Текст книги "Другой Путь (СИ)"

Автор книги: Владимир Марков-Бабкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Глава 6
Бабий заговор

* * *

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. САД. 30 июля 1743 года.

Позади больше двух недель бурных событий. Успокоились ли страсти? Даже не знаю, что и сказать. И да, и нет. Какое-то неопределённое подвешенное состояние. Ясно, что так, как было, уже не будет никогда.

Прекрасный луг. Прекрасный сад. Птички поют. Солнышко светит. Идиллия.

В плетённых садовых креслах сидят Настя и Ушаков и о чём-то беседуют. Возможно, о погоде. Только вот графиня Ягужинская слишком бледна для простой светской беседы. Да и наличие рядом писаря-протоколиста Тайной канцелярии не оставляло сомнений в том, что они беседуют именно о погоде.

Солнышко светит, птички поют…

Я сижу в таком же точно кресле и наблюдаю на расстоянии.

– Катюш!

– Да, барин. Ещё чаю заварить?

Киваю.

– Да, Катюш, спасибо. А потом сделай доброе дело – поиграй с моей «крестницей». Видишь – Катенька Михайловна грустит, может чёрная карета её пугает.

– Слушаюсь, барин.

Катя уходит, а я продолжаю сидеть и наблюдать.

Сложно всё. В принципе, всё ясно. Я вчера был у Матушки и обсудил проблему. В основном просил, чтобы Настю и её семью жестко не карали. Императрица довольно благосклонно меня выслушала и вот сегодня Ушаков привёз мне от Государыни бумагу: «По исполнению приговора по изменническому делу Лопухиных не позднее трёх дней графу и графине Бестужевым-Рюминым с дочерьми, графине Ягужинской отбыть в своё имение Луговец под надзор воеводы Вологодской провинции. ЛИСАВЕТ».

Графу бумагу ещё не показали. Насте тоже. Она ещё надеется, мне же уже всё ясно. Мечты Анастасии о том, чтобы упросить Императрицу, буквально на коленях, оставить её при мне фавориткой, и до этого представлялись мне наивными, а уж после Высочайшего повеления…

Нет. Сегодня графиню Ягужинскую вывезут с территории Итальянского дворца, и, возможно, вывезут уже навсегда.

Тонко чувствующий всё высший свет тоже уже всё понял. Настя больше не получала приглашений на светские рауты, приглашения получал только я один. Конечно, кроме приглашений Матушки, на прочие приглашения я никак не реагировал, но, это было показателем – Настя и её семейство стали изгоями для высшего света Санкт-Петербурга. И высылка в имение лишь оградило Анастасию от общественной травли, которая случилось бы неизбежно. Так что Матушка помилосердствовала.

– Спасибо, Катюш, за чай. Твой напиток просто волшебный.

– Спасибо, барин. Это вы меня научили правильно заваривать чай. Я пошла к Ломоносовой или будут ещё распоряжения?

– Нет, Катюш, спасибо ещё раз. Иди к дитю, займи её чем-нибудь. Если что мне понадобится – я тебя позову.

Горничная изобразила реверанс и отправилась на лужайку.

Почему «изобразила»? Потому что она прекрасно умеет делать реверанс как положено. Но, она лишь обозначает его. Является ли это определённым бунтарством? Нет, поскольку я ей это позволяю делать даже при моих гостях.

В какой-то мере это лёгкое небрежение – это показатель её статуса при мне. Она вообще просто низко кланяться должна. В пояс. А то и до земли. Я же позволяю «как барышне». «В учебных целях».

Я усмехаюсь.

Горничная. Даже мои гости знают, что она не простая горничная. Пока она учится, но, возможно, по возвращению в Москву, я сделаю её экономкой в моём дворце в Ново-Преображенском. А, пока, она учится. Учится всему – от хороших манер до управления хозяйством. От управления персоналом дворца и имения, и до организации/проведения приёмов, прочих балов и званых обедов.

Да и болтают в высшем свете, что, Катя слишком личная горничная Цесаревича. Мне докладывают, что кое-кому из моих слуг предлагали деньги за шпионаж за Катей.

Матушка и Ушаков про Екатерину больше не спрашивали, но я уверен, что дело только набирает обороты и я скоро много интересного узнаю. Я же пытаюсь узнать о ней со своей стороны.

Меня несколько удивляла и настораживала разница в поведении Насти и Кати в постели. Настя безумно хотела забеременеть, а Катя ровно наоборот – всё делала, чтобы этого не произошло. Хотя, казалось бы… Но, нет, Катя очень осторожна в этом плане. Впрочем, меня это как раз устраивало.

Что ж, пока всё мирно и тихо. Девочки бесятся на лужайке, слышен детский смех Катрин, да и Катюша смеётся вместе с ней. Маленькая Кати любит большую Катю. Насте так и не удалось найти к малой ключик. Теперь уж и не найдёт.

Я бросил взгляд на Ушакова. Тот спокоен и методичен. Он и без дыбы умеет разговорить. Дыба ему нужна просто как средство устрашения. Как, впрочем, и мне. Зря что ли она у меня в подвале дворца установлена?

М-да. Ушаков прибыл ко мне на своей чёрной карете с эмблемой Тайной канцелярии на дверцах и в сопровождении двух всадников охраны. Обычно он ездил на своей собственной карете со своим фамильным гербом и без охраны, а тут такой мрачный парад. Настя сразу побледнела и всё поняла. Хорошо хоть Ушаков не привез с собой и тюремную карету с решётками. Видимо Матушка не разрешила, а то бы он так и сделал. Любит он такие шоу устраивать.

После предъявления мне Высочайшей бумаги мы с ним немного поперепирались. Он настаивал на том, что Настя домой поедет вместе с ним в его карете, я же настаивал, что сам отвезу Анастасию на своей карете. На что мне была предъявлена вторая бумага, где чётко предписывалось Матушкой мне «находящуюся под надзором и домашним арестом графиню Ягужинскую не сопровождать». Тут спорить было трудно, но я всё равно настоял на том, что Настя поедет на моей карете с моим гербом на дверцах. Глава Тайной канцелярии как-то легко согласился (возможно это было оговорено Императрицей), но, в свою очередь, настоял, что мою карету будут сопровождать два всадника охраны, а сам Ушаков на своей карете будет ехать следом. И это на глазах у всего Петербурга!

Ну, делать нечего. Да и что я мог сделать? Кричать: «Подождите, я съезжу к Государыне в Царское Село!» – так, что ли? Нет, конечно, я не стал ничего такого делать. Это было и глупо, и опасно. В первую очередь для самой Насти и её семьи. Матушка в гневе может ужесточить своё решение, да так, что мало не покажется.

Ловлю умоляющие взгляды свой (уже бывшей?) фаворитки. Киваю в поддержку. Держись, мол.

По большому счету, что кроме потери статуса фаворитки и скандала ей грозит? Опала? Да, вероятно. Но, как долго она продлится? Ну, несколько месяцев посидит Настя у себя в имении, ну, год от силы. Другие скандалы вытеснят этот из зоны внимания высшего света, а потом всё закончится официальным приглашением на какой-нибудь бал Императрицы. И все сразу поймут, что Бестужевы и Ягужинская прощены и допущены к Царской руке. Да и не станет Государыня слишком уж ссориться с обоими Бестужевыми, она мне сама об этом сказала.

Так что, ничего, особо страшного, я не ожидал.

Пока «беседа под протокол».

Я распорядился устроить фонтан на лужайке. Пока не сделали, но до осени обещают сделать. Насос нужен. А его ждут с меня. Теперь время вижу будет. Доделаю. Пока лужайка, девочки, цветочки, птички, бабочки.

Лепота!

Чай остыл, гадство. Не люблю холодный чай. Но, звать Катюшу не хотелось. Они так славно резвятся на лужайке.

Катя-Катя, чья же ты дочь? Кузнеца и простой крестьянки? Или я не так и не там копаю? Я послал запросы в Московский епархиальный архив, но сомневаюсь, что ответ будет раньше, чем к зиме. Тут всё не быстро делается.

А пока я любуюсь грацией гибкого тела, пусть и в приличном платье. Но, я-то точно знаю, как она выглядит и без него. Да, прав Ушаков – порода. Возможно, отец у неё действительно кузнец. Село дворцовое после Меньшикова. Барина своего нет. Так что кто на ком женится родители решают. Управляющему и прочим чиновникам это точно не надо.

В вот с бабкой у Кати тёмная история. Тем интересней в ней покопаться. Тем более что для меня это отнюдь не праздный интерес.

Ловлю взгляд Кати. Внимательный. О чём она сейчас думает? Не принести ли мне ещё чаю? Или о чём-то более важном? Почувствовала мой взгляд и взглянула в ответ?

Качаю головой. Мол, ничего не нужно. Катя-Загадка кивает и возвращается к ребёнку.

А вот и отец-сиделец сам собственной персоной.

– Государь. Не будет ли ваше благоволение взглянуть на прелюбопытнейший опыт – потешные молнии? – громыхает Ломоносов.

Навел же он шороху на немцев. От его голоса молнии сами могут сверкать.

Киваю, поднимаясь.

– Что ж, Михайло Васильевич, извольте. Я зрителей возьму с собой, не возражаете?

– Как вам будет угодно, Государь!

– Хорошо, ожидайте.

Я направился к Ушакову и Насте.

– Не желаете ли взглянуть на самодельные потешные молнии господ Ломоносова и Рихмана? Весьма любопытное зрелище, рекомендую.

Ушаков сложил бумаги и кивнул.

– Что ж, пожалуй. Мы с Анастасией Павловной закончили.

Перехватываю её отчаянный взгляд. Опять что-то наговорила. Лишнее.

– Сударыня.

Подаю ей руку.

– А мойно и мне мойнии, – кричит, подбегая к отцу Кати.

И смотрит на меня. Четырёх лет нет, а понимает кто тут главный.

– И мне, – поддерживает тёзку Катя.

Смотрю на Ломоносова.

– У Вас Михайло Васильич там всё безопасно? – спрашиваю для проформы.

– Да Петр Фёдорович, – отвечает гигант не только мысли, – Иоганн по вашим научениям бдит.

– Вот и хорошо, – поворачиваюсь в Катям, – сударыни, хочу пригласить вас на представление, вы не возражаете разделить со мной сию компанию?

– Нет. Не возражаю. – отвечает старшая

– Heisa! – кричит младшая. Она в России месяца четыре, потому радуется на немецком, я вообще удивляюсь что она уже по-русски что-то предложениями говорит. В отца видно уродилась.

Киваю Кате. Мол за малой смотри. Горничная кивает мне в ответ. Тоже умная. Знать бы в кого. Но пора спешить.

Научный флигель недалеко. Метрах в тридцати. В парке. От греха подальше. Ломоносов, подхватив дочь на руки заставил и нас поспешить. Вскоре мы все были физической лаборатории смотрели, как Рихман, присоединив в сухих перчатках «рихмановкие банки», раскручивает маховик колеса электрофорной машины. Цильх и Степан Нартов придерживали занавеси на окнах. Первый разряд. Ещё. Бесконечный треск.

Михайло самодовольно вещал:

– Дамы и господа, перед вами первый в мире разряд электрической молнии, созданной руками человека! Наступает новая эпоха, господа!

Катюша на его руках смеялась. Девушки смотрели завороженно. Настя прижалась ко мне. Катя, отступив от первой вспышки уткнулась спиной в Нартова. Да и Ушаков проникся. Вроде искренне и без мысли как у себя сие достижение науки применить.

После опыта начальник Тайной канцелярии сразу увел Ягужинскую.

Я проводил их до свое кареты.

Настя поёжилась.

– Мне господин Ушаков показал повеление Государыни. Удалиться в имение. Петя, прости меня за всё. Я, правда, хотела, чтобы всё у нас было хорошо. Я просто хотела счастья.

Ушаков кашлянул.

– Сударыня, нам пора. Прощайтесь.

Настя кивнула:

– Да, конечно.

Её ладонь на моей щеке.

– Петя, я люблю тебя. Не поминай лихом.

Дверца моей кареты за ней захлопнулась и экипаж двинулся в путь.

Увидимся ли мы с Настей ещё раз? Думаю, что да. Возможно даже окажемся в одной постели. Но, уже не в статусе Анастасия-фаворитка, а просто любовница. Одна из. А может и не окажемся. Впрочем, как говорят англичане – Never say never. Никогда не говори «никогда».

* * *

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. САД. 9 августа 1743 года.

– Ты чего такая чумазая, как будто пожар тушила?

Катя потупилась.

– Виновата, барин…

– Рассказывай, что случилось.

Совсем не свойственно ей, моя горничная шмыгнула носом.

– Ну, я принесла чай господам Ломоносову и Нартову, как ты и велел, барин. Они опыты какие-то ставят с железными опилками. Я вижу, что они неправильно делают. Золу не выжгли. Батюшка мне показывал. Я и сделала. Только у них тяги хорошей нет. Вся продымилась. Зато дело у Михайло Васильевича и Степана сразу пошло.

Усмехаюсь.

Надо Цильху внушение сделать. Но Иоганн что да как не знает. Самому придется смотреть. А то так задохнуться гении огня и смрада. Химики иху мать.

– Забавно. И что они там делали?

Уклончивый ответ.

– У них спросите.

Вот, ещё одна партизанка-подпольщица на мою голову. Что делали мои чародеи я знал – пытались добыть водород. И не получалось у них ничего. Пока мышка Катя не пробежала и хвостиком не махнула.

Вот что с ней делать? Наказать или наградить?

– Заварить чаю, барин?

– Да, Катюш. И посиди со мной потом за чаем.

Ох, Катя-Катя…

Пять минут спустя…

– Какие новости во дворце?

Она спокойно отпила чай и промокнула губы салфеткой.

– Привезли к господину Ломоносову новых арестантов. Приличные господа, кстати. Михайло Васильевич весьма доволен сему. Я распорядилась закупить в ледник продукты на случай визита Матушки в ближайшие дни.

– Может быть визит?

– Я не знаю, Государь. Но, смею допустить это.

– С чего вывод такой?

– Приезжал от Матушки её младший гоф-чай-шенк. Поболтали о рецептах, о том, о сём. Он и сказал, что Государыня повелела, чтоб не далее, как послезавтра, выезд и её экипаж были быть готовы выехать в столицу.Ну, я и подумала, да просит меня барин, что очень вероятно, что на пути в Зимний Матушка может заехать к вам, барин. Вот и распорядилась пополнить запасы.

– Правильно. Спасибо, Катюш.

Матушка сегодня на похоронах Бестужева-Рюмина. Петра Михайловича. Отца отчима Насти Ягужинской и вице-канцлера. Мне велено там не быть. Не очень-то и надо. Старика я не знал. Настя? Не тянет к ней больше. У меня если что – Катя есть.

Екатерина довольно свободно распоряжается выделенными мной на хозяйство деньгами. Я туда стараюсь не влезать. В конце концов, во главе служб всего дворца стоит человек, которого поставила сюда Матушка. А мой походный Двор – шесть человек. Восемь, если жену Ломоносова с братом считать.

Впрочем, Итальянский дворец всё больше становится каким-то филиалом или обособленным подразделением Санкт-Петербургской Академии Наук. И далеко не все появлением этого филиала в этой Академии довольны. Деньги и слава идут мимо кассы. Какой немец это стерпит? Но, я, в понимании шумахеров с винсгеймов, тоже немец. Да ещё и кронпринц. Дворец это мой и «филиал» Академии мой. Так что, по донесениям, академики о сём сильно не вякают. Знают: открыв рот лишний раз, можно попасть под закон «Об оскорблении Величества». Тут уж как повернуть дознание. Особенно на фоне дела лопухинского.

Суд будет на днях. Приговор ждут жестоким. Но, Матушка у нас богобоязненна и не будет лишние зверства чинить. Так что жду перед казнью заговорщиц и их подельников помилования. Неполного. Надеюсь только, что языки рвать не будут и плётками женщин бить. А мужиков? Так здесь в армии и офицеров по Уставу могут отстегать. Нам не рожать. Потому терпеть положено. Как приду к власти надо будет эти зверства прекратить. Расстрела и карцера для прочистки мозгов довольно. А толпу я и без казней я найду чем повеселить.

* * *

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. БОЛЬШАЯ ПЕРШПЕКТИВНАЯ УЛИЦА. 23 августа 1743 года.

От самого моего дворца мы с Настей ехали молча. Всё было сказано. Всё было кончено.

Позавчера состоялась публичная казнь очередных заговорщиков. Ну не то, чтобы казнь… Матушка Императрица снова явила всем свою милость. Той же Лопухиной за её трёп даже язык не вырывали, а лишь одну ноздрю порвали, да плетей дали. Степана Васильевича лишили всего, секли и вырвали обе ноздри. Сына же Ивана тоже секли и резали ему язык. Выслали Лопухиных всех на пожизненную. Якутск. Или в Селенгинск, кажется. Я не вникал. А матери Анастасии даже кнутов не досталось. «Прошла свидетелем». Но, на дыбе ей, всё же, пришлось повисеть. Ушаков попросил Матушку за беременную Софию фон Лилиенфельд. Императрица было вскинулось, что там дел наворотила, а теперь животом прикрывается, но, глядя на мои и Ушакова глаза, остыла. «Жеребую, не трогать!» – так тогда Матушка решила, – «а как родит – сечь!». Еле потом экзекуцию на полгода после родов отсрочить упросил.

Дочерям Лопухиной незамужним досталась ссылка по дальним мызам. Офицеров разжаловали, лишали состояния и тоже ссылали в Сибирь или отправляли рядовыми на флот или в полк. По-вегетариански в общем. Но, Настю с непривычки тогда чуть не стошнило. Стояла она с семьёй поодаль, я всего не видел. Матушка её ко мне, пока шел сам Суд, не пускала. А вчера смилостивилась. Наверно. Не думаю, что Настя стала бы, сбегая ко мне, Её злить.

Повернули на Большую Першпективную. В моё время она уже звалась Невским проспектом. А вот мост, у которого снимают дом Михаил и Анна Бестужевы, он сейчас зовется Невским, а не Аничковым. Я, признаюсь, путался по первости. Хорошо, что можно было сослаться что я из Киля и не успел ещё всё тут уяснить. Елисавета Петровна этим моим оговоркам смеялась. Сдала за эти полтора месяца тётка. Снова не спит по ночам. И жрёт. Нервы. Ладно хоть продолжает руки мыть. Меня не слушает. Лесток вокруг неё как комар вьётся, всё норовит кровь спустить. Как поуспокоится всё надо будет гнать этого «вампира». Он на французском пансионе, и слышал я что матушке и о свадьбе моей шепчет. За кого ратует пока не знаю. Но, то, что против бестужевской протеже Марии Саксонской и Польской, знаю точно. Сильная была кандидатура. Так что и заговор этот «Бабский» случился для меня удачно. Бестужевы ослаблены и им своих протеже в мою койку больше не протащить.

Настя тоже думает о чем-то своём. Платочком рот прикрывает. В другую строну смотрит. Вчера была страсть. Животная почти. А потом ночь рыданий, отчаяния и истерик. Мне пришлось ей даже успокоительных капель дать. Такое ощущение что Настя порывалась, но не находила что и как мне сказать. Нет, говорила она много. Но, всё был какой-то то восторженный, то обиженный, то затравленный лепет. Ничего полезного кроме того, что она меня любит и что понимает, что мы прощаемся, да обвинений ею собственной матери мне не удалось узнать. Да и это всё пустое. Я сделал для Насти даже больше, чем ей обещал и мог. Меня вот здоровье тётки сейчас больше заботит.

Сегодня граф Михаил Петрович Бестужев-Рюмин с женой и падчерицами убывают в родовое поместье Луговец под Вологдой. В ссылку. Двенадцатилетний Настин брат Сергей остается на пансионе в Рыцарской Академии (так здесь пока величают Сухопутный кадетский корпус). Вчера Настя просила меня за братом приглядеть. Брат отчима вице-канцлер Алексей Петрович Бестужев, итак, не одобрял брак старшего брата, а в ходе следствия вообще от семьи отстранился.В начале августа ещё умер отец этих двух надутых дипломатических индюков. Петр Михайлович Бестужев Рюмин сам два года как вернулся Луговца, тоже из ссылки. Теперь же туда с семейством, а значит и с Настей, едет и его сын. Императрица не уточнила насколько.

Елисавета Петровна Бестужевых ценит, но смягчив всем приговоры она Михаила Петровича не могла не наказать. Пусть Анна Гавриловна даже под пытками его непричастность подтвердила. Оттого и опала. Вместе с женой и её дочерьми. Прочь из Петербурга и чтоб глаза Императрицы их всех не видели. Во всяком случае – пока. Изменится ли что-нибудь? Я не знаю. Думаю, что если да, то не скоро.

Так что Насте со статусом фаворитки Государя-Наследника пришлось попрощаться. И, явно, окончательно. Императрица не допустит этой связи. Дочь дуры-заговорщицы не может быть рядом с Цесаревичем. Поэтому ночью Настя так рыдала и даже проклинала мать. Да, маман сломала Насте всю жизнь.

Даже в полутьме кареты видны были круги вокруг её глаз.

Мы остановились, и Настя как-то судорожно втянула воздух и сказала:

– Вот и всё. Петя, не выходи из кареты. Не провожай нас. Я не хочу. Мне и так больно.

Анастасия порывисто обняла меня и поцеловала в губы.

– Я люблю тебя…

И спешно выскочила из кареты, даже не хлопнув дверцей.

Она поднялась по лестнице, одной рукой опираясь на перила, а другой… Другую я не видел, она закрывала полусогнутую правую руку собой. Она ушла не обернувшись. Я заметил, что навстречу ей вышла мать. Они чуть постояли друг напротив друга и обнялись.

Я закрыл дверь.

Прости, девочка, я сделал для тебя и твоих родителей всё, что смог.

– В Итальянский Дворец. – крикнул я кучеру, – трогай, Ларс, трогай!

Страница перевёрнута. Дома ждёт Катя и куча дел. Сегодня Ломоносов добрался до открытия азота. Надо лично присутствовать. Чтобы он на радостях мне дворец не спалил.

* * *

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ДОМ ПОСЛАННИКА БЕСТУЖЕВА. 23 августа 1743 года.

Анна со вчерашнего вечера не находила себе места. Дочь умчалась, как только закончилось время «домашнего ареста».Точнее вечером следующего дня после казни. Сутки она отходила после лицезрения палачей. То еще зрелище, в её положении.

Вытянутые суставы ещё крутило. К дождю наверно. Впрочем, он на этих болотах каждый день. Потому она и присела у окна в прихожей и чуть его приоткрыла. Рядом Фонтанка и свежий ветер навивал спокойствие. Тщетно. Она ждала уже часа два. Сердце, в унисон костям, предательски ныло.

Но, вот и карета Цесаревича.

Дочка вылетела из неё как птица, но, стала замедлять шаг, взбираясь по ступеням.

Анна Гавриловна тоже поторопилась к двери.

Настя подняла глаза на последней ступеньке.

Встала. Остановилась. Будто хотела оборотиться.

Бестужева тревожно и вопросительно смотрела на дочь.

Та подняла глаза застывшими в их уголках слезинками.

Анна приподняла голову.

Настя едва прошептал, слегка поводив своей головкой из стороны в сторону:

– Он не заметил.

Всхлип.

Вздох.

Новый молчаливый вопрос поднятием головы.

Качание головы в ответ.

Выдох.

Мать едва развела руки для объятий.

К её груди тут же беззвучно плача прижалась дочь.

– Поплачь, поплачь девочка, – ободрила её Анна, мягко притянув у талии к себе, – ты всё, всё правильно сделала.

– Потому что иначе бы раньше успел Лесток, – бессвязно прошептала старые оправдания Настя.

– Да, и это тоже, – ответила графиня Бестужева, и, прижимая к себе, повела дочку в дом.