Текст книги "Другой Путь (СИ)"

Автор книги: Владимир Марков-Бабкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Петр Третий[1]1
  В цикле «Пётр Третий» Император Иоанн называется Третьим. В современной историографии его именуют Иваном Шестым. Определение «Иоанн Шестой» впервые упомянуто в сочинении Карамзина «История Государства Российского» XIX века, где велся счёт правителей от Ивана Калиты. Во времена середины XVIII так никто так не считал. Иван был Третьим и монеты с его портретом тому свидетельство.


[Закрыть]. Другой Путь

Тени прошлого. Предскриптум

РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. РИЖСКАЯ ГУБЕРНИЯ. РИГА. РИЖСКИЙ ЗАМОК. 30 декабря 1742 г.

– Ваши Высочества, соблаговолите встать! – резкий голос вывел Анну Леопольдовну из сна.

«Снова? Как год назад в ноябре? Гвардейцы! Убить или спасти?» – выстрелило в голове Матери-Императрицы.

Бывшая Правительница резко встала с постели. Выхватила из люльки полуторалетнюю Екатерину. Прошлый раз гвардейцы уронили младенца, и та, кажется, потеряла слух. Она не даст этим русским варварам дочку убить!

Анна Леопольдовна урождённая Елизавета Катарина Кристина Мекленбург-Шверинская подняла глаза на вошедших. Генерал! Бибиков кажется. Президент Камер-коллегии. И с ним гвардейцы и кирасиры! Их Собственного Брауншвейгского полка кирасиры! У Турчанинова получилось?

Анна поглядела на мужа. Антон Ульрих щурил глаза и явно ничего не понимал, даже сослепу толком не мог распознать.

«Добрый у меня муж. Хоть и смелый. В том моё проклятье и наказание», – бывшая регентша мысленно перекрестилась, – «надо было слушать Линара, где же ты мой Мориц, где?»

Ввели верную Менгден. У неё был Иоанн. Полковника Геймбурга оставили за дверью. Глаза Юлианы потухшие.

– По Указу Матушки нашей Елисаветы Петровны, – начал Бибиков.

Анна Леопольдовна опустилась на постель, прижимая дочь.

Вот и всё. Надежда умерла навсегда.

– Семейство ваше переводится в Даугавгривскую крепость, – продолжил генерал, – секунд-ротмистр Мюнхгаузен, отделите мальчика и обеспечьте его сопровождение.

– Нет!!!!!!!!

Но, сына уже вырвали у Мегден.

– Молчите, сударыня. Таково Высочайшее Повеление.

«Увижу ли я ещё своего мальчика?» – заныло сердце матери – «Иероним?».

Рычание мужа подтвердило догадку. Младенец-Император Всероссийский Иван в руках барона Мюнхгаузена.

«Предатель!» – хотела выкрикнуть Анна, но осеклась, – «хотя… Это знак, что Императора будет везти он. Есть ещё верные люди! Есть надежда! Темнее всего час перед самым рассветом. И он придёт! Скоро придёт!».

Им дали одеться. Погрузили в разные возки и вывезли в ночь.

Часть первая. Свой среди чужих

Пролог

РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ВЫБОРГСКАЯ СТОРОНА. МЫЗА СПЕРНОВКА. 11 апреля 1743 года.

– Михалыч! Зажигай!

Я машу рукой.

Михалыч факелом поджигает груду хвороста. Императрица с любопытством смотрит на сие представление.

– И, что, Петруша, полетит шар?

– Полетит, Матушка.

Елизавета Петровна лишь сказала неопределённо:

– Ну, посмотрим-посмотрим…

В том, что воздушный шар полетит, я не сомневался. Я всё же профессор-теплотехник из 2027 года, хотя мне здесь всего пятнадцать лет. Пустое. Уже привык за четыре года, что я тут почти пацан. Но, я тут и Цесаревич-Наследник Российского Престола. И Владетельный Герцог Гольштинии тоже.

В корзину шара влез ещё один мой помощник – Кузьмич. Тёзка моего друга из далёкого будущего.

– Руби!

Крепостные мужики из моей мастеровой артели почти одновременно перерубили швартовочные канаты. Конечно, печь под корзиной много тяги не давала, но шар довольно уверенно оторвался от земли и поплыл в небо.

Апрель выдался холодным, что шару только подъемных сил прибавляет. Главное, что сегодня понизу почти штиль. Лучшее время для старта. Особенно невдалеке от Охтинского порохового завода. Судя по дыму, выше метров ста ветер от завода тянет. Куда и нужно. Местным всё равно, но я-то знаю…

Это было не первое испытание, так что я не особо нервничал. На это испытание даже уговорил приехать тётушку. Императрица, после моих прошлогодних похождений, смягчила мне режим содержания. Но, с условием, что я не буду больше шляться по всяким войнам и баталиям, лезть в битвы и в прочие благоглупости с непотребствами. Мол, хочешь возиться со своими чудачествами – возись. Даже денег дам. Но, дальше пригородов Петербурга и Москвы уезжать я тебе запрещаю. Так что на мызе Блюментроста я так и не был. Вот на нартовской «отрываюсь». Сегодня без её хозяина. Вызвали его в Кронштадт, по артиллерийскому ведомству. Да и зачем ему за мои промахи от Государыни огребать? Будущие и вчерашние.

А, что я такого сделал? Ну, съездил на русско-шведскую войну и всё. Меня там, правда, чуть не убили, но, и я там кое-кого порубил саблей. Одного или двух. Солдатская молва утверждает, что шпагой не менее пяти супостатов порешил. Но, это солдатские россказни. Они говорят, что и сам Архистратиг Михаил спускался с Неба меня оберегать. Бред, конечно. Но, людям нравится подобная чушь.

– Кузьмич! Можно!

Я проорал это в высь и с неба на нас посыпались конфетти и ленты.

Кузьмич сверху кричал в медный рупор:

– Виват Императрице Елизавете Петровне!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

Тётушка даже в ладоши захлопала от такого представления. Потом повернулась ко мне и негромко спросила:

– И, что ещё может сие чудо?

Склоняю голову.

– Много чего, Матушка. В доме, если будет ваша на то милость, покажу рисунки.

Киваю мужику с топором.

Последний канат перерублен. Шар полетел по воле ветра.

Императрица провожала его взглядом.

– И далеко он так улетит?

Пожимаю плечами.

– Как Бог даст, Матушка. Прошлый раз пролетел две версты. Потом плавно сел. Но, тут как получится. Ветер может измениться. Может за дерево зацепиться. Как Бог даст.

– Две версты?

– Да, Матушка. Но, это уж как получится. Шар хорош, но пока неуправляем. Ветер несёт. И хворост – плохое топливо. Быстро сгорает и воздух в шаре остывает. Нужно что-то другое. Мы проводим опыты. Но, я уверен в успехе.

– В корзине шара твой крепостной?

– Да, Матушка.

– Дай ему вольную. Он заслужил.

– Да, Матушка.

– И много у тебя таких?

Делаю неопределённый жест. Я уже могу себе такое позволить в разговоре с Императрицей Всероссийской.

– Три деревни и немного мастеров из Петербурга и Москвы. Мало людей. И учить надобно. Школу вот открыл для детей и мужиков.

Удивлённое:

– Зачем?

– Умные люди не растут на деревьях, Матушка. Их нужно учить и воспитывать.

Смех.

– Твоё образование в Кильском университете многих уже пугает. Зачем тебе дыба?

Пожимаю плечами.

– А зачем может быть нужна дыба на Руси, Матушка? Опыты провожу.

– На людях?

– Нет, Матушка. Но, наличие дыбы в подвале повышает уважение и дисциплину.

Кивок.

– Это верно. Говорят, что у тебя целая мастерская с диковинными аппаратами для рисования чертежей?

– Да, Матушка. Как раз хочу вам показать.

– Давай, Петруша, пока ещё на шар посмотрим, – говорит Императрица.

Киваю. Михалыч, как раз, большой золотой флаг с чёрным двуглавым Имперским орлом за шаром распустил. Аки киль. Красиво. Да и само воздушное движение завораживает.

– А потом своим чаем, тётушку напоишь? У Сиверса пока, как у тебя, не получается.

– Конечно Матушка, – соглашаюсь с Царицей.

Хорошее чаепитие – дело семейное, для него правильное место и состав сидящих за столом надобен, а в Зимнем же как в ресторации.

Тётушка обнимает меня, и целует в макушку. С её ростом это несложно: пошла в деда Петра. Чувствую на своей макушке солёные осадки. Плачет. И радуется. Кого-то я ей напоминаю. То ли сестру её (мать мою здешнюю Анну), то ли жениха, то ли батюшку. А может и всех разом. Прижимаюсь к тётке. Пусть живет долго. Мне так много с нуля почти поднимать надо.

– Ну поехали, Петруша, твоего шара уже не видно, – говорит Елисавета, – я летуну гривенник оставлю, а тем, кто помогал по копеечке, раздашь, за такое надобно.

Киваю на её груди. Такое и медали, «жетона» по-здешнему достойно. Но сам уже этим озабочусь. Мне своих людей тоже и пряником привечать нужно. Не дыбой единой…

…Полчаса спустя Императрица совсем не гламурно почесала себе нос.

– Этому тебя тоже научили в Кильском университете?

– И да, и нет, Матушка. Просто неудобно было рисовать. Нашлись хорошие помощники. Вместе вот соорудили сие.

– А что это за рисунок?

Ага, вот мы и дошли до сути.

– Машина, на пару, Матушка.

– Это зачем ещё?

– Ну, это как водяная мельница на реке. Вода бежит, колесо крутится. Тут вот то же самое, только если воду нагреть, то она тоже может двигать механизмы. Мы проверили. Работает. Надо довести до ума, но, работает. Тогда можно будет такие колёса строить не только у падающей воды на реках. Паровые машины уже есть в Англии, но они слабые и много угля уходит. Невыгодно. Мы пытаемся найти лучше решение. Я изучал в Кильском университете. Есть пару идей, как улучшить. Думаю, что вельми полезно будет для Отечества нашего.

* * *

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 11 апреля 1743 года.

После чертёжной напоил я чаем с молоком и баранками тётушку. Интересно и содержательно поговорили. По-родственному. Я, всё ж таки, Наследник.

Её и её Престола.

Откуда у меня в прошлом тётушка, да ещё и Царица-Императрица?

Ну, так получилось. Запутанная и неясная для меня история со мной приключилась. Жил-был и вдруг умер «ТАМ», в 2027 году. И вдруг «вселился» здесь, в 1739 году. В мальчишку совсем. Десять с лишним лет от роду. Мать мальчика, в тело которого я тут угодил, Анна Петровна, была Елизавете Петровне родной сестрой и дочерью Петра Великого. Императора Всероссийского. Так что я получился единственным Наследником Русского Престола. Единственным. Хоть после Елисаветы Петровны, хоть после Иоанна Антоновича. Много ещё тех, кто считает двухлетнего Императора Ивана III законным Правителем России. Анна Иоанновна его в завещании указала и происходит тот от старшей ветви Романовых. Даже не знаю, жив ли он до сих пор. Тётушка не говорит.

Не знаю. Но пока он жив – мы с тёткой на прицеле.

Так что надо будет узнавать.

Во многих же знаниях – многие печали, как говорится.

Я здесь вообще ходячая «Советская энциклопедия», вечно слежу чтобы о чём лишнем не проговориться. Такие дела.

Императрица смаковала чай.

– Петруша, это просто божественно! Как тебе удаётся? Ведаю что ни в Вене, ни в Париже так не умеют.

Чуть не сорвалось с языка, что воду нужно кипятить. Но, поймал себя за язык и лишь улыбнулся. Вена и Париж не в счёт. Сам же тёткиного кофешенка учил, он у неё не идиот, хоть и проходимец.

– Матушка, нет никакого секрета. Просто у нас в Киле был путешественник из Китая. Они умеют заваривать чай. Я просто подсмотрел и всё.

Кивок снисходительно-пытливый.

– А ты глазастый, Петруша. Всё примечаешь.

– Что вы, Матушка. Просто попробовал чай и спросил, как он заваривается. Негоциант рассказал, но, я с первого раза ничего не понял и не запомнил. Тогда он несколько раз показал. Вот и всё, Матушка. Его чай был лучше и вкуснее, но я не помню всего.

Усмешка.

– Да, даже боюсь предположить, каким этот напиток должен быть на самом деле.

Вздыхаю.

– Да, Матушка. Нужно выписать китайских мастеров чайных церемоний. Мне пока удалось только приблизится к тому вкусу.

Императрица рассмеялась.

– Да, я видела сегодня.

Конечно, меня, Карла Петера Ульриха Гольштейн-Готторпского, никакой китаец не учил. Не было их в Европе. Да и португальцы с англичанами не учили. Я в той, прошлой будущей жизни, много ездил и много, где был. Профессор теплотехники Екатеринбургского университета, пока здоровье позволяет, помимо преподавания, постоянно весь в разъездах и экспедициях. Волга. Урал. Сибирь. Монголия. После Перестройки вся Европа, Штаты, Индия, Япония, Китай…

Подсмотрел. Увидел. Научился.

Впрочем, так, как мы сейчас пьем с Императрицей, меня мой дед мореман учил заваривать. По-китайски мне не понравилось.

Теперь я здесь. В этом времени.

Сейчас вот шары воздушные запускаю, планы строю, паровики разрабатываю.

Наследник корон России и Швеции. Герцог Голштинии. А ещё, как в еврейском анекдоте, «я шью» и даже «вышиваю». Деньги нужны на опыты и изыскания. К тому же медик я здесь. Не было в Кильском университете факультетов физики, химии и теплотехники.

– Петруша, не тянет больше в баталии?

Хитро смотрит на меня.

Вот, коза-дереза.

– На всё ваша воля, Матушка.

– О тебе много реляций похвальных приходило, что доблестно сражался под Гельсингфорсом. И ещё идут. Ласси вот вчера лично сказывал.

Качаю головой.

– Нет, Матушка. Там не было особых моих заслуг. Ночь, темно, шум. Я ничем не отличился.

– На тебя попытались набросить сеть и увести в шведский плен.

– Я этого не знал, Матушка. Тогда. Просто что-то в темноте прилетело, и я запутался. В руке была пехотная полусабля, которую именуют бебут, ну, я и пытался освободиться. По ходу дела в кого-то ткнул саблей в темноте. Вот и весь подвиг, Матушка.

Усмешка.

– Говорят, что ты заколол пять опытных шведских бретёров, которых послали взять тебя в плен.

– Нет, Матушка, это неправда. Это солдаты сочиняют.

– Не пять?

– Нет, Матушка. Возможно, двоих. Но это не точно. Было темно. Меня ранили подло в спину. Потом было трудно разобрать сколько из лежащих шведов убил именно я. А солдатам дай только поговорить про всякие небылицы. Если им верить, то я лично «Гельсингфорс на бебут взял». А это их и фельдмаршала Ласси заслуга.

Тётка благосклонно улыбается.

– А Архистратиг Михаил, спустившийся с Небес и спасший тебя?

Вздыхаю.

– Матушка, я был ранен и не помню ничего такого.

– Солдаты так говорят.

Пожимаю плечами.

– Я не знаю, Матушка. Я был без сознания. Спрашивать нужно у тех, кто это видел.

– Тебя послушать, так ты вообще ни при чём.

Киваю.

– Это действительно так, Матушка. Там вокруг меня было полно героев.

Да, прошло больше полугода после тех событий, но Императрица не забыла. Для неё моя выходка с поездкой на войну была крайне неприятной. Ей не нужна моя популярность в армии, вот я и прибедняюсь, как только могу.

Строю и развиваю тут, что только могу.

Кадры стараюсь подбирать.

Одного такого вот вчера уму разуму обучал.

Шведы же не сами по себе, а по научению одного француза и помощи моего гофмаршала меня тогда чуть не спеленали. Де ла Шетарди пока не в России, а фон Брюммер сознался вчера, «перед лицом неопровержимых доказательств» на мой арбалет и дыбу глядючи… Плакал даже. Батюшкой-герцогом называл. Хоть сам меня на сорок лет старше. Такой вот я страшный. Да и Государь я ему. Нет, я его не разрывал. Он в моём серпентарии живым полезней. Теперь полученные от французов «тридцать серебряников» за пятьдесят рублей в месяц отрабатывает.

Как говорится «нет отбросов – есть кадры!». Как говорят у нас в Германии. Вот какие кадры есть, те и пользуем. Делу прогресса и стране не только Ломоносовы, Нартовы да Рихманы нужны. Ушаковы да Ласси, как и Скуратовы с Судоплатовыми тоже люди крайне полезные. Даже предатель Брюммер пригодится.

– Ещё будете, Матушка? – спрашиваю у Императрицы.

Кивает. Улыбается.

Пятнадцать почти месяцев я при ней. Мы вроде поняли друг друга. Потому смотрю в будущее спокойно, готовлю промышленную революцию. Осталось только обзавестись невестой. У меня есть одна на примете. И другой мне не нужно. Тётушка ещё думает. Выбирает.

– Как дела у твоих родственников, что пишет Регент, как дела в Цербсте? – тётка меняет тему.

Умеет тётка подцепить. Ничего она ещё не решила. Так что год обещает снова быть сложным. Но, жизнь штука не простая и весьма интересная. Даже если не первая.

Глава 1
Накануне

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 08 апреля 1743 года.

Плавное движение вверх. Механизм. Поворот линеек. Графитовый карандаш. Новая линия. Ещё.

Ещё.

Чертёж становился живым.

Это не лист бумаги, линии или окружности. Это – Акт Творения.

Я немножко Бог. Немножко Его Альтернатива.

Чертёж. Созвучно со словом чёрт, не так ли?

Если вы думаете, что создать кульман (он же «чертёжная доска») в 1742 году было просто, то вы явно не в теме. Этот простой, на первый взгляд, механизм не проще, чем швейцарские часы. И как бы не важнее для цивилизации, чем они. Время можно пока и песком измерять. Секунды ещё не важны.

Механизм чертёжной доски лаконичен, но очень точен.

Движение в синхроне. Дыхание. Мысль. Идея. Градусы. Углы. Линии. Можно копировать и масштабировать свой Замысел.

Создавать.

Творить.

Чертёжная доска – Леди Совершенство.

Когда я учился, у нас даже парт не было в аудитории. Только чертёжные доски. Не нужно ничего более. Ты Демиург технического волшебства.

Да, потом эту работу возьмут на себя компьютеры и графические редакторы. Но, это самое «потом», когда ещё наступит? Через три века?

Я возился пару месяцев, прежде чем довёл чертёжную доску до приемлемого совершенства. Не один, конечно. С Нартовым и его адъюнктами и подмастерьями. Один я бы так быстро не преуспел. Увы, материалы не те. Даже пружины и противовес – это серьезнейший вопрос. Сталь. Много всего ещё. Не всегда очевидного. Пружины из дуба так себе идея. И из чугуна тоже. А инструментальная сталь – это вам не фунт изюма в этом мире.

Чего я добился с этой чертёжной музыкой? А, вот, всего. У меня тут сейчас есть практически конструкторское бюро местного пошива. Сразу несколько проектов в работе. Это какой-нибудь воздушный шар или бомбардировщик «Илья Муромец» времен Первой Мировой войны можно сделать на глазок. Заплатив за этот глазомер столетиями смертельного опыта. У меня не было ни столько времени, ни таких губительных намерений.

Что я черчу?

А что может чертить старик-профессор-теплотехник из 2027 года в 1743 году? Отнюдь не атомную бомбу. Я не знаю, как её сделать на практике. И урана у меня нет. И ни у кого нет. Не открыли даже. Как и азот, водород, кислород…

Я черчу то, чего сейчас нет и чего пока быть не может.

Просто простой паровой двигатель. А он может взорваться если что. Если неправильно посчитать и начертить. Мой преподаватель нещадно бил меня за ошибки в расчётах. И потом научный совет не раз. Черчение – точная наука.

Много ещё всего черчу сейчас. Бумага, она всё стерпит. Сопромат, детали машин, теплотехнику, металлургию и электричество куда сложнее изложить изустно. Электричества, кроме молний и шерстяных одеял тут вообще нет. Но, я работаю. Про электростатическую машину (и особенно меры безопасности при работе с ней) я уже всё пояснил Рихману, даже соорудили с ним маленькую. С электротехникой Георг справится и, даст Бог, проживет дольше. Может я здесь ещё свет ламп накаливания увижу.

Или, вот, перегонный куб. Он не только для самогона (что тоже нужная вещь для дезинфекции), но и для простого создания дистиллята.

Да, и, вообще воды. Обыкновенной. Которую тут можно пить.

Простой перегонный куб тут уже третий век знают, даже двухконтурный. Но, нужен был непрерывного действия… Там додумать было всего ничего.

И тётка мне вчера разрешила негоцию. У меня праздник. Я добился. Неприлично Цесаревичу рубить бабло. Императрица не была в восторге от этой идеи.

Но, мне очень нужны деньги.

У Царственной тётки их просто нет столько. А масштаб моих идей она потихоньку начинает понимать. А даже «потешные воздушные шары» стоят денег.

Так что будет мне капать копеечка с чистейшей воды и спирта. Я его вообще намерен взять на откуп. Может не сам. А через купца какого. Тот у меня просто закупать будет и тратить на дела питейные. Не гоже мне лично народ спаивать. Но, сколько веков кормила российскую науку эта водочная копеечка? Да и за рубеж торговать можно. «Исключительно для медицинских целей».

Ломоносов – вот ещё в ламинарии йод откроет, и тогда тоже можно будет уже отбивать свои вложения. Хотя кого я обманываю? На мои планы денег не хватит даже если я золото начну из свинца делать. В России, кстати, и золота своего нет. Точнее есть, но пока его ещё не распознали среди меди.

Тоже важный проект. Стратегической важности. Я представляю примерно где золото и алмазы. Нужно искать. Пусть Берг-коллегия пошлёт по медным рудникам златознатцев. Будут у Матушки деньги и мне перепадёт на мои изобретения.

Тётушка не обидит. Вот даже слушает меня как врача. Тем заметно Лестока сердит. Но хоть полнеть перестала. Может больше нашей истории хоть на годик поправит, мне б с науками разобраться, а не играть во властные интриги. Хотя придется. Придется ради этого от настоящих дел отрываться.

* * *

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. МИЛЛИОННАЯ УЛИЦА. ОСОБНЯК ЛЕСТОКА. 09 апреля 1743 года.

Иоганн Герман Лесток в очередной раз с удивлением читал запросы, переданные ему из окормляемой им Медицинской канцелярии, точнее из Императорской Главной аптеки. Потребности цесаревича с каждым месяцем возрастали. И арихиятор Лесток не мог понять: зачем это всё юному Петру Фёдоровичу?

Вот, например, «хинин – десять фунтов». Кого юный коллега от малярии собрался лечить? Мошек и комаров, конечно, в Санкт-Петербурге много. Угораздило деда Цесаревича строить город на болотах… Великий был человек! Но, малярии-то тут точно нет. И не было. Она тепло любит. Или это Петруша для обеспечения Антарктической экспедиции старается? Адмирал Мишуков вон как с ней носится, точнее с тем, как бы на кого другого её спихнуть. Даже Лопухина привлёк кригс-комиссаром. Зря конечно. Но, может что-то и выгорит от старого бездельника. Есть тут пара мыслей.

Ладно, с хинином разобрались. Опий. С этим тоже понятно. Но, зачем триста бочек квашенной архангельской морской капусты? Всё же чудит Цесаревич. От безделья мается.

Тётка племянником пока довольна. Но, зачем он в медицинские дела полез? Три курса в Киле у сопляка и никакой практики. Почти. Это он и сам понимает и Блюментростов подтягивает. Но он на тётку плохо влияет. Елисавета Петровна в этом году ещё не одного кровопускания не делала. А это арихиятора Лестока, верные две тысячи рублей за процедуру. Зато Лиза гимнастикой какой-то по настоянию Наследника своего занялась, перестала после полуночи кушать. Совсем голштинец тётку с ума собьёт. Лучше бы она его на маневры отпускала. А то у него больше в почёте балет. Ну, там дело понятное. Молодое. Надо тоже как-то в том направлении Петру Фёдоровичу подсобить. Есть неплохие в немецкой слободе кандидатки. Перспективные в части голову вскружить Цесаревичу.

Тут же что важно, Петр – это тот камень, который ему, Лестоку, не сдвинуть. Единственный Наследник Трона. Хоть за Иоанном Антоновичем, хоть за Елисаветой Петровной. Чур-чур такие мысли! Потомок французских гугенотов де л’Эсток давно уже стал Иваном Ивановичем и сам видел, как легко России можно слететь на плаху с самой вершины власти. Сам недавно так Остермана с Минихом скидывал. Потому, мыслить надо осторожно, а делать умно и быстро.

«Что ж подсобим „мальчишке“. Граф д’Алион просил подумать о невесте для Наследника? Чтобы к Франции его расположила. Мне тоже бестужевская протеже Мария Саксонская и Польская не нужна. А руку своей принцессы Анны Генриетты Париж брезгует России предложить. Католики. Да и Елисавета Петровна сама с ними дела иметь не желает! И батюшка её Пётр Великий не хотел. Почти. За того же правящего сейчас Людовика он нынешнюю Государыню и сватал. Великий человек был! Жесткий, талантливый. Внук как бы не в него норовом. Хоть и не взрывной. Пока? Что ж. Мне с таким рядом привычно жить. Управу же найдём. Как Катькой-чухонкой того угомонили, так и этого угомоним. Не впервой».

Лесток убеждал себя, и даже себе верил. Ему сильно не хватало де ла Шетарди. Маркиз бы сам эту задачку разрешил. Но, сменивший его в Санкт-Петербурге Луи д’Юссон де Боннак, граф д’Алион действовал более осторожно. Француз всё хотел сделать чужими руками. Да и сам Лесток марать своих рук не хотел. «Чистые руки», с подачи Цесаревича, вообще новая «медицинская конституция». Так что…

«А ведь что-то говорил в прошлом году гофмаршал Петра фон Брюммер? Мол есть у его голштинца какая-то кузина или тётка из Ангальта. То ли Ангальт-Кетенская, то ли Ангальт-Дорнбургская. Неважно. По возрасту – идеально, мол, подходят. И родители обеих на Прусской службе. А, значит, устроят французов. Да и крутить этими мелкими принцессами будет легче чем французской, саксонской или дармштадской. Хотя что мне то волноваться? Русской же, вот, кручу. И с теми справлюсь. Надо Отто на партию в кости пригласить. О той его принцессе справиться».

* * *

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 10 апреля 1743 года.

– И где у вас здесь пыточная, Ваше Императорское Высочество? – перешел к делу начальник Тайной розыскной канцелярии.

Можно подумать, что для этого моего нынешнего времени отсутствие собственной пыточной – это чистый моветон. Может где в Сибири заводчики или помещики в глуши и имеют. Но, пока Елисавета Петровна не запретила крестьянам на своих хозяев жаловаться, за такое к самому Ушакову попасть можно. На приём. Для личного испытания передовых достижений в области дознания.

Впрочем, собственная пыточная для утончённых натур высшей аристократии всех империй не была чем-то необычным. У нас тут самое начало Эпохи Просвещения. Мы почти в Средневековье со всеми атрибутами, положенными случаю. Страшные казни и пытки вполне ещё практикуются. Но, только в государственном порядке.

Официально.

В России – только в Тайной канцелярии дозволено. Со списочным штатом «местного КГБ» в семь человек. Мы ж не Европа какая чтоб каждый барон своё дознание и казни чинил? У нас страна правовая и гуманная. Матушка так та вообще ещё никого с восшествия на Трон ещё не казнила. Ну, чтоб насмерть. А дыба – мелочи житейские.

– Андрей Иванович, вы мне льстите, – разливаюсь в искренней улыбке, – куда до ваших подвалов моему виварию.

Слухи о моих опытах ползут по Петербургу. Завел, мол, себе Цесаревич камеры, где пытают собак да кошек, и лично «творит над мышами вивисекцию». Врут. Нагло врут. Некогда мне. Всего то один раз показал Рихману с Ломоносовым опыт по сокращению мышц препарированной лягушки под действие токов от электростатической машинки. Впечатлились и разболтали бездельники. С мышами уже Рихман экспериментировал. Но поди теперь докажи. «Вивисектор» я уже значит.

Впрочем, я и не собираюсь ничего опровергать. Как говорили римляне: «Oderint, dum metuant» – пусть ненавидят, лишь бы боялись. У Царственного Великого деда был «Чернокнижник Брюс». Его боялись так, что и через три века мрачную Сухаревскую башню обходили десятой дорогой.

Или вы думаете, что публичные казни в эти времена устраивали потому что властям было скучно или они были повышенной кровожадности? Нет. Просто так нужно было. Простые времена и простые нравы. Дед мой Пётр Великий мятежным стрельцам на Красной площади головы рубил лично. Толпа впечатлилась и осознала. Царь-батюшка суров, но справедлив. Бузить не стоит. Государь не дрогнет вдруг что.

– А куда же вы дыбу-то у нас заказывали? Медведя будите азбуке обучать? – возвращает мне Ушаков улыбку.

– Ну дыба ваша в операционную не вместится. Её в механическую поставят. А на ком говорящем её испытать у меня имеется.

Гость смотрит насторожено.

Заговорщицки говорю:

– Я на ней прочность материалов буду проверять. Для науки. Но, подыграйте мне Иван Андреевич. Сами понимаете. Нужно чтоб кое-кто…

Делаю неопределённый жест. Понимай, как хочешь.

Ушаков оттаивает, кивает.

Вот и славно.

– Вы как установят пришлите мне знающего человека, – говорю уже громко, – надо ему будет моим опыт обращения с дыбой передать.

– Конечно, Ваше Императорское Высочество, – твёрдо отвечает Ушаков, – я и сам приеду посмотреть на ваши упражнения.

– Спасибо, Иван Андреевич. Не хотите ли чаю? – отвечаю «радостно», наблюдая у кого из моего окружения глазки забегают, – и давайте как при дедушке, по-простому.

– С удовольствием, Петр Фёдорович.

Приглашаю пройти.

Надо и мне свою Сухаревскую башню построить. Нужно начертание дать архитектору. Что-то в готическом стиле. Я владетельный Герцог Гольштинии или кто?

Удаляемся в чайную комнату. В свете уже не меньше моей вивисекторской наслышаны о новой чайной церемонии. Матушка даже своего кофешнека Сиверса присылала перенять. Мог ли я не помочь своему земляку голштинцу? Лично. Карл Ефимович тётушке не просто камердинер, можно сказать друг, даже ближе Корфа. Такой человек и мне пригодится. Уже пригодился.

После третьей чашки «черного с молоком» отпускаю старика. Иван Андреевич – человек занятой. У него найдётся сегодня с кем поговорить на дыбе в Тайной канцелярии.

Да и мне пора.

– Иван Яковлевич, – подзываю свое главного охранителя, тот смущается, но привык, кивает молча, – привезённый Ушаковым станок установили?

– Да, Ваше Императорское Высочество, – рапортует Анучин, – так как вы и истребовали.

– Все бумаги и о чем оговорено на месте?

– Так точно, не извольте волноваться, – отвечает сержант.

Ага. Не будешь волноваться тут. Лучше сам проверю.

– Тогда, любезный Иван Яковлевич, прошу ко мне в механическую через пять минут Брюммера привести, – говорю вкрадчиво, – спокойно, мол я посмотреть пригласил.

Анучин, кивает, вытягиваясь во фрунт.

– Сам будь за дверью, с пистолем, в окно следи, но уши закрой, – говорю тихо-тихо, чтоб дошло, – если что не так исполнишь, то ты на дыбу следующий. Ты меня знаешь.

Иван сглатывает и кивает. Ну, о чем речь-то он не поймет, не знает он толком немецкого, но фасон держать надо. Пусть боятся и уважают. Вот Отто его место за гельсингфорские «геройства» показать нужно. Этот старый бретёр ещё и за Кильские не отчитался. Пора бы и призвать моего иудушку к ответу. И когда это лучше сделать как не на Антипасху?

* * *

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. ПОДВАЛ МЕХАНИЧЕСКОЙ МАСТЕРСКОЙ. 10 апреля 1743 года.

Я расположился на стуле за верстаком. Анучин привел Отто. Они о чём-то шутили. Начал Иван понимать особенности службы при мне.

– О, Отто, здравствуй. Проходи, посмотри какую мне игрушку привезли, – «радостно» приветствую я гофмаршала.

Барон удивлённо проходит к дыбе.

– А ты, сержант, свободен пока, – бросаю я Анучину.

Иван, как и сговорено, прячется в темном коридоре, оставаясь недалеко от окошка закрытой двери. Молодец. Дело своё знает. И меня здесь всем обеспечил.

Отто не знает, как себя вести. Наш разговор с Ушаковым он слышал. Но, зачем здесь он – Отто фон Брюммер, барон и Андреевский кавалер? Ну, не буду томить моего «спасителя».

– Отто, тут мне на днях побратимы писем из полка привезли, – начинаю «издалека», – там обсказаны все грани твоего подвига.

Достаю стопку гербовой бумаги. Света немного. Но, то, что это не частные послания Брюммер видит. Сглатывает.

Вытаскиваю и кладу на верстак заряженный арбалет. У Отто шпаги с собой нет. Хорошо сработал Анучин. Но, нож может и быть. Хотя… куда он в случае чего денется.

Барон бледнеет. Пятится.

– Я тут все их свидетельства свел в кучу, и по минутам разложил, – говорю, глядя на Отто.

Между нами, ещё станки. На них ничего острого и тяжелого нет. Я подготовился. Так что не успеет он на меня броситься.

– А вот, кстати, ещё росписи твоих карточных успехов и долгов, – продолжаю давить, – касса моя цела, да в ней столько и нет, откуда дровишки?

– К… какие д-д-ровишки… – выдавливает из себя Брюммер.

Про дрова я сказал по-русски, но Отто уразумел. Учится, скотина. Ну, слушай тогда дальше.

– Золотые такие, – беру арбалет поднимаю его, выпаливаю резко, – французские?