Текст книги "Ночь не наступит"

Автор книги: Владимир Понизовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 34 страниц)

Сам Додаков больше не позволял себе никаких вольностей, держался с секретаршей предупредительно-корректно, однако же не упуская ни малого случая показать ей свое расположение и всем своим видом как бы говоря: он вычеркнул из памяти те постыдные мгновения, их не было, и если Зинаида Андреевна все же расположена к нему, игру можно начинать сначала, с дальних позиций.

Она приняла условия этой игры и, интуитивно почувствовав иную степень отношения к ней Виталия Павловича, сделалась тиха, смиренно-приветлива. Но в то же время и настороженна. Он понимал: теперь ему будет с нею в сто крат труднее. Но ничего не в силах был поделать с собой. Да, как это ни смешно, он влюбился в эту девчонку!

Испуганный и в то же время обрадованный своей юношеской пылкостью, Додаков чувствовал: если Зинаида Андреевна не уступит, он готов будет даже предложить ей руку, хотя можно представить, как поднимется на дыбы вся его родня, как встретит в штыки корпус... Дочь бумагомарашки, из мещан... Может и карьере повредить... А, плевать ему на все!.. Плевать?.. Но что же делать?.. Пожалуй, впервые он чувствовал такую свою беспомощность. Однако внешне отношения между ними оставались прежними. Она – секретарь в правлении «Общества» и его осведомительница, он – ее непосредственный и единственный наставник. И, встречаясь с ней раз-два в неделю на частных квартирах, разбирая мозаику обрывочных сведений, собираемых Зиночкой, он помогал ей писать обстоятельные доносы, а потом у себя в кабинете, на Александровском, внимательно продумывал каждую фразу, выведенную старательным полудетским круглым почерком.

В отчете о поездке первого инженера на третью линию Васильевского острова, к Учительнице, не проскочило мимо упоминание, что Красин вез со встречи клетчатый дамский саквояж и даже объяснил секретарше, что в нем, мол, вещи жены. Возможно, и жены. Значит, между нею и Учительницей существуют какие-то взаимоотношения? И можно связать оборвавшуюся нить, установив наблюдение за супругой инженера – Любовью Федоровной?.. В тот раз додумывать Додаков не стал, хотя все, что касалось Учительницы и Красина, интересовало его особенно. И полковник Герасимов веско предупредил: «Глаз с Красина не спускать! Все его контакты фиксировать!»

Но вот на стол ротмистра начали стекаться сведения, поступавшие в охранное отделение по другим каналам. В филерской сводке проскользнуло, что в тот час, когда Красин находился в павильоне «Ремпен и сын», что на углу Невского и Казанской – весьма подозрительном месте, – туда заходил в числе других многочисленных посетителей студент Технологического института Антон Путко, сын профессора, убитого черносотенцами. Причем Путко в торговом зале не задержался, а был препровожден хозяином в помещение за прилавком. Филер – под видом хлыща он подбирал букет для дамы – не мог последовать за студентом. Но совсем не было исключено, что где-то там, в задних комнатах, Путко встретился с инженером. Конспиративная обстановка встречи не могла не насторожить.

В одном из следующих донесений Зинаида Андреевна между прочим упомянула, что студент звонил Красину на службу и для чего-то пытался изменить голос. Зиночка, обладающая абсолютным слухом, сразу же догадалась, кто звонит. Ротмистр подсчитал по календарю. Получалось: Путко звонил спустя несколько дней после возможной встречи в цветочном павильоне.

И наконец, филеры, начавшие наблюдение еще за одной подозрительной квартирой, к которой Красин, казалось, не имел отношения, засекли молодого человека, выходившего из нее с клетчатым саквояжем. Наряд «гороховых пальто» был ориентирован Железняковым на слежку за самим помещением, юношу никто не «проводил». Куда он направился, осталось неизвестным. Однако по скупому описанию: высокий, худой, лохматый, русый, с раздвоенным подбородком, в куртке Технологического – он весьма напоминал уже известного ротмистру студента. Сошедшись на столе Додакова, эти разобщенные факты невольно дополняли друг друга. И Виталия Павловича не могла не заинтересовать личность юноши. Каковы его взаимоотношения с инженером «Общества электрического освещения»? Какова его роль – если он действительно ее исполняет – в преступной организации, именуемой РСДРП?

Додаков запросил особый отдел и седьмое делопроизводство департамента и быстро получил ответ: Путко Антон Владимиров в картотеке не значится. Следовательно, ни единожды ни по одному делу он даже не упоминался. Значит, или ротмистр в своих предположениях ошибается, и все это случайные совпадения, за которыми обыденные жизненные интересы, или студент только вступает на опасную стезю. Офицер не уделял много внимания юноше, но не собирался отныне и исключать его из сферы своего наблюдения. Предстояло запастись долготерпением и по крупицам собирать сведения о Путко, штришок за штришком рисовать его портрет. В Технологическом еще с той поры, когда Додаков занимался «студенческим вопросом», у него были осведомители. Теперь через них он кое-что выведал. Профессорский сынок увлекался романтическими веяниями, читывал и нелегальщину, участвовал в студенческих сходках – впрочем, всем этим не выделяясь из общей массы свободомыслящих сверстников. Ни один из осведомителей не был лично знаком с Путко, поэтому ничего более определенного сообщить о нем не мог. Однако «с. с», навели ротмистра на приятеля Антона – Олега Лашкова.

Виталий Павлович использовать Лашкова не торопился: тут действовать надо было наверняка, малая ошибка могла спутать все карты. Поэтому он узнал, где Олег бывает, навел о нем справки, в том числе и у девиц на Садовой – не сам, конечно, до такого он не унижался, – и понаблюдал за ним в кабачке-полуподвальчике на Загородном, облюбованном студентами. И только после такой подготовки, составив о нем предварительное мнение, вызвал повесткой. Нет, не в охранное отделение на Александровский, а в управление градоначальства, на Гороховую, в старинный кваренговский дом с классической колоннадой.

Лашков, как и предполагал Виталий Павлович, явился с опозданием, с независимо-нахальной ухмылкой на красной, не принимающей загара, физиономии: зачем, мол, понадобился я отцам города? Я чист как стеклышко и независим. Увидев перед собой офицера в жандармском мундире, он в первое мгновение опешил, глаза посерьезнели, но ухмылка так и осталась, будто прилепленная.

– Рад познакомиться, Олег Юрьевич, – любезно пригласил его сесть в кресло ротмистр. – Как настроение, как самочувствие?

– С каких пор власти интересуются моим здоровьем? – гмыкнул он.

– Вы плохо осведомлены о функциях полиции, мой молодой друг. В наши обязанности входит абсолютно все, что имеет место быть в государстве Российском и личной жизни его сограждан: от выполнения всеми и каждым верноподданнического долга до наблюдения за своевременной ловлей пиявок.

Студент рассмеялся – шутка ему понравилась.

– Вот не ожидал! – он одобрительно глянул на офицера. – А если у меня несварение желудка или геморрой – тоже вас заботит?

– Да, заботит абсолютно все, чем страдают наши подопечные.

Лашков насторожился:

– Почему вдруг я стал вашим подопечным?

– Я же объяснил: нам подопечно все, что дышит под этим небом.

– Много же у вас забот!

– Да, не позавидуешь. Однако в данную минуту, как вы можете догадаться, нас интересуете персонально вы.

– Напрасно, господин офицер. Я не вор, не аферист, не казнокрад, не состою ни в каком сообществе, пью умеренно, по воскресеньям хожу в церковь и даже пиявок не ловлю. Добродетельный обыватель.

– Удивительно, как это вас обошли все крамольные веяния?

– Не люблю тратить время зря. Кто не знает цену времени, тот не рожден для славы.

– Изречение маркиза де Вовнарга, не так ли? – легко усмехнулся Виталий Павлович. – А вы рождены?..

– Рожден в каморке с цветущими стенами. Цветущими от плесени.

– Глубоко сочувствую.

– Вот так-то, господин офицер. Бедность, конечно, не порок, но потрясающее свинство, вы не находите?

– Согласен с вами, мой юный друг.

Додаков уже знал, в каких условиях живет этот щеголь, что ни день меняющий модные галстуки: его отец, мелкий чиновник, из кожи лез, чтобы дать отпрыску образование и положение в обществе.

– И хочу помочь вам. Собственно, поэтому и пригласил вас сюда.

– А-а! – догадался Олег. – Хотите, чтобы я стал вашим слухачом? Извините, так у нас называют ваших – ну, как их? – он выразительно приложил ладонь трубкой к уху.

– Зачем же так грубо, Олег Юрьевич? – добродушно улыбнулся ротмистр. Игра с этим рыжим заносчивым юношей его лишь забавляла. Он знал наперед, как все кончится, – недаром прошел школу у самого Зубатова. – Мы просто хотим попросить вас о небольшой услуге. И соответственно в вознаграждение за нее... Кстати, о вашем отце. Если не ошибаюсь, его жалованье – единственное средство вашего содержания? Никакими иными доходами не располагаете? Насколько нам известно, он выбился из сил, и его хотят уволить от должности. А пенсия без выслуги лет, сами небось знаете, какова? В наших силах порекомендовать, чтобы Юрию Сергеевичу не досаждали.

Студент слушал всю эту тираду напряженно, не мигая светлыми, в белесых ресницах, глазами. Когда же Додаков кончил, торжествующе усмехнулся:

– Благодарствую за заботу о папеньке. Да я и сам подумывал: не пора ли ему от трудов праведных отдохнуть? Обносился: плешь да шкура, уже не годится и мышей ловить.

Додакова покоробило от таких слов юнца: «Эге, милок, да ты ради красного словца и отца родного не пожалеешь!»

– Уволят – пусть едет к тетке в деревню, рыбку удить, чаи гонять, – продолжал с видом победителя Лашков. – Есть у меня старосветская тетушка, аль проглядели? – Он нахально уставился на ротмистра. – А я уроками озаботился, обезопасился. Недорослей учу.

– Бог с вами, юный друг! За полтинник по всему городу бегать – башмаков не окупишь, – с сочувствием возразил Додаков. – Да и не век же в студентах пребывать, скоро и из институтских стен – на большую дорогу, навстречу славе. Куда мечтаете: на государеву службу аль в компанию какую?

– Для начала в техническую фирму, – признался Олег. – Да вам-то что?

– Да, для начала в фирму предпочтительнее, – согласился Виталий Павлович. – И жалованье выше, чем на службе. А все же на службе и чины, и награды... Глядишь, на склоне лет и «ваше превосходительство»?

– Да вам-то какая забота? – повторил Олег.

– Как это «какая»? Неужели не известно вам, мой юный друг, что без справки о благонадежности, которую мы, скажем, я лично должен подписать, вас в самое плохонькое предприятие на мизерную должность не возьмут? Да-с, не имеют права!

Ротмистр знал заранее, что выстрел попадет в «яблочко»: Лашков был типичным карьеристом. В строгом соответствии с учением Сергея Васильевича Додаков делил людей на две категории: карьеристов и – альтернативно им – идеалистов. Карьеристы свое личное преуспеяние ставили превыше всего, что отнюдь не мешало им ревностно служить царю и отечеству. Какой бы ни рисовали они свою карьеру, с такими работать было легко: видна была их ахиллесова пята. Кстати, и себя самого Додаков относил к этой категории. С идеалистами было труднее. Лишенные благого стимула карьеры, идеалисты считали себя носителями идеи и частицами общего дела, и, чтобы вырвать их из порочного круга, надо было проявлять и эрудицию, и долготерпение, а зачастую и применять меры принуждения. Собственно, идеалистами (пусть в конкретном выражении они были самыми отъявленными матерьялистами-безбожниками), по теории Зубатова, и питались все революционные сообщества и партии.

– Да-с, не имеют права! А я, ежели вы будете бретировать и далее, не смогу такую справку подписать, не поступившись своими убеждениями. Согласитесь сами: зачем же мне поступаться?

Он замолчал. Долгая пауза также была предусмотрена правилами игры. И завершилась она новым беспроигрышным ходом:

– Хотя о чем мы говорим и, как вы справедливо заметить изволили, попусту тратим драгоценные минуты? Я совершенно не собираюсь нанимать вас в эти, как вы изволили... слухачи. Бог с вами!

Поникший было юноша оживился.

– Речь идет о небольшой услуге...

Глаза Лашкова злорадно загорелись.

– Нет, об услуге не мне, а вашему лучшему другу, Антону Путко. Вы ведь знаете, какое тяжкое горе постигло его. Он натура горячая, я бы сказал – сумасбродная. Чувства его понятны. Но он готов в таком своем состоянии натворить бог знает что. И такое, что оправдать будет невозможно... Короче говоря, ему угрожают большие опасности. И ваш долг, долг друга, – отвратить их!

Додаков закончил на несколько высокопарной ноте.

– Что же я должен сделать?

– Просто поговорить с ним по душам. Расспросить, где он бывал в последнее время, с кем виделся. Мы с вами должны оберечь его от опасных связей.

– Это невозможно, – сказал Олег. – Я с ним поссорился.

– Не беда. Помиритесь. Первым протяните руку.

– Я и сам хотел. Даже приходил к нему. Да он уезжал к дядьке в Тифлис.

– Вот видите – и сами хотели, – подкрепил ротмистр. – Надо помириться, надо. О том, что услышите, уведомите меня. Мы обсудим, какие следует принять решения, и на этом наши отношения будут исчерпаны. Как видите, ничего страшного. Согласны?

– Ну что ж... – после некоторого колебания проговорил Олег. – Ради Антона...

– Вот и превосходно! – Додаков встал, давая понять, что разговор окончен, и дружелюбно протянул руку. И, как бы между прочим, добавил: – Кстати, еще раз приходить сюда, я думаю, вам не следует... Увидят приятели, еще подумают... Как вы сами-то полагаете?

– Да, не очень-то.

– Если так, давайте, – Виталий Павлович задержал руку Олега, – встретимся где-нибудь приватно. Ну, скажем, по такому адресу: Стремянная, дом пятнадцать, Шабровых, второй подъезд со двора, квартира три в бельэтаже... Повторите, пожалуйста.

Олег повторил.

– Очень хорошо. Не возражаете: в пятницу, в девять вечера? Только прошу: не раньше и не позже. Точность – вежливость королей, не так ли?

В пятницу, лишь немного опоздав, Олег явился на конспиративную квартиру на Стремянной. Добыча была жалкой. Он побывал в доме Путко, но безрезультатно – мать Антона сказала, что сын гостит теперь на даче в семействе профессора Травина. Сколько пробудет у них, матери неизвестно. Олег знает: Леночка Травина – невеста Антона.

– А где, в каком месте их дача?

– Как-то не подумал... А зачем?

– Так, для точности. Ну ничего, подождем, торопиться не будем, – ободрительно сказал Додаков. – Гостит у невесты – значит, образумился. Но вы, когда он вернется, повидайтесь и потолкуйте... К сожалению, придется нам встретиться еще разок. Давайте, скажем, в пятницу же, через две недельки?

На том они и расстались. Додаков знал: Олег окончательно уверился, что ничего зазорного жандармский офицер от него не хочет, действительно, он лишь оказывает услугу Антону во имя их дружбы. Сам же Виталий Павлович, взяв личность Путко на контроль, временно отложил в сторону его «дело» и сосредоточился на иных заботах.

Сейчас, подходя к зданию департамента полиции, он рассеянно глядел поверх голов спешивших к дому № 16 чиновников и офицеров, кивал и козырял знакомым и детально обдумывал план работы на предстоящий хлопотный день.

Он уже поравнялся с дверями департаментского здания, когда напротив, на мостовой, притормозила открытая коляска и послышалось:

– Может, сойдем, пройдем, а?

Он бы и не обратил внимания на эту обычную фразу, если бы она не была сказана с деланно-восточным акцентом и на злорадной, торжествующей ноте. Додаков машинально обернулся и разом узнал юношу, сидевшего в ландо рядом с дамой. Это был Антон Путко! Он видел студента там, у Технологического, на мостовой над убитым отцом. Видел единственный раз, но профессионально натренированная память сработала безотказно. «Надо же, на ловца и зверь!.. – подумал Додаков. – Сопляк: пугает даму нашим заведением, как младенца цыганом!..»

И, глянув внимательнее, немало удивился бледности, покрывшей лицо женщины.

Студент крикнул ваньке:

– Давай-давай на Финляндский, и поскорее! – и коляска свернула на Пантелеймоновскую.

«Значит, уже вернулся в Питер, – подумал ротмистр. – А эта молодая дама и есть, наверно, дочь Травиных, его невеста... Недостойная и глупая шутка».

Встреча со студентом была хоть и мельчайшим, но еще одним добрым знаком расположения судьбы. И с этим чувством удовлетворения собой и жизнью Виталий Павлович переступил порог дома № 16.

После столь неудачно завершившегося доклада царю Столыпин пребывал в самом дурном расположении духа. Из-за такой малости – экспроприации в Тифлисе – ткнуть ему в нос и Витте, и укоры в транжирстве! А то, что он скрутил голову крамоле, разогнал ненавистную Думу, собственными руками, как ветеринар, спустил забродившую кровь, – это все не в счет! Ну и послал бог государя-всеправителя! За какие только грехи? Вот уж истинно: «Николка-дурак!»

Его самолюбие не терпело ни малейших уколов. И, вынужденный сдержаться перед царем, весь свой гнев Петр Аркадьевич обратил на подчиненных. Пуще всего досталось директору департамента Трусевичу. Максимилиан Иванович еще не видывал нового министра в таком раздражении. Утративший холеную осанистость, с бурыми пятнами на одутловатых напудренных щеках, Столыпин сугубо официально, ледяным голосом отчитал действительного статского советника за бездеятельность, безынициативность и прочие «без», не пригласив даже сесть, как какого-нибудь асессоришку, и сам стоя напротив него за полем обширного п-образного стола.

– Государь весьма недоволен, и я полностью разделяю его неудовольствие. Злоумышленники должны быть схвачены, а похищенные суммы до копейки – слышите: до копейки! – возвращены в государственную казну. Иначе!.. Впрочем, никаких «иначе» и быть не может. Вы свободны, милостивый государь.

Это «свободны» было сказано таким многозначительно-жестким тоном, что Максимилиан Иванович почувствовал, как по спине поползли мурашки: «Не от должности ли свободен?»

Вернувшись в свой кабинет, Трусевич принял успокоительные сердечные капли. Затем вызвал заведующего особым отделом Васильева, которому с первого часа было приписано дело о тифлисской экспроприации.

– Дальнейшие проволочки с расследованием, господин подполковник, не могут быть терпимы. Это пятно на наш мундир. Похитители должны быть обнаружены. Иначе... Вы свободны!

Уже через час дежурный шифровальщик закодировал, а телеграфист отстучал в адреса всех начальников районных охранных отделений империи депешу:

«Выясните вашей агентурой, какой организацией совершен тифлисский грабеж тринадцатого июня.

За вице-директора департамента  В а с и л ь е в».

В свой черед на местах жандармские и полицейские власти, неведомо каким путем осведомившиеся о настроениях на Фонтанке, поспешили проявить расторопность и усердие, поняв, что есть возможность заслужить в случае удачи благорасположение министра, новый чин или награду.

Прежде всего с новым рвением взялись за дело власти Кавказского наместничества. Расследование шло под личным наблюдением наместника графа Воронцова-Дашкова и его помощника по военной части генерала от инфантерии Шатилова.

Подполковник Васильев запросил канцелярию наместника: какие фактические меры приняты к розыску злоумышленников. Заведующий особым отделом канцелярии пространной шифровкой доложил: нападение на Эриванской площади произошло столь неожиданно и дерзко, что никто из очевидцев не в состоянии был точно определить ни число нападающих, ни место, откуда были брошены бомбы, ни даже направление, в каком скрылись экспроприаторы. Преступники действовали так быстро, что сопровождавшие фаэтоны казаки и стражники их не разглядели, только один полицейский успел произвести выстрел, и самый момент похищения денег остался незамеченным. Были предприняты меры тотчас после происшествия: по всем трактам разосланы разъезды казаков, сообщено железнодорожной полиции, в городе производятся массовые обыски. К сожалению, результатов пока нет. Заключала депешу фраза: «Пока нет данных считать преступление делом политических партий».

На Фонтанку посыпались донесения из губернских жандармских управлений и охранных отделений со всех концов России. Каждый большой и малый местный начальник сообщал свои версии и даже «абсолютно достоверные сведения». Но при проверке они лопались, как мыльные пузыри.

Максимилиан Иванович рвал и метал. Весь этот ворох донесений лишь сбивал с толку и ни на шаг не продвигал расследования. Теперь он каждый раз с трепетом ждал очередного вызова к министру. Петр Аркадьевич не возвращался к тифлисскому делу. Но прежней доверительности в их отношениях уже не было. И Трусевич понимал: пока злоумышленники не будут найдены, не беседовать ему со Столыпиным на дружеской ноге. Они должны быть найдены! В этом для директора департамента полиции было даже нечто большее, чем стремление вернуть благорасположение министра: он, Максимилиан Иванович, сам должен веровать в то, что является золотым ключом к наиглавнейшей государственной машине.

Конечно, неверно было бы думать, что департамент был занят исключительно делом о тифлисской экспроприации – оно не составляло и одной сотой, а может быть, даже одной тысячной повседневных его забот. В частности, в седьмое наблюдательное делопроизводство департамента с педантичностью продолжали стекаться со всей России донесения о производящихся при губернских жандармских управлениях дознаниях по государственным преступлениям, ходатайства со стороны обвиняемых, просьбы обвинителей о продлении мер пресечения и вся почта по тюремному ведомству, в том числе донесения о беспорядках в тюрьмах и о побегах.

Так, два дня назад телеграфной шифровкой поступило в седьмое делопроизводство сообщение о побеге политкаторжанки из Ярославского тюремного замка. Вчера фельдъегерская почта доставила пакет с подробным изложением обстоятельств побега, хода расследования, а также формальными сведениями, необходимыми для включения фамилии скрывшейся преступницы в розыскной циркуляр. Эти циркуляры также составлялись чиновниками седьмого делопроизводства.

Именно сюда, на четвертый этаж, в одну из прокуренных каморок, и был вызван Додаков – беглянка проходила по Петербургскому охранному отделению, к тому же была социал-демократкой, большевичкой, непосредственно подопечной ротмистру.

У Виталия Павловича было немало дел и в других делопроизводствах. На четвертый этаж он забрался по железной лестнице-трапу часа через три после того, как переступил порог департамента.

Столоначальником здесь был давний приятель – до прихода в корпус жандармов они служили в одном гвардейском полку.

– Наслышан о твоих подвигах, – дружелюбно-завистливой фразой встретил ротмистра бывший однополчанин.

– Неужто? – обрадовался Додаков. – Откуда?

– Слухом земля полнится. Жди на Петра и Павла подполковника и Владимира в петлицу.

– Да откуда ты все знаешь?

– Чудак-человек, разве не в нашем муравейнике все бумаги пишутся-подписываются?

– Ну спасибо за новость! Даю ужин у Палкина.

Столоначальник щелкнул крышкой «мозера»:

– Начальство ждет с рапортом. Вот твое дело. Располагайся. А я исповедуюсь и вернусь.

Он достал из сейфа папку, положил на стол перед Додаковым.

– Очередной побег. Не нравится: уж очень чистенько. Предполагаю: кто-то из охраны получил на лапу... Но это наша забота. А ваша – вернуть птичку в клетку.

Офицер вышел. Ротмистр пододвинул папку. Первым в ней лежал лист-«объективка» для включения в «Список № 1 лиц, подлежащих розыску по делам политическим» очередного циркуляра департамента. На поле листа справа было напечатано:

«По розыске обыскать, арестовать и препроводить в распоряжение СПБ ГЖУ, уведомив о сем Департамент полиции».

На самом же листе излагались сведения о бежавшей. Виталий Павлович начал внимательно читать:

«...23 года, девица. Отец... Мать... Сестры... проживают в м. Белая Церковь, Васильковского уезда, Киевской губ.

1 февраля 1904 г. привлечена при С.-Петербургском ГЖУ к дознанию по обвинению в принадлежности к группе представителей СПБ организации «Искры». По постановлению Особого Совещания, утвержденному Господином Министром внутренних дел 19 марта 1904 г., выслана в Архангельскую губ. под гласный надзор полиции впредь до решения дела. По пути к месту назначения скрылась.

28 мая 1907 г. привлечена при СПБ ГЖУ к дознанию по обвинению в принадлежности к РСДРП (фракция большевиков) и в преступлениях, предусмотренных ст. ст. 241, 243, 245 Угол. Улож. Военно-полевым судом Кронштадтской крепости приговорена к смертной казни через повешение. Высочайшим повелением смертная казнь заменена 20 г. каторжных работ. При этапировании из Ярославского тюремного замка скрылась. Где находится, неизвестно...»

«Так это – она, та самая, которую должны были тогда на Лисьем Носу! – догадался Додаков. – Вот как ответила на монаршью милость!»

Виталий Павлович, хоть нередко ему приводилось, не любил иметь дела с осужденными-женщинами. Да и держались женщины иначе, чем мужчины. Сколько презрения бывало в их глазах! Но что поделаешь: служба. Да и они, девицы, какого рожна лезут? «Теперь поймаем – не избежать ей петли, – подумал он. И снова, как тогда, в лесу, а потом с Зинаидой Андреевной на квартире, почувствовал, как в виски застучали горячие молоточки. – Что это я?.. Значит, хотел-таки посмотреть, как ее на веревку? Неужто становлюсь садистом?»

Он переборол себя, успокоился. Дочитал:

«Приметы: роста среднего, волосы на голове, бровях черные, глаза серо-зеленые, нос прямой, лицо чистое, рот умеренный. Фотографическая карточка имеется».

Следующим листом шла фотография. Тогда, на Лисьем Носу, он не разглядел осужденную и не запомнил. Сейчас он помедлил переворачивать «объективку»: «Интересно, как представить эту Ольгу по приметам?.. Плоские слова. Разве что глаза серо-зеленые... А наверно, недурна... Ну-ка-с!..»

Он перевернул лист и едва удержался, чтобы не вскочить со стула: «Она!»

Перед ним лежала фотография женщины, которую три часа назад он видел в коляске здесь, в двух метрах от департамента полиции! Ни малейшего сомнения – она!

Он чуть было не сорвался с места и не побежал вниз, к выходу. Тут же удержал себя: глупо. Минутку. Надо разобраться...

Он еще раз посмотрел на фотографию. Она, бесспорно. Тот же овал лица, те же огромные глаза и тонкие, с изломом, брови.

Но почему же она оказалась в карете на Фонтанке и с нею этот профессорский сынок? Что значили его слова? Мальчишеское геройство? Вздор! Он хотел ее выдать? Или пошутил? Невиданная наглость! И зачем? Непонятно... А что сейчас во всей этой чехарде понятно? Студент сказал ваньке: «Давай, давай на Финляндский, и побыстрее!» Куда они направились? В Сестрорецк? В Белоостров? В княжество Финляндское? Ищи-свищи!.. Постой, а где эти Травины, у которых гостит студент? Не к ним ли он повез Ольгу?

«Сойдем, пройдем, а?» – снова восстановил он. – Вот прохвост! И чего это он вдруг – с кавказским акцентом?»

Додаков посмотрел на часы. Да, если они сели на поезд, то уже или сошли по пути в Белоостров, или пересекли границу княжества. На всякий случай надо дать ориентировку отделу Железнякова. Главное же внимание – на Антона Путко.

Ротмистр без интереса поворошил страницы тощего «дела» беглой политкаторжанки: ее прошлое мало интересовало Додакова, он весь устремлен в поиск. И все же глаз подцепил фразу из донесения начальника Ярославского губернского жандармского управления:

«Утром дворник дома № 23 по Дворянской улице Насутдинов доставил в полицейскую часть найденный за оградою полисадника дамский саквояж. В означенном саквояже обнаружены полосатая холщовая блуза и ботинки – имущество Ярославского тюремного замка. Означенное имущество находилось в пользовании бежавшей... Саквояж материи коричневого тона, в среднюю клеточку, ручки кожаные, черные, обшит кожею...»

Саквояж! Зинаида Андреевна видела его у инженера Красина. Красину передала его Учительница. Потом он оказался у студента. Теперь в нем вещи каторжанки... Цепочка! Ведущая чуть ли не к самому Ульянову! Или совпадение? Мало ли таких саквояжей в лавках? Нет, вряд ли!.. Итак, прежде всего установить: где в дни побега Ольги был Антон Путко.

Целую неделю ждать условленной встречи с Лашковым Виталию Павловичу не было резона – тут каждый час дорог. Додаков переоделся в штатский костюм и поехал к дому, где студент жил со своим отцом. Но в квартиру не поднялся – незачем показывать такую свою заинтересованность, – а, обернувшись к витрине лавочки, стал наблюдать за отраженными в стекле воротами, ведущими во двор. Ждать пришлось недолго. Скоро из ворот выступила на свет рыжеволосая фигура в расстегнутой куртке с синими петлицами. Додаков с рассеянным видом пошел навстречу.

– Ба, неожиданность! – радостно улыбнулся Виталий Павлович. – Решил побродить в свободный часок. Люблю эти достоевские закоулки. Сама жизнь!.. А вас что занесло сюда?

– Для вас – экзотичность, для меня – именно сама жизнь, – с неприязнью ответил Олег. – Обитаю в сих трущобах. Совсем как Раскольников.

– Ну, не надо так мрачно. Все в силах человеческих – если, конечно, не делать глупостей, как тот же Родион Романыч. Не составите компанию?

– Полчасика у меня есть.

– До урока? Ох эти уроки! Мука для учимого, отупение для учителя. Был у меня самого наставник, Сергей Васильевич, превосходных талантов педагогических человек. Он говаривал: «Тупо сделано – не наточишь, глупо рожено – не научишь», вот так-то... Кстати, я подумал: а где прохлаждается ваш друг, этот, как его, Антон Путко? Вы поминали какую-то профессорскую дочку... А где их дача?

– Я же говорил: не знаю.

– Ах да забыл, не придал значения... А надо бы узнать... Вот что: не спешите к своему недорослю, скажитесь больным – вот ему-то радость! Пойдите к матушке вашего приятеля и спросите: не приехал ли? Если приехал, помиритесь сердечно. Если нет, где эта профессорская дача, ладно?

– Уроки не удовольствие для меня, а средство...

– Ну, не преувеличивайте! – добродушно улыбнулся Додаков. – Заодно, когда вернетесь, и пообедаем. Жду вас в «Византии», спросите у метра третий кабинет.

Название фешенебельного ресторана произвело впечатление. Лашков согласился.

– Кстати, полюбопытствуйте, не выезжал ли куда ваш дружок в последнее время, – напутствовал студента ротмистр.

Через два часа они вкусно обедали в отдельном кабинете «Византии» – с вином, водкой, с жестко накрахмаленными салфетками. Олег докладывал, Виталий Павлович спрашивал, но весь разговор их тек в русле дружеской беседы равных и независимых. Так должно было казаться Лашкову, и Додаков лишь укреплял его в этом убеждении.

– Дача Травиных в Куоккале, Антон уехал неделю назад и до сих пор там, – рассказывал Олег.