Текст книги "Это вечное стихотворенье..."

Автор книги: Владимир Соколов

 
Приближаются чудные вести
О еще незнакомых путях.
Ты колеблешься, точно созвездья
В расцветающих южных ночах.
 
 
А кругом – уходящего снега
Чуть запавшие в душу следы
Уступают места для побега,
Для расцвета и чистой воды.
 
 
Я стою пред тобой в озаренье,
И лицо твое в отблеске дня
Из куста нерасцветшей сирени
Так цветуще глядит на меня.
 

1982

Не хотел он понять, с мальчишек

Димитру Пантелееву

 
Я понял жизнь свою как жизнь людей
(Часы отшельничества понял тоже),
И догадался, что она лютей,
Нежней, чем думал, и на все похожа.
 
 
И во внезапной схожести с людьми
Открыл такое счастье единенья,
Что защемило сердце от любви,
Любви, похожей на благодаренье.
 
 
Ко мне приблизилась моя звезда…
И многое открылось мне тогда.
 

1982

 
Последнюю ласку,
   посмертную маску
Уже от лица отнимают.
Какую расскажут волшебную сказку —
Не ведают, не понимают.
 
 
Лицо в ожиданье,
   как в первом свиданье,
Лицо в напряжении слуха.
И снится, и снится все то,
   что явиться
К нам может при помощи духа.
 
 
Так веянье смерти проходит
   над нами,
Вполне увлеченными снами.
Так горькие руки сжимаются
   в муке,
Тая обреченное пламя.
 

1982

 
Ей снится крылатый стреноженный конь
И нежная чья-то ладонь.
И от этого сна пробудиться она
Все не может, от этого сна.
Ей снится лежащий у ног богатырь.
И замок. И снег. И снегирь.
И от этого сна пробудиться она
Все не может, от этого сна.
Ей снится турнир и бряцание лат.
Перчатка. И брошенный взгляд.
Но от этого сна пробудиться она
Все не может, от этого сна.
Но – и рыцарь и мальчик – один человек
Улетел словно в будущий век.
Потому что она пробудиться от сна
Все не может, от этого сна.
 

1983

 
Если смерть – это сон бесконечный,
Сновидения белой кости,
Да приснится и день этот млечный
В пятнах зелени, свежей почти.
 
 
Я хотел позвонить в прожитое,
В телефонную будку войдя,
Чтоб услышать, задумчиво стоя,
В трубке голос под шорох дождя.
 
 
Затвориться от нынешней шири
И спросить у того, что прошло:
«Что там нового в канувшем мире?»
Мертвый голос ответил: «Алло».
 
 
Если смерть – это сон бесконечный,
Сновидения желтой кости,
Да приснится мне день этот млечный,
День, когда не сказал я «прости».
 
 
Я повесил холодную трубку
На ее металлический крюк,
Удивившись дурному поступку,
Невзначай совершенному вдруг.
 
 
Почему не сказал я ни слова,
А погас, как потупленный взор, —
Может быть, с неживым у живого
Завязался б живой разговор.
 

1983

 
Благословенно лето,
Благословенно в целом.
Летом весна и осень
Заняты общим делом.
 
 
Препоручаюсь деревьям
И голубым колосьям,
Дарит весна доверьем
Близящуюся осень.
 
 
Лето – часы их встречи,
В листьях таимой, в стебле.
Пятнами ходит ветер,
Всходы легко колебля.
 
 
Лес зеленеет кроной.
Нива зерном желтеет.
В час предопределенный
Поле позолотеет.
 
 
Позолотеет роща,
Зазеленеет озимь,
Хлебом и свадьбой встретит
Стекла на лужах осень.
 
 
Благословенно лето,
Благословенно в целом.
Летом весна и осень
Заняты общим делом.
 

1983

 
Такси, завернувшее за угол, —
   грусть расставанья…
Такси, пролетевшее мимо, —
   забыли, не взяли…
Нельзя ли, ведь это чужие огни и свиданья,
Их видеть чужими, пустыми, простыми
   нельзя ли?
Пустая в ночи мостовая —
   где юность былая?
Рычащий во тьме грузовик – укоризна,
   безрулье,
Безумье считать, что прошла она
   как таковая,
Пустой, бездорожный, безбожной,
   несложной. Безумье.
Две тени прощаются шумно —
   моя ли разлука?
Туман приближается к сердцу,
   как личное чувство.
Искусство, как долго продлится, скажи,
   эта мука?
Зачем меня выбрало ты, не спросившись,
   искусство?
Собой занимаются благополучные семьи.
Зачем им поэт, если так хороши занавески?
А он изливается —
   день изо дня – перед всеми,
Как будто бы дома
   и поговорить ему
      не с кем.
 

1983

 
С деревьев галки осыпают иней.
Здесь на скамейке сиживал порой
С моей лирическою героиней
Не менее лирический герой.
 
 
Я им дарил плоды воображенья,
Они хрустели ими. А потом
Куда-то уходили в окруженье
Моих надежд. Я был седым кустом.
 
 
Песком аллеи. Холодом ограды…
Ветвями, им глядевшими вослед,
Безгрешные нездешние отрады
Я им дарил тогда. Их больше нет.
 
 
Над Чистыми прудами воздух синий,
Пятнистый сад сырой листвой пропах,
С деревьев галки осыпают иней.
Увозят лодки на грузовиках.
 

1949, 1983

 
Так был этот закат знаменит,
Что все галки – о нем, про него…
Нет, не могут стихи заменить
Ни тебя, ни меня, никого.
 
 
Ты ушла. Я остался один
С бесконечностью прожитых лет
И с одной из московских картин,
Прочно вбитой в оконный багет.
 
 
Так был этот закат знаменит,
Что все стекла, все крыши – к нему…
Нет, не могут стихи заменить
Настоящей любви никому.
 

1983

 
Когда по белой ленте тротуара
Ты каблучком и узкою подошвой
Отстукиваешь точки и тире
И, торопясь исчезнуть за углом,
Мне оставляешь – взгляду, задыханью —
Письмо следов, чернеющих на белом,
Такую городскую телеграмму,
Какой никто еще не получал,
 
 
Слетают галки на твои следы,
Отпугивая робкую голубку…
Я тротуар сворачиваю в трубку
И уношу в окрестные сады.
На них кудрявится рассветный иней.
Я нахожу далекую скамью,
Где яблони подобьем райских скиний
Покоят душу детскую мою.
Там разворачиваю, расстилаю
Похищенный глазами тротуар…
 
 
Читаю, понимаю: ты не знаешь,
Как быть со мной, когда растает снег…
Когда ты, появляясь, исчезаешь,
Мне кажется, что ты не человек,
А больше и загадочней… Под веком
Снежинка расползается в пятно.
Молю, мечта моя, будь человеком,
Пришли мне настоящее письмо.
 

1983

 
Зашумит, защебечет страница,
Где сирень, а в сирени крыльцо,
Лишь успеешь над ней наклониться,
Ветки влажно заденут лицо.
Что с ней делать?
   Вот-вот перестанет
Быть бумагой, а станет окном,
Где дорога в шесть рельсов проглянет
И на ветке повиснет дымком.
 
 
Сколько ветром заполненных пауз
В тишь ворвутся сумятицей
   трав.
Что мне делать, какой
   вестингауз
Остановит ушедший состав?
 
 
Зашумит, защебечет страница,
На ветру зацветет частокол.
Из страницы той вылетит птица
И вспорхнет на ваш письменный стол.
 

1983

 
Когда я заметил, что время прошло,
Оно показалось огромным,
Как туча, которую вкось отнесло
И за спину – берегом темным.
 
 
И не состоялась гроза. Словно жизнь
Томительно не состоялась.
И как ни наверстывай, как ни кружись,
Исчезла. Как малая малость.
 
 
Она собиралась насытить леса
И долы. С утра собиралась.
И не состоялась. Такая гроза
Прекрасная не состоялась.
 

1983

 
Это очень старая песня
Про летящие поезда.
Про слова «отзовись, воскресни!»,
Про ответное «никогда».
 
 
Про открытку и чей-то адрес,
Про записку (пропал и след…)
Про разорванную крест-накрест,
Эта песня про «да» и «нет».
 
 
Это песня о странных играх
Судеб, случаев, телеграмм…
Это стон проводов… эпиграф
К разведенным твоим рукам.
 

1954, 1984

 
Морозом схваченная рама.
Любовь с доверчивым лицом…
Но счастье – это тоже драма
С непредугаданным концом.
 
 
Мороз и солнце? День – чудесный!
Но все же этого опричь
Есть еще третий, неизвестный,
Что тщится таинство постичь.
 
 
Он часто тем и интересен,
Что в час унынья твоего
Подкинуть миг цветов и песен
Ему не стоит ничего.
 
 
Мне грустно, что он тем занятен,
Что, бедный вытвердив урок,
Не знает радости без пятен
И красоты без подоплек.
 
 
И как внушить ему, упрямо
Снег топчущему у крыльца,
То, что не он для счастья драма,
А что несчастьям нет конца.
 

1984

 
Я целую книгу вчера написал
И в воздухе точку поставил.
Там сумрак средь белого дня нависал,
Закат очертания плавил.
 
 
За час написал, как за несколько лет —
В нездешнюю библиотеку
О том, как последним закатом рассвет
Казался двадцатому веку.
 
 
Я был раствориться в пространстве готов,
Но мир, достигавший Вселенной,
Вдруг сузился до Патриарших прудов,
До улицы обыкновенной.
 
 
Там юность витала по льду на коньках,
А лед и свистел и чирикал
В сплошных ученицах и учениках
Под хлопьями зимних каникул.
 
 
«На сопках Маньчжурии» под пересвет
Звучало почти беспечально.
И лучшая пара тринадцати лет
Кружилась легко и центрально.
 
 
Так время вчера уплотнилось мое,
Что создал я том бессловесный…
Слагал я свое Житие-Житиё,
А мир колыхался окрестный.
 
 
Там палец на кнопке дверного звонка
Так медлил от мысли внезапной;
Нажмешь… – и грядущие рухнут века
В ничто. И не скажешь: до завтра!
 
 
И весь этот детский цветной карнавал
Исчезнет, утонет…
   Кощунство!
Но разве мое?
   Я еще не знавал
Настолько ужасного чувства.
 
 
Я знаю одно под бессмертным снежком,
Одно, неподвластное сагам, —
Что бездны таятся под каждым шажком,
Под каждым единственным шагом.
 

1984

Д. Самойлову

 
Когда я прочел эту книгу,
Не зная, что будет в конце,
Молчанье, подобное крику,
Застыло на юном лице.
 
 
Огромные капли синели,
В них переливались миры.
И страшная ветка сирени
Вела в проходные дворы.
 
 
Я чувствовал, как холодело,
Как, взятое чудом в кольцо, —
В лицо, что со снимка глядело,
Мое превращалось лицо.
 
 
Я тер свои щеки, как в стужу,
Свои обретая черты,
И вырвался… Вышел наружу,
Пошел, задевая кусты.
 
 
Казались шагами гиганта
Шаги мои через сирень.
Опасною тенью атланта
Скользила по ним моя тень.
 
 
Но воздух, и дом, и скворечня,
И провода белая нить
Меня и тепло и безгрешно
Старались умиротворить.
 
 
И новая лунная фаза,
И веток седые штрихи,
И чья-то запавшая фраза:
«Ведь это же только стихи!»
 

1984

 
Как вечернее стихотворенье,
Все в деревьях и в галках на них,
Патриарших прудов откровенье,
Полуоблачных, полуземных.
 
 
Здесь на липах мудрят, опасаясь,
Чтоб не слишком осыпался снег,
Черно-серые птицы, стараясь
Свой туманный устроить ночлег.
 
 
И какая-то странная пара —
То вперед, то назад, без конца,
Отойдя от Тверского бульвара,
Не дойдя до большого Кольца.
 
 
Потрясающа эта бездомность
При наличье и стен и дверей.
Потаенность ветвей и нескромность
Редких фар и ночных фонарей…
 
 
Не о Мастере и Маргарите,
Не об Авторе даже самом,
Об одном – о Великой защите,
О масштабе ее мировом.
 
 
Рядом гул городского движенья,
А у них тишина и звезда…
Это вечное стихотворенье
Не допишет никто никогда.
 

1984

 
Мне будет вечно сниться дождь
И шум листвы у изголовья
Каких-то баснословных рощ
Бесчасья или безвековья.
 
 
Мне будет вечно сниться путь,
Скрывающийся за холмами,
Которым позабыл шагнуть,
Как снится детский сон о маме.
 
 
Мне будет вечно сниться дождь
С почти расплывшейся страницы
И то, как ты меня зовешь
И я встаю, мне будет сниться.
 
 
Там будут ветки ходуном
Ходить, мешая солнце с тенью…
И тоже станут чьим-то сном…
Но будет в песне – воскресенье!
 
 
Потомок, выстой под окном,
Домучься до стихотворенья.
 

1984

 
Перестал восхищаться чужими стихами.
А бывало, услышишь – бежишь.
И кому-то рассказываешь, чуть руками
Не размахиваешь, как малыш.
Перестал просыпаться до света – от муки
Недосказанного перед сном.
Стали встречи как будто сплошные разлуки.
Позабыл, как стоят под окном.
Появляется странное предположенье,
Что окно с колыханьем огня,
Одинокого, ждущего до сокрушенья,
Окончательно не для меня;
Что не мне, а кому-то и дом, и ограда,
И в кленовых листах мезонин…
Перебарывать этого чувства не надо
Ради следующего за ним.
 

1985

 
Спит сиамский котенок, вцепясь в ковер.
Поднимается дыбом тихонько ворс.
Спит дворняжка, помахивая хвостом.
Их погладить бы надо обоих мне.
 
 
Сочинивший кучу плохих стихов
И вручивший их мне на суровый суд,
Чтобы я похвалил, безмятежно спит,
Гениально набравшись в чужих гостях.
 
 
Может быть, через вечность усну и я,
Утомительный, видимо, человек,
Только станет ли лучше тебе или мне,
Если кто-нибудь где-то уснет навек…
 
 
А зачем этой правде смотреть в глаза,
Если знаю и сам, что и я такой,
Что когда-то пройдет и двадцатый век
Вместе с жизнью моей и моей строкой.
 
 
А зачем этой правде смотреть в глаза,
Как в могилу глядеть и глядеть? Зачем?
Лучше девушкам буду дарить цветы
И заглядывать им в глаза, а не ей…
 

1976, 1985

 
…родина, это ты,
С маленькой нежной буквы,
Там, где лишь три версты
До паутин и клюквы.
 
 
Ты бриллиант росы,
Вправленный в венчик тесный,
Темная тень грозы
Над желтизной окрестной.
 
 
Ясеней череда,
Изгородь в повители
Там, где мои года
Юные пролетели.
 
 
Угол, где сквозь асфальт
Нежно глядит булыжник.
Окна, где не проспят
И не забудут ближних.
 
 
Храм, где Борис и Глеб,
В липах и перезвоне…
 
 
Белые буквы «Хлеб»
На голубом фургоне…
 

1985

Кому повем?..

 
Другого места не нашел —
Пал на скамью в чужом дворишке.
Не как подстреленный орел,
А наподобие воришки.
 
 
Он был высок. Не стар, но сед.
В пальто с воротником бобровым.
Он съежился, тепло одет;
Почти обласкан псом дворовым.
 
 
Собаки он не замечал,
Лицом упав в худые руки.
…И он молчал, и пес молчал,
А я в окно глядел от скуки.
 
 
Но что-то странное во мне
Рождалось, требуя ответа,
Пока маячила в окне
Совсем немая сцена эта.
 
 
Под нашим тополем кривым
Он так сидел, как будто плакал.
Казалось, тающий, как дым,
Над ним какой-то образ плавал.
 
 
Я, ощущая непокой,
Привстал… но он, встряхнувшись зябко,
Как бы на все махнув рукой,
Встал и пошел, поправив шапку.
 
 
Он вмиг исчез за темнотой.
Но образ плававший остался
И мне напоминал о той,
С которой горестно расстался.
 
 
Я вышел (окна в тишине
Зажглись, не уступая мраку)
И подбежавшую ко мне
Погладил добрую собаку.
 

1985

 
Выброси из головы
Целый город с тополями,
Улицами и мостами.
Выброси из головы.
 
 
Выброси из головы
Гул и шепот, смех и ропот,
Оклик, окрик – сделай опыт,
Выброси из головы
Тяжесть камня, шум мотора
Ради нового простора,
Синевы, цветка, травы…
 

1985

 
У снега короткая память,
Но хочет ни свет ни заря
Какую-то лужу обрамить
Подтаявшего января.
 
 
Прошу его, как человека:
Останься подольше! А он…
День не отличает от века,
Не мной, а собой увлечен.
 
 
Он делает ветку хрустальной,
А кариатиду – живой.
И вдруг исчезает печальный,
Как будто и свой и не свой.
 
 
И вновь начинается заметь,
И вновь обнимает любя.
У снега короткая память.
Такая же, как у тебя.
 

1986

 
Я стихи когда-то написал.
В них кудлатый сумрак нависал.
 
 
И платаны, глухо шелестя,
Возвышались, маясь и грустя.
 
 
Несколько созвездий, тень луны
Сквозь полет белесой пелены.
 
 
Девушка мелькнула на углу
И мгновенно канула во мглу.
 
 
Не мелькнула, а блеснула ты —
Миг восторга или немоты,
 
 
Словно гениальная строка —
На мгновение и на века,
 
 
Посетив, исчезнувшая вдруг.
Мучайся теперь, ищи вокруг.
 
 
Я стихи когда-то написал
(А точнее – их не дописал).
 
 
До сих пор в них дождик моросит
И душа тихонько голосит.
 
 
В них почти подсказан был секрет
Сопряжения вечности и лет.
 
 
В них сам бог порядок наводил,
С солнца пятна, как с души, сводил.
 
 
Я стихи когда-то написал
(А вернее – их не дописал).
 
 
И вложил их в книгу, что потом
Букинисту сдал как лишний том.
 
 
Мне хотелось время победить.
И тебя и душу убедить
 
 
В том, что годы можно сжать в горсти
(С детства до последнего прости),
 
 
И потом – на выбор – жить в любом…
До сих пор ищу я этот том.
 
 
В книжных лавках, дома и в гостях,
Как поэму в нескольких частях,
 
 
О которой как о жизни я
Думаю на склонах бытия.
 
 
Мне хотелось время победить.
Личный срок бессмертно утвердить.
 
 
Мне когда-то было двадцать пять.
Я не знаю, будет ли опять.
 

1987

Марианне

 
Ты вправе думать, посетив больницу,
Где я – все о себе да о себе,
Что воронье за окнами клубится,
Что льдист и хладен путь через столицу,
Что все равно мне, каково тебе.
 
 
Ты принесла мне сахар и обновки,
Хотела рассказать, как день прошел,
Как ты упала возле остановки,
Как холодно одной, как путь тяжел,
Когда летят толпою птицы эти…
А я все о себе да о себе.
Не о тебе, единственной на свете,
На ледяной изменчивой тропе.
 
 
Ты вправе думать, исхудав щеками,
Все обо мне в дороге, обо мне —
Что сердце у меня, наверно, камень,
Что я, как эти окна, – в стороне,
Ты вправе думать…
   Но когда ушла ты,
Когда безлюдным стал приемный зал,
Я в многолюдном гомоне палаты
Шептал в подушку все, что не сказал…
 
 
Ты – о больной руке, о трудной доле,
А я – все о себе да о строке,
Которая не стоит малой боли
В твоей душе и в маленькой руке…
 
 
На улице пустой воронья дрема.
Ворочается снег по городьбе.
Одна утеха – что ты плачешь дома,
А я не дома плачу о тебе.
 
 
Ты вправе думать…
   Ты в нежнейшем праве…
Но я в одном сегодня без вины,
Что думаю в подушку – не о славе,
А о любви, в которой мы равны.
 

1987

 
Дай мне Бог побольше жизни,
Даже за мои грехи,
Приносившие кому-то
Радости, а мне – стихи…
 
 
Переулок накрахмален,
Отутюжен и звенит.
Все в снегу. И так печален
Замерзающий зенит.
 
 
Дай мне Бог побольше снега,
Одиночества и сил,
Чтоб воздушным поцелуем
Холод губы не сводил.
 
 
Чтоб тенями ветер сыпал,
Где я сердцем замирал.
И подольше мне и липам
Щеки снегом оттирал.
 

1987

 
Это так и останется тайной
Белых веток и синей воды —
Далеко ли завел неслучайный
Разговор, оставляя следы
На снегу, на душе, на странице,
Что появится через года,
Чтобы строчкой одной сохраниться
Нерастаявшей и навсегда…
 
 
Что сказалось под шелест трамвайный,
Под снежок с голубых проводов,
Это так и останется тайной
Белых веток и Чистых прудов.
 

1987

 
Мимо Новодевичьего кладбища,
Мимо красных стен монастыря
Вечером мы шли, как будто клад ища,
Встали у скупого фонаря.
 
 
Здесь лежит уже такая силища
Мысли, чувства (пусть не без греха) —
И державный чин у врат чистилища,
И радетель русского стиха.
 
 
А когда-то там, в углу, прожекторы
Освещали странного вождя,
Что, силен железными прожектами,
Жил, от нас при жизни уходя.
 
 
И москвичкам той поры казалося:
Мучается, бедный, по любви,
Приезжая ночью в эти заросли
Ей признанья выложить свои.
 
 
И сочувствовали грусти гения,
Ощущавшего весь мир врагом,
Но зачем такое освещение?
А от них, таящихся кругом.
 
 
А кругом лежали люди мертвые,
Не зависевшие от него.
А другие, в тундре распростертые,
Не могли поделать ничего.
 
 
Не забыть наивного сочувствия
Душ, о нем судивших по себе.
Стих немеет, ощутив присутствие
Всех встающих в гневе и мольбе…
 
 
Мимо Новодевичьего кладбища,
Мимо красных стен монастыря
Мы идем, между собою лад ища.
Плещет осень, листьями соря.
 
 
Времена открыты, как лектории.
Кладбища закрыты до утра.
 
 
Речь о нем – еще не вся История,
У нее свои прожектора.
 

1987

 
Снова прячется рифма в кору
Потемневшего осенью древа,
Хоть слова затевают игру
Слева вправо и справа налево.
 
 
Снова прячется песня в дупло
Отогреться до звонкого срока…
Говорят, что сегодня тепло.
А мне холодно и одиноко.
 

1987

 
И все-таки я Пештяны запомню —
Жарой и ливнем, оглушившим дом,
Страницами, которые заполню
Потом когда-нибудь… Когда – потом?
И как о чем-то птица причитала
Заливисто и бегло перед сном,
И как грустила ты и как считала
Стук яблок, падающих за окном.
И дни перед отъездом… Как все мглистей
Сходились тучи, тая высоко.
И тополей серебряные листья,
Шумевшие весомо и легко.
Запомню пару зданий в старом стиле,
Пахучих лип могучие стволы.
И как мы лебедей с моста кормили.
И колокольни длинные углы.
И чай, заваренный словацкой шипкой.
И накрененный яблоневый сад,
И колокол, который бил с ошибкой
На пять минут иль пять веков назад.
 

1987

 
Как страшно поэтом быть
И, зная уже бессмертно,
Что время не протопить,
Хоть тяга его безмерна, —
 
 
К глазам подносить ладонь,
Тайком подводить итоги,
Подбрасывая в огонь
Пейзажи и диалоги,
 
 
Шумящие дерева,
Кресты и церквей убранства;
Как хворост или дрова —
Мосты и куски пространства;
 
 
Медлительною рукой
С начала и с середины —
С провидческою строкой
Магические картины.
 
 
И быстро шептать Христу
Про мертвые чьи-то души.
И знать, что уже растут
На стенах глаза и уши.
 
 
И в ужасе подбегать
К печурке. И нос холодный
Почти что в нее совать.
И в позе сидеть свободной.
 
 
И видеть, томясь огнем
(О, только не дописать бы!),
Как ночью горят и днем,
Дымясь вороньем, усадьбы.
 
 
И, вечный сжигая труд,
В слепой созерцать отваге,
Как белые буквы мрут
На черных витках бумаги.
 

1981, 1988

 
Смотри, он бежит, он уже не вернется.
Уже семимильными стали шаги.
Да нет. Он стоит. Он сейчас обернется.
Я видеть лица не хочу. Помоги.
 
 
Опять побежал, отрешаясь от мает.
Пурга черно-белая свищет, дымя.
Она только два этих цвета и знает.
О, как же он бедствовал с ними с двумя.
 
 
Да нет. Он стоит. Нам пора поравняться!
Но он уже там… он почти на углу…
Сейчас завернет… И опять удлиняться
Пространство начнет, исчезая во мглу.
 
 
Кто это? Поэт, застрелившийся дома?
Или демонический тот режиссер,
Который открыл обнаженье приема
И как на распятье себя распростер?
 
 
Сужается улица в даль коридора,
Где стены и лампы сводили с ума,
И тени, как ужас самооговора,
В развалины преображают дома.
 
 
Я встал. Эти зданья в роящемся дыме,
Как тверди и хляби в начале начал,
Уже были вечностью… Раньше за ними
Я этого, кажется, не замечал.
 

1988

 
Несколько дней назад
Выпал огромный снег.
В преображенный сад
Лес глядит из-под век.
 
 
Несколько дней назад
Выпал пушистый снег.
Несколько дней назад
Я совершил побег.
 
 
Несколько дней назад,
Несколько дней назад
Выпал волшебный снег,
Лес полонив и сад.
 
 
И подошел мороз
К тающему окну
И разветвился вдруг
Ветками по стеклу.
 
 
Пальмы белели там
С елками пополам,
Веточки и стволы
Самой седой иглы.
 
 
И я пошел туда,
В праздник ветвей и льда,
Тропочку продышал —
Весь туда убежал.
 
 
Ты в этот миг вошла.
«Где же ты?» – позвала.
Нет меня.
Пуст наш дом.
В саде, в лесу я в том.
 
 
Видишь ли, в этот сад
Несколько дней назад
Выпал волшебный снег.
Несколько дней назад.
 
 
Я продышал кружок,
Видимо, неспроста.
И сквозь него ушел
В сказочные места.
 
 
Так и брожу я там,
Жду, когда ты придешь,
Там, где по всем кустам
Инеевая дрожь.
 
 
Я по тому снежку
В наши вернусь места,
Лишь к моему кружку
Ты приложи уста.
 
 
Несколько дней назад
Выпал огромный снег.
Несколько дней назад
Я совершил побег.
 
 
Это короткий путь.
Просто меня вернуть.
Я ведь и сам вернусь,
Только лишь оглянусь.