Текст книги "Другой Путь (СИ)"

Автор книги: Владимир Марков-Бабкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Глава 12
Честь Императорского Рода

* * *

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 1 декабря 1743 года.

– Ну, что скажете, господа?

Ломоносов пожал плечами.

– Государь, что тут скажешь. Газ, наречённый вами водородом, нами испытан. Это несомненно измысленный Платоном эфир. Катерине отдельное спасибо. Но, горюч сей газ. Взорваться норовит. Никак нельзя его совмещать с горением. Шар взорвётся сей миг.

– Что предлагаете, Михайло Васильевич?

– Пробовать. Искать варианты. Смеси. Не могу сразу ответить, Государь. Прошу простить.

Смотрю на Рихмана.

– Государь, я поддерживаю мнение коллеги. Газ интересен. И для науки, и, как я надеюсь, для практики. Но наполнять им воздушные шары очень опасно. Хотя подъемная сила у него и велика.

Киваю.

– Это так, господа. Но, при наличии водорода в шаре горелка и не нужна. Он и так полетит.

Ломоносов кивнул.

– Полетит, Государь. Но…

– Что «но»?

– Куда он полетит, Государь? Это ж пузырь. Он неуправляем. Куда ветер – туда и он. Разве что, мы его канатом к дереву привяжем. Или возить визжащих барышень по небу. Для чего сей шар? Газ водород мы и для других дел приспособим. А для войны так и просто шары с нагретым воздухом подойдут.

– А как добиться, чтобы водород не взрывался?

Рихман нехотя ответил:

– Смеси пробуем, Государь. Но, пока мы не готовы обеспечить приемлемый результат. Сожалею.

Пробуют они. Молодцы. Только флегматизировать водород можно только гелием или пропиленом. Ни того ни другого у нас пока нет. Гелий ещё не открыт, да и много мы его сейчас не добудем. А пропилен я вроде понял, как здесь произвести, только от всего лишь ингибитор -взорваться водороду не даст, но не гореть.

Ломоносов добавил:

– А если гроза, Государь? Если в шар молния ударит? Что тогда? Верная смерть.

Киваю.

– Сей момент нужно будет отразить в уложениях. Что шар нельзя использовать в грозу, а при её приближении шар нужно спускать.

Ломоносов не согласился:

– При том, что шар привязан к дереву канатом, это, допустим, как-то возможно организовать. Но, а если шар в свободном воздушном плавании?

Пожимаю плечами.

– Не знаю. Проверять надо. Но, насколько наблюдения показывают – вместе с грозой приходит ветер от грозы. Шар просто унесёт от неё. Но, повторюсь, я не знаю. Просто мои соображения, которые нужно проверить на практике.

– А если кто-то на борту шара закурит?

– Пусть святому Петру потом объясняют, почему они нарушили уложение. Думаю, что у экипажа нужно будет отбирать всё, что может гореть, включая табак и средства поджига.

Помолчали.

Рихман вздохнул:

– Плохо, Государь, что мы не можем управлять полётом шара. И я пока не понимаю, как мы это можем сделать.

Усмехаюсь.

– Ничего. Мы найдём варианты. А в части пожара, – излагаю вспыхнувшую в мозгу схему, – делаем шар из трёх секций и вытянутым, в носовую и кормовую секции вводим шары, заполненные водородом, а в центральную определяем шар с подогреваемым воздухом…

– Государь, а обшивка между шарами не прогорит, – сомневается Ломоносов.

– Сделаем двойную, отделив водород от горячего холодным воздухом, сам мидель уплотним, промажем ткань от загорания, – продолжаю в ходе самой речи конструировать, – нам горячий воздух, только для подъема и опускания надо, если пламегаситель поставить, то можно даже на шар поставить небольшую печь…

Мои научные гении переглядываются.

– А, что, Государь, может и получиться, – говорит Рихман, – подъёмной силы водорода хватит.

Ломоносов с сомнением добавляет:

– Насчет управляемости… Может как-то паруса поставить? Корабли ж как-то управляются с ветром.

Киваю.

– Просчитайте и передавайте проект Нартову, – принимаю я решения, – на вас много проектов которые не только для шара надобны.

– Кхм, – начинает Михайло Васильевич, – так Степан то сам хотел, только со службы его редко отпускают.

Ага, редко. Через сутки здесь по полдня торчит.

– Организую я его перевод, – завершаю дискуссию, – артиллеристов в нашей Армии пруд пруди, а шар воякам и нужен первым, но пока всё просчитайте.

Рихман с Ломоносовым снова переглядываются, а потом кивают мне в ответ.

* * *

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 7 декабря 1743 года.

Сегодня был замечательный день. И по погоде, и для меня, и для Академии. Я сегодня стал доктором медицины. ДОКТОР МЕДИЦИНЫ, а не просто лекарь, окончивший европейский университет. Первый доктор медицины, получивший по всем академическим правилам эту степень в России.

Уже год назад академики наши поняли, что нечему им меня особо учить. А учить их всех и всему у меня пока нет времени. Тут нужен настоящий Университет и порядок в Санкт-Петербургской Академии. Собственно, Государыня могла хоть вчера поставить на руководство науками, но я-то знаю эту змеиную среду, чужим ты останешься без признанной сообществом ученой степени. Я знаю. «Где твои публикации в признанных научных мировых изданиях с именем?» Я, всё-таки, профессор в третьем поколении, знаю, как это работает…

Беда, что Положение об аттестации предки ещё не успели изобразить. Пришлось напрягаться. Спасибо Лестоку. Медканцелярия быстро доработала мой проект и согласовала с Академией. Старый пройдоха быстро сообразил, что в чужие руки это отдавать не надо. Пока все телились, я свои «Опыты по снижению смертности в гошпиталях при соблюдении чистоты» на соискание Диссертационному Совету и предложил. За полгода с мест мне прислали много отчётов коллеги. За отдельную денежку (как без этого, это же наука!). Так что, как привык, начиная с Гиппократа и Цельса, даже про микробов я сей труд изложил. Много отнял он времени и кровушки в последние месяцы. Я мог бы, в принципе, и по физике защитить, но зачем же мне разглашать на весь мир коммерческие секреты? Да и там ещё долго опыты проводить. И время нужно, чтобы другие подтвердили на опытах твои выводы, и чтоб надавали тебе советы. А с докторской степенью по медицине я могу здесь хоть истории, хоть арифметике учить. У нас все тут многостаночники в Академии. Время простое. Наук мало. Химических элементов – и тех мало.

В общем, прошло всё на «ура». Пять докторов медицины разных университетов под председательством академика Иосии Вейтбрехта заслушали мою речь, посмотрели таблицы и рисунки. Потом выступил мой оппонент Иоганн Шрейбер, русский академик и доктор медицины Лейденского университета.Хорошо выступил. Сказал, что работа добротная и актуальная. С его опытом борьбы с чумой пять лет назад он здесь и в гигиене авторитет. Поддержали меня и зам Лестока Павел Захарович Кондоиди, и старейший из членов коллегии Антон Филиппович Севасто. Диссертацию и доклад я представил на русском и на латыни. Пришлось зубрить. Но, тоже, знаете ли, – прецедент. В общем, в атмосфере всеобщего одобрямса, решили степень доктора медицины мне присудить. Понятно, что я по старой для меня традиции проставился участникам за это. Много не пил. Не дожидаясь осужденного и помилованного уже Ломоносова, домой поехал. Не маленький – сам доберётся. Надеюсь, снова лишнего не наговорит и немцам академическим морды не набьёт. Внушение на этот счёт я нашему гению перед отъездом ещё раз сделал.

Домой зашел. И даже удивился, что Катя ко мне не бежит. Она пока у меня ещё служит и даже спим мы иногда ещё вместе. Только сломалось всё после болезни моей крестницы.

Нет больше идиллии.

Я тогда, конечно, слишком уж на Катерину гневался. За что? Ведь она, что могла и знала, то и делала. Для меня это – жизнь ребенка. Для неё – сон любимого мужчины. Который ещё и Цесаревич при этом всём.

В общем, пошло всё куда-то не туда. Страсть в отношениях ушла. И я вижу, что и она чувствует это. Я не мечтаю о ночи с ней, да и она явно уже тяготится нашей связью.

Поднимаюсь по лестнице в прихожей и слышу хлопок. Тут же спешу на звук. Понимаю, что за домом в лаборатории это. Подбегаю к окну химлаборатории. Стёкла целы. Огня и дыма нет. Заглядываю внутрь. Приглядываюсь. Там мало света.

Екатерина Платоновна напротив Степана Андреевича стоит и трет его лицо от копоти ветошью. Он с её лицом делает это же.

Смеются. Счастливые. Видно, пустили случайно воздух в водород – от того и был хлопок. Их закоптил, да задул свечи.

А Нартов её любит. Я по его глазам вижу это. И она к нему всем сердцем.

Тихо отступаю от окна и иду в дом. Не буду ломать молодым красоту момента.

Пора уходить со сцены.

* * *

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ЗИМНИЙ ДВОРЕЦ. 14 декабря 1743 года.

– Петер, я боюсь.

Поднимаюсь на цыпочки. Целую её висок. Она пока выше меня, но, как говорится, какие наши годы. Догоню скоро.

– Чего, любовь моя? Я здесь. Я рядом. Нас объявят отдельно, но мы вместе.

– А вдруг Матушка передумает? Вдруг выберет другую тебе невесту? Как мне жить после этого?

– Тихо-тихо. Я навёл справки.

– Справки?

Киваю.

– Уточнил кое-что. Думаю, что у нас с тобой есть шанс. Неплохой шанс. Не хочу загадывать, но я знаю Матушку. В гневе она страшна и гнев этот может быть в нашу с тобой пользу.

– Петер, я всегда восхищалась тобой. Надеюсь на тебя и на Провидение.

Обер-церемониймейстер прерывает нашу тревожную идиллию.

– Государь. Пора.

Киваю.

Целую руку Лины.

– Я должен идти.

– Я понимаю.

– Всё будет хорошо. Верь мне.

– Молюсь об этом.

Я склонил голову. Принцесса сделала реверанс.

Или я чего-то не понимаю в этой жизни, или сегодня в моей жизни решающий день.

– Его Императорское и Королевское Высочество Государь Цесаревич-Наследник Всероссийский, Владетельный Герцог Голштинский, принц Карельский Пётр Фёдорович! Внук Петра Великого!

Мой выход.

Титулование и титулы множатся. Атомный ледокол прёт через льды века восемнадцатого.

Я здесь.

Я – здесь.

Вхожу в зал.

Господи, как давно это было почти два года назад. Я входил сюда перепуганным юнцом, хоть и сто лет мне в обед. Сейчас совсем иначе. Да, я не на вершине власти (не очень-то и хочется), но мой вес в высшем свете и во власти усилился несоизмеримо.

– Петруша, хорошо, что ты приехал. Я рада тебя видеть сегодня здесь.

– Матушка. Восхищаюсь тобой, как тебе удаётся затмевать солнце и звёзды на небе?

Улыбка.

Мы обнялись и расцеловались.

На балу. Где самые влиятельные чины и аристократы подходят к Государыне на полусогнутых.

Да, кое-что изменилось за два года.

– Готов отплясывать?

Улыбаюсь.

– Хоть на Луне для тебя, моя Матушка.

Мы рассмеялись.

– Его Княжеское Высочество принц Фридрих Август наследник Гетинский, герцог Гольштейн-Готторпский!

А вот это фокус. Дядю сегодня полным титулом именовали. Без Государыни сие никак невозможно.

– Её Княжеское Высочество принцесса Ульрика Фридерика Вильгельмина Гессен-Кассельская!

Подходят, приветствуют Матушку и меня, встают по левую сторону от неё. Вместе.

– Её Княжеское Высочество принцесса Каролина Луиза Гессен-Дармштадская!

Матушка меня подталкивает.

– Иди, дурачок.

Как скажешь, Лиза, как скажешь.

Иду навстречу входящей в зал Лине. Предлагаю руку. С благодарностью принимается. Подвожу к Императрице.

Лина делает выверенный реверанс.

– Ваше Императорское Величество.

Она говорит по-русски. Почти без акцента. Мы долго репетировали.

Лисавет кивает.

На немецком:

– Рада вас видеть, принцесса. Мой племянник вас не слишком утомил своими ухаживаниями?

О, вот это номер так номер!

С чего бы? Кто в зале? На кого Игра?

Каролина не стала театрально тупить глазки. Гордо взглянула в глаза Императрицы.

– О, нет, Ваше Императорское Величество. Кронпринц усиленно беседует со мной о богословии.

– О богословии?

– Да, Ваше Императорское Величество. Ведь я собираюсь принять православную веру.

Ах ты моя умница. Горжусь.

Матушка тоже оценила и улыбнулась.

Вечер начинается томно. То ли ещё будет.

* * *

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ЗИМНИЙ ДВОРЕЦ. 14 декабря 1743 года.

Елисавета уже привычно расположилась на стуле у окна. Беседовать здесь с вице-канцлером во время бала стало уже традицией. Обычно можно было и не спешить, отложив дела на завтра. Но показать своё расположение к Бестужеву на глазах его недоброжелателей, тех же Лестока и де ла Шетарди, никогда не было лишним.

– Итак, чем обрадуете, Алексей Петрович? – произнесла Императрица, вытянув уставшие за день ноги.

– К величайшему сожалению, Кристиан VI Датский не хочет отдавать за Петра Фёдоровича, свою дочь Луизу, – начал вице-канцлер с самой тяжёлой для себя темы.

– И почему же?

– Пишет, что уже почти сговорился с маркграфом Баден-Дурлахским, – пояснил Бестужев, – но с их величеством Карлом Фридрихом у них ещё на воде писано, а при дворе говорят, что король не хочет отдавать дочь за Готторпа и чтобы она в варварскую страну ехала.

– Индюк! – будто выплюнула Елисавета. – Жаль! Девица-то хороша, и Корф писал, что она не против пойти за Петра.

Дипломат склонил голову в знак согласия.

– Это так, Государыня, но, увы, мы не можем её взять без родительского благословения.

– Да, я понимаю, – отмахнулась Императрица, – что другие принцессы?

– Кассельцы торгуются за Вильгельмину, пишут, что Кристина не хочет вступать в брак, а Ульрика давно живёт отдельно и не испрашивала их согласия к нам ехать.

Царица кивнула в раздумье.

Вильгельмина – это тоже бы хорошо. Красива, воспитана, не глупа. Отнюдь не глупа. С неё надо было начинать разговор, наверное. Но Лесток посоветовал взять сестру постарше. А оказалось, что Крыся истовая кальвинистка и не хочет не только в брак, но и менять веру. Ульрика хорошо все достоинства сестёр обсказала. Честно, без умаления их, но и без лести.

Сама Ульрика Гессен-Кассельская хорошая партия. Но, ничем не хуже своей Гессен-Дармштадской кузины. Разве только одним. Не ей писал любовные песни Петя. Да и амуры у них видно с Фридрихом Августом. Так что, нет причин ломать эти отношения Ульрики с дядей Наследника.

– Что француз? – устало выпрямилась Императрица, – обещал же он и с Касселем поговорить и с Парижем по поводу Генриетты Анны.

– Статскому советнику Гольдбаху, как и переданные ранее шифрованные письма, удалось их прочитать, – начал, открывая папку граф.

– Не томи, и словами скажи здесь света мало, – остановила его Императрица.

– Да там дерзновенные речи, Матушка. Мои уста отказываются это произносить.

– Заговор? – прямо спросила Елисавета Петровна.

– О, нет, – ответил Бестужев.

– Тогда словами сказывай про дочь Людовика, – остановила прения Елисавета, – а непотребные письма днём в кабинет принесёшь.

– Французский посол, Государыня, пишет, чтобы уговаривали срочно пьемонтских принцесс, – сказал вице-канцлер, – а для французских, мол, Петр Фёдорович наш из слишком худородного Дома и для французских принцесс у него достаточной чести нету.

Лицо Императрицы потемнело. Бестужев уже было сиял, что прибывшего менее месяца назад маркиза удастся домой спровадить, но у Лизы были свои резоны.

– За Шетарди следи, – отрезала, разочаровывая вице-канцлера, Елисавета Петровна, – нужен он пока мне здесь.

Бестужев поклонился. Царица поднялась.

– Пошли, Алексей Петрович к гостям, – решительно произнесла она, – покажем какая за Романовыми честь Людовику и его брехливому клеврету.

* * *

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ЗИМНИЙ ДВОРЕЦ. 14 декабря 1743 года.

Её объявили.

Лина гордо, хоть и на подгибающихся ногах, вошла в зал. Навстречу ей от Императрицы шёл Петер. Какие-то слова. Каролина что-то отвечала, но не помнит толком что именно.

Кронпринц подвёл её к Императрице.

Негромко, почти на ухо:

– Лина, отпусти мою руку. Я рядом. У меня синяк будет…

– Ой, я…

Но, Петер уже разговаривал со своей Государыней. Она улыбнулась ему и Лине.

Зазвучала музыка, но танцы ещё не начались. Вице-канцлер Бестужев отвлёк Императрицу. Она его выслушала, кивнула и они вышли из зала.

Гости продолжали прибывать. Но подходили уже к Петеру и к ней.

Дежурные улыбки. Церемониальные наборы слов…

Сейчас здесь они первые после Императрицы.

Оркестр играл просто спокойную красивую музыку, разносили напитки.

Она стояла рядом с Кронпринцем и ей казалось, что сотни глаз смотрят только на неё.

– Лина, солнце моё, всё хорошо.

Цесаревич проворковал ей это на ухо, но чувствовалось, как он напряжён.

– Петер? Правда?

Кивок.

Очередной объявленный гость…

Императрица вернулась в залу обогнав Бестужева.

Встала, где и раньше. Петер вновь по правую руку от Императрицы. Они о чём-то шепчутся. Музыка играет, и Лина не слышит о чём. Царица явно вне себя от гнева.

Страшна она в гневе.

Казалось, что её взгляд прожигает кого-то у другой стены.

Елисавета что-то шепчет на ухо племяннику.

Петер кивает. Но ничего не говорит.

Только уголки его губ немного поднимаются.

Каролина стоит рядом, но ничего не может расслышать.

Что ей остается. Только ждать.

Надеяться.

Верить.

«Петер, я люблю тебя. Верю в тебя. Господи, сделай, что возможно, чтобы мы были вместе».

Императрица кивнула в ответ Петеру и подозвала распорядителя. Тот выслушал приказания и удалился.

– Открытие Императорского Бала! Высочайшая честь открытия дарована Его Императорскому и Королевскому Высочеству Государю Цесаревичу-Наследнику Всероссийскому, Владетельному Герцогу Гольштейн-Шлезвиг-Готторопскому, принцу Карельскому Петру Фёдоровичу! Внуку Петра Великого! И Её Княжескому Высочеству принцессе Каролине Луизе Гессен-Дармштадской!

Эпилог

* * *

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ОСОБНЯК СТРОГАНОВА. 15 декабря 1743 года.

Месяц у меня выдался бурный. По нынешним временам. До отъезда в Москву надо было переделать кучу дел. И все они почти были важные или архиважные. Женский вопрос уже решен. Он всегда в жизни мужчины самый важный. С врагом или пустышкой мне детей крестить не придется, вроде. Уверен, что даже смогу на будущую жену в многих делах опереться. Нельзя было отодвинуть и научных дел, и не только по защите диссертации, но и по обеспечению выполнения после моего отъезда программы экспериментов. Так что пришлось настраивать Ломоносова чтобы в моем «НИИ» не останавливались исследования, и Цильха, чтобы от внушенного Михаил Васильевичем энтузиазма у моих гением мой Дворец в воздух не взлетел. Да и деньги что бы не уплывали на сторону. По этой части я сегодня уже беседу с имел и даже принял клятву моему Королевскому высочеству. А вот теперь нужно позаботится что бы не иссякла моя мошна от «першпективных опытов».

– Пётр Фёдорович, – обращается ко мне барон «по-деловому», – пока нам в коксе мистера Дарби потребности нет, лесов своих много.

– Сергей Григорьевич, – отвечаю Строганову, – кокс даёт лучший выход металла, и нужен для новых печей.

– Так ни у нас на Урале, ни под Петербургом хороших углей нет, – разводит руками мой компаньон.

Строганов снова меня подводит к необходимости взять нам с ним один из здешних казённых заводов. Например Сестрорецкий. Надеясь, что прибыль потечет без особых вложений. Цеха есть, месторождения есть, даже люди подготовленные. И заказами производства загружены. Почему бы не приватизировать и ус не дуть? Ан нет. Тут дело государственное. Даже мне это будет пробить трудно через Берг-коллегию. Да и не нужно это.

– Кокс и из торфа делать можно, а в нем ни здесь ни на Урале дефицита нет, – отвечаю небрежно, – а вот недалеко от Алтая есть и нужные угли.

Барон смотрит на меня внимательно. Он сам следит за любыми известиями, где какой месторождение найдут. Но об угле «Кузбасса» он не слышал. Его нашли больше двадцати лет назад пленные шведы, но их отчеты ещё в Академии не обработаны, а вот упоминание в книге, изданной в Швеции и Англии есть. Может кто-то из них и жив. Но фамилий я не помню. Но ищут уже тех землеведов.

– Алтай далеко, – отмирает Строганов, – да и Демидовские там земли.

Киваю. Улыбаюсь.

– Быть им такими не долго, – говорю спокойно, добавляю увидев интерес собеседника – пару-тройку лет.

Прикладываю палец к губам. Хозяин медленно кивает, лицо его довольно.

А вот то, что у Демидовых в 1746 году заводы на Алтае отобрали знаю. Отнимут их и здесь. Может даже раньше. Не надо рубли из утаённого от казны серебра чеканить. Жаль, что никак не могу обосновать своё знание. Матушка была бы и сейчас получению того серебра рада. Но ей я так туманно намекнуть не могу. Каролине вот тоже как свои знания подавать думаю. Она не Катя, «университетом в Киле» каждый раз не оправдаешься.

– Всё одно далеко, – справившись с чувствами говорит барон, – дорого везти, проще с лесом.

– Ну так для предполагаемых печей пока нам коксующиеся угли и не нужны, – успокаиваю хозяина, – да и ближе они есть, только крымцов там усмирить надо.

Строганов кивает. Открытые в один год с кузнецкими угли Дона известны.

– Но то будущий вопрос, Государыня подпишет нам нужную привилегию хоть на век, главное технологию иметь, – продолжаю обрабатывать партнёра, – сейчас же главное: новая печь.

Строганов кивает. Он уже успел оценить преимущества предложенной схемы со строительством нами печей своими мастерами по нашей технологии. Строительства всем. В России. Кто заплатит. Потом мы будем ещё с обслуживания печей не мало иметь. Нам тогда не нужно отжимать месторождения или искать на чугун новых покупателей. При этом мы сможем тихо подмять в Империи хоть всю отрасль. На заграницу пока моего административного ресурса не хватит.

– Пётр Фёдорович, – говорит барон, – согласен я на счёт печей, а прибыль пойдёт так и на кокс тогда посмотрим.

Осторожен он. Хочет дешевле и больше. На том бизнес стоит и у тогда и теперь. Кокс подождёт.

Протягиваю руку. Он отвечает. Жмём. Ещё одним НИИ («Топлив и стали») в России стало больше. Ну, а заводиком при НИИ дело не станет. Есть под Москвой пара интересных вариантов. Да и в Петербурге Елисавета Петровна намекала что имениями для меня озаботится.

Строганов, понятно, ждёт от меня протекции и по другим делам на самом Высочайшем уровне. А я что? России и мне с его интереса убытка нет. Металл стране нужен и нужно его много. А у меня ещё паровые машины в голове. И рельсы. И от паровозов с пароходами я тоже не откажусь. У нас они будут раньше, а у «них» позже. О том и о другом я позабочусь.

* * *

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 17 декабря 1743 года.

Снежок прилетел мне прямо в лицо, я едва успел глаза закрыть.

Лина захохотала.

– Получил! На тебе ещё!

Уворачиваюсь.

– Барышня, вы пользуетесь тем, что я не могу обидеть женщину!

– Ха-ха-ха! Зато я могу!

– Так я же не женщина!

– А на ком мне упражняться? Получи!

Мы бесились и хохотали. Только-только закончился обильный снегопад и мы, бросив всё, выбежали из лаборатории на свежий кристально чистый воздух.

Немецкий язык не для галантной куртуазности, в такой ситуации он не уступает русскому в выразительности и в смыслопередаче. С русским у моей красавицы плохо, потому дойч, да и зачем уродоваться почём зря?

Тут я удачно вывернулся и засветил снежком прямо в лоб принцессы.

Она охнула, отёрла лоб и кинулась в новую атаку, лепя снежки прямо на ходу.

– Кронпринц, тебе конец!

Она оступилась, споткнулась или произвела другое действие, но, по факту, сбила меня с ног, и мы, хохоча, рухнули в сугроб. Точнее, она просто рухнула в мои объятия.

– Петер, это нечестно. Ты пользуешься тем, что я в платье. В нём тяжело, я не могу даже нагнуться толком.

Протираю ладонью её лицо от снега.

– Не преувеличивай. Ты не в бальном платье. Ты бы в лаборатории не смогла бы работать.

Театрально надутые губки.

– Всё равно это не честно! Отпусти меня!

Улыбаюсь.

– Ты и правда этого хочешь?

Она вздохнула.

– Нет. Но, я приличная принцесса.

Киваю.

– Конечно. Я понял и принял. Но, Ваше Высочество, я же только спасаю вас из снежного плена, как настоящий рыцарь. Кстати, дракона тут нигде нет? Я бы тебя и от него спас.

Улыбка.

– Тебе виднее, мой рыцарь. Это твой замок и твои земли.

Внезапно Лина прильнула своими устами к моим.

– Петер…

– Любовь моя…

– Петер, правда, я замёрзла уже.

– Тебя согреть?

– Да, ну тебя. Где термос с чаем? Выпусти меня.

– Да. Но – нет. Ещё мгновение счастья, прошу тебя.

Моя щека прижимается к её мокрой и снежной щеке.

– Счастье моё. Снежная Королева.

– Петер, нас увидят.

– И что? Сад под охраной. Тут нет чужих.

– Я пока не твоя невеста. Это неприлично. Отпусти. Помоги мне подняться.

… Через пять минут мы сидим на волчьих шкурах в плетённых креслах и пьем горячий чай.

– Петер, как хорошо, что ты придумал термос. Это так хорошо, на морозе, в снег и горячий вкусный чай!

– Я его придумал для тебя!

Смех.

– Врешь!

– Вру. Пусть это будет самое большое вранье тебе в моей жизни.

Кивок.

– Ловлю на слове. Что с Москвой?

Пожимаю плечами.

– Сложно, как всегда. Почти экспедиция на Луну. Каждый год ездим и каждый год проблемы с организацией.

– Кстати, Петер, хотела спросить, а почему вы каждый год именно зимой ездите в Москву?

Делаю глоток живительного горяченького.

– Откровенно говоря – не знаю. Не спрашивал у Матушки. Так повелось. Наверное, зимой дороги лучше, на санях быстрее, чем на карете с колёсами. Но, не знаю. Просто традиция. Тут бы угадать с твоим покаянием. Месяц на то-сё. Успеть с помолвкой и успеть вернуться в Петербург до весенней распутицы, а то застрянем в Первопрестольной.

Лина кивнула и отставила чашку.

– Прогуляемся по саду? Люблю свежий снег и воздух. В лабораториях не всегда пахнет свежестью.

Киваю.

– Конечно. – Поднимаюсь. – Ваше Высочество, разрешите вас пригласить на променад?

Принцесса опирается на мою руку и встаёт из кресла.

– Сударь.

– Сударыня.

Мы гуляем. Уже не дурачимся. Вдруг Лина спрашивает:

– Ты хотел со мной поговорить. О чём?

– Тебе не понравится. Тяжёлая тема. Не хотел именно сегодня.

– Петер, я произнесу клятву в церкви. «И в горе, и в радости». Считай, что это уже случилось. Бог тому свидетель.

Она очень серьезна. Восемнадцатый век. Даже просвещённые люди не бросаются такими словами.

Смотрю ей в глаза.

– И в горе, и в радости. Бог тому свидетель.

– Я твоя, Петер. Навсегда.

– Я твой, Каролина Луиза. Навсегда.

И почти одновременно:

– Бог тому свидетель.

Долгий поцелуй.

Долго молчим, держась за руки.

– Так что, Петер?

Выдыхаю.

– Ты знаешь историю, как я стал Цесаревичем-Наследником.

Кивок.

– Конечно. Ты – внук Петра Великого и Матушке нужен был Наследник. Ты сын её сестры.

– Да. Ты – принцесса старого Дома и знаешь, как ветвятся родовые ветви. Нас никто не слышит, но даже будь тут Матушка, я бы повторил то, что хочу сказать. Впрочем, я это ей говорил… В общем, мы обсуждали, и она велела мне поговорить с тобой. Это Тайна, Лина. Пойми.

Кивок.

– Лина, как ты знаешь, есть Старшая Ветвь Романовых.

– Знаю.

– Мы – Младшая Ветвь. И есть те, кто хочет это переиграть. Наши права спорны.

– Я понимаю. Это естественно. Везде так.

– Да. Прости.

– За что?

– Если ты станешь моей женой, то велика вероятность, что тебя убьют вместе со мной в случае переворота. А он вполне может случиться.

Её ладонь коснулась моей щеки.

– Глупый. Неужели ты думаешь, что я не понимаю этого? Я это понимала с первого дня нашей переписки два года назад. Разве бы я приехала, если бы не была готова к этому?

Киваю.

– Спасибо. Но, есть ещё одно. Есть Иван. И есть Катенька. Маленькая, несчастная Катенька, которую уронил гвардеец головой об пол в ночь переворота. Меня не было тогда в Петербурге. И, вообще, в России. Что с ней случилось – не моя вина. Но, она моя племянница. Так или иначе. Детей с Леопольдовной Матушка не оставит. Если не я, то кто позаботится о малышке? Что её ждёт я даже не представляю. Боюсь представить. Она практически оглохла и плохо говорит. Я тебе скажу сейчас страшную вещь, ибо это государственная измена. Если что с Иваном – с точки зрения заговора она Императрица. Хоть глухая, хоть нет. Для заговорщиков даже лучше, что глухая. Они и без неё разберутся с властью.

Лина помолчала, осмысливая сказанное.

– Петер, что ты хочешь?

Останавливаюсь и смотрю ей в глаза:

– Ты готова её убить?

Она не отшатнулась от меня. Она не благовоспитанная юная баронесса. Отнюдь. Уверен, что она не дрогнувшей рукой, если потребуется, отправит сотни и тысячи на плаху. Но, она сказала:

– Нет.

Помолчав, она спросила:

– Что ты хочешь от меня?

– Я хочу её удочерить, мм, – спешу уточниться, – взять под опеку.

– Подожди, а наш с тобой будущий ребёнок?

– Наш ребёнок – Наследник или Наследница Престола Всероссийского. Катенька – тоже Наследница, но по Старшей Линии. После Ивана. Держи друзей близко, а врагов ещё ближе. А смерть свою держи возле сердца своего. Её нельзя прятать. Её должны видеть рядом с нами. Иначе появится ещё сто «Императриц Катерин». Лжедмитриями Русь уже сыта по горло. Уверен, что, вдруг с Иваном что, появятся и Лжеиваны.

Лина потёрла переносицу.

– Почему мы?

Криво усмехаюсь.

– Матушка однажды сказала мне по этому поводу: «Если не будет Ивана, то всё заговоры будут вокруг тебя. Ты готов?» Катя – Старшая Ветвь. Пока есть её брат или она мы с тобой и наши дети не очень интересны заговорщикам.

– Но нас же тогда скорее могут убить?

– У нас будет живой щит что бы закрыться, – привожу аргументы сам в них не полностью веря, – но главное, НАМ нужно показать пример, показать, что с невиновными детьми императоров ничего не случится.

Это не простое решение. Каролина медлит. Но, потом, кивает.

– Я согласна, Петер.

Обнимаю её. Теперь я уверен, что не ошибся в женщине.

* * *

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ЗИМНИЙ ДВОРЕЦ. 18 декабря 1743 года.

Мы гуляли с тётушкой по залам Зимнего. В прошлой жизни я этого дворца не знал. До знакомого мне облика Эрмитажа не одна перестройка и пожар. Но и в этом Дворце богатая отделка и роспись по стенам, картины, статуи, резная мебель… Даже мой крутящийся стул. Два. Один у Государыни в будуаре, второй в кабинете. Но мы туда не идём, а шествуем по открытым дверям их танцевального зала в музыкальный, потом в галерею, потом обратно.

Снова убедил тётушку что надо больше ходить. А то она опять нервничает. Толи на козни де ла Шетарди, толи на то, что туфельки жмут, а может и на новый заговор. Мне не говорит, но если я здесь, то в её печалях моей вины нет. Хотя те же заговорщики могут, выступив «за меня» мне о том и не сообщить. А ещё ведь племянники ещё мои в Дюнамюнде с их родителями есть. Иван Антонович так вообще настоящий император…

– Так, когда ты ко мне Катю пришлёшь? – переходя от искусств и сплетен к делу спрашивает Елисавета Петровна.

– Ты же знаешь Матушка, что вольная теперь она, – делано удивляюсь вопросу, – пригласи, чин дай, я препятствовать не буду.

– Не крути, Петруша, ты ей Государь!

Что есть то есть. О вольной Кате я с согласия Матушки четыре дня как объявил. И не просто о вольной. Я даровал Кате голштинское дворянство и титул. Маленький, но… В общем теперь моим закупками заведует целая Катарина эдлер фон Прозор. Владетельный я Герцог или где?

– Матушка, да её не держу, – искренне отвечаю, – у неё в Итальянском другой сердечный интерес есть…

– Знаю, я этот интерес, – отмахивается Императрица, – так и быть откомандируют твоего Нартова, в твоё заведение, но шары флагистоновые он пускать у себя на мызе будет! Опасно это.