Текст книги "Собственность государства (СИ)"

Автор книги: Владимир Пекальчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Я мысленно отметил, что Сабрина, оказывается, не просто симпатичная деваха: видать, она еще и в философию может, хотя бы немного.

– Ладно, давайте играть!

– Чур, я первая, – сказала девица, сидящая рядом с Вольфгангом, веснушчатая, но все равно очень милая. – Вольф, правда или действие?

– Правда.

– Эм-м… Тебе кто-нибудь нравится больше, чем я?

– Ни хрена себе вопросики! – поперхнулся лимонадом Бела.

– Нет, никто, – невозмутимо ответил Гайдрих.

– Быстро же ты нас всех на нее променял, – ухмыльнулся Каспар. – Мы вместе пять кругов ада прошли, можно сказать, в одном котле варились, а теперь прибегает некая юная особа – и оппаньки!

– Я полагал, речь шла о симпатии к противоположному полу, а не о дружбе, – возразил Вольфганг.

– Да ладно, я же шучу!

– Ни хрена себе шуточки! – снова поперхнулся Бела.

– Бела, а ты лимонад-то допей поскорее, а то захлебнешься, неровен час.

– Теперь моя очередь, – сказал Вольфганг и повернулся к девице, сидящей между ним и Данко: – правда или действие?

– Действие!

– Поцелуй Данко.

Девушка густо покраснела – Данко, впрочем, тоже – набрала полную грудь воздуха, зажмурилась и чмокнула его в щеку.

– Не считается! – мгновенно взвился Каспар, – было сказано поцеловать, а не чмокнуть!

– Считается, условия не уточнялись!

В общем, игра пошла определенно нескучная. Мы то и дело хохотали, если не с вопросов и ответов, то с шуток Каспара, который влезал по любому поводу. К тому же, игра очередность была изначально запущена таким образом, что девушки задавали вопросы «своим» парням, а мы оказались лишены такой возможности и потому отыгрывались, заставляя «чужую» девушку целовать «ее» парня, если она выбирала действие. В этом, конечно, есть свой плюс, но есть и минус: настала очередь Рюиджи задавать вопрос Сабрине, та выбрала действие, ну а старый друг не подвел. Сабрина тоже не стала скромничать, и наш поцелуй длился секунд десять под всеобщие аплодисменты. Ее губы показались мне восхитительными, но тут и расплата пришла.

– Саша, правда или действие?

– Правда.

– Какой самый плохой поступок ты сделал в своей жизни?

Вот как… Ну ладно.

– Никакого.

– Неправда, не может такого быть! – сразу же воскликнули несколько девичьих голосов, а вот парни хранили полное молчание.

– Почему не может такого быть? – спокойно спросил я.

– Святых ведь не бывает! – выпалила рыжая. – И вот что, все парни до единого молчат, никто не воскликнул вместе с нами «не может быть», а это подозрительно. Кажется, мальчики, вы что-то скрываете, а ты, Саша, дал нечестный ответ!

– Нет, мы ничего не скрываем! – возразил Кай, остальные сразу же поддержали.

Я улыбнулся:

– Ты в чем-то права и в чем-то нет. Да, мои парни молчат и никогда в жизни меня не выдадут, хоть и думают, что я соврал. Они ошибаются. Тут как раз будет уместно уточнить – а что такое «плохой поступок»?

– Вообще-то, люди должны понимать разницу между «хорошо» и «плохо», – заметила Сабрина.

– А ты сама понимаешь? Тогда скажи мне, плохой поступок – это какой?

– Хм… Это когда ты причинил кому-то зло.

Я ухмыльнулся шире: попалась.

– Не далее как вчера я звезданул одержимого восемнадцатимиллиметровой пулей, которая валит на месте даже слона. Вынес ему кусок хребта и грудную клетку вместе с легкими и сердцем, так что он издох на месте. Совершенно очевидно, что я причинил ему зло, а именно – смерть. Но я не считаю свой поступок плохим. И парни не считают.

– Так то одержимый…

Я приподнял бровь:

– Ну и? Ты определила плохой поступок как причинение зла. Я доказал тебе, что это неправильное определение.

– Ладно, тогда давай иначе. Плохой поступок – тот, за который тебя мучит совесть.

– Отлично, – улыбаюсь я. – Ведь я разделяю это определение… условно. И мой ответ прежний – никакого. Потому что ни за один поступок в жизни меня совесть не мучит. Дело в том, что поступок сам по себе не может быть хорошим или плохим, имеет значение еще и то, по отношению к кому он сделан. Убийство – само по себе не хорошо и не плохо, важно, кто убит. Как мы уже установили, убийство одержимого – это хорошо. Тут как в математике: минус на минус дает плюс, и плохой поступок по отношению к плохому человеку – это хороший поступок. И наоборот, хороший поступок по отношению к плохому человеку – на самом деле плохо.

– Нет-нет, так неправильно! – заявила веснушчатая. – Добро – это всегда добро!

– Давай предположим, что ты видишь тонущего мальчика. Ты собираешься бросить ему спасательный круг, но в этот миг Создательница на ухо шепчет тебе, что это злой, психически больной мальчик, который вырастет, станет серийным убийцей и погубит много невиновных людей. Ты все равно бросишь ему круг и тем самым станешь виновницей многих смертей и горя?

Повисла тишина.

– Вот то-то и оно, – сказал я. – И как раз поэтому меня не мучит совесть. Да, в моей жизни были печальные, мрачные эпизоды… То, о чем пытались умолчать парни – случай, когда я разбил кирпичом голову другому беспризорнику. Просто потому, что он пытался отобрать у меня еду, которая была мне крайне необходима. И меня не мучит совесть: он заслужил это. Он отбирал мелочь и еду у тех, кто слабее, и не смог бы вырасти никем иным, кроме как бандитом. Муки совести? Я избавил мир от этой сволочи, какие муки, вы о чем? Конечно, мне неприятно вспоминать сам процесс… Хруст его черепа, брызги крови… Даже после подготовки в спецучебке, где нас к такому приучили, все равно неприятно. Однако совесть меня не мучит. Мне приходилось совершать неприятные вещи, но только с теми, кто этого заслуживал. И хоть большинством тех поступков я не горжусь, но с полной искренностью говорю, что не делал в жизни ничего плохого. Справедливости ради, я все же замечу один момент. Совесть не мучила меня ни разу в жизни, и потому я не уверен, что она вообще у меня есть.

Послышались смешки, но жиденькие: моя исповедь произвела на девушек сильное, тяжелое впечатление.

…А сам я мысленно признался себе, что я, оказывается, слабак. Что поделать, никто не идеален.

– И все-таки, – не сдавалась «веснушка», – есть поступки, которые не могут быть плохими в принципе.

– Например?

– М-м-м… Например, подать милостыню.

– Ладно, допустим. Вот сидит и попрошайничает… ну, скажем, Карло. Он алкоголик, опустившийся, пропащий человек. Он пропивает чужую милостыню, порой ворует, поколачивает свою жену, такую же опустившуюся, как сам, да стругает детей, так же убогих, как сам. И ты даешь ему милостыню. А чуть дальше сидит и просит милостыню Радовид, безногий ветеран последней войны. Вернувшись без ног, он получил мизерную пенсию, на которую кое-как жил, пока не узнал, что его любимая и любящая, несмотря ни на что, жена тяжело больна. Радовид продал дом, взял кредит, наодалживал, у кого мог, но, как это часто в жизни бывает, лечение не помогло. Радовид остался один. Без жены, без дома, без денег. Вот этому человеку стоило бы подать, а не алкоголику. Подав милостыню никчемному Карло, ты допустила вопиющую несправедливость по отношению к одному из тех людей, благодаря кому враг за последние двести лет ни разу не ступил ногой в сердце Аркадии. И твой поступок достоин всяческого порицания. Увы и ах, возможности каждого человека творить добро не бесконечны, ты не можешь подать милостыню всем и каждому. А значит, надо подавать тем, кто ее достоин. Делать добро тем, кто этого заслуживает. Есть что возразить?

– Нет, – сникла «веснушка».

Тут вмешался Вольф.

– Слушай, Саша, а может, хватит уже мрака и негатива? Не грузи Мию!

– Увы, не я же начал.

– Мораль сей басни такова, – подытожила Сабрина. – Не хочешь слышать неприятные ответы – не задавай неприятные вопросы…

– Это точно, – ухмыльнулся я и повернулся к девушке, которая кормила Рюиджи: – я немного упрощу тебе жизнь. Ты предпочитаешь отвечать на неприятный вопрос или просто возьмешь и поцелуешь Рюиджи?

* * *

После игры мы вернулись к столу: нас еще ждал десерт, который, к счастью, не нужно есть палочками, и принялись смаковать, рассказывая веселые шутки и анекдоты.

– Хотите загадку? – предложил я.

– Хотим!

– Угадайте, что это такое: у Драгутина Гавриловича длинное, у Юджина Гота короткое, у Создательницы нет, а Папа Венский не использует.

– Ты что вообще несешь?! – возмутился Юджин. – Это у меня короткое?!

Одна из девушек с легким осуждением добавила:

– И насчет Создательницы, наверное, не стоило так грубо, даже если ты атеист…

Я развел руками:

– Каждый судит в меру своей испорченности. Правильный ответ – фамилия, а если вы что другое подумали… я-то в чем виноват?

– Я подозревал, что тут какая-то подколка, – засмеялся Кай, – но про фамилию как-то не подумал…

И тут заржал Юджин, а за ним все остальные.

Вечеринка постепенно перешла в «тихую» фазу: общая компания в двадцать шесть человек распалась на небольшие группы или пары. За столом остались только я, Сабрина, Вольфганг и «веснушка».

– Вольф, ты помнишь, что Валлендел сказал? Кто нагуляет жирка – будет поститься на хлебе и воде.

– Гениально! – прыснула веснушчатая, – сгонять лишний вес на хлебной диете – это просто нечто! Валлендела – министром здравоохранения, жирдяи одобряют! Кто такой этот Валлендел?

– Наш лейтенант. Директор цирка, в общем.

Тут Вольф заметил, что я продолжаю потихоньку наворачивать эклеры, и сказал:

– Да ладно, Саша, вместе будем поститься, если что.

– А вот это вряд ли, майн френд. У меня метаболизм под названием «мечта сластены», так что если будешь поститься без меня – не обессудь, мир жесток, а справедливости не существует. Так, надо бы мне отлучиться.

Когда я вернулся после общения с «белым другом», дислокация групп изменилась в сторону значительного рассредоточения: большие группы разбились на пары. За столом осталась только Сабрина, меланхолично жующая рисовый кругляш.

– А куда подевался Вольф и?.. – начал было я, садясь на свой стул.

Сабрина чуть наклонилась к моему уху и предложила:

– Давай пойдем поищем?

И по ее интонации я понял, что на самом деле она не собирается заниматься поисками, у нее немного другое на уме.

Мы спрятались от всего мира в пустующем офисном кабинете: только голые столы и стулья, да шкафчик и небольшой диван у стены. Собственно, нас заинтересовал именно диван.

Когда я уже закрывал дверь, из-за двери напротив, из такого же неиспользуемого кабинета донеслись тихие ритмичные вздохи.

– Кажется, мы нашли Вольфганга, – хихикнула Сабрина, – или кого-то еще.

Как только мы на него плюхнулись, Сабрина села на мои колени лицом ко мне, и на этот раз наш поцелуй длился гораздо дольше, ее пальцы проникли под китель и взялись за пуговицы рубашки.

Я пробежался пальцами по бедру Сабрины и остался доволен ощущениями: упругое, гладкое. Начинаю расстегивать ее жакетик и мимоходом бросаю взгляд на вышитую эмблему Дома Керриган. Да, точно, вот теперь все на своих местах. Допустим, раньше я мог бы думать, что я охренительно неотразим, а после двух зачисток в прямом эфире еще и стал настолько популярным, что девушка на два-три года старше меня, с которой я знаком всего лишь часа два с небольшим, уже готова отдаться. Вот так легко и просто, во время первой же встречи. Но ее слова о том, что мы нашли Вольфа или кого-то еще четко показывает: Сабрина наперед все знала. Ну а маленький герб с надписью «собственность Дома Керриган» все окончательно объяснил.

– М-м-м… Слушай, Сабрина. Тебе не обязательно это делать.

– Что это ты имеешь в виду? – не врубилась с ходу она.

– Тебе не обязательно спать со мной только потому, что тебе приказал твой хозяин.

Она хихикнула.

– Это так мило с твоей стороны, но… Обязательно, Саша, обязательно. И не думай, что я по принуждению: нашу группу на эту вечеринку собрали исключительно на добровольных началах. Условие, что каждая из нас должна переспать с одним из вас, нам сообщили заранее, и в нашу компашку попали только согласившиеся. Я не продавала право на личную жизнь, если что.

– Хм… И чего ради ты пошла на эту лотерею, если не секрет?

– Ну, вы же лучшие из лучших. То есть, я и так слыхала, что в СТО только самые-самые, но одно дело слыхать, и другое – увидеть вас в деле… А насчет лотереи – ты только не говори никому, потому что я сжульничала. Мы с девочками договаривались, что не будем влиять на то, кто из вас возле кого сядет. А я вот не удержалась…

От такого бальзама на мое самолюбие я непроизвольно начал ухмыляться.

– Получается, ты на меня запала с первого взгляда? – с этими словами я возобновил борьбу с ее жакетиком.

Сабрина запустила пальцы в мою шевелюру и шепнула на ухо:

– Не совсем. Я просто во время передачи запомнила в лицо, кто лидер подразделения. Лидер же самый крутой. Логика.

Ее полные округлые груди буквально прыгнули в мои ладони, сдерживаемые только тонкой маечкой, Сабрина застонала, когда я их легонько сжал. Дальше все пошло в ускоряющемся темпе, мы лихорадочно избавлялись от мешающей нам одежды, а затем я опрокинул ее на диван и лег сверху.

Что и говорить, вечеринка определенно удалась, это стало еще очевиднее, когда после первой «подачи» мы поменялись местами, Сабрина уселась сверху и принялась энергично подпрыгивать, а я мял ее грудь и гладил бедра.

Да, граф Керриган зарабатывает очко в свою пользу, и если он подслушал наше совещание на кухне – должен признать, что меру противодействия нашему недовольству он выбрал весьма эффективную.

Когда за окном уже стемнело, мы с Сабриной вернулись обратно в казарму, уставшие и очень довольные друг другом. На месте не оказалось большинства участников вечеринки, причем с Белой и его миниатюрной девицей мы разминулись в коридоре, и я, бросив взгляд через плечо, еще увидел, как они заходят туда же, откуда вышли мы.

Час спустя я заметил, выглянув в окно, что на стоянке появился автобус, которого там раньше не было.

– Это что, за вами приехали? – спросил я.

– Ага, – кивнула Сабрина. – Как говорится, все хорошее когда-нибудь заканчивается.

– …Чтобы затем начаться заново.

– Будем надеяться, – улыбнулась она.

Около полуночи девушки ушли, а мы вернули столы и стулья по местам и собрались на кухне поделиться впечатлениями.

– Ну, что скажете? – задал я риторический вопрос.

– А что тут сказать, – пожал плечами Дэви. – Классная вечеринка. Такое впечатление, что граф нас подслушал, иначе неясно, для чего он для нас так расстарался… Кто-нибудь остался без, кхм, сладкого? А то я пытался уследить, кто куда и с кем уходит, но когда сам вышел…

Оказалось, что не пролетел никто.

– Тринадцать девушек приходят на вечеринку к тринадцати незнакомым парням, – сказал Вацлав, – и никто не остался без, как сказал Дэви, сладкого. Сдается мне, тут дело не в искренности…

– Тебе сдается правильно, – кивнул я. – Сабрина призналась… Говорит – они все вызвались добровольно, что не факт, но подтвердила, что условие обязательно с нами переспать им поставили, что факт стопроцентный.

– Саша, тебе не кажется, что на кухне есть жучок?

– Я почти уверен в этом. Думаю, на прослушке весь комплекс.

Тут Ян подпер рукой голову и сказал:

– А разве это плохо? Не было бы прослушки – не было бы и нашей вечеринки. Граф явно пытается доказать нам, что тут веселее, чем на Краю, и теперь я с этим согласен. Поверьте, ребята, у Края все не так великолепно, девушки – попроще и гораздо более строгих правил, кормежка – вообще вне всяких сравнений… Граф выбрал правильный курс, вы согласны?

Я фыркнул:

– Граф делает ошибку. У него люди заняты подслушиванием нас, вместо того чтобы заниматься террористами, призывающими одержимых. Хорошо, если Вольфганг прав и две зачистки – совпадение. Если нет… Ну, жизнь покажет, что к чему. А теперь идемте спать: случись новая зачистка, будет хреново идти на нее не отдохнувшими.

* * *

Утром мы встали в весьма бодром расположении духа. Ну как утром – в десять часов, что нам, привыкшим подниматься в семь и ни минутой позже, показалось не самым худшим вариантом. В том, чтобы спать сколько влезет, тоже есть немалый плюс.

Мы наскоро оделись и пошли умываться. Не потому, что нас кто-то торопил, а просто по привычке.

Потом нам привезли завтрак: яичница с беконом, три салата, включая крабовый, и крупная отбивная размером в полтарелки со специями и неописуемым запахом. Поев, мы занялись плановой чисткой оружия. Дело, впрочем, недолгое для знающих людей, так что затем мы оказались предоставлены самим себе. Свободное время – это роскошь, от которой в учебке у нас не было, отвыкли, теперь заново привыкать. Впрочем, мы засели за шахматы и нарды, попутно обсуждая достоинства, недостатки и выпуклости вчерашних девушек. А служба тем временем идет.

Затем нам привезли обед: густой пряный суп, мясное рагу, десерт и свежие фрукты. После обеда мы потренировались в спортзале и снова засели за шахматы и прочие игры. Жаль, на базе нет ни библиотеки, ни телевизора.

А ближе к вечеру появился дежурный полицейский сержант и сообщил, что Валлендел и Мэрриот придут в брифинг-зал через пять минут.

Мы быстро привели себя в официальный вид, напялив кителя, и вошли в брифинг-зал, организованно и без спешки, практически одновременно с Мэрриотом и Валленделом.

– Рассаживайтесь, – сказал нам Валлендел после того, как мы поздоровались.

Мы все уселись полукругом напротив мест руководителей.

– Первая тема на повестке дня, – сказал Мэрриот, – а именно – увольнительные. Мы столкнулись с одной проблемой: у нас нет второго подразделения, которое несло бы боевое дежурство, пока вы пойдете в увольнительную. Мне показалось также очевидным, что давать увольнительные половине – не вариант, поскольку вторая половина сама зачистку не потянет, так что требование полной боеготовности двадцать четыре часа семь дней в неделю при этом нарушается. Давать увольнения паре человек в день – это практически стопроцентная гарантия, что на зачистке средь бела дня группа будет слабее на двух человек. В теории, мы могли бы найти деньги еще на три-четыре бойца, но это все же весьма накладно, да и вам в команде новые, непроверенные люди. Потому мы решили, что раз гора не идет к Ганнибалу – значит, Ганнибал пойдет к горе. Не вы идете в увольнительную, а увольнительная приходит к вам, примерно в таком формате, как это было вчера. Возможны также выездные увеселительные мероприятия, например, вы всей компанией едете, скажем, в кегельбан, на своем фургоне, имея при себе все снаряжение и вооружение, и сможете при необходимости оперативно выдвинуться на зачистку. Что скажете?

– Звучит как приемлемый план, – сказал я и обвел взглядом парней, получив в ответ одобряющие кивки.

– А что такое кегельбан? – спросил Данко.

– Потом объясню. В общем, сэр, мы одобряем.

– Вот и отлично. А теперь – вторая новость, – сказал Мэрриот и поднес ко рту рацию: – проводите его сюда.

Я приподнял бровь. Кого это «его»? Что-то у меня хреновое предчувствие.

Дверь открылась, сержант впустил высокого, худого, но при этом довольно крепкого на вид человека лет двадцати пяти-двадцати восьми и с большим футляром явно от видеокамеры. Чуть впалые щеки, длинное лицо, светлый «еж» на голове… В общем, я учуял рейховский дух еще до того, как услыхал его акцент.

Тип поздоровался – йа, йа, реалиш рейхен журнашлюхен герр, моменталише понятунг! И за каким хреном он сюда приперся?

– Это Гюнтер Шоннагель, – представил его Валлендел, – он оператор «Первого Рейхсканала», и на следующую зачистку, когда бы она ни случилась, поедет с вами. Репортаж с места событий, так сказать.

Вот тут меня уже малость перекосило.

– Вы что, издеваетесь надо мной?! Я не для того заткнул одно рейховское хайло, чтобы нам немедленно навязали второе!

Мэрриот картинно вздохнул:

– Увы, Александер, вот как раз поэтому. В принципе, идея и так витала в воздухе у нас самих, это был вопрос времени, ну а вчерашняя пресс-конференция привела к тому же результату, только быстрее и по инициативе германской прессы… Впрочем, Гюнтер, рассказывайте вы. Вон, садитесь в свободное кресло.

Шоннагель сел, поблагодарил Мэрриота и устремил на меня взгляд голубых глаз.

– Ну что ж, будем знакомы, Александер. Сразу оговорюсь, что Ирма фон Бунстер – скандальная журналистка, а ее издание – газета для снобов, обливание помоями, причем не только Аркадии, но и других стран – это их профиль. Эту газету читают, в основном, люди, которым нравится знать, как все хорошо в Рейхе и как все плохо в остальном Содружестве. Справедливости ради, «Вельтбеобахтер» в какой-то мере помогает влиять на настроение населения: люди менее склонны к недовольству, если знают, что где-то все намного хуже. Поэтому газета поддерживается нашими императором и правительством. Однако в целом адекватные граждане Рейха не особо верят той же фон Бунстер: у кого есть мозг, тот понимает, что «Вельтбеобахтер» хоть и не врет прямо, но манипулирует с формами подачи информации и потому не заслуживает большого доверия. В общем-то, порка, которую вы, Александер, устроили Ирме, повеселила многих в самом Рейхе, и ваша антипатия к ней вполне понятна всем, я бы даже сказал, что многие у нас с вами в этом солидарны. Вот только в процессе порки фон Бунстер вы проехались и по Рейху, и по германскому народу. У вас есть какие-нибудь личные претензии и антипатии к стране в целом или к среднестатистическому германцу?

Я хмыкнул.

– Вы про мой пассаж о трусливом гражданине Рейха?

– В общем-то, это главный повод для возмущения.

– Возможно, вы сочтете, что во мне говорит юношеский максимализм, но меня волнует лишь правдивость моих слов. Если я говорю правду – то мне начхать с высокой колокольни на ваше возмущение.

Шоннагель улыбнулся:

– А ведь фон Бунстер вы наказали именно за это. И вот теперь сами уподобляетесь ей.

– Это в чем же уподобляюсь?

– В том, что обливаете дерьмом, выдавая необъективную информацию за правду, и считаете себя правым.

– Я где-нибудь в чем-нибудь солгал?

– Ирма Бунстер тоже никогда не лжет прямо. Она однобоко подает информацию. Скажите, Александер, что общего имеют между собой осада Осовца, сражение за Белоград и аналогичные им случаи? Помимо панического отступления солдат Рейха в этих эпизодах?

– С какой именно точки зрения?

– Ну, скажем, с географической.

– Они все происходили в Европе.

Шоннагель снова улыбнулся:

– Верно, но слишком обще. Почти все такие случаи происходили, когда Рейх выступал агрессором в конфликте или войне, и никогда – на территории самого Рейха.

Я покопался в памяти, но припомнить настолько же позорных и масштабных провалов, произошедших на территории Рейха, не смог.

– Допустим. И что дальше?

– Собственно, тут и кроется ответ на ваш вопрос, заданный фон Бунстер, почему солдат Рейха имеет привычку убегать с поля боя. Когда-то варварские племена воинственных древних германцев наводили ужас на своих более цивилизованных соседей, но с тех пор все поменялось. Мы, их потомки, сами стали наиболее процветающим народом в Содружестве. Это я не чтобы похвастаться, а чтобы вы нас поняли. Да, у нас самый высокий уровень жизни, даже «внизу». Когда-то древний германец шел войной на франков или болгаров, чтобы накормить свою семью, но теперь это воинственное историческое наследие играет с нами дурную шутку. Германцы больше не хотят ходить в набеги, потому что набег богатого на бедного – ну, вот как Ксеркс на греков – нонсенс. И поэтому солдат Рейха категорически не желает умирать на чужбине, которая ему даром не нужна, ведь у него все есть дома. Это, к слову, осознал еще отец нынешнего императора, Герман Шестой. Он зарекся воевать на чужой территории и сыновьям заказал. И, если вы вспомните стычку с Северным Альянсом десять лет назад – то в Рейхе даже мобилизации не было, нужные войска укомплектовали добровольцами, которые как раз были готовы защищать свою страну. Солдаты и граждане Рейха не трусливы, но они не желают умирать за имперские амбиции императора и дворян, воюя на чужой земле. Ощущаете разницу?

– Ощущаю, – согласился я, – но извиняться не буду. Не раньше, чем извинится фон Бунстер. И это все еще не объясняет, для чего вам идти с нами на зачистку.

– Потому, что даже если вы извинитесь – это ничего не поменяет, есть вещи, которые можно опровергнуть только поступком. Я пойду с вами, чтобы делом доказать, что германцы ничуть не трусливее аркадианских эстэошников.

– Доказывайте, что хотите и кому хотите, это ваша проблема. И я категорически против, чтобы она стала нашей.

Тут прокашлялся Мэрриот.

– На самом деле, это все-таки наша проблема, Александер. Ваше выступление приобрело резонанс, нашему послу в Гамбурге даже ноту протеста вручили, мол, нехорошо, что у вас там нас, вашего союзника, так не любят... Чуть ли не международный скандал, прямо скажем.

– Ну здрасьте! Как я разок по германцам прошелся – так скандал, а когда Ирма фон Бунстер регулярно такое делала, то ничего, даже не выслали из страны! Как так?!

Шоннагель улыбнулся и вкрадчиво сказал:

– Возможно, тут сыграл свою роль тот факт, что это Рейх поставляет Аркадии вооружение по себестоимости, а иногда и безвозмездно, а не наоборот…

Я уперся руками в столешницу и подался вперед:

– Капустник, а ты не слишком ли много себе позволяешь?! Ишь, выискал заслугу! Если мы не сдержим Зону – она доползет и до твоего Рейха, и вы очень быстро перестанете быть самой благополучной страной Содружества! И твой император это превосходно понимает!

Мэрриот постучал по столу карандашом:

– Спокойней, спокойней. Есть и третья причина, притом, скажем прямо, главная. Допустим, графу Керригану тоже безразличны обиды, кхм, любителей капусты, но тут как бы шкурный коммерческий интерес есть. Пока Край был далеко – немецкие аристократы составляли значительную часть гостей Варны, привозя к нам рейховские деньги. Теперь остерегаются. Кроме того, авторитетные военные аналитики допускают вероятность того, что вы все – если и настоящие эстэошники, то на ненастоящей службе. Ваши зачистки пахнут постановками.

– Ни хрена себе заявление!

– Увы, в их словах есть рациональное зерно. Первая зачистка оказалась слишком легкой, а вторая вообще вызывает сомнения, что там был настоящий одержимый. Из-за того, что вы убили одержимого вскоре после вселения в тело, он не успел изменить его под свои нужды, как это делают одержимые, потому судмедэксперты не смогли однозначно доказать, что в теле был эфириал, а к магу-эксперту тело попало слишком поздно из-за проволочек с пожаром. Иными словами, нет никаких доказательств, что там были настоящие культисты и настоящий одержимый. И теперь, что самое плохое для меня лично, я начал даже подозревать, что мой прямой начальник и граф Керриган за моей спиной устроили тут шоу с подставными зачистками. Первая – там не подкопаться, некромант был настоящий, и погибшие эсбэшники тоже. Но вторая…

Я скорчил скептическую мину:

– Вы серьезно, сэр? Вы сами все видели чуть ли не в режиме реального времени! Вы видели и круг, и тело, и как оно исчезло, и перебои с камерами! Наконец, если это была постановка, за каким хреном «тело» пряталось от нас до последнего?! Он что, не понимал, что мы его изрешетим?!

Тут вклинился Валлендел:

– Вот как раз вторая зачистка выглядит очень мутно. Давай предположим, что ты – сорокалетний сторож на пирсе. У тебя семья и дети, ты единственный кормилец в семье, и к тому же у тебя тяжелая болезнь сердца или что похуже. Ты не жилец. И вот к тебе прихожу я и говорю: человече, я дам тебе полмиллиона, чтобы обеспечить твою семью, взамен мне нужна твоя жизнь, которую ты и так вскоре потеряешь. И ты разыгрываешь сцену на пирсе, а затем просто ждешь, пока тебя изрешетят, отправив к Создательнице быстро и без мук. Ну а если ты наперед станешь в нужном месте, и если лидер отряда зачистки наперед знает, где ты стоишь за стенкой – он просто распылит тебе грудную клетку из «кишкодера», скрыв факт твоей неизлечимой болезни. Мы-то с тобой знаем, что это бессмыслица. Точнее, ты знаешь, а я лишь верю в то, что граф – человек честный и благородный и на такое не пойдет. А Мэрриот, как видишь, не верит, у него такая профессия: контрразведчик не имеет права верить никому, кроме Создательницы. Работа обязывает всегда подозревать во всем даже ближайшее окружение. А доказать постороннему наблюдателю, что был настоящий одержимый, а не человек-смертник, сыгравший его роль, нам нечем.

– Вот-вот, – вздохнул Мэрриот. – Даже ты, Александер, не имеешь доказательств, что убил настоящего одержимого. Поэтому Шоннагель пойдет с вами, в этом заинтересованы все. Рейх в лице Гюнтера доказывает, что германцы – не трусы, сам Гюнтер становится известным. Германские аристократы получают репортаж из передних рядов и доказательство, что вы – настоящий компетентный отряд, а не цирковые клоуны, а Варна – самый охраняемый город Содружества, если не считать резиденции монархов и несколько кварталов вокруг них. Варна получает новых гостей, а возможно – и постоянных жильцов, Дом Керриган выходит из глубокого финансового кризиса. И это, как вы понимаете, ваш прямой интерес. К примеру, благополучие города подразумевает аренду второго подразделения, как только это станет финансово возможным и целесообразным. Дальше продолжать, или сами уже все поняли?

Я прекрасно понял. Второй отряд лично для нас означает удвоение шансов дожить до выслуги путем уменьшения вдвое числа зачисток. Крыть нечем и незачем.

– Ладно, аргументация сильная, – признал я и вперил мрачный взор в германца: – ну что ж, герр Шоннагель…

– Можно просто Гюнтер, – он обезоруживающе улыбнулся.

– Гюнтер. Два момента, которые тебе нужно знать. Я официально, при пятнадцати свидетелях предупреждаю тебя, что твоя жизнь на зачистке для меня будет обладать наименьшим приоритетом. На первом месте – зачистка, на втором – я и мои парни, на третьем ты.

– Резонно, – беспечно согласился Гюнтер. – Вообще, я сам в состоянии позаботиться о себе. Все-таки четыре года в вооруженных силах Рейха…

– Так это скорее негативная характеристика: солдат Рейха за пределами Рейха, как ты сам же и сказал, герой так себе. И второе, Гюнтер. Если ты думаешь, что просто примажешься к нашей славе, а в случае чего – дашь деру… Не получится. Если ты идешь с нами – значит, до конца с нами. До победы или до чего получится. Если так выйдет, что мы отправимся на тот свет – ты отправишься вместе с нами. А если я увижу, что ты бежишь – лично выстрелю тебе в спину.

В этот момент начали вытягиваться лица и у Мэрриота, и у Валлендела, и даже у моих парней. К чести Шоннагеля – он изменился в лице меньше всех.

– У вас такая традиция в СТО – стрелять в спину убегающим?

– Для нас это лишнее. Бегство с поля боя для эстэошника – форменное самоубийство. Я не говорю уже о том, что в самом-самом неприглядном случае он попадет на урановые рудники. Понимаешь, мы – смертники. Не обычные солдаты с очень высоким шансом погибнуть, а именно смертники с очень маленьким шансом выжить. Все курсанты в спецучебке пишут завещание в первый же день – это и традиция, и рационализм, и часть психологической подготовки. Готовят нас так. Даже если я сбегу с поля боя и для меня не будет непосредственных последствий – я все равно стопроцентно попрощаюсь с надеждой досрочного перевода в офицеры, а тем более – с надеждой на место в гвардейском полку. То есть, с надеждой на то, ради чего я и пошел в СТО. Мне стопроцентно служить до полной выслуги, и моими спутниками будут позор, презрение и недоверие со стороны моего нового подразделения. А до выслуги доживают лишь два процента, потому сбежать – равносильно тому, чтобы приставить себе к голове револьвер с барабаном на пятьдесят патронов, где только одна пустая камора, и спустить курок. Конечно, бывает всякое. Бывает, что отступает все подразделение, если к тому есть объективные причины. Бывает, что все погибают, а один спасается. Но побежать, бросив подразделение, на глазах всего мира – это самоубийство с вероятностью в девяносто восемь процентов. Только медленное, с муками и позором. Потому мы, эстэошники, не бегаем. И если ты идешь с нами – ты должен быть в равных с нами условиях. Побежишь – я позабочусь, чтобы ты не выжил.