Текст книги "По остывшим следам [Записки следователя Плетнева]"

Автор книги: Владимир Плотников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

На следующий день я отправился в поликлинику, взял амбулаторную карту Наташи и из анамнеза узнал, что в детстве она часто болела ангиной и гриппом, кроме того, перенесла корь, скарлатину, ветрянку. В более поздних записях упоминались только грипп и ангина. Последний раз Наташа перенесла ангину полтора года назад, а грипп – за десять дней до смерти.

Переворачивая исписанные врачами листки, я надеялся найти в них и сведения о группе крови Наташи. Без этих сведений нечего было и помышлять о назначении биологической экспертизы для выяснения природы и происхождения пятен, имевшихся на ее сорочке. Мне попадались квитки с результатами анализов крови на РОЭ, гемоглобин, эритроциты, лейко– и другие «циты», но нужного среди них не было. «Странно, – думал я, – неужели Наташа не перенесла ни одной хирургической операции, при которой могло потребоваться переливание крови? А если ее оперировали, то должны были выдать документ для предъявления по месту учебы или работы. Об операции должны были знать и родители… Но подозревать их в нечестности оснований нет… И все-таки надо бы порыться в архивах института, который кончала Наташа, поискать эти документы, по ним узнать наименование больниц, а в больницах – группу крови Наташи. Поиск может привести и к получению дополнительных сведений о ее здоровье, что не менее важно… Огромная работа. Взяться за нее сейчас – значит бросить все. К тому же гораздо важнее установить, была ли у Наташи ранка на губе и как она возникла, чем доказать, что пятна на сорочке – это ее кровь. Испачкать сорочку кровью мог и Брагин. Для того чтобы взять у него образец крови, надо его вызывать, а делать это нельзя… Нет, подготовку к назначению экспертизы следует отложить».

Изъяв из поликлиники амбулаторную карту, я вернулся в прокуратуру, позвонил в «Интурист», где гидом работала Жанна, чтобы пригласить ее для беседы, но мне не повезло: накануне, когда я работал с Ладьиными, она уехала в отпуск, не оставив адреса. Ждать ее не имело смысла.

Согласовав с прокурором вылет в Сочи, я посмотрел расписание самолетов и отправился в аэропорт.

Погода в те дни стояла отвратительная. То в одной, то в другой части неба собирались тучи, почти беспрерывно гремел гром и лил дождь. Я надеялся на то, что юг встретит меня теплом и солнцем, но молнии продолжали сверкать до самого Адлера, и как только самолет приземлился, на меня обрушились потоки воды. Мокрый до нитки, я с трудом добрался до вокзала, ночь провел на скамейке, а утром, пообсохнув, выехал на автобусе в Сочи. Водителя я попросил высадить меня поближе к Зимнему театру, и он выполнил мою просьбу. Дождь к тому времени прекратился, солнце слепило глаза, от прогретого им асфальта клубами поднимался пар. Курортники валом валили к морю. Прямо с автобусной остановки я увидел украшенное множеством колонн большое светлое здание театра, направился к нему и без особого труда нашел прятавшийся в кипарисах двухэтажный домик с башенкой. Вход в него был со двора. Пока я добирался до крыльца, из открытого настежь окна прямо под ноги мне кто-то выплеснул таз мыльной воды. Вскрикнув, я отскочил в сторону и увидел в окне пожилую полную женщину.

– Що вы тут шукаете, гражданин? – спросила она. – Всё занято, ничего не сдается.

– Мне жилье не нужно, – ответил я. – Нужна хозяйка, у которой прошлым летом останавливалась семья из трех человек, с сыном Андрейкой.

– С Андрейкой? – переспросила женщина и улыбнулась. – Так они ж у меня квартировали… Заходите…

Я прошел к ней на кухню.

– А вы кем им будете? – полюбопытствовала хозяйка.

– Никем. Судьба свела. Я следователь.

Женщина поправила передник, надетый поверх халата, и засуетилась, отыскивая табуретку покрепче:

– Сидайте… Що-нибудь случилось?

– Хозяйка, не задавайте таких вопросов, дольше проживете.

– Щиро дякую, – поблагодарила она. – Восьмой десяток разменяла, куда уж еще… Может, чайку попьете?

– Не надо. Как вас зовут?

– Лукьяновной…

– Скажите, Лукьяновна, вы давно знаете эту семью?

– Не, недавно, с того лета…

– Чем она тут прославилась?

– Та ничем. Курортники як курортники…

– Скандалили?

– Было… Так то же их личное, внутреннее дило…

– Расскажите-ка поподробнее.

– Що тут рассказывать? Приехала та Наташа вначале с одним Андрейкой. Неделю прожила – загуляла. Вечером машина за ней подруливает, она Андрейку в постель, а сама с кавалером до утра. Утром говорит: «На рынке была, фрухты мужу посылала». Муж-то, видать, умаялся на почту за гостинцами бегать, взял да и прикатил. Кое-что ему, видать, соседи шепнули, кое-что сам сообразил, только когда она пришла утром, Степан не стерпел и шлепнул ей по личику, фингал во какой поставил!

– Чем-нибудь угрожал?

– Та нет…

– А убийством?

– То ж для острастки… как я внукам. Нашкодят – пригрожу, притихнут – поцелую…

– Это вы так считаете… Как они вели себя после этого?

– Помирились. Куда ни пойдут – все под ручку, и Андрейка с ними… Может, все же согреть чайку? Костюмчик-то жатый, не просох еще…

Я поблагодарил Лукьяновну, записал ее показания и пошел к морю. Оно было совсем рядом, за узеньким Приморским парком. Там, на набережной, я подсушил свой костюм и, поднявшись на Курортный проспект, уехал в аэропорт.

…Допросить Лузгину оказалось куда более сложным делом, чем слетать к Лукьяновне. По возвращении в Ленинград я послал ей одну повестку, вторую, третью, но она не явилась. Пришлось позвонить домой. В трубке долго раздавались длинные гудки, потом кто-то пробасил:

– Слушаю…

– Мне нужно Лузгину, – сказал я.

– Слушаю вас…

– Вы повестки о вызове в прокуратуру получали?

– Получала.

– Почему не пришли?

– Я на больничном.

– Когда же вас можно ждать?

– Когда поправлюсь.

Такой вариант меня не устраивал, и я решил съездить к Лузгиной сам. Дверь мне открыли не сразу: вначале рассматривали в глазок, потом долго выясняли, кто я и что мне нужно, гремели запорами. Наконец, я увидел на пороге немолодую, довольно высокую женщину в легком домашнем платье, с тюрбаном (поверх бигуди) на голове. Поясница ее была обвязана плотным шерстяным платком.

– Проходите, – сказала женщина низким голосом и, заперев дверь, зашаркала следом за мной.

Комната, в которую я вошел, оказалась довольно большой. Она была обставлена современной мебелью, у окон зеленела огромная, до потолка, пальма, из-за которой доносилось пение кенаря.

– Прошу прощения, – повернулся я к женщине, – вы Лузгина?

Женщина подошла к столу, сняла с него расчехленную швейную машинку, прогнала со стула дремавшую кошку, села.

– Сомневаетесь? – ответила она. – В таком случае и я хочу убедиться, что вы тот, за кого себя выдаете, а не убийца или грабитель.

Пришлось предъявить удостоверение.

– Вижу, – сказала Лузгина, рассматривая его. – Следователь… Прокуратуры или милиции? Про-ку-ра-туры. Садитесь.

Я сел за стол, достал бланк протокола допроса, предупредил Лузгину об ответственности за отказ от дачи показаний и за дачу ложных показаний, предложил расписаться.

– Страшно-то как! – насмешливо пробасила она. – Неужели судить будете, если совру? Или пугаете? Меня пугать не надо…

Я задал Лузгиной подготовленные для нее вопросы.

– Работаю я в ателье, – ответила она, – это вы знаете. Не буду греха таить – подрабатываю и дома, на своей машинке. Через нее я и познакомилась с соседкой, с Наташей. А уж Наташа представила мне своего мужа Степана. Как они жили? Всяко бывало. Иногда скандалили. Из-за того, что он приходил поздно, а то и выпивши. Знаю, что она хотела ребенка, а он был против. Говорил, что своих трое, да ее один – хватит. Осенью я заметила, что она не в духе, спросила – в чем дело. Наташа сказала, что забеременела, а Степан настаивает на аборте. После этого она лежала в роддоме. Были ли у нее другие мужчины? Наверное, были. Молодая, интересная – за такими всегда увиваются. В тот день, когда все это случилось, ее привез домой какой-то ухажер. Не таксист – видела. К вечеру дворничиха стала жечь мусор во дворе. Подлая баба, извините меня, кляузная. Дворников я вообще презираю… Кроме пакостей, от них ничего не видела. Потом появился Степан. Он подошел к дворничихе, о чем-то ее спрашивал. Она отвечала, а он нервничал, за сердце хватался. Говорили минут пять. После этого Степан побежал к парадной.

– Теперь поподробнее, – попросил я Лузгину.

– Ну, меня любопытство взяло. Я выглянула на лестницу, хотела спросить у Степана, что там дворничиха ему наговорила. Он прошел мимо, даже не поздоровался. Вначале у них в квартире было тихо, потом Наташа стала ругать мужа. Еще немного спустя они завозились, что-то грохнуло несколько раз, Наташа крикнула: «Ой, ой!» – и затихла. Ко мне позвонил Степан, вызвал скорую (телефона у них не было) и убежал. Я подождала немного и пошла за ним. Когда я вошла в квартиру, Наташа лежала на кровати, до пояса укрытая одеялом, в ночной сорочке. Лицо синее такое, рот в крови. Степан был рядом, Андрейку не видела. Приехала скорая, врач сказала, что Наташа мертвая. Я испугалась и ушла к себе. Потом меня позвал милиционер. Он писал что-то, а я уже никуда не смотрела, только в пол. Была ли кровь на сорочке – не знаю, на обстановку в квартире не обращала внимания. Потом Наташу увезли. Чуть позже приехали ее родители и забрали мальчишку.

– Они разговаривали с вами?

– Тогда нет, а на следующий день интересовались. Я рассказала им все точь-в-точь как вам…

Я слушал Лузгину и думал: «Человек ты не оченЬ симпатичный, но свидетель неплохой, побольше бы таких!» От нее я возвратился в прокуратуру и решил вызвать сотрудника милиции, который выезжал на место происшествия. Мне, собственно, нужен был не столько он, сколько составленный им протокол. Вскоре ко мне в кабинет вошел рослый, розовощекий офицер.

– Участковый уполномоченный капитан Бочаров, – молодцевато представился он.

– Протокол захватили? – спросил я.

– Так точно.

Бочаров подошел к столу, вынул из планшетки наполовину исписанный лист бумаги и подал мне. Я заглянул в него и ахнул: вот так осмотр! «На кровати под одеялом лежит женщина в белой сорочке. Глаза закрыты. Рот испачкан бурым веществом, похожим на кровь. Возраст примерно тридцать лет». И все. Разве это назовешь описанием трупа?

– Откуда у нее могла идти кровь?! – закричал я на Бочарова.

– Из губы… – стушевался участковый.

– Где это сказано?!!

– Разве нету? Виноват…

– Почему пятна на сорочке не описаны?

– Какие пятна?

Я достал из выдвижного ящика сорочку, встряхнул ее и бросил на стол:

– Какие? Вот эти!

– Их, вроде, не было…

– Как не было?! Я их, что ли, наставил?!

– Виноват, недосмотрел, темновато было, да и опыта в таких делах не имел…

– Дураку ясно, что надо искать на трупе, а вы – работник милиции! Мямлите тут: «недосмотрел», «опыта не имел». На губе что-нибудь видели?!

– Ранку…

– На какой?

– На нижней…

– Ее положение, размеры можете описать?

– Она шла вроде горизонтально, посередине, длиной была около сантиметра…

– «Вроде», «около»! Тьфу! – сплюнул я. – Садитесь.

Записав показания Бочарова, я спросил у него:

– Что еще можете припомнить?

Бочаров опустил голову и надолго задумался. Потом повернулся ко мне:

– Столовую ложку видел…

– Где?

– На полу, возле серванта…

– А вилки возле нее не было?! – съехидничал я.

– Вроде не было, вернее, не заметил…

– Эх, участковый! Купи-ка ты кодексы да вызубри их, пока не поздно! Иди…

Бочаров, гремя стулом, поднялся, напялил фуражку и вышел из кабинета. Я долго не мог прийти в себя, а когда немного успокоился, то подумал: «Ну что ж! Пятна на сорочке он не видел. Это плохо. Однако было бы хуже, если бы он утверждал, что их не было вообще. Зато наличие раны на губе подтвердил. Значит, минусов нет, а плюсик, пусть маленький, прибавился…»

Так постепенно я подбирался к Брагину. До начала работы с ним оставалось совсем немного – надо было забрать акт патологоанатомического вскрытия трупа, допросить санитарку, гримировавшую его, покопаться в архивах института торговли и универмага, где могли сохраниться выдававшиеся Наташе справки, листки нетрудоспособности, и побывать на месте происшествия, чтобы убедиться, что там искать больше нечего, или, наоборот, найти что-нибудь.

Действуя по плану, я позвонил в канцелярию морга и навел справки о враче, который вскрывал труп Наташи. Мне ответили, что вскрытие производил их новый сотрудник Локшин, но сейчас он в отпуске. Это было мне на руку. Ведь не кто иной, как Локшин, дал неправильное заключение о причине смерти Наташи. Именно к нему тянулись нити, которые я пока не нащупал, – нити организованной Брагиным круговой поруки.

Утром я поехал в морг, получил в канцелярии акт патологоанатомического исследования трупа Наташи и там же прочитал его. Он не мог не вызвать подозрений! В самом деле: описывая одежду, которая была на трупе, Локшин обходил молчанием наличие на ней каких-либо пятен; делая наружный осмотр трупа, он обнаружил ранку на нижней губе, но в резолютивной части акта ее не упомянул и никакой оценки ей не дал; как выглядели другие кожные покровы – понять было невозможно. Локшин счел достаточным сказать, что они покрыты трупными пятнами разной конфигурации. Характеристика кожных покровов шеи, на которых Ладьины видели отпечатки пальцев, отсутствовала вообще. Что же касается выводов, то их в акте было два. Первый – «ишемическая болезнь сердца, острая сердечная недостаточность» – соответствовал тому, который значился в свидетельстве о смерти. Второй – «ревматизм с выраженными явлениями ревматического миокардита» – был сделан после проведения специальных исследований. Словом, в акте было достаточно недомолвок, неясностей, странных дополнений, превращавших его в улику против Локшина, а следовательно, и против Брагина.

Засунув акт в портфель, я вышел из канцелярии. Мне навстречу попалась «тетя Дуся»– та самая санитарка, которая готовила трупы к похоронам: одевала их, гримировала и так далее. Мы были знакомы давно. При каждой встрече она упрекала меня за то, что я становлюсь все солидней, а сама не менялась нисколько, как будто жила вне времени. И это при такой-то работе, когда с утра и до ночи перед глазами одни покойники! Никто не знал, сколько ей лет. Маленькая, всегда закутанная в головной платок, непомерно толстая из-за того, что под халатом у нее в любое время года были пальто или ватник, она постоянно шутила, пересыпая свою речь разными прибаутками.

– Как жизнь? – спросил я у тети Дуси.

– Жисть? Повезут – только держись!

– Здоровье?

– Слава богу…

– Настроение?

– Оно от покойничков зависит.

– Как это?

– Да так. Есть покойнички – есть и настроение.

– А сейчас?

– Маловато…

У нее было свои взгляды на динамику смертности…

– Молодые? – поинтересовался я, переводя разговор на нужные мне рельсы.

– Одни старики…

– А молодые часто бывают?

– В этом году троих привезли…

– Помните их?

– Как же, помню.

Я отвел тетю Дусю подальше от любопытных глаз.

– В январе к вам поступила молодая женщина…

– Красавица, – понимающе прошептала тетя Дуся. – А фигурой! Одно слово – богиня…

– Вот-вот. Вы ее гримировали?

– Как положено. Синюшная была, на губе ранка…

– Кто просил об этом?

– Муж! Культурный человек, обходительный…

– Скажите честно: сколько он вам заплатил?

Тете Дусе явно не понравился мой вопрос. О своих нелегальных доходах ей не хотелось распространяться. Вместе с тем она, конечно, понимала, что делать секрет из того, что известно всем, – глупо. Вздохнув, она призналась:

– Сколько обещал, столько и заплатил. Четвертную. Уж очень просил получше сделать, я и сделала… Попудрила, подрумянила…

– А с Локшиным он не разговаривал?

– Не видела. С ним ругались родители покойницы. Хотели акт почитать…

– Запишем все это? – нерешительно спросил я, боясь, что тетя Дуся не согласится.

– Пишите, коль нужно… Семь бед – один ответ.

Так в дело легло еще одно доказательство правоты Ладьиных. Теперь я вплотную приблизился к осмотру места происшествия – квартиры Брагиных. Осмотр, проведенный Бочаровым, удовлетворить меня не мог. Мне не давала покоя мысль о том, что в квартире я найду новые доказательства. Но как проникнуть в нее? Нелегально, обманным способом нельзя – закон запрещает. А официально – значит, с Брагиным. Телефона у него нет. Как проверить, бывает ли он дома, когда приходит, когда уходит и где он вообще? Позвонить и спросить об этом Ладьиных? Те, наверное, ничего не знают. Отношения испорчены, контакты прекращены. И все же, почему не позвонить?

Я набрал номер их телефона. Трубку взял Виктор Павлович. На этот раз он был более разговорчив.

– Есть ли какие-нибудь новости? – спросил он.

– Особых нет, – ответил я. – Проверяю ваши показания.

– Ну и как?

– Подтверждаются.

– Иначе и быть не может. Мы с Елизаветой Ивановной убеждены, что вы доберетесь до истины, верим в вас…

– Спасибо, буду стараться… А с Брагиным вы не встречались?

– Нет. Дома этот подонок не живет, где скрывается – не знаем.

– Вы уверены, что дома его нет?

– Мы были там несколько раз. По всему видно, что квартиру он не посещает, хотя ключ у него остался. Недавно мы врезали в дверь свой замок…

– В таком случае прошу вас завтра подъехать ко мне с ключом, часам к десяти.

– С удовольствием, – ответил Ладьин. – Елизавета Ивановна шлет вам привет и желает успехов.

В десять часов утра, вооружившись следственным портфелем, я в сопровождении Ладьиных выехал к кинотеатру «Великан», недалеко от которого жила их дочь. Пригласив понятых, я вошел в квартиру и, обойдя ее, убедился в том, что в ней никто не живет: на подоконниках плотным слоем лежала пыль, на кухне стояла давно не мытая посуда. Затем я осмотрел Наташину кровать, постельное белье, обои на стене, пол, но ничего интересного не нашел. Заглянул в платяной шкаф и удивился почти полному отсутствию в нем одежды. Пустым показался мне и сервант. В квартире я не обнаружил таких неотъемлемых атрибутов быта, как холодильник и телевизор. Однако никаких вопросов по этому поводу я Ладьи-ным не задал: они видели то же, что и я, но молчали. Да и дело я вел не об исчезновении имущества, а об убийстве… Осмотрев детскую комнату, я перешел на кухню, выдвинул ящик из обеденного стола, заглянул в пенал, вытряхнул на газету мусорное ведро… И тут на глаза мне попался маленький комочек бумаги. Я поднял его, развернул и прочитал: «Завещание. Я, Брагина Наталья Викторовна, в случае моей смерти завещаю все принадлежащее мне имущество, ценности и деньги…» На этом текст обрывался. На листке не было ни даты, ни подписи… И все равно то, что я прочитал, заставило меня заволноваться. Текст, по всей вероятности, был выполнен Наташей незадолго до смерти. Иначе этот бумажный комочек был бы давно выброшен. Что же заставило Наташу думать о смерти? И не только думать, но и готовиться к ней?

Я не заметил, как сзади ко мне подошли Ладьины. Они, видимо, тоже успели прочитать «Завещание», потому что, когда я засунул его в карман, Елизавета Ивановна прошептала сквозь слезы:

– Бедняжка… Знала, что скоро умрет, и ни-че-го… ни-ко-му…

Мне оставалось закончить составление протокола осмотра. Я дал его на подпись тем, кто был в квартире, и вместе со всеми покинул ее. На улице, пожимая мне руку, Виктор Павлович сказал:

– Вот видите – еще одно подтверждение…

Действительно, дело шло хорошо. Правда, где-то в глубине души я терзался тем, что затянул направление на экспертизу Наташиной сорочки. Но разве было бы лучше, если бы я сидел все это время в архивах и занимался перелистыванием пыльных бумажек? Конечно, нет. Однако, допрашивая свидетелей, производя осмотры – словом, добывая доказательства, я знал, что наступит день, когда мне придется поработать и в них.

И этот день наступил. С чего же начать? С института или универмага? Пожалуй, прежде всего следует проверить бухгалтерские документы универмага. Ведь осенью, если верить Ладьиным, Наташа сделала по настоянию мужа аборт…

Я поехал в универмаг, и здесь мне опять повезло. Главный бухгалтер – женщина с прекрасной памятью – сразу сказала, что бывшая директриса, пользовавшаяся в коллективе и уважением, и любовью, за время работы товароведом, зав. отделом и директором лечилась стационарно дважды: весной прошлого года в Военно-медицинской академии ей удалили гланды, а осенью в одном из родильных домов сделали аборт. Главбух показала мне необходимые документы. Тот, который был выдан

Военно-медицинской академией, читался легко, а вот документ родильного дома понять было невозможно. И тогда главный бухгалтер вспомнила, что об аборте ей говорила сама Наталья Викторовна. Я изъял оба документа и решил, не откладывая дело в долгий ящик, познакомиться с историей болезни в родильном доме. Как и следовало ожидать, я нашел там справку о группе крови Наташи и был очень обрадован этой находкой. Недоумение вызвали имевшиеся в истории записи. Оказалось, что Наташа ложилась в роддом не на аборт, а на обследование и лечение. Почему же Лузгиной и своему главбуху она говорила об аборте? Пролить свет на этот вопрос могли, пожалуй, только Брагин и Жанна…

До конца рабочего дня оставалось около двух часов. Попросив главврача родильного дома направить историю болезни в прокуратуру с нарочным, я поехал в Военномедицинскую академию и изъял там вторую историю болезни. Осматривал я ее уже по пути домой, видел и в ней справку о группе крови, но думал совсем о другом: неужели Ладьины не знали, что дочь их оперировали в академии? А если знали, то почему умолчали об этом?

Но вопросы вопросами, а тогда предстояло в первую очередь решить проблему, возникшую сразу после того, как мне стала известна группа крови Наташи. Дело в том, что, назначив биологическую экспертизу, я через несколько дней узнал от эксперта по телефону, что кровь, обнаруженная на Наташиной сорочке, принадлежит не ей, а другому человеку. Кому же? Брагину? Если ему, то откуда у него шла кровь? И почему? Не в результате ли борьбы? Без вызова Брагина, без получения у него образцов крови ответить на эти вопросы было невозможно. Как же его найти? Обратиться за помощью к уголовному розыску? Или дать возможность проявить свои способности Бочарову? После конфуза с осмотром места происшествия он должен ухватиться за такое поручение обеими руками, да и по роду деятельности оно ему ближе… Подумав, я остановился на Бочарове. Не буду рассказывать здесь о том, как искал участковый уполномоченный Брагина и сколько смекалки проявил. Скажу лишь одно: к исходу третьего дня Бочаров нашел его в мастерской какого-то друга. Брагин предстал передо мной в белой рубашке с погончиками и накладными карманами, в черных вельветовых брюках и мягких серых туфлях на каучуке. Был он высок, худощав, немного сутул и седоват – словом, являл собой образец тех вальяжных мужчин, которые так нравятся женщинам. Впечатление портило бледное, настороженно-испуганное лицо с широко раскрытыми глазами, в которых как будто застыл ужас… Несколько лет назад я видел такое же выражение в глазах человека, который уехал на рыбалку вдвоем с компаньоном, а вернулся один. Тогда именно оно заставило меня думать о виновности этого человека и, не располагая почти никакими уликами, я через несколько часов допроса уже имел его признание в убийстве, впоследствии целиком подтвердившееся. Как же поведет себя Брагин?

– Кто дал вам право врываться ночью в чужие дома, позорить честных людей?! – возмущенно заговорил он, подходя ко мне.

– А как прикажете поступать с человеком, который не живет дома? – парировал я его наскоки. – К тому же у нас ненормированный рабочий день. Вы пишете свои картины засветло, ведя прекраснодушные разговоры, а мы вынуждены работать и по ночам, в прокуренных кабинетах, с преступниками.

– У вас санкция прокурора есть?! – продолжал наступать Брагин. – Безобразие! Я буду жаловаться!

– Успокойтесь, – сказал я. – Ваши нервы должны быть крепче моих. Объясняю, что в исключительных случаях закон разрешает нам работать и после двадцати двух часов…

– Интересно! – не успокаивался Брагин. – Каким же исключительным случаем вы хотите оправдать свои действия?

– Оправдываться придется вам, – ответил я. – Случай этот – смерть Натальи Викторовны, вашей второй жены. По факту смерти возбуждено уголовное дело, следствие поручено мне…

– При чем же тут я?! – всплеснул руками Брагин. – Она умерла от сердечного приступа!

– Как раз в этом мы и сомневаемся. Садитесь к столу. Мне придется вас допросить.

Брагин посмотрел на меня с таким презрением, как будто перед ним был не представитель власти, а ничтожество, жалкий крючкотвор. Выдержав этот взгляд, я взял бланк протокола допроса и стал заполнять его. Бочаров в ожидании дальнейших распоряжений подсел к журнальному столику и углубился в чтение газет. Было около девяти часов вечера. Как только Брагин расписался в том, что ему разъяснена ответственность за отказ от дачи показаний и за дачу заведомо ложных показаний, я спросил:

– Какие у вас отношения с Ладьиными?

– У вас нет вопросов полегче? – огрызнулся Брагин. – На этот отвечать отказываюсь…

– Почему?

– Это мое дело…

– Хорошо. Тогда скажите: где вы познакомились с Натальей Викторовной?

– У нее в универмаге.

– Как познакомились?

– По объявлению. Ей требовался художник.

– Почему вы оставили свою первую семью?

– Не устоял-с, – насмешливо ответил Брагин. – Не устоял-с перед чарами Натальи Викторовны.

– Не надо паясничать, – одернул я его. – Отвечайте серьезно…

– Со всей серьезностью говорю: не устоял-с…

– Вы ревновали ее?

– Нет-с, мне льстило, что она из всех поклонников выбрала меня.

– В таком случае скажите: за что вы ударили ее прошлым летом в Сочи?

– Это опять-таки мое дело. Незаслуженно не обижал.

– Вы грозили ей убийством?

– Не буду отрицать, просто не помню.

– Вы часто выпивали?

– Как все, не чаще.

Ответы Брагина носили явно издевательский характер. Я еще раз попробовал усовестить его:

– Перестаньте строить из себя шута, вам сорок пять лет, вы интеллигентный человек!

– Человек? – ответил Брагин. – Нет, убийца! Вы притащили меня сюда как убийцу! А я не убивал. Чем вы докажете мою вину? И почему вы считаете, что Наташа была убита?

«Хитер, бестия! – мелькнуло у меня в голове. – Хочет знать доказательства, чтобы выкрутиться. Не выйдет!»

– В таком случае расскажите, как и от чего умерла ваша жена, – попробовал я изменить тактику допроса, а сам подумал: «Зря потратил время на препирательства. Пусть выложит все, чем дышит, хуже от этого не будет, зато обстановка прояснится».

– С этого бы и начинали, – празднуя свою победу, сказал Брагин. – Вам известно, что Наташа часто болела ангинами?

– Известно, – ответил я.

– А вы знаете, что ей удаляли гланды?

– Знаю.

– Скажите, неужели ее родители скрыли от вас, что врачи беспокоились за исход этой операции и предупреждали их, что у Наташи плохое сердце?

«Опять хитрит. Пытается узнать, кто дал против него показания», – подумал я и ответил:

– Не будем трогать родителей, они несчастные люди…

– Ладно, не будем. Осенью Наташа сказала, что она беременна. Я не хотел ребенка. У меня и так трое. Боялся я и за то, что она умрет во время родов. Но аборт делать не пришлось. Врачи заподозрили опухоль и рекомендовали лечь на обследование. Наташа легла. Очень переживала, что не перенесет операцию. В роддоме ее навещали родители. Они вам сказали об этом?

– А сердце в то время давало себя знать? – спросил я, уклонившись от ответа.

– Да, Наташа часто жаловалась на него, – ответил Брагин, – но по характеру она человек такой, что не возьмет лекарство, пока не подопрет. Принимала она разные капли, валидол, нитроглицерин и еще какие-то таблетки от ревматизма.

– Теперь расскажите, что предшествовало ее смерти?

– Днем она позвонила мне в мастерскую, сказала, что плохо себя чувствует и с работы уходит. Я тоже решил прийти домой пораньше. Когда вошел во двор, в нем было полно дыма. Я поругался с дворником, потому что дым мог проникнуть в квартиру. Потом поднялся к себе. Наташа была дома, Андрейка тоже. Она взяла его из детсада сама. Мы поели. Я стал играть с Андрейкой, а Наташа разделась и легла. Примерно через час она крикнула нам, что играть хватит, так как ребенку пора спать. Я уложил Андрейку, вышел к Наташе, и тут она мне сказала, что у нее сильно колет сердце. Я дал ей валокордина. Боли не проходили. К ним добавился озноб. Потом вдруг Наташа села и замахала перед лицом ладонями, как будто ей не хватало воздуха. Я бросился искать нитроглицерин, обыскал весь сервант, где он раньше лежал, и ничего не нашел. В этом время Наташа закричала и упала на подушку. Челюсти у нее были стиснуты. Я испугался, что она умрет, и побежал к соседке вызывать скорую, а когда вернулся, Наташа уже не дышала. Врач спрашивала меня, чем болела она раньше. Я ответил, что ангинами, гриппом, жаловалась на сердце.

– Скажите, – перебил я Брагина. – Дворник рассказывала вам что-нибудь о том, как Наташа приехала домой?

– Нет, о жене напомнил ей я. Сказал, что у нее больное сердце и дым ей может навредить.

– А на лестнице вы кого-нибудь встречали?

– Не помню, мне было не до этого.

– Как кричала Наташа?

– Вроде бы «ой-ой» или «ай-ай», точно не помню.

– Откуда на ее сорочке кровь?

– Кровь? – переспросил Брагин. – Не знаю. Сорочка у нее была чистая.

– Нет, – возразил я, – на груди она испачкана кровью. Это подтверждается биологической экспертизой.

– Не знаю, не знаю, – продолжал твердить Брагин. – Может, от ложки? Я разжимал Наташе челюсти, чтобы не задохнулась…

– Куда вы дели эту ложку?

– Бросил ее на сервант, но она, кажется, упала…

Да, Брагин был изворотлив, как змея! Он ловко обходил все острые моменты и при всем этом, когда ему было нужно, демонстрировал прекрасную память!..

– Почему вы не сообщили о смерти Наташи ее родителям?

– Боялся. К тому же знал, что они обвинят в ней меня…

– Вот как?

– Да, они меня ненавидели.

– За что?

– Не знаю…

– Скажите, кто перед похоронами просил наложить на лицо Наташи косметику?

– Я. И вообще похороны организовывал я. Родители только ругались с врачами, доказывали, что диагноз поставлен неверно, что Наташа была здоровой.

– Вы платили за грим?

– Да, заплатил двадцать пять рублей санитарке, чтобы сделала получше.

– Какие повреждения вы видели у Наташи?

– Только ранку на губе…

– А отпечатки пальцев на шее, синяки на кончиках пальцев?

– Не видел. На шее были трупные пятна. Я просил их тоже загримировать.

– Где вы жили после смерти Наташи?

– Мне было тяжело оставаться в квартире. К тому же я избегал встреч с родителями. Поэтому поселился в мастерской. Оттуда ездил в морг и на кладбище. С похорон я, правда, вернулся вместе со всеми в квартиру, на поминки, но после первой рюмки ушел и больше там не был.

Молодец Брагин! Хорошо подготовился к допросу, все продумал, все предусмотрел. Говоришь правдиво, когда нельзя лгать, а когда не хочешь рассказывать правду – ссылаешься на незнание, на забывчивость. Очень удобно!