Текст книги "Другой Путь (СИ)"

Автор книги: Владимир Марков-Бабкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Глава 10
Кровные загадки и интриги

* * *

Иллюстративное фото: Металлургический завод.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ОСОБНЯК СТРОГАНОВА. 7 ноября 1743 года.

Маркиз де ла Шетарди приехал на прием к барону Строганову в числе первых. Хозяин делил с братьями доставшееся после смерти батюшки имущество и, получив в своё распоряжение солидные средства, купил в том году недостроенный особняк на Большой Першпективе. Соединить пока два крыла в единый дворец он не успел, но одно крыло было закончено, и представляло из себя вполне солидный по местным меркам особняк. На его открытие Сергей Григорьевич как радушный хозяин и созывал «лучших людей столицы».

Франция покупала металл строгановских заводов и маркиз понимал, что его не могут не пригласить. За прошедшие два дня ему уже успели отказать во встрече с Императрицей. Подготовленный ему дом оказался сырым и пришлось принять приглашение архиятора Лестока у него пока погостить. Жак-Жоакен был оскорблён, но у него было срочное дело, по которому надо было поговорить с неблагодарной русской Императрицей. Он был уверен, что Елисавета Петровна не пропустит этот прием. Его не могут к ней не допустить и тогда он выложит козырь, от которого она не сможет отбиться. На сколько Шетарди знал царица ещё не определилась с невестой ещё всё можно к пользе Франции решить.

По прибытии маркиз уже нашел у Строганова находящегося в окружении немалого числа прелестных дам русского дофина. Тот о чём-то болтал с ними и немного играл на новомодном итальянском инструменте. Короткий стальной взгляд Петра дал понять де ла Шетарди что на удалённом приветствии стоит остановится, и цесаревич точно не хочет с ним говорить. Впрочем, от этой встречи пока не могло быть пользы. А не спешащий уезжать домой из Петербурга пленённый под Гельсингфорсом генерал фон Будденброк мог русским про роль маркиза в «покушении на цесаревича» что-то и наговорить. Скорее всего, впрочем, именно самому цесаревичу. Но пока верительные грамоты де ла Шетарди не приняты, нужно быть настороже, позже, впрочем, тоже. И это ещё одна причина свои бумаги Императрице скорее предъявить.

Императрица прибыла, когда прошло уже половина вечера. Пока её не было играл оркестр. Гости могли баловаться напитками, смотреть картины, музицировать. Большинство же просто травили друг другу байки и сплетни. Де ла Шетарди был здесь как рыба в воде. Успел многое узнать, многим польстить и напомнить о себе…

Императрица прибыла с гостями. Жак-Жоакин уже знал, что кроме герцога Голштинского прибыли две принцессы Гессенские: Каролина Дармштадская и Ульрика Кассельская. Вокруг судачили что это «невесты». Наличие здесь Ульрики могло сильно задачу маркиза осложнить.

Вскоре после прибытия Императрицы начали танцы. Первой был польский танец. На него объявили цесаревича и Ульрику, а потом почти сразу кадриль. Тут уже с в русским наследником танцевала Дармштадская принцесса. Строго по старшинству. Было заметно что Петер Фёдорович мелок для обеих принцесс. Что ж самое время поговорить.

Де ла Шетарди пробрался к сидящей на возвышении Императрице.

– Ваше Императорское Величество, – начал, сделав глубокий реверанс маркиз…

– О, Жак! – делано удивилась русская царица, – вы вижу к нам надолго, если начали наконец русский учить?

Зараза. В гробу туринский дворянин и французский маркиз видел этот варварский язык! Но, ничего не поделать, – дипломатия трудное ремесло. И если бы того потребовали интересы его Короля он сейчас и шкуры бы облачился.

– Нье множеко, – пояснил Жак и продолжил на французском, – я благодарю за Ваше приглашение в любимую мной русскую столицу, к сожалению, меня не пустили к Вам сразу по прибытии, чтобы передать восхищение моего Короля и иметь счастье Вас лицезреть.

Саркастическая улыбка.

– Я рада вас видеть Жак, но, вы ведь лицо частное, потому мои люди и я не находим причин с вами у себя встречаться, – снисходительно ответила Елисавета Петровна, – но на частных приёмах почему бы и не поговорить?

Жака-Жоакена Тротти ткнули как котенка в сделанную им лужу. Русская правительница сама просила его снова прислать, и вряд ли она это сделала чтобы так мелко за помощь мстить. Их разговор слышали стоящие рядом, и Императрица чётко указала что Жак здесь даже не Её гость и ничто, и никто не может его здесь защитить. Пора действовать. А то можно и дело не сделать и домой не возвратится.

Жак достал из-за пазухи приготовленное письмо. Его можно было передать только в крайнем случае. Вот он и наступил.

– Мой Государь просил меня предать это письмо Русской И м п е р а т р и ц е, – подал скреплённую печатью бумагу Шетарди.

Императрица, не сразу, а только прокрутив в голове фразу приняла свиток. Вскрыла его. Пробежала глазами. Улыбнулась. Долго же французы не хотели императорский титул русских монархов признавать. Отчего же их так припёрло?

– Что же Вы господин посол не начали с него, – добродушно произнесла Елисавета, – Иностранная Коллегия быстро бы передал его мне и Вам бы не пришлось три дня томиться.

– Ваше Императорское Величество, – начал де ла Шетарди.

– Да оставьте свои политесы, – ровно произнесла Императрица, – о чём вы, маркиз, хотели переговорить? У Сергея найдется свободная зала, где мы сможем уединится для беседы…

Что же маркизу похоже ничего более здесь не грозит. И он уж постарается подобрать «лучшую» жёнушку этому голштинскому мальчишке. Да и Бестужева надо додавить, тогда может и с Веной у России раскол углубится.

* * *

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ОСОБНЯК СТРОГАНОВА. 7 ноября 1743 года.

Когда-то Петру Петровичу нравились танцы. Он был молод и после озорного кейли мог отжечь и задорную джигу. Но когда тебе за шестьдесят, то тебе и гавот уже в тягость. Впрочем, если бы ему выпал шанс ещё раз увидеть изумрудные поля Ирландии…

Родина. Одну он покинул даже моложе Цесаревича. Вторую он нашел здесь. Другую генерал-фельдмаршал уже и не искал.

Ласси приехал чуть раньше Императрицы. Почти к танцам. Уже отзвучал стартовый польский. Начиналась кадриль – весёлая версия контрданса. Старый вояка видел, как почти без отдыха юный Цесаревич передал партнёршу по первому танцу своему двоюродному дяде. Молодые обменялись видно парой учтивых слов, и Пётр Фёдорович уже вторую принцессу подхватил. Видно, было что не смотря на быстрый ритм молодые успевают обменяться и заинтересованными взглядами и фразами. Похоже Цесаревичу нравится эта девица. С первой он более нейтрально говорил.

Танец закончился. Но, пара не думала расходится. Чуть поговорив, они подошли к новомодному форте-пиано. Принцессе Каролине Гессен-Дармштадской принесли лютню. Цесаревич пробежал по клавишам прислушался. Что-то наиграл в полсилы из Баха. Публика, разгорячённая танцем, умолкла. Фельдмаршал видел, как из боковой двери вышла царица с маркизом де ла Шетарди. Заняла своё место. Прижала тому палец к губам. И внимательно посмотрела на выступающих.

Принцесса Каролина Гессен-Дармштадская. Изображение создано ИИ на основе реального портрета принцессы.

Цесаревич кивнул, и они с принцессой начали. Ласси не был знатоком в музыке, но чувствовал, как иногда забегала вперёд лютня. Каролина смотрела тогда на Петра извинительно. Но, все звучало гармонично. Оба играли без нот. Петр Петрович раньше не слышал этой мелодии. И когда же принцесса успели порепетировать с Петром? Прошла всего пара дней с её приезда. А значит она раньше знала эту мелодию. Ласси заметил задумчивость на лице Императрицы. Но его самого очаровала эта «песня».

Перед старым воякой открылись поля под снегом и дождём его любимой Ирландии. Во всей мелодии было что-то кельтское.

Императрица не советовала Ласси после Гельсингфорса более чем по службе с Цесаревича общаться. Но после этой мелодии старый генерал стал в юноше себя молодого узнавать. Что ему терять-то на старости лет? Зять граф Павел Стюарт у Цесаревича был, говаривал что тот скоро открывает Шахматный Клуб, а там в учредителях Ушаков и сама Императрица. И ещё кое-кто. Почему бы не сходить самому и не поиграть? Есть надежда, что Пётр Фёдорович может и их ирландскому делу помочь, да и самому Цесаревичу будет чему у юного когда-то якобита, ставшего русским фельдмаршалом, научиться.

* * *

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ВЕРХНЯЯ НАБЕРЕЖНАЯ. 8 ноября 1743 года

Посиделки у Строганова затянулись до полуночи. Матушка с Линой и Ульрикой уехали раньше. Я же забрал двоюродного дядюшку к себе на ночлег. Принцессы под рукой Императрицы, а мы с Фридрихом Августом ко мне поехали. А то родственники, а только пока и не виделись!

Фридрих Август Гольштейн-Готторп

Папа мой здешний этого моего дядю более других ценил. Даже именно его прописал мне в Регенты. Но, старший его брат Адольф Фредрик Эйтинский на себя сей труд возложил. И пришлось ехать Фридриху служить в Нидерланды, а потом в Пруссию. Так что нет у меня претензий к дяде этому.

Рассказал мне как старший дядя «волосы рвал» когда сестрица их младшенького братца Георга Людвига на своей дочке женила и в шведские наследники пристроила. Так что епископ наш на всю родню зол. И за свою свадьбу тоже. Англичане сбагрили в жены ему одногодку его принцессу Амелию. Ей уже тридцать два, да она ещё «с прицепом». Трёхлетний сын у неё от простолюдина Томаса Арнольда. Тот пока в Англии, но принцесса без него ехать не хочет. А дядя телится.

Подумал, что может это даже хорошо. Уговорю Матушку принять дядюшку Адольфа со всей семьёй. Пусть перешедшей к нам от шведов «Южной Карелией» поруководит. Отговорил я Елисавет Петровну отдавать Выборгскую провинцию и учреждать здесь «Старую Финляндию». В Борго и окрестностях, конечно, мы, как и пообещали оставили прежний закон – шведский. Но вот «Северная Карелия» мне не присягала, и ту уже в нашем праве мы провинцией в Санкт-Петербургскую губернию отдали. Пришлось для этого кое кому чуть ли рыло чиновничье не набить. Брюммер как уж крутился, но того же Лестока что от того только будет польза для Франции ему удалось убедить. Титул ему что ли дать? Графский. И землями в Южной Карелии наделить. Попрошу Матушку. Не всё же ему на деньги французов против них же и стараться?

Что-то я отвлёкся. Дядя мне снова про свои уже планы и дела сердечные рассказывает.

– Петер, я понимаю я мы тут гости, – вздыхает дядя, – да и ты сам не решаешь, но мог бы ты поговорить с Императрицей.

– О чём? О твоём в Киле генерал-губернаторстве? – пытаюсь нащупать нить разговора.

– И это бы не плохо, – оживляется дядя, – но я про Ульрику прошу тебя решить.

Так, вчера он мне уже напел про их любовь за рюмкой чая. Мол глянулась она ему и сошлись они душой в дороге. И мол если я не претендую, то не могу ли как Глава Дома его на брак благословить…

А я что? Я не против. Но похоже, что с ночных посиделок дядя протрезвел. Холодно же на улице. А мы как раз по Набережной к Зимнему с цокающей перед нами моей каретой ходим. Ветер от кучера наши слова относит. Потому можно надеется, что эту наши беседу некому до Матушки будет доводить.

– Поговорю, – обнадёживаю Фридриха, – и на счёт Ульрики, и по Килю, по первому можешь твёрдо надеется, а по второму… поможешь старшего твоего братца к нам на службу спровадить?

Дядюшка задумывается. Мне тут английская принцесса без надобности, но можно взять на воспитание её бастарда и под него и Ивана Антоновича как двойняшку его принять. Они же даже по дням почти ровесники…

– Помогу конечно, – отвечает дядя, – только не очень он уезжать захочет.

– Ну не захочет, значит ты будешь у нас отбитыми у шведов землями руководить, – выдаю альтернативу герцогу Голштинскому.

Дядя ёжится от порыва ветра.

– С Ульрикой? – спрашивает.

– Не отберу я её у тебя, – говорю, остановившись дядя, – не беспокойся.

– Я согласен, – произносит он, повернувшись ко мне лицом.

Вот и славно.

– Но всё же, – завершаю я тему, – давай попробуем дядю Адольфа в Россию переехать убедить.

Он кивает, и мы молча идем дальше. До Зимнего осталось метров тридцать. Он романтически задумчив, я же думаю, что коль вопрос у него по Ульрике возник значит, Матушка продолжает что-то мутить. Быстрее бы уже эти смотрины прошли. Мне нужна Каролина. И Катя. Хоть разорвись. Что я в падишаха как-то не попал⁈ Не мучался бы запретом гаремы заводить.

* * *

РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 8 ноября 1743 года.

Мы пили чай. К моему удивлению, Катя начала первой. Видимо чувствовала, что надо объясниться.

– Пётр, тебе Силантий вчера что рассказывал?

Пожимаю плечами.

– Что ты внучка князя Прозоровского, и, смею полагать, что ты дочь Светлейшего Князя Меншикова.

Катя помолчала. Затем сказала лишь одно слово:

– Прости.

– Почему ты скрывала это от меня?

Горький вздох.

– Барыня не хотела такого родства. А потом стало опасным быть дочерью Меншикова. Я и сама-то от матушки, когда она умирала узнала. Она не хотела в Сибирь. А потом, как Александра Александровича простили, боялась, что погубит он меня если узнает. Там наследство, да и не всё его сыскали. Пока я рядом с тобой, никто не приступит ко мне. Никто не посмеет обидеть любимую крепостную Цесаревича. И мне вправду хорошо с тобой. Мне никогда в жизни не было так хорошо и покойно на душе. Я даже поверила в счастье. Прости. Я просто дура.

– Императрица знает?

– Конечно. Велела мне не болтать об сём и быть рядом с тобой. А я и так хочу быть рядом с тобой.

Отпиваю из чашки, но не чувствую вкуса и аромата чая. Всё рецепторы забиты.

– Почему ты не хочешь вольную?

Она пожала плечами.

– А зачем? Вольная мне защиту от Меншиковых не обеспечит. А ты – обеспечишь. И Государыня через тебя. А что ещё мне надо? Титул? Так меня никто не признает княжной Прозоровской или Светлейшей Княжной Меншиковой. А так – я просто твоя дворовая девка Катька. Кто с меня что спросит? У меня есть ты и всё-всё-всё.

Помолчали.

– Я могу устроить тебе титул. Минимум – личное дворянство для начала. С деньгами у тебя проблем не будет.

– Нет, Пётр. Я не хочу. Пока во всяком случае. Уверена, что Ушаков меня опознал. И я боюсь его.

Я смотрел на неё и замечал явные изменения. Как давеча она сбросила змеиную кожу просто крепостной девки для постели, так и сейчас на моих глазах сползала кожа ещё раз и сейчас передо мной сидела действительно дворянка самых голубых кровей.

Ох, Катя-Катя, актриса ты моя. Сколько ж слоёв кожи у тебя? Может тебе театр купить?

Екатерина посмотрела на меня вопросительно.

– Ты меня прогонишь?

Качаю головой.

– Нет, Катюш. Я тебе ведь обещал, что я тебя никому не отдам без твоего желания.

Грустная улыбка.

– Ты это обещал другой Кате. А я – не она вовсе. Сам видишь.

– Вижу, Екатерина Александровна. Но, обещание моё в силе.

Кивок.

– Спасибо, Пётр. Но я Платоновна. В метрике. Другого отца у меня нет. И, знай, когда я говорила, что я сделаю для тебя всё, я говорила искренне и сейчас это повторяю. Мне правда хорошо с тобой и рядом с тобой.

Киваю в ответ.

– И мне.

Глава 11
Дочь во Христе

* * *

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 10 ноября 1743 года.

Пылает камин.

Солнце пару часов как встало.

Мы тоже.

Точнее Катя встала раньше.

Мы целуемся.

Её губы – малина и мёд.

Она хорошо знает мои привычки и предпочтения.

Принесла к чаю пончики, мед, буженину, ягодные сырники, называемые ею куличами перепечи. С яйцом и сыром, как я люблю, как Ирина моя готовила, по-пермяцки.

Привычного мне сахара ещё нет, да и привык я ещё в той жизни к мёду. Тесть у меня был башкир, а они испокон веков бортники. Улей изобрести, кстати, надо! В них я не дока, но там несложно, у тестя же и подсмотрел. Тростник от нас далеко, а свеклу найти ещё да селекционировать, итого лет тридцать ещё надо. Так что медок пока будет наше тут всё. Бизнес опять же.

О чем мы болтаем сейчас? О ерунде всякой. Я ей травлю байки из моей жизни в Киле и о дороге в Россию, она мне о жизни в Ново-Преображенском. Умеет она смешно рассказать и случаи правильно подметить, подать с нужным акцентом.

– Вот ты, Петя, давеча качал головой по поводу Анюты. Мол, говорит плохо. А ты думаешь почему я её взяла? Поверь мне, совсем не потому что она глупа. Совсем наоборот. Я же понимаю, что если она дел наворотит, то мне перед тобой и твоими гостями краснеть. Так что нет, дуру я не искала. А что по меркам высшего света говорит криво, так не обессудь, но и ты криво говоришь. Так не говорят ни в Петербурге, ни в Москве. Тебе простительно, потому что русский тебе не родной язык, хотя ты прекрасно говоришь, иногда даже без акцента почти, а Анюта что? Говорит, как умеет. Даже дворяне Петербурга и Москвы говорят по-разному. Строганов вообще на каком-то уральском русском говорит. И ничего.

Интересуюсь:

– И сильный у меня акцент?

Катя заливисто рассмеялась над весьма смешной моей шуткой.

– О, да! Слышал бы ты себя со стороны! Прости, но смех один. По-русски так не говорят, уж поверь. Но, тебе можно. Хоть на чухонском говори. А, уж, к немцам и к вашему произношению тут, в Петербурге, давно привыкли. Полно тут немцев. Не то что в Москве.

Смеюсь в ответ.

– Ну, допустим! А ты, кстати, тоже на немецком говоришь с диким акцентом! Впрочем, в Германии тоже куча наречий и баварцы не понимают пруссаков, а южане плохо понимают северян. Это везде в Европе так. Так что Россия не исключение. Но, согласен. Иногда забавно слышать чужой говор на твоём языке!

Катя улыбнулась и мягко перевела разговор.

– Что Матушка? Ждать? Готовиться как?

– В этот раз не приедет, так сказала, – отвечаю, запивая политый мёдом пончик чаем. – Но, ты знаешь Матушку. Возьмет и приедет.

Кивок.

– Знаю. В общем, я готовлю дворец, прислугу и имение к Высочайшему визиту.

– Да.

– Не беспокойся, всё будет идеально.

– Не сомневаюсь в тебе ни мгновения. Что у нас нового в лабораториях?

– Ломоносов с морской капустой вроде закончил, – сообщает мне Катя, безмятежно промакивая вкусные губы салфеткой.

Жую. Вяло интересуюсь:

– И что получил?

– Так как ты и говорил – «пары фиалкового цвета». Михайло Васильевич его потом через спирт продул, бурый раствор получился, но говорит, что для опытов полученного мало.

– Для начала хватит, – говорю, обмакивая очередной пончик в мёд, – но, ламинарию ещё везти надо. Этого количества недостаточно для наших задач.

Катя задумывается, вспоминая что значит оброненное мной слово «ламинария».

– Так сколько же той водоросли надо?

– Много, Катенька, много, – отвечаю.

– А большой ли с неё толк? – интересуется сотрапезница, – стоит ли Михайло от опытов с шаром отвлекать?

– Полезен тот раствор чтоб раны лечить, – «раскрываю» я карты, – да и для того же шара это «фиолетовый пар», называемый по латыни Iodum, нужен. Ты ж помнишь, что я в Киле в университете учился?

Кивок.

– Помню.

С энтузиазмом:

– Вот! Пригождаются знания-то! Значит, не зря время тратил на всяких профессоров!

Я вел опасную игру. Всегда та же Катя может задаться вопросом, а откуда ты такой умный и всё это знаешь? Но, как иначе продвигать моё, прости Господи, прогрессорство?

– Ну, если так, – соглашается Катя, – то конечно пусть ещё везут, только, я тебя умоляю, ближе к Лиговскому каналу пусть склад ставят, а то больно это твоя л-а-м-и-н-ария рыбой пахнет. В округе уже воняет, как в рыбном порту. Мне кажется весь твой дворец уже провонял. А гости ведь приедут. Как им в глаза смотреть? Носики будут морщить, платочками, надушенными, их прикрывать. Петя, с этим нужно что-то делать, если хочешь услышать моё мнение на сей счёт.

Киваю. Тут и дальше бы уже мои лаборатории относить надо. Как и производства. Особенно «вонючие». Мыловарню ту же. Но, с имеющимся дорогами не наездишься. Логистика тут очень так себе. Но, да, нужно решать проблему. Столица всё же. Хоть за моим садом и край города.

Уверен, что Матушке однажды надоест и она повелит выставить всё моё научно-производственное добро из Петербурга. Так что не стоит нарываться на разговор лишний раз.

Будем подумать.

А пока чай, плюшки, мёд, покой, сладкие губы моей женщины, глаза, полные нежности. Что ещё нужно мужчине после трудового дня или вот так, с раннего утра?

Если не это счастье, то что тогда?

Катя – умница. Хорошо мне с ней. Душевно. Бог свидетель. Умеет и приголубить, и взбодрить, и расслабить, и на стол накрыть, и слово молвить, и вопрос правильно задать…

Да и просто положить свою ладошку мне на напряженную руку. Успокаивая или поддерживая.

Катя – просто потрясающая, восхитительная женщина. Как говорится – мечта поэта. Графиня Ягужинская ей и в подмётки не годилась.

Катерина даже из статуса крепостной придумала фишку – «Я вся твоя. Я твоя собственность. Владей мной. Мне не нужно ничего боле».

Да и живём мы с ней уже практически семейно. Катя почти всегда со мной. Ночью, утром, вечером, да и днём почти всегда рядом. И как помощница, как секретарь-референт, и как подающий надежды молодой учёный и организатор.

Вот не вспомнил бы я без неё, что йод нужен для получения стабилизирующего водород газа. Тонкостей не помню, но мне же только направить моих шарашников и добровольцев куда надо. Надо кстати записать.

– Катюша, бумагу и перо с чернилами принеси, будь добра.

– Сейчас, Петя, – поставив чашку на стол, упархивает она.

Так, там же вроде пропилен – флегматизатор? Его из синтез-газа через тот же йод вроде получить можно. А синтез-газ у меня будет когда коксование отрабатывать будет надо…

Я уже весь «в материале».

И тут.

Нежно и горячо на ушко:

– Петя-я-я, ты где?

– Тут.

– Проверим…

Вновь её медовые губы.

Её объятия полны чувственной неги и волшебства.

Эх, Катюша. Что ж мы не встретились с тобой лет этак через двести с гаком? Как я вообще жил без тебя?

* * *

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ЗИМНИЙ ДВОРЕЦ. 10 ноября 1743 года.

– А вы сносно говорите по-русски.

– Благо-да-рр’ьу я Ваше Имперрраторрское Величество! Но, я пока плоха гаварр’ьу русский. Петер… Пйотрр улыбатся, когда я гаворр’ьу и всьо меня поправлятт.

Усмешка.

– Простим ему эту некуртуазную оплошность. Вы говорите сносно. Я вас понимаю. Разве этого мало?

Кивок.

– Ньет. Это многа. Я старайус.

Императрица улыбнулась:

– Что ж, Лина, думаю, что здесь, при вашем желании, у вас будет время для более глубокого изучения русского языка.

– Я тоже на это над’эйатца, Ваше Имперрраторрское Величество!

Как выглядела бы Каролина Луиза Гессен-Дармштадтская по мнению ИИ на основании портрета в старости в режиме «омолодить и осовременить».

– А мне понравилось, как вы с Петром музицировали вместе у Строганова. Где вы успели порепетировать? Я не узнала мелодию, хотя она весьма хороша и трогательна.

Несколько секунд паузы. Каролина явно мысленно переводит сказанное Елизаветой Петровной на родной принцессе немецкий язык. Императрица принципиально не переходила на немецкий, хотя владела им в совершенстве. Тоже проверка на вшивость. Государыня знала, что только Каролина усиленно учила русский. Остальные принцессы даже не пытались освоить варварский язык. Что ж, тоже показатель.

– Ньет, Ваше Имперрраторрское Величество! Мы нет ре… репетирова-ли! Мы зна-ли мельодия!

– Откуда?

– Петер… Пйотрр год назад присла-ль мне стих и ноты. Стих на немецкий. Я многа музицирова-ла её дома! Пйотрр спроси-л меня у Строганафф помню ли я музыка. Он сест за… инструмент, мне принести льойте… эм…льутня! Мы стали musizieren!.. Уу, му-зи-ци-рро-ватт.

Одобрительный кивок.

Заинтересованное:

– Так это песня?

Кивок.

– Точна таак, Ваше Имперрраторрское Величество, это пестнйа.

– Любопытно. Споёте для меня?

Несколько растерянное:

– Но, тут нет льутньа…

Улыбка.

– Это решаемо. Сейчас принесут. Пейте чай, уж остыл, наверное. Пётр умеет приготавливать просто волшебный чай. Надеюсь в Итальянском дворце вы сможете оценить букет этого напитка. Поверьте, принцесса, он превосходен!

– Я ждать этого!

Процесса явно волнуется.

– Вот и чудесно. Пейте чай, пока нам несут лютню.

Императрица позвонила в колокольчик и отдала распоряжение. Впрочем, лютня была уже в приёмной, так что питье чая заняло буквально несколько мгновений.

Любит Государыня такие моменты.

Инструмент в руках принцессы.

Она перебирает струны, вслушиваясь в звучание. Инструмент всегда требует уважения и настройки под себя.

– Да проститт меня, Ваше Имперрраторрское Величество, минута… минутка…

Несколько минут она возится с настройкой. Елизавета с внимательным любопытством смотрит за процессом.

Лина выдохнула и пальцы коснулись струн.

Полилась волшебная мелодия.

Её губы зашевелились, и она запела:

 
– Und wenn die Trübsal voraus ist
sowohl harte Arbeit als auch harte Arbeit,
du wirst es auf finden meiner Brust
zu sich selbst Asyl, zu sich selbst Schutzhütte.
 

Императрица заинтересованно слушала.

 
– Wenn du mit mir in einem tauben Land bist,
wo gibt keine Sonne, wo völlig Nacht,
ich wäre glücklich wie im Paradies,
mit dir, mein Licht, mit dir, mein Licht…
 

Елизавета Петровна кивнула.

– Прекрасная романтическая песня. Жалко, что на немецком.

Каролина оживилась:

– О, ньет! Ньет! Я переводитт для Петера на русский язык! Я ему послатт!

– Вот как? Любопытно послушать. Я смела полагать, что вы не только о науке переписывались.

– Йа-йя, эмм, да, точно так. Не толька про науку. Про искуства и всё другой!

– Прекрасно. Прошу вас, принцесса.

Вновь струны. Вновь лютня. Вновь мелодия.

Лина понимала, что возможно сейчас один из решающих моментов – сумеет ли она расположить к себе русскую Императрицу.

Конечно, Лисавет прекрасно поняла и немецкий вариант, но было важно услышать перевод. Ведь если эта принцесса, как говорит, переводила сама, то это не бездумно выучить несколько слов на тарабарском языке. Это нужно чувствовать сердцем. Душой.

Хотеть это сделать.

Искренне.

Лина, не прекращая играть, выдохнула по-немецки:

– Государыня… Я старалась переводить и соблюдать размер. Петер писал, что у меня даже рифма есть. Петер прислал свои слова. Но, там много сложных для произношения русских слов. Я не успела разучить, как правильно говорить их. Прошу простить…

Императрица заметила, что Лина обратилась к ней Herrscherin – «Государыня», хотя для принцессы Гессен-Дармштадской она никакая не Государыня. Неясно, сказано это невольно или наоборот, но, факт имеет место быть.

Елисавета ободряюще кивнула.

Каролина запела уже по-русски:

 
– В полях, где ветер льэдэнясш,
Среди сньэгов, студ’ащих кроф.
Т’ебе йа свой послэдний пласш,
Отдатт готоф, отдатт готоф.
…
свою засшиту, свой приют…
 

Принцесса пела правильно и почти без акцента, разве что почти не смягчая конечные гласные. Явно долго учила и репетировала. И кто-то ей поставил русскую речь, не ровно ещё, но поставил. Она очень хотела это петь правильно. Давно, судя по всему. Не сейчас. Не в дороге в Россию. Раньше. Веря? Надеясь? Бог знает.

Выучила.

 
– Была б ты со мной в крайу,
Где толька нощ, где сонца нет,
Я б’ил б’и сшастлиф каак в Райу
С тобой мой свет, с тобой мой свет…
 

Внезапно Лина отставила инструмент и заплакала.

– Я мочь… нихт… Проститт…

В порыве чувств Императрица Всероссийская встала и обняла её.

– Поплачь, девочка. Это нужно иногда. Всё хорошо. Не беспокойся ни о чём. Всё будет хорошо…

* * *

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ЗИМНИЙ ДВОРЕЦ. 12 ноября 1743 года.

– Рада тебя видеть, Петруша. Что-то случилось, что ты в такую рань?

Государыня по обыкновению поцеловала меня в лоб и пригласила присаживаться в кресла.

– Нет, Матушка, всё хорошо. Хотел пожелать тебе доброго утра. Ты всегда великолепна, а с утра твоё великолепие лишь подчёркивается свежестью нового дня.

Императрица улыбается.

– Ох, льстец, каких поискать.

Улыбаюсь в ответ:

– Я лишь любящий и уважающий тебя племянник. Верный и готовый исполнить любую твою волю.

Настроение Лизы с утра хорошее. Вот, и слава Богу.

– Чай?

Киваю.

– С удовольствием.

Императрица собственноручно разливает чай по чашкам.

Глоток.

Вздох.

– Ты, когда научишь моих заваривать хороший чай? Я уже и из Китая выписала указанные тобой сорта, но когда они ещё прибудут, а то, что есть в Петербурге и Москве никуда не годится. Где ты берешь свой чай для заварки, открой мне секрет.

– Нет никакого секрета, Матушка. Просто чай нужно любить и уважать. Он не терпит небрежения и простой механики. Это целое искусство. Поэзия. А твои мастера чая, извини, не поэты.

Но, Лисавет не удовлетворена ответом.

– Может и так, но у твоей Кати получается прекрасный чай, почти как твой, а у них нет. Почему?

Пожимаю плечами.

– Матушка, я не держу от тебя никаких секретов, тем более секретов и рецептов чая для тебя. Если твои мастера тебя не удовлетворяют, я готов лично приезжать каждый день и заваривать тебе чай.

Улыбка.

– Я когда-нибудь поймаю тебя на слове. Будешь сам приезжать или свою Катю присылать.

Киваю.

Ага. Это запросто. Люблю дальние подводки в исполнении Императрицы. И она любит это дело.

– Как будет угодно Твоему Величеству, Матушка.

– Так с чем пожаловал?

– У меня сегодня частный приём, если ты помнишь. Хотел ещё раз пригласить.

Благосклонный кивок.

– Да, я помню. Спасибо за приглашение. Я подумаю. А кто намечается?

– Да особо никто, достойный тебя и твоего внимания. Наши немецкие гости. Дядюшка мой, Ульрика, Лина. Ну, моя банда всяких там учёных-механиков. Думаю, устроить чаепитие и экскурсию по дворцу, мастерским и цехам.

– Кстати, о цехах. Жалуются на тебя.

Началось раньше, чем я рассчитывал. Но, прогнозируемо.

– На что же, Матушка?

– Говорят, что твоя мыловарня и рыба провоняли всё начало Большой Першпективной. Одно место было без рыбьего запаха в столице. Теперь въезжающие в город жалуются. Так это ты называешь просто опытами. Что будет, когда ты начнёшь производство? Ветры у нас, конечно, с Запада дуют, но вода-то будет идти от тебя в Летний сад. Петруша, нужно что-то делать, а то совестно уже. Я всё понимаю, но ты затеял большое строительство, судя по твоим бумагам и прошениям. А можно всё это строить не в Петербурге? Хотя бы в пяти-десяти верстах от города?

Вздыхаю.

– Всё, как пожелает Твоё Величество, Матушка. Но, чем дальше от Петербурга, тем хуже дороги и хуже рабочие. Точнее, их там просто нет. Крестьяне одни. А их надо учить. Да и нет у меня крепостных в окрестностях столицы. А если в моей подмосковной вотчине строить, то и дорого выйдет, и, вообще. Придётся и местных моих учить, и сырье завозить, и материалы, продукцию потом по известным тебе, прости Господи, дорогам в Петербург везти. Очень дорого выйдет. Да и присмотр нужен, а я в Петербурге.

Усмешка.

– Про крепостных в окрестностях Петербурга я намёк поняла. Хорошо, я подумаю. Хотела сделать сюрприз, но, намекну – думаю к свадьбе пожаловать тебе имение под Петербургом. Хорошее. Достойное Наследника Престола.

Склоняю голову.

– Матушка.

– Потом поблагодаришь, когда узнаешь, что за бриллиант я тебе готовлю. Так что после возвращения из Первопрестольной будет вам с молодой женой где устроить в Петербурге пир на весь мир.