Текст книги "Ночь не наступит"

Автор книги: Владимир Понизовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 34 страниц)

– Мы чуть было не потеряли время.

Виталий Павлович не обратил внимания на ее тон. Он уже держал в руках перо и блокнот.

– Записывайте, – Зиночка запахивала разодранное платье. – Васильевский остров, третья линия...

Через час район третьей линии был оцеплен, дом окружен. Ротмистр на этот раз решил не доверять филерам. Он сам постучал в дверь дома.

Отворил полный розовощекий старик:

– Чем могу служить, господин... гм... гм...?

– Узнаете? – Додаков поднес к его лицу фотографию Учительницы.

– Непременно-с! – расплылся в щербатой улыбке старик. – Прасковья Евгеньевна Онегина, учителка!

– Проводите.

– Выбыли-с! – домовладелец развел руками. – Три месяца снимали, бывали наездами-с, а нонче после обеда сдали комнату, произвели полный расчет и съехали-с. Со всеми вещами-с. Вещей-то пшик – учителка.

– Куда выбыла?

– Адресов оставить не пожелали-с, ваше сиятельство!..

ГЛАВА 8

Антон возвращался из Тифлиса.

Уже был не первый час пути, а все в вагоне еще находились в возбуждении – как в связи с событием, которое переполошило столицу наместничества, так еще и потому, что на вокзале, у выхода на перрон, буквально каждого пассажира жандармы проверили, ощупали, не говоря уже о тщательнейшем досмотре багажа и невзирая на протесты оскорбленных в достоинстве чиновных и прочих персон, включая офицеров и дам.

И сейчас, в купе, все еще продолжалось обсуждение выдающегося происшествия. Соседями-попутчиками Антона были двое мужчин и девица, белесая и бесцветная, с постным выражением, навсегда прилепленным к плоскому лицу. Мужчины меж собой были знакомы и ранее – один молодой, другой старый, но оба чем-то похожие один на другого. Не лицами, а их выражением, одеждой и манерами: в бакенбардах и с коротко стриженными бородками, в манишках и галстуках-бабочках, пестрых жилетах, с пальцами, унизанными перстнями. То ли шулера, то ли маклеры.

Молодой, перебирая пальцами, восклицал:

– Ах, манипуляция, ну, фантасмагория, да и только! Средь бела дня, на глазах публики, как на театре! Четверть миллиона, как одну копеечку! Тут, можно сказать, из последних сил барьеры берешь, а они – с ходу на три корпуса!..

Старший сидел, обложенный «Тифлисскими новостями», «Кавказом», «Тифлисским курьером» и прочими местными газетами. Все они были раскрыты на сообщениях об экспроприации. Старик читал, вычитывал и согласно кивал бородкой:

– Истинное слово: удальцы. Если ищут на станции, значит денежки фьюить! А вот «Кавказ» пишет: вчера на поляне за казармами первого стрелкового батальона найдены разрезанные пустые мешки с сургучными казенными печатями и надписями: «150 000» и «90 000».

– Правильно работают: очистились, – сверкнул перстнями молодой.

– А вот в «Курьере»: вчера на кладбище, сняв предварительно ордена, застрелился тифлисский полицмейстер Балабинский. Неспроста это.

– Люди слышали, говорили: он поскакал на площадь, когда начались бомбы, а навстречу ему в фаэтоне – офицер. В ногах у него мешки с ассигнациями. Балабинский к нему, а тот: «Деньги спасены, полковник, спешите на площадь!» – он, дурак, и поспешил. А офицера того и след простыл, как испарился. Он-то, видать, самый главный и был. Ах, молодец! Говорят, видимо-невидимо народу уложили, все лазареты полны. Я потом ходил на Эриванскую: вся красная, видать, кровь рекой лилась!

«Вот врет! – с досадой подумал Антон. – Надо же, сколько страху!» Его так и подмывало вставить слово, свидетельство очевидца, но он решил помалкивать, уставился в окно, будто его необыкновенно заинтересовал пейзаж, хотя пейзажа никакого и не было – у самой дороги отвесно громоздилась каменная, причудливо поросшая ежевичными и терновыми кустами стена.

– Не иначе как ростовские сработали, – продолжал младший.

– Может, и свои, даже верней – из самих банковских или почтовых, – умудренно предположил старший.

– Э-э, квалификация не та!.. Вот нам бы с тобой, Аполлоныч, такие суммы, да в оборот или в тотализатор! – с горестно-сладостной мечтой в голосе протянул напарник. – Взяли бы они в долю, не отказался, вот тебе истинный крест!

– А если схватят и в кандалы?

– Да вот же – схватили, накось!.. Теперича они, считай, в «Бель-Вю» гуляют, французское шампанское рекой!

– Тут-то их и на крючок. Сработали чисто, а как бражничать начнут – их и цап-царап, – умудренно потряс головой старик.

– Э, мы бы осмотрительно, хоть фриштыка и от Палкина, да в нумерах-с!.. – продолжал рисовать сказочные картины младший. – Эх, молодцы! За честь почел бы лично-персонально познакомиться!

«Ну что ж, могу представиться, – горделиво подумал Антон. – Я – один из них!»

– Молодцы? А может статься, и совсем обыкновенные замухрыги, – сказал Аполлоныч. – Вот бегемот называется «гипопотамус амфибиус», а на самом-то деле – всего лишь болотная корова.

Девица фыркнула. Антон подождал немного и полез к себе, на вторую полку.

Он тоже был в возбуждении, но в возбуждении совсем иного рода. Что значило происшествие на Эриванской площади? Случайное это совпадение или связано оно с заданием Леонида Борисовича? Скорее всего, связано: больше ничего ни на площади, ни во всем городе за эти дни не случилось. Какова же тогда его, Антона, роль? Опять и опять, все в новых деталях и подробностях восстанавливал он события, которые уложились в какие-нибудь пять-десять минут.

Перед тем, по приезде в Тифлис, он два утра кряду фланировал по площади, даже в ранний час заполненной такими же молодыми бездельниками, и гадал, что же должно здесь произойти. Площадь была широкая, просторная, покатая. Вдоль нее стояли особняк редакции официального издания канцелярии наместника – газеты «Кавказ», городская управа, здание гостиницы. Тут же тянулись торговые Солдатские ряды, напоминающие петербургский Гостиный двор. На углу находился штаб военного округа. От штаба за угол улица вела к дворцу и канцелярии наместника. У штаба вышагивали часовые с винтовками на плече. На самой площади, перед входом в управу и у рядов наблюдали порядок несколько городовых в фуражках темно-зеленого сукна, с гербами наместничества на околышах. Обычно тут же прогуливался и пристав, почтительно козырявший именитым горожанам. Изредка площадь пересекали открытые ландо и ломовые битюги, которые везли бумагу в типографию «Кавказа», товары в лавки и бочонки с вином.

Часы проходили тихо-мирно, и после полудня Антон возвращался в дядюшкин дом. Он уже начинал досадовать на Красина: не избавился ли Леонид Борисович от докучливого студента, отправив его так далеко?..

Это утро тринадцатого июня тоже началось как обычно. Антон уже переглядывался с некоторыми из девиц в белых платьях, тоже каждый день фланировавших по площади, а с несколькими молодыми людьми, как и он – студентами на каникулах, попивал сухое красное вино в сумрачном подвальчике ресторана «Телипучури», выходившего на Эриванскую. И в этот час, около одиннадцати, он потягивал густое, терпко-горьковатое, почти не хмелящее кахетинское, когда с улицы, с солнца, быстро сбежал по ступенькам молодой грузин и что-то сказал сидевшим за бутылками нескольким своим соплеменникам. Те взяли узелки и поднялись. Антон как раз допил свой стаканчик и вышел вслед за ними. После сумрака погреба свет на площади резал нестерпимо. Студент зажмурился. Когда открыл глаза, увидел: молодой офицер спрыгнул с пролетки и быстро идет через площадь, показывая руками, чтобы прохожие отошли в сторону, освободив проезжую часть. Антон почему-то приметил и другого человека: он шел и вдруг остановился как вкопанный и развернул газету.

Тут со стороны Лорис-Меликовской показались верховые казаки. Их карабины лежали поперек седел. За казаками катили два фаэтона. Позади и по бокам их тоже ехали казаки и несколько полицейских стражников. При виде кавалькады Антон подумал было, что это выезд самого наместника, генерал-адъютанта Воронцова-Дашкова.

Экипажи поравнялись с рестораном, и студент с удивлением определил, что столь грозный эскорт сопровождает двух невзрачных чиновников в первой карете и двух во второй. «Чего это им такой почет? Или, может, арестанты?» Экипажи проехали. Головные казаки уже начали сворачивать у штаба округа на Сололакскую, как вдруг Антон увидел летящие в воздухе свертки. Тут же раздался страшный грохот. Там, где были казаки и фаэтоны, заклубился синий дым, вспыхнул огонь. Ударило в уши, со звоном посыпались стекла. От неожиданности Антон припал к земле, прижался к стене. Он видел, как сквозь клубы дыма к фаэтонам бросились фигуры с пистолетами в руках, стреляя в воздух. Потом снова грохнули взрывы, площадь окуталась густым дымом. Из него вырвались лошади. На оборванных постромках они несли карету к торговым рядам. Наперерез бросился мужчина. Снова ударила бомба. А потом юноша увидел, как офицер – тот, который оттеснял прохожих, – на пролетке уносится прочь, в сторону дворца наместника. Офицер промчался совсем близко от Антона, и студента поразило его бледное лицо. Хлестнули выстрелы, залились пронзительные полицейские свистки – и все было кончено.

Когда дым рассеялся, Антон, поднявшись и отряхиваясь от пыли, увидел развороченные тлеющие фаэтоны, нескольких казаков, которые лежали в неестественных позах, и ползущего к нему раненого стражника с выпученными от ужаса глазами.

Скоро площадь была оцеплена полицией, и всех, кто оказался на ней, повели в управу, превратившуюся в участок. Допросы снимали сердитые жандармские офицеры. Они обрывали болтовню и требовали быстрых и точных свидетельств: кто таков, откуда, зачем был на площади, что видел относящееся к происшествию.

Испуг у Антона прошел. Наоборот, он чувствовал нервную потребность говорить. «Нет, держи язык за зубами, будь осторожен!..» И когда подошел его черед давать ответы на вопросы офицера, он сказал о себе все, как оно было и как наставлял Леонид Борисович: студент из Питера, приехал погостить к дядюшке, видеть ничего не видел, только слышал взрывы. Нескольких тут же взяли под стражу. Остальных, продержав до вечера и проверив истинность фамилий и адресов, отпустили.

На следующий день с утра он был на Эриванской. Любопытных собралось там видимо-невидимо, со всего города. Дома на площади, с выкрошенными стеклами, где с пустыми оконными рамами, а где затянутыми бумагой, фанерой или занавесями, являли жалкое зрелище. В толпе передавались все более фантастические рассказы – и каждый второй, оказывается, был очевидцем. Вдоль площади, посреди нее и у всех домов вокруг мельтешили мундиры городовых. Антон подумал, что теперь вряд ли что еще здесь случится. И следующим утром уже сел в петербургский поезд.

Лежа на полке, подставив лицо угарному дымному ветру, он думал: кто те бесстрашные люди? Во имя чего они шли на такой риск? Напала ли полиция на их след или так и сошло все безнаказанно? И, главное, в чем его участие в этой истории?.. И отвечал себе, хотя и не хотелось самому в этом признаться: «Ни в чем». Зачем же тогда посылал его Красин за тридевять земель? И ждет ли Леонид Борисович его возвращения?.. Скорей, скорей в Питер! Все выяснить, получить объяснения и пусть даже убедиться в своей ненужности!

Поезд шел небыстро. Проводник трижды в день обносил пассажиров густо заваренным чаем в стаканах с подстаканниками. От зноя, от духоты у Антона гудела голова. Да еще такие соседи! И все остальные попутчики не вызывали у него никакого интереса: мелкие чиновники, купчики, коммивояжеры... Правда, в купе через дверь он приметил молодого человека в студенческой куртке, ровесника, разве что на два-три года постарше его самого. Парень был темно-рус, волосы прямым пробором распадались на две стороны. Круглое лицо его с правильными крупными чертами, с едва пробивающейся растительностью на подбородке было смешливо и добродушно. Ничего особо привлекательного Антон во внешности парня не нашел. Но показался странным взгляд его глаз – круглых, карих, под темными дужками бровей. Что-то знакомое, словно бы они уже встречались ранее по какому-то очень важному поводу, связывалось для Антона с этим взглядом. Но как он ни мучился, так и не мог вспомнить. Где, когда могли они встречаться? Тьфу ты, черт!.. Может, просто показалось? Но тогда кого же другого напомнило?

Первый раз, когда столкнулись они в коридоре, Антону почудилось, что студент тоже дрогнул узнающим взглядом. Но потом, попадая на Антона, сосед смотрел на него безразлично-любезно, как и глядят на временных, лишь случаем сведенных попутчиков. На третьи сутки – а дорога-то дальняя, больше двух с половиной тысяч верст – все перезнакомились. И Антон уже знал, что молодой человек едет в столицу погостить, и едет впервые. Значит, видеться раньше они и не могли, если только не оказались где-то за столом в самом Тифлисе. Да и голос у парня был совсем незнакомый – хриплый, с дребезжинкой, будто застуженный.

А, какая забота! Хорошо, хоть и такой нашелся, все же и ровесник, и студент. Иначе и вовсе со скуки умрешь... К тому же парень был общителен, угощал вином из резного овального бочонка «Уж эти провинциалы!» – снисходительно думал Антон, однако от приглашения отведать имеретинского не отказывался. Как-то за стаканчиками затеяли они разговор о смысле жизни. Попутчик поднял стакан на свет, вино засверкало рубином, а он изрек:

– Жить весело, дорогой, вот и весь смысл, нет? Гуляй, люби, а?

– На скачках выигрывай и проигрывай? Ради этого стоит жить?

– А ради чего тогда, дорогой?

– Сократ говорил: нужно есть, чтобы жить, а не жить, чтобы есть.'

– О, большой мудрец он был! «Есть, чтобы жить...» Да, не будешь есть – с голоду помрешь... Мудрец правильно сказал. А ешь, вино пьешь, девушек любишь – и хорошо, жить можно, а?

– Счастливый ты, все тебе просто и ясно... – с тяжестью в душе проговорил Антон. – Конечно, самые мудрые высказывания мудрецов для нас как лекарства, которые мы не знаем как и от каких болезней применять. Ведь наступает в жизни момент, когда каждый вдруг задает себе вопрос: «Зачем, во имя чего нужно, чтобы я дышал, думал, в общем, жил?»

– Каждый, дорогой? А я вот и не думал об этой белиберде никогда, зачем думать? Раз живу, значит живу. Как там поют: «Пить-гулять будем, а смерть придет – помирать будем!» Давай еще налью. За твоих близких, за твоих родителей, чтобы здоровы и счастливы они были, чтобы болезни и несчастья обходили твой дом, чтобы твои враги языки проглотили! До дна пей, до дна!

– Неужели так ни разу ты и не подумал? – спросил хмелеющий Антон. – У тебя что – горя не было в жизни?

По лицу парня скользнула тень. Но он тотчас улыбнулся:

– Зачем о горе? Паровоз едет, вагоны едут, вино еще есть, скоро в Питере будем – зачем говорить о горе?

Он снова наполнил стаканы:

– А ты сам придумал: зачем живешь?

– Если есть в жизни смысл, то только один: бороться с несправедливостью, чтобы те, кому сегодня тяжело, жили лучше.

– О, да ты, дорогой, соцьялист, видать? Опасный человек! – парень погрозил пальцем. – А не страшно?

– А вот они, те, кто на Эриванской жизнями рисковали. Думаешь, им не страшно было? Для того рисковали, чтобы было золотишко пить-гулять? Думаю, не ради этого...

Антон снова вспомнил сизый дым и вырывающиеся из него сгустки огня. И солдата с вытаращенными глазами, на четвереньках ползущего по мостовой.

– Не-ет, не чтобы пить-гулять они бомбы бросали!

– Чего ты так горячишься, дорогой, а?

Кавказец округлил глаза и выразительно посмотрел на юношу. Антон вспыхнул, но многозначительно промолчал. Взял стакан:

– Давай за смелых людей, которые знают смысл жизни!

– Давай, давай, – согласился парень, – почему не выпить, когда хороший тост есть? И не всем же мышами быть, надо кому-то и кошками, а?

Тифлисский студент казался Антону симпатичным. Но все еще не оставляла его мучительная и тревожная мысль: «Где я его видел прежде?» И взгляд его казался странным. Так бывает, когда человек косит: вроде бы и на тебя смотрит, а вроде и мимо.

В Петербург поезд пришел ранним утром. Перрон был оживлен. Бежали встречающие с цветами. Толкались носильщики с латунными бляхами на фартуках.

Антон выбрался из-под дымных сводов вокзала на Знаменскую. Площадь была запружена экипажами. Очнувшиеся от дремоты ваньки зазывали клиентов.

Антон увидел своего попутчика-студента. В одной его руке был старый макинтош, а в другой большая фанерная коробка со шляпой. Антон еще в вагоне приметил ее, выпирающую круглым желтым боком с багажной полки. «Всего-то и имущества, – насмешливо подумал он. – С новой шляпой – привет столице!»

– Вам куда надо? – окликнул он провинциала.

– Да вот на Выборгскую сторону.

– Вы в Питере впервой? Ладно, покажу. Это мне почти по пути, – с покровительственной ноткой сказал он. – Да и дешевле вдвоем ехать, всего по три гривенника с носа.

– Пожалуй, – в некотором раздумье согласился тифлисец. – Какой огромный город, ай-я-яй, заблудишься – собственное имя потеряешь!

Они взяли одноконный экипаж подешевле. Провинциал бережно поставил свою шляпную коробку в ноги и умостился на вытертом сиденье бок о бок с Антоном.

– Мне – на Моховую, а его – на Выборгскую, – сказал Антон кучеру.

Прямо от Знаменской площади открывалась перспектива Невского. Утро было солнечное, но, видно, после недавнего дождя мостовая влажнела и дымка растушевывала даль проспекта. Парни попросили кучера откинуть верх экипажа и теперь этакими франтами катили по главной магистрали столицы. Кавказец крутил головой и ахал от восторга. Лицо его так и сияло. Антон взял на себя роль чичероне, показывал на исторические здания и снисходительно пояснял, чем именно они знамениты.

Извозчик собрался уже сворачивать на Литейный, но кавказец показал на видных впереди по Невскому бронзовых коней Клодта на мосту через Фонтанку.

– Тоже знаменитые, а? Там нельзя поехать-поглядеть?

– Можно и там, – поощрительно согласился Антон. – Крюку почти никакого. Да, это знаменитый Аничков мост. А эти скульптуры – всемирно известные «Укротители коней». Тут раньше стояли другие кони того же Клодта. Два из них Николай I отправил в Берлин, они установлены там перед королевским дворцом. А еще два – в Неаполь, в королевский парк. Но эти еще лучше прежних.

Под вздыбленным конем они свернули направо, на набережную Фонтанки.

Антон объяснил:

– Вот в этом угловом доме жил Виссарион Григорьевич, слышал такую фамилию: Белинский?

Парень покорно кивнул. Мелочные магазинчики в первых этажах были еще закрыты. Фонтанка делала изгиб, и с нею поворачивала и набережная.

– А в этом доме бывает Лев Николаевич Толстой, – продолжал студент.

Далее следовали парадная колоннада и лестничный марш училища святой Екатерины. Вплотную к училищу примыкал роскошной чугунной оградой с золочеными факелами поверху дворец графа Шереметева. Фамильный герб над воротами и на фронтоне дворца изображал двух львов с лавровой и пальмовой ветвями в лапах, со щитом, короной, мечами и крестами.

– Ой-е-ей! – только и пропел кавказец.

За Симеоновским мостом на противоположной стороне реки поднимался из зелени шлем-купол цирка Чинзелли и вплотную к нему примыкал Инженерный сад. Над вековыми липами плыл в небе золоченый шпиль оранжевого Инженерного замка. А по эту сторону шли старинные, классического стиля, здания министерства императорского двора, дворец графини Левашовой и князя Вяземского. Добродушные львиные морды глядели с фасада. Каждое здание было хранителем какой-нибудь легенды, и провинциал внимал Антону с благоговением.

Они подкатывали уже к Пантелеймоновскому мосту.

– А это что за дом, дорогой? – неожиданно спросил кавказец и дотронулся ладонью до спины кучера. – Придержи, будь любезный!

Попутчик показывал на ничем не примечательный снаружи, однако ж известный каждому петербуржцу дом департамента полиции. В этот час вдоль него прохаживались стражники, а к желтым дверям под чугунным навесом спешили чиновники в сюртуках и жандармских мундирах.

– Какую историю ты об этом доме расскажешь, а? – в тоне попутчика, в его взгляде была открытая насмешка. – А хочешь – я расскажу? Может быть, сойдем, пройдем, а?

Антон обомлел: «Попался! Как глупо!..»

– Поехали! – ткнул кучера рукой кавказец и улыбнулся до ушей, довольный произведенным эффектом. – Тебе, говорил, на Моховую? Зачем же крюк делать? Сейчас за угол, по Пантелеймоновской ближе. Не у пожарной части твой дом? Как раз по пути будет, а?

Он заговорщицки прихлопнул Антона по плечу, странно посмотрел, будто кося взглядом, и начал втолковывать кучеру, как лучше и ближе проехать переулками на Моховую.

Юноша сидел в немом изумлении, в поту. «Где я его видел раньше?» – сверлило в мозгу, но вспомнить он так и не мог. Он сошел у своего дома, вяло кивнул попутчику и, притворив дверь подъезда, прежде чем подняться в квартиру, посмотрел сквозь узорное стекло, как отъезжает экипаж. Парень же отвалился на потертую спинку сиденья, взгромоздил ноги на свою дурацкую шляпную коробку и, все еще самодовольно улыбаясь, приказал извозчику:

– А теперь на Финляндский вокзал, дорогой, да побыстрей, прошу тебя очень, можешь ты быстро-быстро?

Антон подождал, пока смолкнет дребезжание фаэтона, и, перепрыгивая через три ступеньки, понесся по лестнице вверх, у двери начал яростно крутить кольцо звонка. Дверь распахнулась.

– Тони! – мать обняла его и подставила щеку для поцелуя. – Приехал! Что так быстро?

Она с горделивой, ревнивой радостью оглядывала сына:

– Ну и слава богу, что-то тяжко было на душе... Соскучилась!

«А я, свинья, ни разу и не вспомнил о маме», – смущенно подумал он, прижимаясь губами к ее мягкой душистой щеке.

– В ванну! Все с себя брось в корзину. Позавтракаешь – и спать, – уже распоряжалась она. – Устал, конечно?

– Нет, мама, – обнимая ее за плечи и ведя в комнаты, ответил он. – Да и недосуг спать, есть дела... Никто меня не искал?

Мать поняла по-своему:

– Конечно, Елена что ни день прибегала. С воскресенья они всей семьей уже в Куоккале.

«И о Ленке ни разу не вспомнил!» – снова удивленно подумал он.

За завтраком он ловил на себе влюбленно-обеспокоенный взгляд матери, рассеянно отвечал на ее вопросы о Тифлисе, о дяде и его семье, о своем времяпрепровождении там, ни словом не помянув о событии на Эриванской, и сам с теплым чувством разглядывал ее. Мать уже оправлялась от перенесенного несколько месяцев назад потрясения. Морщинки смягчились, разглаживались. На ее лице уже не было той маски испуга и страдания, какую наложила трагическая смерть отца. Лишь в светлых волосах жестоко проблескивали седые нити. Но все равно она скорее выглядела как много пережившая молодая женщина, чем как моложавая преклонных лет дама. «Родная... – тепло шевельнулось у него в груди. И вдруг он подумал: – А ведь я, приняв решение, и не помыслил, что принесу ей новое горе – меня же ждет или казнь, или каторга – как пить дать!..»

– А больше никто не звонил, не приходил?

– Были твои институтские. Олег заглядывал. Удивился, чего это ты в Тифлис помчался... Странный он, этот твой Олег.

– Ну уж мой!

Антон не рассказывал матери о стычке с Олегом тогда, за час до демонстрации. Теперь это казалось ему таким глупым мальчишеством! Но с Олегом после той ссоры он держал себя холодно, хотя приятель делал вид, что ничего между ними не произошло, и в похоронах отца деятельно участвовал, и вот теперь, оказывается, прибегал... Антону сейчас как никогда нужен был друг, с которым можно обсудить все. Но Олег не был для него таким другом. А кто был? Костя... Но его нет. Вот так. Знакомых, приятелей пол-Питера, а одного-единственного и нет!.. Но все равно даже самому задушевному другу он не рассказал бы всего, что знал о тифлисском происшествии. Хотя, впрочем, что он знал? Может быть, задание, полученное от Леонида Борисовича, и бомбы на Эриванской – случайное совпадение? Тогда зачем же посылал его инженер в наместничество? Нужно скорей, как можно скорей встретиться с ним! Вдруг Антон преждевременно уехал из Тифлиса и именно сейчас, в этот момент особенно нужно его присутствие там? Ведь Красин сказал: «Пробудешь там неделю». А он всего четыре дня. Как эта мысль не пришла ему раньше? Скорей, скорей к Красину!

Но как увидеться с ним? В контору он запретил приходить. Значит, к нему домой тем более. Позвонить? Почему бы и нет? Сам же он звонил. В адресной книге Антон отыскал: «Красин Леонид Борисович – инженер-технолог. Невский 40-42. Телефон 32-23». С трепетом набрал номер. Квартира не отвечала. Гудки гулко бились, казалось, о пустые стены. Конечно, инженер уже давно на службе. Если позвонить в контору? Кто догадается, что это звонит именно он? Антон отыскал телефон «Общества электрического освещения» – 9-83. Не успел диск затормозить, как в трубке щелкнуло и раздался молодой, с ласкающим пришептыванием голос:

– Алло, вас слушают.

Антон вспомнил крахмально-батистовую секретаршу с блестящими глазами под челкой:

– Здравствуйте, суда... – тут же спохватился и, изменив голос, солидно попросил: – Соблаговолите господина первого инженера...

Ему послышался легкий смешок. Следом Зиночка нараспев ответила:

– Леонида Борисовича и нет, и близко не будет. Они взяли отпуск. – Потом наступила легкая пауза, и с тем же ласковым придыханием Зиночка спросила: – И ежели не ошибаюсь, это вы, господин студент?

Антон бросил трубку на рычаг, крутанул ручку, давая отбой. «Ах, как глупо! Хотя что там эта девчонка, пустяки... Но где же его искать?»

Он начал машинально перебирать газеты и журналы, заботливо сложенные матерью на его рабочем столе. И увидел конверт: «А. В. Путко». Обратного адреса на конверте не было. Внутри же оказался листок с осьмушку:

«Дорогой Антон! Жду вас по адресу: ст. Куоккала, дача Степанова (пятое строение справа от станции по ходу поезда).

Ваш Л. К.»

«Эх, напрасно поторопился со звонками!» – подумал он и начал одеваться.

Увидев его в куртке, с дорожной сумкой в руке, мать подняла брови:

– Ты куда?

– В Куоккалу. Понимаешь... – начал он.

– Понимаю, – она грустно улыбнулась. – Не можешь после обеда? Мы с Полей утку с яблоками решили, твое любимое блюдо.

– Я очень тороплюсь... За ужином съедим!

– Ну хорошо, – на глазах ее навернулись слезы. Она стала так, чтобы сын не увидел их. – Передай поклоны Лене и ее родным. Ты же знаешь, Травины мне очень симпатичны.

«Вот оно что. Она думает, что я к Ленке. Да, ведь она тоже в Куоккале...»

Он ласково стиснул ее руку.

Подъезжая к дачному финскому поселку, он гадал: пойти сначала к Травиным, а потом разыскать Леонида Борисовича – или наоборот? Наверно, надо бы сначала к ним. Если за Антоном следят шпики, а Красин не хочет, чтобы их видели вместе, лучше пойти к Травиным, а потом, как бы между прочим... Следят или не следят? Он откинулся на спинку скамьи и начал неторопливым взглядом обводить пассажиров дачного полуоткрытого вагона. Кто дремал, кто читал, кто лузгал семечки или грыз колбасу. Компания навеселе мусолила карты. Шептались и прыскали в кулачки девицы... Нет, не видно. Разве шпики такие? «А! Сначала разыщу дачу Степанова, – решил он. – Не так-то просто будет ускользнуть из-под опеки Ленки и ее мамаши». На самом-то деле ему не терпелось получить ответ на мучившие вопросы.

Он подождал, когда выйдут все пассажиры, и покинул вагон последним. И направился не по ходу поезда, а по тропинке, ведшей от станции направо, в глубь леса. Меж сосен и елей то там, то тут проглядывали бревенчатые стены дач. Отойдя на порядочное расстояние, он свернул на тропинку, пролегшую меж оградами параллельно железной дороге. «Вот как ловко! – горделиво думал он. – Леонид Борисович похвалил бы!»

Уже подходя к забору, за которым, как полагал он по отсчету, должна была быть дача Степановых, Антон увидел неизвестно откуда вынырнувшую фигуру и обомлел: чертовски знакома! Да, та же самая студенческая куртка, та же темно-русая голова! Его попутчик по тифлисскому поезду!

Антон спрятался за дерево. «Провинциал» сделал еще несколько шагов. Остановился. Не торопясь обернулся. Да, никаких сомнений – он! Круглое лицо, круглые глаза под темными бровями и пробор на две стороны! Антону показалось, что парень заметил его, задержался на нем своим странным взглядом. Это наваждение длилось миг. Парень словно бы прощупал кусты и деревья, снова повернулся и через несколько шагов свернул в сторону, исчез за ветвями. Антон подождал, смиряя учащенно бьющееся сердце, и быстро зашагал к даче Степанова. Вот и она. Юноша отворил звякнувшую колокольцем калитку, взбежал на застекленную веранду, постучал в дверь. Она свободно открылась.

На веранде, за столом, за попыхивающим сверкающим самоваром сидели Леонид Борисович и еще один мужчина – широкоплечий, с буйной шевелюрой на крупно слепленной голове, с пышными, запорожскими, торчком в стороны, усами.

– А вот и он! – обрадованно воскликнул, поднимаясь Антону навстречу, инженер. – Здравствуй! – Он протянул студенту руку: – С благополучным возвращением!

Антону лицо Красина показалось осунувшимся, желтым, а рука – неестественно сухой и горячей. «Болен?» – с тревогой подумал он.

Леонид Борисович, полуобернувшись, представил его мужчине:

– Тот самый Антон. Познакомьтесь.

Юноша молча пожал руку мужчине, в растерянности огляделся.

Красин понял его замешательство:

– Феликсу можешь доверять так же, как и мне. Чем ты так взволнован?

– За вами следят! Только что, минуту назад, я видел около вашей дачи очень подозрительного человека!

– Кто такой? Почему подозрительный? – быстро спросил Феликс. – Как выглядит?

Антон описал внешность «провинциала», рассказал, как познакомился с ним в вагоне, как ехали они по Невскому и как тот прокатил его мимо департамента полиции по Фонтанке.

По мере рассказа лицо Феликса все шире расплывалось в улыбке, кончики усов поднимались, зато Леонид Борисович мрачнел и стал совсем мрачен, когда Антон поведал, как кавказец предложил ему: «Может быть, сойдем, пройдем, а?»

– А раньше ты этого субъекта не встречал? – спросил инженер.

– Н-нет... – неуверенно протянул Антон. – Хотя... Вроде лицо чем-то знакомо... Взгляд... Я сам думал...

– Где он там запропастился? – Красин повернул голову к Феликсу. – Покличь-ка молодца.

– Семен! – зычно крикнул Феликс.

Дверь с веранды в комнату отворилась – и в проеме встал «провинциал». Антон почувствовал, как у него подкашиваются ноги.

– Он?

Юноша впился в темнобрового парня взглядом. И вдруг вспышкой молнии все высветилось: он же видел его две недели тому выходящим из кабинета Красина в конторе на Малой Морской, только тогда «провинциал» был с бородой и в поддевке. Но это что! Другой раз Антон видел его в Тифлисе, на Эриванской – молодого офицера, спрыгнувшего с пролетки и оттеснявшего с дороги гуляк, а потом среди огня и клубов дыма уносящегося прочь с площади. Он! Никакого сомнения – он! Как же раньше Антон не догадался?