недоли!
 
 
Возможно, мой сосед меня и не поймет,
Крахмал воротничка терпя на красной шее.
Но этот самолет, но этот самолет…
А под крылом уже Балкан,
   все хорошея.
 
 
«Я ехала домой…», «Мы ехали домой»… —
Все репетировали грозные цыганки.
А я припоминал. Я это пел зимой
На улице Султан-Тепе и на Таганке.
 
 
Ведь вот какая блажь бывает у судьбы!
Болгария другим как золотая осень.
А я там все зимой, как у родной избы,
Где только в феврале отсыревает просинь.
 
 
«Чего они поют? – отжав воротничок
Большими пальцами,
   Сосед спросил сурово. —
Там, что ли, дом у них?..»
 
 
Я, вынув пятачок,
Подбросил и поймал.
И не сказал ни слова.
 
 
Увидев, как взлетел советский мой кружок,
Сосед тепло спросил: «Орел иль решка?»
«Орел! – ответил я. – А ваш вопрос, дружок,
Родной товарищ мой, не более
   чем грешка».
 
 
«Ты шутишь! – он сказал, узнавши своего. —
Нет слов таких». Была
   мила его улыбка.
Я объяснил ему не менее тепло,
Что по-болгарски «грешка» есть «ошибка».
 
 
Цыганкам приказал их главный человек
Перед посадкой поберечь
   голосовые связки…
А под крылом уже блистал верховный снег.
А я все вспоминал и сказки, и не сказки.
Мы ехали домой, мы ехали домой…
 
 
Как много лет прошло
   в родстве без окоема.
 
 
А я все вспоминал, что все лечу зимой,
Что все лечу домой. Из дома в дом. Из дома.
 

1975

 
Балканский сырой ветерок.
Снежок легче пуха и дыма.
Мелькающий, как между строк,
Меж ветками неуловимо.
 
 
Я в комнате свет погасил,
И сразу окно осветилось…
Гора заснеженная… Синь
Предутренняя проявилась.
 
 
Прозрачный февральский туман
С горы потянулся к предместью
Как знак, а не самообман…
И все это было мне вестью —
 
 
И снег, и зеленая высь,
И белый цветок на столе,
И солнечный зайчик, как мысль
О том, что ты есть на земле.
 

1975

 
Учись ваянию, ваятель,
Ценя классический пример.
Ты понимаешь, как создатель,
Что нужен вкус и глазомер.
 
 
Но опасайся!
   Слишком ведом,
Оберегая твой резец,
Ведет к обманчивым победам
Неповторимый образец.
 

1975

 
Даже в самой наполненной строчке
Безвоздушные паузы есть.
Не могу из своей оболочки
Выйти так, чтобы без проволочки
От возвышенной буквы до точки
Вы смогли меня сразу прочесть.
 
 
Как предвестие бедных седин,
Но с намеком, что все несерьезно,
Иней выбелил белоберезно
Все деревья, глядевшие розно,
Все скамейки, где мы не сидим,
Он исчезнет, и не уследим…
Лишь бы в небо не канули с ним
Те скамьи и деревья виденьем,
Всем пушистым своим загляденьем,
Полуоблачным, полуземным.
 
 
Потому и боимся войти
В сферу этого белого сада.
Потому что нам больше не надо,
Потому что мы тоже – почти.
От любви, как от недоеданья,
Полегчали мы в эти свиданья…
Так что сад, отлетев, как дыханье,
Может чудом и нас унести.
 
 
От зимы, приключившейся за ночь,
Я узнал ни с того ни с сего,
Что мучительней, чем несказанность,
Я не знал на земле ничего.
 
 
Слышу четких пушинок паденье
С воспаривших и замерших куп.
Это кленов и лип наважденья,
Воплощенные в иней виденья.
Это легкое стихотворенье,
Как душа, отлетает от губ.
 

1975

 
Осторожней со словом, мадам!
Нет, я вас никогда не предам.
Никогда не оставлю в беде,
Не обижу ни в чем и нигде.
Есть у слова особая власть —
Утешением к сердцу припасть.
Но и сила смертельная есть.
Вы не знаете, что предпочесть.
Осторожней со словом, прошу.
Я ведь сам говорю и пишу!
И как часто я думаю сам:
Лучше б мысли читать по глазам.
 

1975

 
Заручиться любовью немногих,
Отвечать перед ними тайком —
В свете сумерек мягких и строгих
Над белеющим черновиком.
 
 
Отказаться, отстать, отлучиться,
Проворонить…
   И странным путем
То увидеть, чему научиться
Невозможно, – что будет потом.
Лишь на миг!
   И в смиренную строчку
Неожиданность запечатлеть.
Горьковато-зеленую почку
Между пальцев зимой
   растереть.
 

1975

С. Наровчатову

 
Отбрасываю в сторону стихи.
Мне надо видеть то, что за стихами.
Случившееся.
   Даже пустяки
Какие-нибудь…
   Легкое дыханье,
Стеклом запечатленное на миг
В каком-нибудь автобусе…
   Рисунок
Плюща, ветвящегося по стене,
Как паутинки трещин…
   Или сумрак
В саду, где жизнь, неведомая мне.
Чужая фраза, полная волненья:
«Так и скажите ей или ему!» —
Обрывком чуждого стихотворенья
Упавшая в полуночную тьму.
И шум листвы.
И чьей-то спички вспышка.
Или совсем нелепая ослышка,
Когда оглядываешься —
      и нет…
Нет никого.
   Я помню редкий свет
И улочки, где не видать ни зги,
И дождик сквозь невидимое сито.
Я заплутался как-то.
   И шаги
Меня весь путь преследовали чьи-то.
Я останавливался.
   За углом
Мой останавливался догоняльщик.
А было это в городе чужом.
Я в прятки начинал играть, как мальчик,
Пока не оглянулся.
   И во тьму
Назад, навстречу не пошел, как надо.
И вдруг опять услышал возле сада:
«Так и скажите ей или ему!»
 
 
Как мания преследованья,
   ритм
Еще не воплотившейся поэмы.
Не подойдет и не заговорит,
Пока мы трусим и пока мы немы.
Отбрасываю в сторону стихи.
Мне надо видеть то, что за стихами.
Случившееся.
Даже пустяки.
Я должен видеть, что за пустяками.
 

1975

 
Крыши намокли.
Деревья опали.
Я и мои переулки в опале.
Вот уж которые сутки подряд
С нами не видятся, не говорят.
 
 
Это осенней поры перемены.
Вынуты рамы, и сдвинуты стены.
Это осенний развал и разлом,
Производимый добром, а не злом.
 
 
Шорох газеты отжившего века.
Вздох потерявшего все человека,
Здесь опадают, на диво легки,
Вместе с деревьями особняки.
 
 
Крыши упали, и клены опали.
Я и мои переулки в опале.
Вот уж которые сутки подряд
С нами не видятся, не говорят.
 
 
Как-то неловко глядеть на обои.
Видеть, что было за дверью любою.
Только луна, как непрошеный гость,
Каждую комнату видит насквозь.
 
 
Это же переселение душ!
Где-нибудь увеселенья к тому ж.
 
 
Но еще память моя не ушла
С улицы той, где так долго жила,
И назначает свидание все ж,
То, на которое ты не придешь,
 
 
Там, где глядит, как печальный сподвижник,
Старый фонарь на опальный булыжник.
 

1975

 
Красивый, старый, черный дом,
Ведь и такой случится час,
Что некий день, задев бортом,
Перенесет куда-то нас.
 
 
Я даже рад, что я поэт,
Что и потом смогу сказать,
Когда весь этот белый свет
Я перестану осязать.
 
 
Красивый, старый, черный дом,
Ты показался нынче мне
Раззеленевшимся кустом,
Расцветшим в полной тишине.
 
 
Что говорить о тесноте
И поминать о примусах.
Есть и в наружной красоте
Такая даль, как в небесах.
 
 
В какой несбыточный музей
Перенести твое крыльцо,
Где мне и в сумраке ночей
Светили руки и лицо?
 
 
Красивый, старый, черный дом,
Ты показался нынче мне
Раззеленевшимся кустом,
Расцветшим в полной тишине.
 
 
А воздух помнит все дома,
Запечатлевшиеся в нем,
Как память сердца и ума,
Красивый, старый, черный дом.
 

1975

 
Бабушкино одеяло
Пахло кирпичным теплом…
 
 
Бабушка, мало-помалу
Твой забывается дом.
Белые плитки лежанки.
Детская горка зимой.
И те волшебные санки,
Что не хотели домой.
 
 
Помню, беседка стояла
В зарослях сада шатром…
Бабушка, мало-помалу
Твой забывается дом.
Но не такая уж малость —
Нашего леса гряда,
Воздух, которым дышалось
Так, как потом никогда.
 
 
Вспомню и чашу наполню
В честь накренившихся ив.
Падали яблоки, помню,
Канувший белый налив.
Припоминал я, бывало,
В стужи ходя напролом:
Бабушкино одеяло
Пахло кирпичным теплом.
 

1975

 
Испытание временем,
Испытание веком,
Испытание бременем
И родным человеком.
 
 
Испытание рифмами,
Бесконечно плохими.
Сухарем, логарифмами
Или двойкой по химии.
 
 
Испытание строчками,
Колдовавшими долго.
Испытание стройками —
Ангара или Волга, —
 
 
Испытание заметью,
Где одно только средство —
Испытание памятью
Опаленного детства…
 
 
И довольно застенчивой,
Но весьма величавой —
Испытание женщиной,
Испытание славой.
 
 
Обязательно выдюжить
И порадовать вестью.
Обязательно выдержать,
Обязательно с честью.
 
 
И, живя перемеченным
Метой празднеств и бедствий,
Быть в душе – незамеченным,
Знаменитым, как в детстве.
 

1975

 
Цветущая ветка с надломом,
Сирень среди этой ольхи
Повеяла чем-то знакомым,
Как старые чьи-то стихи.
 
 
Два дуба темны, как ворота,
Распахнутые навсегда…
Здесь явно отсутствует
   кто-то
И тянется кто-то сюда.
 

1975

 
Поэму отнесло, как тучу,
А мы ее так долго ждем.
Она вблизи мерцает, муча
Неразразившимся дождем.
 
 
Мне внятны все ее зарницы
И что должно случиться впредь.
На эти белые страницы
Мне душно, милая, смотреть.
 
 
Как будто целая деревня,
Где чернозем от жажды плох,
Ждут лица, улицы, деревья,
Ромашки и чертополох.
 

1975

 
Речка пропала! А речка была.
Как полагается речке, жила.
Темную ель отразив и сосну,
Темные травы струила по дну.
Ровно бежала по синей тайге
И замерзла по первой пурге.
Ну а поскольку в тени родилась,
Черною речкою речка звалась.
 
 
Но на дороге ее, знаменит,
Землю рванул молодой динамит
И пересек ее русло грядой,
Как повелел человек молодой,
Насыпь свою настелив по гряде…
Рельсы не могут идти по воде.
 
 
И получились такие дела:
Речка пропала. А речка была!
Ветром рябила живую волну,
Донные травы стелила по дну,
Ровно бежала по тихой тайге
И замерзала по первой пурге,
И оттого, что в тени родилась,
Черною речкою речка звалась.
 
 
…Как-то охотник таежный пошел
К речке, чтоб выудить рыбку
   на стол.
Долго ходил по знакомым местам —
Нету речонки, которая там…
Все ж сообщил, добродив до конца:
Есть лишь незнаемые озерца;
Цепью идут от истоков реки,
Мелиорации всей вопреки.
Вбок возникают… незнамо куда.
(То появилась, то скрылась вода!)
Видимо, взрывом оглушена,
Наших людей испугалась она…
Черную речку ты мне иногда
Напоминаешь в иные года.
 
 
Встретимся, что ли,
В неведомый час,
Ради природы на миг отлучась,
Там, где бежит сквозь недреманный лес,
То отражая сиянье небес,
То исчезая в подпочвенной тьме,
Речка как речка, себе на уме.
 

1959, 1975

 
Ладно. Сколько бы там ни осталось
Мне по белому свету ходить,
Принимаю и грусть, и усталость,
Даже старость приму, может быть.
 
 
Я уже понимаю, что время
Бесконечно содержится в нас
Как великое, вечное бремя
На грядущее и на сейчас.
 
 
Улыбаются липы, и клены,
И ромашек лесных благодать.
…Дай дожить мне простым и влюбленным,
Самой маленькой птице под стать…
 
 
Но голубка, оставивши землю,
По спирали уносится вдаль,
Где, высокие клювы подъемля,
Кружевная возносится сталь.
 
 
Ничего не дается нам свыше.
И сегодня уже не вчера.
Где-то рушатся теплые крыши,
Где-то тихо скрипят флюгера.
 
 
Сталь не ведает – поздно иль рано.
Я гляжу на нее в забытьи,
Так, как будто портальные краны —
Это лучшие птицы мои.
 

1975

 
Домой, домой, туда, где дома нет,
Где только ты, незримая почти,
Где тает снег, как тысяча примет,
И на домах, и на твоем пути.
 
 
Я знаю то, что ты товарищ мой,
Что для меня ты целый белый свет,
Так знай и ты, что я хочу домой,
Домой, домой, туда, где дома нет.
 
 
Здесь столько крыш, и окон, и дверей,
Друзей, подруг на столько зим и лет,
А я хочу к тебе, к тебе скорей —
Домой, домой, туда, где дома нет.
 
 
Вот улетает желтенький листок.
Сквозь южный снег, как бабочка на свет.
Куда? На север? Или на восток?
Домой, домой, туда, где дома нет.
 

1975

 
Слежу, как листья липы отсыхают
И осторожно падают…
А я?
   Я никого сегодня не люблю.
Прекрасно быть забытым человеком.
Прекрасен шум деревьев надо мной.
Прекрасно, где-то строчку потеряв,
Остановиться. И пойти обратно,
Припоминая…
   И, припоминая
Углы домов, и стены, и дворы,
Где кошки в тень укрылись от жары…
Тогда, когда и ясно, и туманно
Стояла тишь осенних паутин,
Совсем зеленую нашли мы ветку.
Таков пейзаж на годы, Марианна,
Что и в Варшаве, и у нас не странно,
Когда в Москве
   и ты, и я, и мы…
И осень и весна среди зимы.
 

1975

 
В первые солнца мои,
В самые первые ночи
Иволги и соловьи
Пели намного короче.
 
 
Но, как часы на суку
Или лесная церквушка,
Долго, так долго «ку-ку»
Нам говорила кукушка.
 
 
Кажется вечной она,
Эта незримая птица…
Я и теперь дотемна
Слушал бы, если случится.
 
 
В дымке зеленых ветвей,
В рощах – все дальше и дольше…
Но чем кукушка скупей,
Тем соловьев у нас больше.
 
 
Я удивляюсь тому,
Как эти зелень и жемчуг —
Что обещая? – во тьму
И громыхают, и шепчут!
 
 
А воробей на окне,
Все принимающий числа,
Так и чирикает – вне
Определенного смысла.
 

1976

 
Пусть я довольствовался малым:
Надземным небом и самой
Подверженной боям,
   и шквалам,
И снам,
   и радугам землей, —
 
 
Из глубины, из бесконечной
Сердечной, тайной глубины,
Глаза задумчивости вечной
На Млечный Путь устремлены.
 

1976

 
У меня исчезают стихи,
Не записанные на бумагу.
Так деревьев редеют верхи
Ранней осенью мало-помалу.
 
 
Так, непойманная, в перелет
Растворяется в воздухе птица…
У меня есть исчезнувший год.
Неужели он не возвратится?
 
 
Это так.
   Но когда я встречал
Тот непрожитый год
   рядом с нею,
Я надежду одну загадал,
А теперь разгадать не умею.
 
 
У деревьев редеют верхи.
Снег является мало-помалу.
У меня исчезают стихи,
Не записанные на бумагу.
 

1976

 
С ветвей, махнув морозным пухом,
Сорвался гомон и ушел…
Как будто кто над самым ухом
Рванул бумагу или шелк.
 
 
И замер воздух синий-синий.
И замер двор, насторожась.
И, падая, не падал иней,
Самим собой заворожась.
 
 
И галки, те, что испугались
То ль человека, то ль куста,
Уже беззвучно опускались
На те же самые места.
 
 
Был двор – ожившая гравюра,
И, выполненный в двух тонах,
Он ждал, ветвясь тенями хмуро
На снега белых валунах…
 

1949, 1976

 
Туч синеватые донья,
Длинные весла лучей.
Лес.
   И вдали, как спросонья,
Голос.
Какой-то ничей.
 
 
«А» или «У» – однократный
Звук, протянувшийся в лес,
Тягой своей непонятной
Поднял меня.
И исчез.
 

1976

 
Теперь, когда уже не повторить,
Что повторялось многократно, —
Лишь те слова осталось говорить,
Которых не возьмешь обратно.
 
 
И лишь с самим собой наедине,
Бывает, взмолишься беззвучно:
Остановись.
Забудь.
Вернись ко мне.
Мы начинали неразлучно.
 

1976

 
Листья летят, как утраты
Невосполнимые, – в тишь.
Белыми стали квадраты
И треугольники крыш.
 
 
Похорошела ворона.
Дворник нарушил пейзаж.
Многое видно с балкона,
Если высокий этаж.
 
 
В белых и синих накрапах
Там – ни названий, ни лиц.
Птицы на уровне шапок,
Шапки на уровне птиц.
 
 
Вместе и зелень, и млечность.
Нет еще зимних тиранств.
Милая недолговечность,
Лучшее из постоянств!
 
 
И, как мечтательной кистью
Брошенные второпях,
Белые, белые листья
На голубых тополях.
 

1976

 
Я обращаюсь к тени удаленной,
Годами находящейся в отлучке,
Присутствием моим
   не утомленной,
Не доведенной памятью до ручки.
 
 
Я обращаюсь к холоду и зною,
К любви я обращаюсь и к измене,
К словам с их лицевою стороною
И с подноготной.
   Обращаюсь к тени.
 
 
Я лишь в одном сдаюсь тебе на милость,
Но даже в том не кланяюсь давно:
Услышь меня!
   И – что б ни возомнилось —
Ответь.
Письмом ли, сном ли.
Все равно.
 
 
Я обращаюсь к памяти бездомной,
Прошитой искрой инея.
   Пойми,
Я обращаюсь к совести бездонной,
Что, как река, вскипала за дверьми.
 
 
Я обращаюсь к тени миновавшей,
Среди теней минувшего живущей,
В их обществе лица не потерявшей
И доброй тенью,
   может быть,
      слывущей.
 
 
И, разговаривая с этой тенью,
Ты понимаешь, милая, сама, —
Я до сих пор живу в недоуменье:
Что может тень?
Прислать мне тень письма?!
 

1976

 
Упаси меня от серебра
И от золота
   свыше заслуги.
Я не знал и не знаю добра
Драгоценнее ливня и вьюги.
 
 
Им не надо, чтоб я был иной,
Чтоб иначе глядел год от года.
Дай своей промерцать сединой
Посреди золотого народа.
 
 
Это страшно – всю жизнь ускользать,
Уходить, убегать от ответа.
Быть единственным —
   а написать
Совершенно другого поэта.
 

1976

 
Заблудился я…
   Да и скворцы
Тоже в поисках долго сновали…
Эти здания – как близнецы,
Но хотят, чтобы их узнавали.
 
 
Типовые дома неплохи,
Может быть, даже вовсе не плохи.
Но зачем типовые стихи
Нашей быстротекущей эпохе?
 

1976

 
…И я потянулся вослед за тобой
Всей грустью безмерного срока…
Но был я оградой, но был я травой,
Журчащей водой водостока.
 
 
Ты в воздухе таяла полупустом
Пиковым сужением платья.
Тогда я возник облетевшим кустом,
Чуть смахивая на распятье.
 
 
Но ты, миновав меня, путь перешла.
Ты ветки моей не задела.
И тень от вагона меня обдала
И шумно с тобой отлетела.
 
 
Тогда мне осталось – в твоем далеке
Стать тем, и чужим, и пригожим.
Но я не хотел, ожидая в тоске,
Стоять на себя непохожим.
 
 
Я знал, что опять ты вернешься домой
И будешь еще одинока,
Ведь был я оградой, ведь был я травой,
Шумящей водой водостока…
 

1976

 
Теперь я свободно могу сочинять стихи.
О чем пожелаю, когда захочу, свободно.
Никто не мешает, минуты мои тихи.
А то заходили, звонили когда угодно.
 
 
Сегодня всю ночь бушевала в окне гроза.
Взлетали раскаты зенитных орудий грома.
Трещали деревья. Я вслушивался в голоса
Природы, заставшей меня одного дома.
 
 
Зеленую лампочку я на краю стола
Зажег. Распахнулась тетрадь на странице белой.
Покуда с окном я возился, гроза ушла.
Но шумно пахнуло травой и округой целой.
 
 
И тут объявилась гонимая мной строка.
(Прощанье с двором. И с подъездом. Как с целым
светом.)
И тут я заметил, как все-таки жду звонка,
Хочу, чтобы мне запретили писать об этом.
 

1976

 
Какая маленькая ты у нас, Москва!
Великий город на планете.
Здесь ни при чем какие-то слова
Про те твои заслуги или эти…
Какая маленькая ты у нас, Москва!
 
 
Среди высоких белоснежных башен
Стоишь, домами старыми кренясь,
Стоишь и будешь так стоять, крепясь.
Тебе их рост младенческий не страшен.
Такая маленькая ты у нас!
 
 
Глядишь на дом – исчезнуть он готов,
Как отслужив свое тепло и действо, —
Тебя, праматерь русских городов,
Мы бережем, как девочку семейство.
Мы бережем теперь. Не берегли
Тогда, когда пленительные храмы
Во имя отчей будущей земли
Среди великой всероссийской драмы
Взлетали к небу в громе и в пыли.
 
 
Есть объясненье. Но зачем тебе,
Все пережившей, это объясненье?
Взрываем дом, который так себе,
И восстанавливаем этот дом
Не сразу же, конечно, а потом,
Когда у Лермонтова день рожденья.
Большой подарок…
 
 
Вкус его отведав,
Проехал мимо дома Грибоедов
(Ах, знать бы, Пушкин, многое заране!),
За голову схватись, как в Тегеране.
 
 
Какая маленькая ты у нас, Москва!
Арбат, Садовая, Замоскворечье…
То расцветает, то летит листва
Под башнями большого мастерства,
Есть вечность в ней, и правые права,
И украшенья, и увечья.
 

1976

 
На душе легко и снежно.
Никого там нет,
Кто бы грубо или нежно
Свой оставил след…
 
 
Ни чириканья, ни лая
Не слыхать уже.
Только улица былая
На моей душе.
 
 
Это белая дорога,
Позабытый путь,
Где домов уже немного.
Только повернуть…
 
 
Чей-то взгляд во мне утонет.
Загремит кольцо.
Заболит вот этот домик,
Защемит крыльцо.
 

1976