Текст книги "Ночь не наступит"

Автор книги: Владимир Понизовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 34 страниц)

«Вот как? – комментировал про себя Виталий Павлович. – Значит, встреча с Ольгой для него дело такой важности, что даже к маменьке не наведался... А может, то был вовсе и не он? Нет, я не мог ошибиться. А если просто похож? Я ведь тогда мельком... Тогда все рушится. А Ольга? Бесспорно, она. Но если Антон все эти дни был в Куоккале?»

– Маман его очень скучает. Знаете, она красотка, никто и не поверит, что у нее такой сын. Правда, после смерти Владимира Евгеньевича сдала... – болтал опьяневший Лашков. – Призналась. Так и сказала: «Я вам признаюсь, Олег Юрьевич, вы поймете. Мы на краю краха». Эх, если бы Антон – не друг, люблю дамочек: сорок пять – баба ягодка опять... Так и сказала: «Олег Юрьевич, все, что оставил Владимир Евгеньевич, разлетелось как пух, я не очень умею считать деньги». Это она. «Антон не помнит иной жизни. Как сказать ему? Придется съезжать, искать квартиру попроще, отказаться от Поли. Антону придется искать уроки...» А я? Я не бегаю, высунув язык, по оболтусам? Антон, вишь, не помнит, а я почему должен помнить, жить в луковом доме, как брат Раскольников?

– Ну зачем же так, мой друг? – остепенял его Виталий Павлович, не переставая, впрочем, подливать в его рюмку. – Если образами Федора Михайловича, то вы не Раскольников, а Разумнихин. А Разумнихин, надо полагать, далеко должен был пойти... Так что же еще говорила маменька вашего друга?

– Не могу ль я подготовить Антона как-нибудь этак осторожненько... Что, мол, у них в кармане блоха на аркане! – Олег захохотал. – Не так, понятное дело, кругленькими словами, с премиленькой гримаской. Говорит: «А что бы вам, Олег Юрьевич, да поехать в Куоккалу, повидаться с ним и на природе намекнуть».

– А что, это идея, – поощрительно сказал Додаков. – И поезжайте. И отдохнете денек-другой: на вас вот от забот и лица нет. Видите, как у них плохо складывается. Наш прямой долг.

Лашков молча, раскачиваясь на стуле, смотрел на Виталия Павловича. Пробормотал:

– Поехать? Ха! Поехать!

– Да вы не стесняйтесь. На благое дело нельзя жалеть, – ротмистр достал из бокового кармана привычным жестом бумажник. – Вот вам полсотни на расходы. Никаких отчетов. Только... – он вынул из того же кармана несколько чистых листков и карандаш. – Формальность. Да ведь не мои личные, из государственной казны. Расписочку дайте.

Он разгладил один листок перед Олегом, сунул ему в руку карандаш.

– Пишите: «Мною получены от ротмистра Додакова В. П. 50 руб.».

Лашков, завороженный видом банковского билета, какого он никогда прежде и в руках-то не держал, послушно написал под диктовку.

– А теперь дату и подпись. Превосходно! – Виталий Павлович аккуратно сложил бумажку и спрятал ее во внутренний карман. – Да, чуть было не опустил... В голове шум, все путается, мы с вами того, лишнего, а? – он приятельски улыбнулся. – Вот листки, изложите вкратце все, что известно вам об Антоне Путко и что рассказала мамаша.

Олег вздрогнул, поднял на ротмистра мутные светлые глаза:

– Д-донос?

– Бог с вами, юный мой друг! Просто заметки для памяти. И фамилии вашей не надобно. И начинайте от третьего лица: «Источник сообщает» и далее. А подпишите как угодно. Ну хотя бы «Друг». Именно: «Друг»! И все. Никто никогда не увидит, даю вам слово офицера. И даже и увидел бы – «Друг», и все. Друзей – их ведь пруд пруди.

Лашков начал писать. Оторвался от листа:

– Маман его поминала еще, что ездил он погостить к дядьке в Тифлис. Да я вроде и раньше вам говорил.

– Когда ездил?

– Перед тем, как к невесте в Куоккалу... Кажется, девятое было, что ли? А шестнадцатого вернулся.

– И об этом упомяните, – подсказал ротмистр.

Когда студент кончил, он пробежал листки, сложил их и спрятал вслед за распиской. И сам черкнул несколько строк:

– Вот вам адрес в Куоккале. Хозяин дома – обходительнейший человек, он содержит буфет при станции, Для вас у него будет и комната, и пансион – все бесплатно. Встретитесь с другом – помиритесь. Мол, кто старое помянет... К себе пригласите, за рюмочкой человек отходчивей. И заодно поинтересуйтесь, не выезжал ли он на этой неделе из Куоккалы – куда-нибудь на Волгу, в Казань или Ярославль, скажем... И посмотрите, нет ли с ним... или около... одной прекрасной незнакомки – черноволосая такая, с зелеными глазами, бледная молодая дама. Только осторожно, без намеков, наводящими вопросами. Весьма и весьма важно для его благополучия. Добро?

Он снова наполнил рюмки:

– Ну, на посошок! Ни пуха ни пера! Жду возвращения вашего с нетерпением. Когда вернетесь, сразу же позвоните. Телефон 15-35. Не забудете? А теперь кофе для бодрости. Здесь отлично варят турецкий кофе.

Олег Юрьевич Лашков был обворожен обходительностью человеколюбивого жандармского ротмистра, не жалеющего времени для помощи попавшему в беду его другу, к тому же такого щедрого и обходительного. Хотя где-то в глубине сознания царапала мыслишка: «Так ли бескорыстно человеколюбив этот жандармский офицер?..»

Тем же вечером Зинаида Андреевна, встретившись с Додаковым в квартире на Стремянной, сообщила, что Красин до сих пор не вернулся в Петербург, хотя директор-распорядитель ждал его еще в понедельник. Но инженер прислал телеграмму, что болен.

– Откуда телеграмма?

– С дачи, где его семейство, – из Куоккалы.

«Куоккала? Одно к одному складывается. Превосходно!»

Додаков почувствовал азарт, как игрок, оценивший карту и готовый сорвать банк. Да, воистину счастливый нынче день!

ГЛАВА 12

Антон и Ольга поспели к утреннему гельсингфорсскому поезду и в полдень уже сошли на чистенькой, с вазами цветов вдоль платформы станции Куоккала.

Всю дорогу в вагоне юноша виновато молчал. Молчала и женщина. Отрываясь от окна, он мельком взглядывал на нее. Вуалетка закрывала половину ее лица, и глаза за черным кружевом расплывались в два огромных пятна. Но губы были напряженно сжаты, на нижней, слегка оттопыривающейся, засохла корочкой кровь. Болезненной была втянутость землистых щек. «Сколько она пережила – и я еще посмел!» – все казнил себя студент, испытывая почти физическую боль, но ничего не мог придумать такого, что загладило бы его вину.

– Пойдем последними, – тихо сказала Ольга, когда поезд остановился у перрона.

Антон предложил ей руку. Этакой фланирующей парочкой они побродили меж ваз, будто кого-то поджидая, а когда все пассажиры покинули вокзал, направились, делая большой круг через сосновую рощу, к даче Степанова. Ольга опиралась на его руку тяжело, и юноша чувствовал, на каком пределе физических и духовных сил она была. «Бедная, – подумал он. – Прости, если можешь... Мне жалко тебя, как родную сестру...» Ничего подобного он выговорить бы не посмел, но тем горячей звучал его немой монолог. И Ольга словно бы услышала. Она сняла шляпку, вскинула голову, улыбнулась. «А она красивая была, – подумал он. – Как из фарфора. Такие невероятно зеленые глаза!..» – И он тоже радостно улыбнулся ей.

Они поднялись на веранду. Антон постучал в застекленную створку, ведущую в комнаты:

– Кто есть? Встречайте гостей!

Выглянула женщина. Туго зачесанные назад волосы ее открывали большой гладкий лоб. Чуть навыкате светлые глаза под арками бровей были настороженны. Но, увидев Ольгу, она вскрикнула, и они бросились друг к другу, обнялись, замерли, стиснув руки и крепко прижавшись щеками. В их стиснутых руках, в молчаливых слезах было столько боли и радости, что у Антона перехватило дыхание: «Кто же она, эта Ольга? Что же с ней стряслось?..»

Он не услышал, как вошли на веранду Леонид Борисович и Феликс. Сразу же послышались радостные восклицания. Мужчины начали тормошить Ольгу, обнимать. Усач схватил ее в охапку и закружил по веранде – и сразу напряжение снялось, стало хлопотно и весело.

– Обедать! Обедать! У нас сегодня праздничный обед! Любаша постаралась – пальчики оближешь! – приглашал, приговаривал Леонид Борисович. – А в центре внимания: петровская, пиво и ростовские раки! Клещи – как усы у Феликса!

Антон впервые видел жену Красина, Любовь Федоровну. Тут же в комнатах шалили и девчурки, его дочки. Любовь Федоровна хлопотала у стола, а Леонид Борисович расхаживал по веранде и радостно оглядывал присутствующих:

– Ни слова, ни звука до обеда! Переодевайтесь – и милости просим!

Студент никогда еще не видел Леонида Борисовича таким веселым.

Когда рассаживались, Красин показал Ольге на стул с высокой резной спинкой во главе стола:

– Прошу, сударыня, на трон! Сегодня вы наша королева!

Всем и даже Ольге передалось празднично-шутливое возбуждение. Женщина улыбалась, глаза ее сияли.

Инженер наполнил рюмки. Высоко поднял свою и, сразу посерьезнев, сказал:

– За твое возвращение, товарищ Ольга. Мы были с тобой каждый день твоего крестного пути. За возвращение!

Женщина, первой встретившая Ольгу и теперь сидевшая с нею рядом, обняла ее и прижала к плечу. Встал Феликс:

– Склоним голову перед памятью павших. Нет ничего тяжелей, чем терять товарищей... – он опустил голову, и его жесткие кудри упали на лицо. Феликс помолчал. – Что ж, как сказал коммунар Ферре: «Будущему поручаем заботу о нашей памяти и нашу месть». Не они, так мы, не мы – наши товарищи, но все вместе мы дойдем с красными знаменами... За тех, кто возвращается в строй, за тебя, Оля, и за тех, кто встает в наши ряды на место павших!

Он повернулся к Антону. Студент вспыхнул: «Знал бы Феликс! Узнают – выгонят в три шеи!» Он покосился на Ольгу. Женщина протягивала к нему рюмку – то ли насмехаясь, то ли с улыбкой, непонятно. «Сейчас кончим обедать, и придется все рассказать...» Он чувствовал все возрастающую тревогу.

И вот убрали тарелки. Любовь Федоровна вместе с женщиной, которую называли то Надей, то Катей, а Антон определил про себя: «Учительница», – ушли на кухню мыть посуду. Они же четверо остались за столом. И Леонид Борисович, закурив, перешел к делу:

– Мы очень волновались. Мы знали, что вы не пришли на явочную квартиру. К тому же ты, Владимиров, должен был вернуться раньше. Хорошо, что все благополучно кончилось. Но что же произошло в Ярославле?

Все! У ног Антона разверзлась пучина. И, зажмурившись, очертя голову он бросился в нее.

Он рассказал, как они блуждали, как забыл он номер дома, как сидели на берегу Волги, и он задремал, и его разбудил полицейский. Он говорил, не поднимая глаз, чувствуя, что тишина за столом не сулит ему ничего хорошего. Закончил он исповедью о злосчастной прогулке по Фонтанке.

Феликс хмыкнул в усы. А Леонид Борисович сказал:

– Да, Камо – достойнейший пример для подражания.

Потом он повернулся к Ольге:

– А ты что скажешь?

Женщина разгорелась от встречи, от внимания и выпитого вина, она заговорила мягко:

– Все так. На Фонтанке он напугал меня до смерти. В дороге от Ярославля до Питера держался хорошо, – она одобрительно кивнула. – Не трусил. Храбрый мальчик.

«Мальчик!» – Антон обиделся.

– Не будем читать тебе нотаций, товарищ Владимиров, – сказал Красин. – Думаем: сам понял. С явочной квартирой – вот к чему приводит невнимательность, в одно ухо влетело, в другое вылетело. Малейшая беспечность может привести к непоправимому. И еще одно запомни: мы не артисты под куполом цирка.

Он посмотрел на Феликса:

– А ты что скажешь?

Феликс добродушно погладил усы:

– В общем, для первого раза вел себя не так уж и плохо.

Антон почувствовал, как у него за спиной вырастают крылья.

– Ладно, – сказал инженер, как бы подводя черту. – Ты, Оля, останешься здесь. А тебя, товарищ Владимиров, уже, наверное, ждут? – Он мягко улыбнулся. – Беги. Приходи завтра. Есть у меня одна мысль. Утром обсудим.

«Вот обрадуется Ленка!» Антон торопился на дачу Травиных. Никогда еще ему не было так хорошо. Он – революционер-профессионал! Никогда у него не было таких товарищей! Только Костя. И отец... «Если бы не тот страшный день, отец был бы сегодня здесь! – с уверенностью подумал он. – Вот это жизнь! Рассказать бы Ленке! Нет, нельзя. Пока нельзя».

Он замедлил шаг. «А как объяснить, почему снова приехал? Скажу: не удержался, не утерпел... Да, но утренний поезд уже давно пришел. – Он посмотрел на часы. – Придется подождать вечернего. Ну и опытным же конспиратором я становлюсь!

Сегодня же... – решал он по дороге. – Пойдем купаться, и я ей скажу: хватит ждать! Сколько можно ждать, когда меня завтра могут... Нет, об этом ей пока нельзя. Завтра вернусь в Питер и скажу маме. Она обрадуется, она любит Ленку. А после свадьбы расскажу, ведь муж и жена – одна сатана. Пусть держит наготове вещички: по этапу за кандальным – динь-бом, динь-бом! И плевать нам на приморские виллы!»

Он счастливо рассмеялся.

За лесом протрубил паровоз. Антон подождал, когда донесется веселый звон станционного колокола, преодолевая желание сорваться с места, заставил себя повременить еще несколько минут и чуть ли не бегом пустился к даче Травиных.

«Вот бы выбежала навстречу!» – он представил, как засияют ее глаза. Сладостно сознавать, что эта девушка – твоя! Сейчас он схватит ее за руку, и они понесутся по дюнам к морю. А потом будут лежать под соснами, и иголки будут покалывать спину. «Господи, как же хорошо жить на свете!»

Он распахнул калитку и побежал к террасе. Увидел: Лена стоит с лейкой у клумбы.

– Ленка, здравствуй!

Она повернула к нему голову, разогнулась и сказала:

– Здравствуй.

Но навстречу не бросилась, не рассмеялась, даже не выпустила из рук лейку. «Чего это она?»

– Я так соскучился по тебе, Ленка! – он хотел обнять ее, но за стеклами веранды мелькала какая-то фигура.

– Ты когда приехал? – спросила девушка.

– Да вот... – он неопределенно махнул в сторону станции. – Териокским. Не выдержал, не утерпел в Питере...

Заранее приготовленная фраза прозвучала вымученно.

– Не выдержал? – переспросила Лена. – Териокским? А кто та незнакомка под вуалью, с которой я видела тебя у утреннего поезда?

Антон опешил.

– Я... Я потом тебе объясню... – начал мямлить он, чувствуя, что заливается краской.

– Ах, потом? Очень мило! – Лена отшвырнула лейку на середину клумбы. – Вы лгун, сударь!

– Тише, Лена, что ты? – он умоляюще показал в сторону веранды.

– Пусть слышат, пусть! – из глаз ее брызнули слезы. – Вы жалкий трус и грязный лгун! Лгун, лгун! Под ручку, в обнимку! Боже мой, а я-то! К каждому поезду!..

Она отвернулась и зарыдала – по-бабьи, чуть ли не в голос.

«Что же делать? – растерялся он. – Вот глупо!»

Его подмывало все рассказать ей. Он уже готов был рассказать, но с превеликим трудом сдержал себя. Ласково проговорил:

– Напрасно ты, Ленок. Не надо. Когда узнаешь, ты поймешь.

Она резко повернула к нему мокрое лицо с покрасневшими глазами:

– Мне надоели многозначительные фразы! Надоели твои необъяснимые исчезновения и появления! Я хочу ясности, я требую ее, я имею право требовать! – она даже топнула ногой.

– Сейчас я ничего не могу тебе ответить.

– И не надо! Не надо! Не смейте дотрагиваться до меня! – она была в исступлении. – Вы мерзки, вы мне отвратительны! Уходите прочь!

Дверь веранды распахнулась, и на крыльце появилась мать Лены. Лицо ее было озабочено.

– Лена, – сделал последнюю попытку Антон. – Ты поймешь... Пошли к морю.

Девушка отвернулась и взбежала на террасу.

«Вот так оборот! – Антон поплелся по дорожке к выходу. – Приревновала... К Ольге приревновала! Знала бы, кто она – товарищ Ольга! – он невольно улыбнулся. – Но как я могу ей объяснить?.. И что же теперь делать?»

Он направился по тропинке к станции. «Завтра с утра надо к Леониду Борисовичу. А где ночевать? Придется ехать в Питер. – И все же неожиданная ссора не могла изменить его приподнятого настроения. – Ничего, одумается... Я же чист как ангел. Придумаю какую-нибудь правдоподобную историю».

– Ба! – услышал он радостное восклицание. – Антошка-картошка!

Он поднял голову. Перед ним стоял сияющий Олег.

Антон опешил:

– Ты откуда взялся?

– Решил после трудов тяжких заслуженно отдохнуть. Море, белый песочек, солнышко! Да вот, судьба не милостива! – он показал на небо.

Действительно, Антон и не обратил внимания: вечернее небо заволакивали тучи, они надвигались с северо-запада, со стороны залива, мрачным сомкнутым строем.

Антон вспомнил, что они с Олегом в ссоре.

– Привет, – холодно кивнул он и собрался пройти мимо.

Но приятель дружелюбно толкнул его в плечо:

– Брось ты! Погорячились тогда. Ну, не прав я был, каюсь. Хочешь, дай в ухо – и квиты? – он шутливо подставил голову. – Может, поумнею. И кто старое помянет!..

Антону в ту минуту особенно нужен был человек, с которым он мог бы отвести душу. «Да и правда: в чем он виноват, Олег? Не захотел со всеми? Насильно и заставлять не надо. И Леонид Борисович говорит: «Нам нужны не попутчики на три версты, когда дорога Невским проспектом, а единомышленники на всю жизнь». Какой из Олежки-то единомышленник? Он и думает только о девчонках с Садовой да о новых галстуках! Та ссора – ребячество. К тому же сам первый винится».

Он посмотрел на веселую красную физиономию:

– Дал бы я тебе!.. Да ладно, за истечением срока давности! – и протянул руку.

– Люблю я тебя, дурак, – сказал Олег. – Соскучился как по бабе, вот тебе крест! Я же узнал, что ты здесь, – к маменьке твоей заскакивал.

Антону польстило, что приятель показал такую привязанность.

– Покуролесим, а? – подмигнул Олег. – Аль ты тут у Травиных, у Ленки под боком греешься?

– Я уже погрелся, – горько сыронизировал сам над собой Антон. – В Питер возвращаюсь.

– Куда на ночь-то глядя? Завтра вместе и вернемся. Я тут такую хату приглядел, специально для красавцев холостяков!

«Вот прохиндей! – привычно восхитился оборотистостью дружка Антон. – Уже и хата...»

– Рядом, около станции. Хозяин финн, двух слов не свяжет, однако обходительный. Штоф уже стоит на столе. Пошли?

«Пересплю, все равно утром пораньше надо к Леониду Борисовичу, – подумал студент. – Может, и с Ленкой что-нибудь придумаю».

– Уговорил, – сказал он.

Дом, в котором остановился Олег, был под островерхой крышей, старый, с замшелыми стенами. Однако комнатка чистая, в голландке потрескивали поленья, а на столе действительно красовался штоф в две кварты.

«Ну и напьюсь сегодня! – решил Антон. – В лоск!»

– Откуда у тебя деньги завелись на такие хоромы? – полюбопытствовал он.

– От трудов праведных. Уроки, бегаю, как собака, – Олег вывалил язык, изобразив, как он бегает, и тяжело задышал. – Уроки жизни... Погоди минутку, сейчас я с хозяином изъяснюсь на пальцах, пусть сообразит нам что-нибудь пофундаментальнее.

Через час они сидели за столом разомлевшие, скинув куртки, штоф был наполовину опорожнен. Олег заботливо подливал в стакан приятеля, а Антон жаловался ему на Ленку, добивался совета: как найти путь к примирению. Хоть и был он уже изрядно пьян, но словно заслоном преградил в мозгу то, о чем говорить не имел права, и от этого рассказ его был сбивчивым и неубедительным: мол, Ленка случайно увидела его с одной дамой и приревновала, и в истерику.

– А признайся, было? Согрешил? – масляно блестел глазами Олег.

– Что ты! Да она же!.. – оборвал его Антон. Сама возможность такой мысли показалась ему кощунственной. – Не о ней речь...

– А все же кто она? Может, уступишь по бедности?

– Шшш! – помотал указательным пальцем юноша. – Она святая! И больше о ней ни звука!

По стеклу уже барабанил дождь, и бурлило, звенело в водосточной трубе.

– Молчу! А все же...

– И-и не мечтай. Я и сам-то ее, может, никогда больше в жизни...

– Да хоть какая она?

– Шшш!

– Наверно, как русалка: глаза зеленые, и вот такие локоны.

– Откуда ты знаешь? – удивился Антон.

– Угадал? Чудило! Они же все такие в нашем воображении по первому разу. Она какая: брюнетка, шатенка?

– Черная.

– А я предпочитаю блондинок.

– Не смей! – Антон стукнул кулаком по столу.

– И не буду, не буду! – примирительно согласился Олег. – А с Ленкой перемелется... Хочешь, схожу парламентером? Хочешь, грех на себя возьму, скажу, что ради меня ты старался, меня выдавать не хотел?

– А это идея! – обрадовался Антон. – И правда, ради друга... И все, хватит об этом. Молчок!

– Хватит и хватит, – согласился приятель. – Только для алиби, где ты эту русалку выловил? Где Ленка вас застукала?

– Наверно, у станции... Говорит, каждый поезд встречала. Вот как ждала!

– Да ты что, уезжал?

– Я? – Антон настороженно посмотрел на Олега. – Кто тебе сказал?

– Да ты же сам.

– Н-нет... Никуда не уезжал.

– Да мне-то что? Не уезжал и не уезжал. Только зачем же тогда Ленка ходила встречать тебя на станцию?

– А шут ее знает! Блажь такая, пойми их, женщин... – Антон почувствовал, что запутывается. – Давай лучше спать. Так спать охота! – он сладко зевнул.

– Еще по одной – и на боковую, – согласился Олег. И снова наполнил чарки. – Ну, дай бог не по последней. За дружбу!

Они чокнулись.

Антон глотнул уже с омерзением. Все! Больше он не в силах – мутит и все плывет перед глазами.

Он проснулся среди ночи. Сразу, будто кто-то толкнул. Резко поднялся, сел на кровати. В голове ломило, но сознание было ясным, хмель прошел. Посмотрел на серый квадрат окна. Дождь продолжал глухо барабанить по стеклам. Олег спал ничком, всхрапывая.

Антон накинул куртку и вышел на крыльцо. Свежий воздух и холодные капли, брызгавшие на лицо, взбодрили его. Но какая-то беспокоящая, свербящая мысль будто бы продиралась в сознании сквозь остатки сна. Он вспомнил о вчерашней ссоре с Ленкой. Нет, эта мысль касалась не ее... И вдруг явственно, будто он слышал со стороны, всплыл в памяти его пьяный разговор с Олегом. Почему все вертелось вокруг Ольги да Ольги? Сам виноват, завел об этой дурацкой ссоре? Может быть... Но почему Олег так настойчиво расспрашивал? Или, может, показалось? Но разве им не о чем было поговорить еще? Столько институтских новостей, столько всего случилось за это время с их общими знакомыми. И еще: когда уже укладывались, Олег предложил: «А может, махнем от этой слякоти куда-нибудь на Волгу, под Казань или Ярославль? Плесы, тишина... Об эту пору ведь там хорошо?» – «А я почем знаю?» – «Так ты ж там был». – «Когда?» – «Не был? А вроде бы говорил... Или кто-то говорил, что видел тебя... Ну да ладно, на боковую!»

С чего это он завел о Волге, о Ярославле – одно к одному? И словно бы вторым зрением Антон вновь увидел, как сидят они за столом и пьют, и Олег все подливает ему и подливает, а себе нет, хотя сам превеликий любитель выпить. Как же это Антон там, за столом, не обратил внимания? И откуда вообще Олег тут взялся? И именно вчера? И почему искал, заходил даже домой, к матери?.. Вроде бы после той стычки в читальне накануне демонстрации между ними все оборвалось, а Олег не из тех, кто первым идет на примирение. Может, все это чушь? И он из самых добрых побуждений? Об Ольге – потому, что женщины – самая любимая его тема, а Ярославль – случайное совпадение, Антон сам распустил язык? Может быть. И скорей всего именно так... Но он никак не мог отделаться от гнетущего чувства.

Вернулся в комнату. Приятель все также безмятежно храпел на кровати в углу. А что, если подойти, тряхнуть и, пока совсем не очухался, спросить: «Зачем ты выпытывал? А, зачем? Отвечай скорей!» Глупо... И подло подозревать в такой гнусности друга. Друга? Ну, однокашника, приятеля по институту. «Если хочешь понять другого, поставь себя на его место». Разве он, Антон, мог бы? Чушь!

И все же тревога не отпускала. Что же делать? К Леониду Борисовичу идти рано. А позже, когда Олег проснется, как объяснишь ему, куда идешь? Он же знает – не к Ленке. И если... Если подозрение справедливо, не будет ли он следить? Не хватало еще привести «хвост» к Красину. Как все запутывается! И во всем виною только он, только его непростительная неосторожность. Надо идти...

Он снова на цыпочках вышел из комнаты. За неприкрытой дверью прислушался: Олег дышал так же ровно и глубоко. Сдерживая каждое движение, чтобы не скрипнула половица, не звякнула щеколда, он выскользнул из дома. Теперь он был,особенно осмотрителен: ушел далеко в лес, петлял по тропинкам, оглядывал все окрест. Вспоминал слово в слово все наставления Феликса. Да, познаешь на собственной шкуре.

Утро уже вполне занялось, было не меньше пяти – половины шестого. Если бы ожидался ясный день, лес уже простреливало бы солнце. Но после стоявшей необычайно долго, целый месяц, щедрой погоды наступило столь обычное для всего этого приморского края ненастье, и тоже, по всей видимости, надолго. Небо было ровного серого тона, хоть и по-летнему высокое, но непрерывно источавшее дождь: то мельчайшей пылью, то плотными зарядами, и даже в короткие перерывы листья кивали, сбрасывая друг на дружку и сея на траву увесистые капли. Под ногами чмокало, чавкало, башмаки протекли, куртка превратилась в губку.

К даче Красина Антон подошел с противоположной стороны, от сараев, перемахнув через ограду. Дом стоял молчаливый, с темными окнами. В какое постучать? Не переполошить бы Любовь Федоровну, не напугать девчушек. Он мысленно представил расположение комнат. Детская, кажется, здесь, а рядом или наверху – спальня. Антон побарабанил по стеклу. Никакого отзвука. Фу, как нехорошо в такую рань... Он постучал громче. Занавеска отодвинулась, к стеклу прильнуло лицо. Вспыхнул огонек спички, заколебалось пламя свечи, раздались шаги на веранде.

– Заходи, Антон, – в дверях стоял Леонид Борисович – в халате, с взъерошенными волосами и смятым со сна лицом. – О, уже полное утро, неужто проспали?

Он глянул на часы:

– Да нет, и пяти еще нет... Проходи. Ты чего в такую рань? – он сладко, с зевотой, потянулся. Всмотрелся в мокрое лицо юноши. – Да ты же насквозь, до нитки!

Пока студент стоял, по полу растеклось круглое озерцо.

– Извините...

– Да что уж, сбрасывай куртку, сейчас просушим, у нас тут настоящая русская печь на кухне. Пошли. Дам пижаму, переоденешься.

В тепле, за стаканом густого чаю Антон приободрился. Ночные страхи показались ему беспричинными. Но как-то нужно было объяснить Леониду Борисовичу столь преждевременный визит. И он начал рассказывать: все как было, с самой ссоры с Леной.

– Постой, не торопись, – остановил его Красин, когда он перешел к встрече с Олегом. – Давай во всех подробностях, постарайся вспомнить каждое слово, интонацию, каждую мелочь.

После того, когда студент кончил, инженер спросил:

– А что ты вообще знаешь об этом Олеге?

Оказалось, как это ни странно, Антон почти ничего не знал о своем однокашнике. Ну остроумный, за словом в карман не полезет, хорошо занимается, неравнодушен к женскому полу...

– А взгляды его, а цели в жизни? А отношение к тому, что происходит вокруг?

Юноша рассказал об их стычке в читальне.

– Что же тебя особенно насторожило?

«Вот и Леонид Борисович считает, что все это ерунда на постном масле, мания преследования», – с тоской подумал Антон.

– Откуда бы ему знать об Ольге?

– Ты же сам проговорился: Травина увидела тебя с дамой.

– Да, но он-то ее не видел! А сказал: волосы черные, глаза зеленые... Нет, про волосы это я. Но глаза же у нее действительно зеленые. Только это когда смотришь совсем близко, – он смутился. – Да, наверно, совпадение. Он мог сказать и с голубыми. Но тогда почему спрашивал о Волге, о Ярославле? Тоже совпадение? Да, пожалуй. Откуда бы ему знать, что я ездил? Кто мог меня видеть? Никто. Ерунда это все, да?

Он с надеждой посмотрел на Красина.

– Не знаю. Если он действительно выпытывал, то очень примитивно. Или очень нагло. Или то и другое, если этот Лашков – начинающий осведомитель, первые шаги делает.

Инженер усмехнулся, и Антон подумал, что он намекает на его собственные оплошности.

– Трудно поверить, что Олег... Но я не мог не предупредить.

– Трудно? – Красин досадливо провел указательным пальцем по переносью. – Несколько недель назад провалилась одна наша школа-лаборатория. Схвачены одиннадцать товарищей, разгромлен склад. По всем приметам – выдал провокатор, кто-то из участников. А каждый – профессиональный подпольщик, казалось бы проверенный. И мы до сих пор не знаем, кто выдал, кто из тех одиннадцати. Ты правильно поступил. Если охранка пронюхала, ты и представить себе не можешь, как это опасно. Для каждого из нас, в том числе и для тебя. Запомни: что бы с тобой ни случилось, кто бы, где и когда, хоть через сто лет, ни спрашивал – ни о Ярославле, ни об Ольге ты ничего не знаешь. Проболтаешься – сам себе подпишешь смертный приговор или вечную каторгу. Дальше: в Тифлис ты ездил к дяде, и только. Тифлис – это еще опаснее, чем участие в освобождении Ольги. Если они следят, то, конечно, установили твои контакты со мной. Не отрицай. Да, встречался, просил, как старого друга отца, помочь устроиться на службу. Инженер обещал.

Он минуту подумал, намечая план дальнейших действий:

– С сегодняшнего дня Куоккалу нужно исключить. Отныне эта дача – жительство моей семьи, никаких встреч на ней. И ты больше сюда ни шагу. Когда снова будет можно, я тебе сообщу. И сегодня с первым же поездом ты вернешься в Питер.

Он снова задумался. Спросил:

– В каких отношениях этот твой приятель с дочкой Травина? Они знакомы?

– Да, я их познакомил еще прошлой весной. Правда, Ленка... Елена его терпеть не может, называет циником.

– Но все же сможет подтвердить, что видела тебя, когда ты сходил с гельсингфорсского поезда с дамой, и что уезжал на неделю неизвестно куда... Да, это существенно. Попросить ее молчать – еще хуже.

Леонид Борисович прошелся по комнате, заглянул в под печи, поворошил кочергой поленья. Красные отсветы скользнули по его лицу.

– Хорошо, скажешь: моя родственница, я попросил тебя встретить ее в Питере и привезти на дачу. А кто она и откуда – тебе неизвестно, зовут Тамарой Николаевной. Но запомни – ничего никому объяснять, ни перед кем, кроме Елены, оправдываться ты не обязан. И есть еще одна реальная возможность проверить, пало ли на тебя подозрение полицейских властей.

Он загадочно посмотрел на Антона:

– Хочу сделать тебе немаловажное предложение. Решай не впопыхах. От этого решения может иначе сложиться вся твоя жизнь. Мы обсудили с товарищами: тебе надо учиться.

– Я и учусь в Техноложке, вы же знаете.

– Учиться не только инженерной специальности. Не думай, что партийная работа сводится лишь к действиям боевых групп: нападать, бросать бомбы, освобождать... Партии нужны идейно закаленные, научно подготовленные марксисты, умеющие осмысливать явления истории и общественной жизни. Как ты думаешь, почему многие революционеры – десятки, даже сотни их – перед пятым годом жили в эмиграции, в Берлине, Париже, больше всего в Швейцарии, в Женеве?

– Бежали туда из ссылки, с каторги.

– Не только бежали, не только спасались от царской охранки. В эмиграции революционеры учились, овладевали теорией революционной борьбы. Без теоретической базы не может быть и практической работы. А как революционер-марксист ты, извини, еще полный нуль. Пока у тебя в голове туман. Может быть, я ошибаюсь?