Текст книги "По остывшим следам [Записки следователя Плетнева]"

Автор книги: Владимир Плотников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

Последняя надежда

С тех пор как школьную медсестру Ларису Николаевну постигло горе, прошел год, но события ненастного январского вечера, когда трагически оборвалась жизнь ее дочери, она помнила до мельчайших подробностей.

После занятий Танечка ждала ее возле медицинского кабинета. Они вместе вышли на улицу, купили хлеба, придя домой, пообедали, и дочь стала делать уроки. Около половины шестого, когда Таню надо было вести на занятия в танцевальный кружок Дома пионеров, Лариса Николаевна вдруг почувствовала недомогание. Она приняла лекарство, боли в сердце утихли, но вялость не про-ходила. Танечна стала умолять отпустить ее одну. «Мама, – говорила она, – ведь я уже большая, в четвертый класс хожу, чего ты боишься? Ничего не случится. Тут же рядом!» И Лариса Николаевна уступила. В самом деле, пусть дочь попробует сходить на занятия одна. Когда-то ведь надо приучать ее к самостоятельности!

Таня запрыгала от радости, быстро оделась, чмокнула мать в щеку и выскочила за дверь. Из Дома пионеров она возвращалась обычно через час с небольшим. Приготовив ужин, Лариса Николаевна заглянула в тетради и дневник дочери и еще раз порадовалась ее успехам. Отметок ниже четверки в них не было никогда. Потом стала ждать ее.

Стрелки настенных часов миновали цифру «семь» и пошли дальше, а Тани не было. Прошло еще четверть часа, полчаса. Она все не возвращалась. Лариса Николаевна забеспокоилась, решила подождать еще несколько минут, открыла дверь на лестницу, прислушалась, но там было тихо. Выглянула через окно во двор и, не увидев в нем никого из детей, стала одеваться.

Неожиданно в квартиру позвонили. На пороге появилась дворник.

– Там… в парадной… лежит ваша дочь! Быстрее!

У Ларисы Николаевны потемнело в глазах.

– В какой парадной? – с дрожью в голосе спросила она.

– В соседней, проходной!

Проходная парадная в доме была одна. Лариса Николаевна побежала к ней, рванула первую дверь, вторую, сделала несколько шагов по ступенькам вверх, к площадке перед лифтом, и увидела небольшую группу людей. Они едва слышно разговаривали друг с другом. Какая-то старушка сказала:

– Когда я наткнулась на нее в тамбуре, она еще дышала…

За этой группой стояли два парня в халатах, а на цементном полу, у их ног, лежала Таня – в пальтишке, как была, в шапке, сапожках. Лариса Николаевна бросилась к ней, упала на колени и, обхватив ладонями ее голову, закричала:

– Таня, Танечка, доченька моя, что с тобой?! Очнись, Танечка!

Таня не двигалась. В ужасе отпрянув от нее, Лариса Николаевна увидела в ушах и на губах дочери запекшуюся кровь. Был момент, когда ей показалось, что веки Тани дрогнули, а грудь еле заметно поднялась…

– Она жива! Кто врач?! Везите ее в больницу! – потребовала Лариса Николаевна, а кто-то из парней сказал:

– Отойдите, мамаша, не мешайте. Покойникам место в морге. Если вам нужен врач, то он в машине, на улице.

Лариса Николаевна побежала туда.

– Я медицинский работник! Моя дочь жива! Немедленно доставьте ее в реанимацию! – обратилась она к женщине, говорившей что-то по рации, и услышала в ответ:

– Ваша девочка скончалась. У нее обширные переломы костей свода и основания черепа. Если не верите, мы выполним ваше требование.

Дорога в больницу казалась бесконечно длинной. Лариса Николаевна, сидя рядом с носилками, на которых лежала Таня, беспрестанно всматривалась в лицо дочери, надеясь уловить в его выражении хоть какие-нибудь признаки жизни. Напрасно. Даже тогда, когда машину покачивало и в такт ей покачивалась голова Тани, лицо ее оставалось неподвижным.

Дальше приемного покоя Ларису Николаевну не пустили. Через некоторое время в глазах молчаливых сестер она прочитала сострадание, а спустя еще несколько минут к ней вышел дежурный хирург и сказал, что вернуть Таню к жизни не удастся.

Так она потеряла дочь, которую одиннадцатый год растила без мужа, питавшего неприязнь к маленьким детям и ушедшего из семьи вскоре после рождения ребенка.

Похоронить Таню помогла школа. По возвращении с кладбища Лариса Николаевна вынула из портфеля дочери учебники, тетради, дневник, сложила их стопками на письменном столе, повесила над ним ее портрет и прикрепила к нему два черных капроновых бантика из лент, которые по утрам вплетала в Танины косы.

Еще до похорон к ней приходил следователь, чтобы выяснить, были ли у Танечки недруги. Нет, Таню любили все, кто ее знал. Следователь спросил, водились ли у нее деньги, не позволяла ли она себе лишнего в общении с мальчиками. Лариса Николаевна ответила отрицательно.

Он проявил интерес к ее собственным отношениям с бывшим мужем, с соседями по дому и сослуживцами. И тут ее словно током ударило… Сколько раз за последнее время она делала замечания школьной поварихе Тыриной за грязную посуду! А за неделю до смерти Тани поймала ее на недовложении в порции сосисок и пообещала сообщить об этом в ОБХСС.

– Ты поплатишься за это, – пригрозила ей Тырина. – Даром тебе это не пройдет. Помни – у тебя есть дочь!

Повариху поддержала тогда посудомойка – пьяница Кошкина, которую не увольняли с работы якобы потому, что заменить ее было некем. Тырина подкармливала Кошкину, и та за бутылку «бормотухи» могла пойти, конечно, на все.

Следователь записал это. Несколько позднее Лариса Николаевна вспомнила, как на улице ее остановила бывшая уборщица школы Конюхова, похоронившая мужа, и рассказала, что на кладбище, у Таниной могилки, видела пьяную женщину, очень похожую на Кошкину. Женщина была не одна, а с каким-то мужчиной, плакала и причитала: «Танечка, бедная Танечка, деточка моя…» С какой это стати Кошкина пришла туда? Уж не потому ли, что ее замучила совесть? Да, Тырина могла организовать убийство Танечки и расправиться с ней руками Кошкиной или ее собутыльников!

Лариса Николаевна сама пошла в прокуратуру, чтобы сообщить следователю о рассказе Конюховой, а когда вернулась домой, подождала, пока стемнеет, и, прихватив с собой школьный мелок, направилась к дому, где жила Тырина. Поднимаясь по лестнице с этажа на этаж, она покрывала стены надписями: «Тырина – убийца!», «Тырина – убийца!», «Тырина – убийца!» На следующий день, обнаружив, что надписи кто-то стер, она вновь покрыла ими стены. Потом это стало привычкой…

Как-то ее задержали, доставили в штаб дружины, спросили, почему она, молодая женщина, хулиганит. Но когда Лариса Николаевна, не колеблясь, ответила, что Тырина убила Таню, ее отпустили.

Месяца через полтора она получила из прокуратуры письмо. Следователь сообщал, что преступника установить не удалось, в связи с чем следствие по делу приостановлено. Лариса Николаевна написала жалобу. Она не могла понять, как можно остановить следствие, когда преступник ею назван! Расследование возобновили, но ненадолго. Дело отдали другому следователю, и уже от него она узнала, что в прокуратуре его считают бесперспективным, «глухим». Следователь прямо сказал ей, что заниматься им он не будет, поскольку завален другими, более важными делами.

После этого она написала в Москву. Снова велось следствие, а исход был тот же. Только на этот раз следователь сделал вывод, что кто-то не умышленно, а по неосторожности стукнул Таню дверью и скрылся. Но почему так? На каком основании? Свидетелей убийства – она знала это – не было. Человека, который его совершил, не нашли, и неизвестно, что бы он рассказал, если бы был найден…

Лариса Николаевна отправила в Москву вторую жалобу…

Эта жалоба поступила ко мне вместе с делом примерно через полмесяца после ее написания. На ней была резолюция прокурора: «Тов. Плетневу. Срочно изучить, доложить свои соображения, принять все меры к установлению преступника и привлечению его к ответственности». Я внимательно прочитал и жалобу и дело, но никакой уверенности в том, что мне удастся найти убийцу, у меня не возникло. Расследование было проведено неполно, однако устранение этой неполноты, на мой взгляд, не могло дать сколько-нибудь значительных результатов.

Вместе с тем я знал: пока есть над чем работать – надо работать, даже если эта работа кажется бесперспективной и если ради нее приходится насиловать себя; надо пройти до конца все идущие в направлении истины тропинки, в том числе неприметные и заброшенные, ибо нередко именно они самым неожиданным образом приводят к ней.

Я вызвал Ларису Николаевну к себе. В начале се^ >мо-го в мой кабинет вошла относительно молодая, чуть располневшая, симпатичная, хотя и не очень опрятная женщина: платье на груди у нее было чем-то запятнано, русые волосы спутаны, под кончиками запущенных ногтей чернела грязь. Некоторое время я молчал, не зная, с чего начать разговор, а затем спросил:

– Как живем, Лариса Николаевна?

– Как может жить мать, потерявшая единственного ребенка, и можно ли назвать это жизнью? – ответила она вопросом на вопрос. – Вам, мужчинам, никогда не понять этого…

– И все же?

Лариса Николаевна провела ладонью по голове:

– Видите? Скоро совсем лысой стану… И беззубой. Часть зубов выпала, остальные качаются. Бери и вытаскивай…

Беседа не клеилась. Я разъяснил Ларисе Николаевне причины и цель вызова.

– Снова будете вести следствие? – вяло поинтересовалась она. – Сразу ничего не смогли сделать, а теперь – бесполезно…

– Почему вы так думаете?

– Времени много прошло, по-настоящему моим делом никто не занимался, да и не хотел заниматься.

– Времени действительно прошло много, но иногда именно это обстоятельство помогает раскрыть преступление, – попытался я успокоить Ларису Николаевну. – Преступник теряет бдительность, проговаривается или по-другому выдает себя. У вас для меня никаких новостей нет?

– Нет, ничего нет…

– Тогда я буду просить вас еще раз рассказать о гибели Тани и о том, кто, как и почему мог ее убить. Я хочу выслушать вас сам, чтобы убедиться, что мои предшественники ничего из ранее сказанного вами не упустили.

Я видел, как неприятно было ей вспоминать тот трагический вечер, бередить незажившие раны.

– Это нужно, Лариса Николаевна, нужно в интересах дела, поймите меня, – настаивал я.

И она подробно рассказала мне о гибели Тани, о своем подозрении.

– Теперь подытожим сказанное, – предложил я. – Значит, вы считаете, что напасть на Таню с целью ограбления не мог никто, поскольку у детей взять, как правило, нечего. На нее не могли напасть и с целью надругательства, так как проходная парадная – место для этого неподходящее. Вы убеждены, что там ее кто-то ждал или вошел туда почти одновременно с ней, чтобы убить и скрыться. Я правильно вас понимаю?

– Да, правильно, – ответила Лариса Николаевна.

– Мотивом убийства, по-вашему, могла быть только месть за то, что вы пригрозили поварихе Тыриной сообщением в ОБХСС. Так?

– Да, только месть.

– Убийство, с вашей точки зрения, могла совершить Тырина или кто-нибудь другой, например Кошкина, но по наущению Тыриной. Верно?

– Абсолютно. Кроме них, ко мне все относились нормально.

– Теперь скажите мне: что вы думаете по поводу вывода следствия о неосторожном убийстве Тани дверью?

– Если с ним согласиться, то получается, что Таня ждала удара, ждала своей смерти. Но ведь это же нелепо! – воскликнула Лариса Николаевна. – Она должна была слышать шаги за дверью и отойти в сторону. Кроме того, я не верю, что удар дверью мог привести к множественным переломам костей черепа.

– А вас знакомили с актом экспертизы?

– Нет, не знакомили. Мне были объявлены только выводы.

– Знаете ли вы, что у Тани обнаружены следы двух ударов: один – в лобной части головы, второй – в затылочной?

– Да, знаю.

– Ну, и последний вопрос: Нонна Страхова, с которой Таня каталась во дворе с горки, говорит, что ваша дочь ушла от нее, когда послышались сигналы точного времени, то есть в девятнадцать часов. Старушка Козырева утверждает, что обнаружила Таню в парадной в девятнадцать часов пять минут. Вы доверяете их показаниям?

– У меня нет оснований не верить им. И все-таки я не понимаю, почему Таня пошла не в свою, а в проходную парадную, будто кто-то звал ее туда…

– В этом я постараюсь разобраться. Удастся ли мне найти преступника, не знаю, но я сделаю для этого все, что в моих силах. А теперь давайте расстанемся. Поздно.

Лариса Николаевна направилась к выходу из кабинета.

– Да! – вспомнил я, складывая бумаги в сейф. – Если у вас сохранилась шапка дочери, принесите ее завтра.

На следующий вечер Лариса Николаевна пришла с небольшим пакетом и, развернув его, подала мне детскую шапку из цигейки коричневого цвета, с дугообразными вырезами спереди и сзади, с ушами, на которых болтались тесемки. Она заметно нервничала.

– В чем дело? – спросил я.

– Вчера вас интересовало мое мнение о возможности гибели Танечки от удара дверью. Я это полностью исключаю. И не только по тем причинам, о которых уже говорила вам. Посмотрите на шапку. Она мягкая, плотная и должна была погасить силу удара. И еще скажу, что эксперимент, который проводился с манекеном, не убедителен. Если от удара дверью он падал затылком на заглушку батареи парового отопления, то это не значит, что так же падало бы тело человека…

Я внимательно следил за ходом мыслей Ларисы Николаевны, а она продолжала:

– Конечно, проведение такого эксперимента с живым человеком исключено, но я слышала, что прочность защитных касок испытывают на трупах. Почему бы вам не попробовать?

Я чуть не назвал ее сумасшедшей и, кое-как подавив в себе возмущение этой ужасной идеей, ответил:

– Подумайте над тем, что вы говорите, вы – женщина, мать, медицинский работник! Кто позволит такое? Ведь это глумление!

Лариса Николаевна сникла.

– Простите меня… Я, наверное, схожу с ума, со мной творится что-то неладное…

Она вытерла платком навернувшиеся на глаза слезы.

– Успокойтесь, – сказал я, понимая, что должен помочь ей выйти из состояния, в котором она пребывала так долго. – Вас постигло большое горе, но я убежден, что многое у вас еще впереди. Вы молоды. Случившееся не поправишь, но жить только горем нельзя. Я знал одну женщину, на глазах у которой под колесами самосвала погибла дочь. Она родила вторую…

– У нее был муж, а у меня мужа нет, – грустно ответила Лариса Николаевна.

В тот вечер мы вместе пошли к станции метро. Скрипели, раскачиваясь на ветру, лампы уличных фонарей, в лица нам летели хлопья мокрого снега. Я продолжал убеждать ее:

– Вы живете в замкнутом кругу: дом – работа – дом. В нем все напоминает вам о дочери. Почему бы не попробовать хоть на время выйти из этого круга, не съездить, к примеру, на Кавказ, не походить в группе туристов по горным тропам, не посидеть у костра? Вы – медицинская сестра, и ваши знания могут там пригодиться. А сколько интересных людей вы встретите!

Но Лариса Николаевна молчала. Только когда подошел ее трамвай, она спросила:

– Вы еще вызовете меня?

– Бесспорно, и очень скоро. Я ничего не стану скрывать от вас. Мы будем работать вместе.

Утром, по пути на службу, я заскочил в отделение милиции, которое занималось установлением убийцы. Начальник уголовного розыска Сизов оказался, к счастью, на месте. Закончив пятиминутку и отпустив подчиненных, он спросил:

– Чем могу быть полезен?

– Нужно посмотреть розыскные материалы по делу об убийстве девочки, Тани.

– А что? Опять мать написала куда-нибудь? Кляузная особа. У меня есть сведения, что она собирается отказаться от участия в предстоящих выборах…

– Не знаю. Я беседовал с ней два вечера подряд. У меня сложилось мнение, что это порядочная женщина, но глубоко несчастная и к тому же обиженная.

– Мы сделали все, что было в наших силах. Ума не приложу, что можно придумать еще… – Сизов вынул из сейфа и подал мне две толстые папки. – В течение года мы неоднократно делали поквартирные обходы домов, беседовали с жильцами, ориентировали на выявление убийцы актив, дружинников, дворников, организовывали патрулирование, проверили на причастность к преступлению пьяниц, трудновоспитуемых подростков, а результатов – никаких!

Он говорил правду. Работа была проведена большая, но все справки и рапорты, которыми были туго набиты папки, кончались стереотипной фразой: «Каких-либо данных о преступнике добыть не удалось».

Попросив Сизова направить в прокуратуру подробный отчет о розыске, я сказал ему о своем намерении побывать в парадной, где погибла Таня.

– Тут недалеко, охотно провожу вас, – предложил он.

Через десять минут мы пришли на место происшествия. Дом, в котором жила Таня, был послевоенной постройки. С улицы его украшала массивная, в два человеческих роста, дубовая двустворчатая дверь. За ней, примерно в двух метрах, имелась вторая такая же дверь. Дальше, налево, – лестница в несколько ступенек и площадка перед шахтой лифта. Еще дальше – такая же лесенка вправО| и слева от нее – выход во двор через тамбур, аналогичный пройденному, с двумя тяжелыми двустворчатыми дверями, левые створки которых открывались наружу.

– Вот здесь, в этом тамбуре, и нашли Таню. Потом ее перенесли на площадку перед лифтом, – пояснил Сизов.

Я обратил внимание на то, что филенки дверей, когда-то застекленные, были наглухо забиты фанерой, электропроводка в самом тамбуре отсутствовала, а со двора над дверью торчал только кусок электрического провода. Единственный подслеповатый источник света находился у шахты лифта: там, под потолком, слабо горела лампочка, но ее лучи тамбура не достигали.

– Попрошу вас, – обратился я к Сизову, – выяснить как можно быстрее следующее: имелось ли в дверях на момент происшествия хоть одно стекло? Горел ли свет над дверью со стороны двора? Когда в тот вечер наступила полная темнота? Во сколько взошла и зашла луна? И скажите, нет ли у вас с собой складного метра или рулетки?

Сизов подал мне рулетку. Я натянул ленту и измерил расстояние от пола у стыка створок двери до заглушки на батарее парового отопления. Оно превышало рост Тани, но ненамного.

Мы провели в парадной около получаса. За это время мимо нас с улицы во двор прошло несколько, в основном пожилых мужчин и женщин. Все они с трудом открывали двери. Мешала их масса и прибитые сверху пружины. «А что, если заглянуть сюда вечером, часиков в семь? – подумал я. – Тогда можно будет увидеть реальную обстановку, в которой погибла Таня». Эта идея показалась мне поначалу заманчивой, но, поразмыслив, я отказался от нее: она, возможно, была неплоха для уточнения некоторых обстоятельств гибели девочки, но нисколько не приближала к установлению и разоблачению убийцы. Здесь в моем распоряжении оставалось только одно средство – очная ставка между Ларисой Николаевной и Тыриной, которая не проводилась, по всей видимости, из-за недоверия к показаниям матери Тани.

Я начал подготовку к очной ставке: предупредил о ней Ларису Николаевну, и не только предупредил, но и посоветовал собраться с мыслями, чтобы она могла четко и убедительно изложить свои показания; послал повестку Тыриной. Оказалось, однако, что Тырина, уволившись из школы, переменила место жительства, оформилась на работу в трест железнодорожных ресторанов и уехала в длительный рейс. Очную ставку пришлось отложить.

В один из дней, которые казались мне потерянными, позвонил Сизов.

– Ваше поручение выполнено, – сказал он. – В тот вечер, когда погибла Таня, полная темнота на улице наступила в девятнадцать часов. Об этом сообщило бюро погоды. Кроме того, допросами установлено, что лампочка над дверью со стороны двора не горела, в филенках двери не было ни одного стекла. Их давно разбили, а отверстия, чтобы сохранить тепло, заделали фанерой.

– Пришлите мне эти документы, – попросил я.

– Хорошо, – ответил Сизов и добавил: – Если еще потребуется помощь, звоните инспектору Бухарову. Он в курсе.

Когда Тырина вернулась из рейса, я снова вызвал ее на очную ставку. Слушая Ларису Николаевну, она то и дело прижимала руки к груди: «Боже мой… Боже мой… Надо же так… надо же!..» Но Лариса Николаевна не обращала на это ни малейшего внимания и, закончив рассказ, твердо заявила, что убийство Тани – дело рук Ты-риной, которая совершила преступление с помощью Кошкиной или подобных ей «алкашей».

Затем я дал слово рвавшейся в бой Тыриной. Глядя в упор на Ларису Николаевну, чуть не рыдая от возмущения, она заговорила скороговоркой:

– Как вам совесть позволяет, как у вас язык поворачивается?! У меня самой двое детей, как же я могу убить чужого ребенка?! Ну, были у нас стычки и что из этого? Пусть даже грозила я вам, о ребенке напоминала. А чем грозила? Убийством? Глупость. Из-за бабских склок ребенка убивать! Говорите, что собирались на меня в ОБХСС сообщить и поэтому я?.. А на самом-то деле сообщили?

Лариса Николаевна сидела, опустив глаза, и молчала.

– Ответьте на этот вопрос, – обратился я к ней.

– Нет, не сообщила… – смущенно ответила она.

– Почему?

– Так… Не захотела связываться…

– Вот видите – не сообщили! – продолжала Тырина. – Так за что же я мстить вам собиралась, а? Вы же ничего плохого мне не сделали… Только попугали… Или вы думаете, что я такая, что и за это могу убить ребенка?! Эх вы! Когда я узнала о смерти вашей дочери, мне стало жаль вас. А вы в это время на стенах моего дома писали, что я убийца! У вас нет и не может быть доказательств, слышите?! Нет и не может быть!!! Что касается Кошкиной, то, насколько я знаю, Конюховой она предъявлялась, но опознана не была. Конюхова сказала, что на могиле Тани видела другую женщину.

Я взял дело, перелистал его и наткнулся на протокол опознания, который раньше почему-то пропустил. Тырина правильно излагала его суть. Потом посмотрел на Ларису Николаевну. Она, прикусив губу, по-прежнему молчала. Только когда Тырина ушла, она задумчиво сказала:

– Может, зря я на нее так, может, она действительно ни при чем… А о том, что Конюхова не опознала Кошкину, я понятия не имела…

– Кто же мог оплакивать Таню?

– Не знаю… На кладбище иногда приходят просто выпить… Если женщина выпила и увидела могилку ребенка, то этого, наверное, было достаточно…

Итогами очной ставки Лариса Николаевна была явно подавлена. Неутешительными оказались они и для меня: план работы шел на убыль, таял, а вместе с ним таяла и надежда добраться до истины.

Мне ничего не оставалось, как заняться более детальным ознакомлением с обстоятельствами гибели Тани.

Три вечера подряд я вместе с Бухаровым и Ларисой Николаевной затратил на то, чтобы получить представление об интенсивности движения в проходной парадной. Мы выяснили, что в течение часа через нее проходило не менее 80 человек. Они с силой толкали двери тамбура, в котором мы стояли, и в темноте не замечали нас.

– Однажды меня и Таню, – неожиданно вспомнила Лариса Николаевна, – чуть не сбили здесь с ног. Я советовала ей потом быть очень осторожной и, перед тем как браться за ручку, послушать, не идет ли кто-нибудь навстречу.

Еще один вечер я потратил на то, чтобы выяснить, могла ли Таня, находясь в тамбуре, слышать шаги за дверью. Девочка, которую вместе с отцом пригласил для этого Бухаров, надевала шапку Тани и должна была сразу, как только услышит шаги, говорить нам об этом. Прошел один человек, второй, третий, а девочка все молчала.

– Ты что же молчишь? Задание тебе понятно? – спросил я.

– Я молчу, потому что ничего не слышу, – ответила девочка.

– А как бы ты поступила, услышав шаги? – поинтересовался я, и она, недолго думая, отступила к батарее парового отопления, за ту створку, которая не открывалась.

Я попросил девочку взяться за ручку двери и открыть ее. Она потянула дверь, наклонилась при этом вперед, едва не ударившись об нее головой, но задание выполнить не смогла. Стесняясь своей неловкости, девочка попробовала открыть дверь другим способом – уперлась ногами в пол и стала оттягивать ее на себя. Дверь приоткрылась, наткнулась на ноги и дальше не пошла, а до головы оставалось еще расстояние, равное длине рук. «Нет, если Таня погибла, пытаясь открыть дверь, то делала она это не так», – подумал я.

В завершение экспериментов я предложил девочке вновь надеть Танину шапку, встать лицом к двери и имитировать падение на спину. Поддерживая сзади, я осторожно опускал ее в сторону батареи, пока открытой частью затылка она не коснулась заглушки…

– По-видимому, Таню сшибли дверью, – вырвалось в это время у Ларисы Николаевны.

Для меня же слова «по-видимому» уже не существовало. Механизм происшествия был установлен четко.

Если бы знать еще, кто совершил преступление! Если бы… Ведь то, что неизвестный, сбив Таню, не заметил ее, не освобождает его от ответственности. С силой толкая от себя тяжелую дверь, он должен был понимать, что за ней может кто-нибудь находиться, а понимая это, он обязан был проявить осторожность. Даже неосторожность Тани не делала его невиновным.

– «Не поговорить ли с Козыревой? – подумал я. – Она первая обнаружила Таню, но не спрошена о том, что предшествовало этому». Да, беседа с ней была последним шансом на установление истины.

Козырева оказалась предельно пунктуальной. Увидев ее, я подумал, что перед тем, как постучаться ко мне в кабинет, она посмотрела на часы. На мои вопросы она отвечала быстро и непринужденно, как будто то, о чем ей приходилось вспоминать, произошло не далее как вчера.

– Вас интересует, не попадался ли кто-нибудь мне навстречу? Нет, не попадался, а вот когда я уже была на площадке, меня обогнали двое молодых людей. Могу ли я описать их внешность? Нет, не могу. Они пробежали мимо меня очень быстро, видела я их считанные секунды и только в спины. Хотя подождите… Припоминаю, что в руках каждого из них было по пакету молока и по батону. По-видимому, это были рабочие, спешившие в общежитие. Да, именно рабочие. Я слышала, как один из них крикнул другому: «Ты завтра опять в утро идешь?»

– А сколько раз за ними хлопали двери? – спросил я, чтобы узнать, не задержались ли они в тамбуре.

– Один раз, – неожиданно ответила Козырева.

– Как один? Ведь двери-то две…

– Всего один раз, – повторила она. – И могу сказать, что хлопнула только вторая дверь.

– Это почему же?

– Потому что только на ней имелась пружина. На первой она была сорвана и болталась.

«Вот это деталь! – мелькнуло у меня в голове. – Ее не было раньше в деле». Размышляя о ее значении, я вскоре понял, что она может привести к совершенно непредвиденному результату. Во-первых, становилось предельно ясно, почему Тане была причинена столь обширная и тяжелая травма головы. Во-вторых, если пружина была оборвана незадолго до происшествия, и об этом человек, нанесший травму, не знал, то вина его в смерти Тани полностью исключалась. Речь могла идти при этих обстоятельствах только о несчастном случае.

Я принялся записывать показания Козыревой.

– Припоминаю еще один момент, – вдруг заявила она. – Может быть, он тоже заинтересует вас? Когда девочку перенесли из тамбура на площадку, туда со двора пришла ее подружка по имени, кажется, Нонна. Она сказала, что погибшая собиралась навестить свою одноклассницу, живущую в той парадной, где я обнаружила ее.

Покопавшись в сумочке, Козырева протянула мне бумажку.

– Здесь фамилия этой подружки, ее домашний адрес и школа.

Я развернул листок, увидел фамилию Страховой и понял, что отпал еще один очень важный вопрос.

Когда Козырева ушла от меня, я позвонил Бухарову:

– Дорогой, брось все и беги в тот дом, где жила Таня. Немедленно! Надо проверить, была ли оборвана пружина на внутренней двери тамбура к моменту гибели Тани, и установить, когда произошел обрыв.

Не прошло и двух часов, как Бухаров сообщил мне:

– Переговорил с дворником, техником-смотрителем и жильцами первого этажа. Пружина утром была целой. Обрыв обнаружили около семнадцати часов. Новую пружину поставили после гибели Тани.

При следующей встрече с Ларисой Николаевной я вместе с ней проанализировал полученные в результате доследования материалы и объявил, что на этот раз следствие будет не приостановлено, а прекращено с одновременным прекращением розыска «преступника».

– Человек, который ударил Таню дверью, не предполагал и не мог предполагать, что для того, чтобы открыть ее, больших усилий не нужно. Поэтому он толкнул ее, как толкал тогда, когда на ней была пружина, сбил Таню с ног и, не заметив, как она падает, проскочил дальше. Вот почему все усилия милиции по его розыску оказались безрезультатными. Иначе и быть не могло.

Лариса Николаевна приняла это сообщение спокойно.

– Поймите меня, – сказала она, – мне не давала покоя мысль, что Таня убита, а убийца гуляет на свободе… Как же быть теперь с Тыриной?

– Попросите у нее прощения, – посоветовал я. – И как можно быстрее…