Текст книги "Другой Путь (СИ)"

Автор книги: Владимир Марков-Бабкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Глава 4
Шахматы с Тайной канцелярией

* * *

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ЗИМНИЙ ДВОРЕЦ. 28 июня 1743 года.

– Матушка.

Кивок.

– Здравствуй, Петруша. Твоего любимого чаю?

– Если на то будет ваше настроение и благоволение.

Императрица хмыкнула.

– Судя по несвойственным тебе высоким политесам с глазу на глаз, ты по делу и дело это непростое? Сейчас распоряжусь на предмет чаю и готова тебя слушать.

Через пару минут она внимательно на меня посмотрела:

– Итак?

– Ломоносов.

Удивлённо поднятая бровь.

– Да? А что с ним? Я ж его домой отпустила под арест пока суть да дело. Или что-то не так?

Киваю.

– Всё так, Матушка.

Нам подали и разлили по чашкам чай.

– Тогда в чём твоё беспокойство?

– Дело в том, Матушка, что ему Академия уже половину года не платит жалованье. Семья буквально голодает.

Елизавета Петровна отпила чай из чашки и хмуро заметила:

– Болтать надо меньше. И зубы обещать повыбивать иностранным учёным.

Склоняю голову.

– Всё так, Матушка. Тут нет и не может быть сомнений. Но, какова польза нашему Отечеству от того, что он просто просиживает штаны у себя дома? Он же там ничем не занимается. Никаких исследований. У него даже оборудования толком дома нет. Какая России польза от его домашнего ареста?

– Петруша, тут я с тобой не соглашусь. Я не могу его просто выпустить после случившегося. Это дело уже обросло скандальными подробностями. И уже утекло в Европу. На мнение Европы нам начхать, но, нанимать и переманивать специалистов станет труднее.

– Это так, Матушка.

– К тому же, как после всего случившегося он появится среди обидчиков в Академии? Того и гляди всё выльется в отвратительную драку. И тогда что мне делать с ним?

– Согласен, Матушка, но, что делать?

Усмешка.

– Ну-ну, и что делать? У тебя же есть предложение? Иначе ты бы не приехал.

– Матушка, ваша мудрость сделала бы честь Царю Соломону и всем мудрецам Древности.

Смех.

– Подхалим ты знатный! Ладно, что ты хочешь?

– Я думаю, что России было бы полезно, чтобы местом отбывания домашнего ареста Ломоносова был бы избран Итальянский дворец. И у меня под присмотром, и оборудование есть, и Отечеству польза. Да и охрана у меня вашими стараниями лучшая что ни на есть.

– Любопытно, – наслаждаясь вкусом чая проговорила Императрица, – так же можно и других толковых арестантов собирать в одном месте да работу давать по уму.

Вот сметлива Елисавета Петровна! Не даром говорят, что ума у неё много, хоть ум тот и женский.

– Именно так, Матушка, – «поддерживаю» Высочайшую идею, – пока срок и дознание платить им скромное, но подъёмное жалованье, семью радовать продуктами. И пусть работают наши светлые головы на Россию.

* * *

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. САД. 8 июля 1743 года.

– Так, да?

Пауза.

– Я вот так тогда.

Киваю.

Ушаков отпивает чай из чашки.

– Хороший у тебя чай, Государь. Только остывает быстро.

Разглядываю фигуры на шахматной доске и отвечаю:

– Это поправимо, Андрей Иванович, поправимо, – кричу, – Катя!

Горничная появилась из ниоткуда почти сразу. Это она умеет.

– Да, барин?

– Катюш, завари нам снова чаю. И к чаю обнови.

– Слушаюсь, барин!

Исчезла она так же быстро, как и появилась. Почти бесшумно. Юбки только шуршат при ходьбе.

Глава Тайной канцелярии поглядел ей вслед.

– Хорошая у тебя горничная, Государь.

Киваю.

– Да, не жалуюсь. Расторопна и понятлива.

– Ты, Государь, как я слышал, её к Анастасии Павловне приставил?

Делаю неопределённый жест.

– А я вот сюда. Шах.

Генерал вновь обозрел поле битвы на нашем столике.

– Хм… А мы – сюда.

Двигаю другую фигуру.

– Всё равно шах. Только с другой стороны.

– Да, всё верно. Есть такое наблюдение. И как поживает Настасья Пална?

Задумчиво отвечаю:

– Ты, Андрей Иванович, о сём знаешь, лучше, чем я.

– С чего бы, Государь? Она – твоя фаворитка, а не моя.

Кивок.

– Это да. Но, смотрят-то за ней и её семейством твои люди. Я её вижу только здесь, да у Матушки на балах. А как там у неё и что – я ведать не ведаю.

– И она ничего не рассказывает?

Усмехаюсь.

– Андрей Иванович, со всем уважением, но, тебе я этого не скажу. Причину ты сам понимаешь. Если что-то касается или коснётся Матушки и её интересов, то Государыня узнает от меня об этом первая. И уж она будет решать передавать дело в твою Тайную канцелярию или нет. Мат, кстати.

– Да… действительно. А ты хорошо играешь, Государь. Приятно иметь дело с хорошим игроком.

Киваю.

– Твоими молитвами, Андрей Иванович, твоими молитвами. Ну, что, ещё партийку?

– Пожалуй. А вот, кстати, и твоя Катя с чаем.

«Катя» он выделил интонацией, связав вместе с «твоя». И речь явно шла не о том, что Екатерина – моя крепостная.

– Ваш чай, барин!

– Спасибо, Катюш.

Я подыграл Ушакову в части «твоя». Соблаговолил Кате сказать спасибо. Крепостной. При нём.

Екатерина метнула быстрый взгляд, на Ушакова, и снова обратилась ко мне:

– Будут ещё приказания, барин?

– Пока нет, Катюш. Я позову, когда понадобишься.

Горничная изобразила подобие реверанса и отошла на исходные позиции.

Глава Тайной канцелярии усмехнулся, глядя ей вслед.

– Действительно хороша, Государь.

– На том и стоим.

Я протянул Ушакову две сжатые в кулак руки. Тот мгновение подумал и хлопнул слегка по левой руке. Открываю ладонь – черная пешка.

Что ж, в этот раз я буду играть за белых.

Первый ход. Сразу ответ. И я. И Ушаков. И так далее. Начало партии шло быстро, буквально на автомате.

– Давно хотел тебя спросить, Государь. А почему Катя обращается к тебе «барин», а не «Государь», как все?

Пожимаю плечами.

– Ну, во-первых, не только Катя, а все мои крепостные, которых я с собой из Москвы в Петербург привёз. Во-вторых, я для них действительно барин. А, в-третьих, например, мои голштинцы обращаются ко мне «мой Герцог», хотя я для них тоже Государь, как суверен Гольштинии. Так что, как-то так, Андрей Иванович.

Тот кивнул. Ничего не ответил. Но, явно, зарубку в памяти у себя сделал.

Поглядим, что дальше.

– Твой ход, Андрей Иванович.

Ушаков часто бывал у меня. Нет, не с визитами, и, тем более, не по службе. Просто поиграть в шахматы. Он меня прощупывал и присматривался, я то же самое делал в отношение него. С главой самой могущественной спецслужбы Империи нужно поддерживать ровные отношения. Нет, мы не приятельствовали и никогда не будем. Ничего личного, как сказали бы американцы. Только дело.

Знала ли о наших играх Лизавета? Конечно. Там всегда вокруг неё находятся умные и коварные люди, которые сообщат Матушке всё что было и чего не было тоже. Лесток, например. Говорят, что Шетарди скоро вернётся в Россию. Будет ещё интереснее партия.

– Что скажешь о мире со Швецией, Государь?

Пожимаю плечами.

– Матушке виднее. Хотя я бы предпочёл, чтобы Гельсингфорс отошёл к России.

Кивок.

– Понимаю, Государь, ты там кровь проливал свою и чужую.

Соглашаюсь.

– И это тоже. Но, там и гавань хорошая. Нашему флоту пригодилась бы передовая база на Балтике. К моему разочарованию, дипломаты договорились иначе. А жаль. Пей чай, Андрей Иванович, а то опять остынет.

Усмешка.

– Ничего. Думаю, что ТВОЯ КАТЯ, порадует нас ещё свежезаваренным чайком. У неё хорошо получается. Сразу видно, что У НЕЁ ВСЁ ХОРОШО ПОЛУЧАЕТСЯ.

Киваю, глядя на шахматы, отвечаю неопределённо.

– Да. За что и ценю.

Мой гость ответил тоже с неопределённым намёком:

– Приятно иметь такую крепостную.

– Я вообще люблю приятные вещи, Андрей Иванович. Что говорят в высшем свете Петербурга?

– Кто ж знает, Государь?

– Ты, например, Андрей Иванович. По роду службы ты должен знать кто где и о чём болтает. Потому и спрашиваю.

Отпираться от очевидного он не стал и лишней напускной скромностью не страдал.

– Есть такое, Государь. Вас с Анастасией Павловной всё ещё обсуждают.

– И что говорят?

– По-разному, Государь. Девицы ей завидуют чёрной завистью и обязательно толкнут в спину, стоит ей оступиться. Отцы благородных семейств выжидают. Позиции Бестужевых усилились и это нравится не всем.

Я кивнул. Ничего нового он мне не сообщил.

– А кто отец Кати?

Вопрос был неожиданным и Ушакову удалось меня удивить:

– А в чём вопрос?

– Да, нет, особо ни в чём. Просто порода чувствуется. Простые крестьянки так не выглядят и не одеваются так.

Пожимаю плечами.

– Одевается так, потому что я так хочу. Мне не хочется, чтобы моя горничная ходила по дворцу и улице в сарафане и лаптях каких-нибудь.

– Понимаю. Но, породу всё равно никуда не спрячешь, ни за какими сарафанами. Уверен, что Катя в сарафане выглядела слегка чужеродно.

– Нормально выглядела. Мне просто сарафаны не нравятся, вот и всё.

– Понимаю. Шах тебе, Государь.

Так мы и до мата мне дойдём с этими разговорами. Выбил меня Ушаков из колеи своими вопросами.

Умеет, гад!

* * *

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 10 июля 1743 года.

У меня сегодня трёхдневный выходной. У Насти начались «эти дни» и теперь три дня она будет страдать у себя дома, в окружении служанок и семейного лекаря.

В принципе, я был доволен. Нет, я ей сочувствовал, но, дело житейское, не она первая и не она последняя. Главное в этом – Настя не «залетела» несмотря на все её старания. Это бы весьма усилило и её личные позиции, и позиции Бестужевых. И хрен его знает, как отреагировала бы на это Матушка. А так, пока всё у нас стабильно.

Мне даже «смягчили условия содержания» – теперь я могу оставаться в Санкт-Петербурге даже когда Императрица в Царском Селе. Более того, я волен делать что хочу и встречаться с кем хочу. Уезжать из Питера без отдельного разрешения не могу – это да. Но, большинство нужных людей всё равно находятся в столице. Если что – могу и вызвать в Санкт-Петербург, оплатив дорогу. Нынче я не совсем нищий и могу себе позволить не только лишнюю чашку дорогого чая для Ушакова.

К счастью, в эти три дня Матушка не собирается устраивать никаких балов, ассамблей и прочих мероприятий. Мне можно заниматься делами. Чертежи, планы, расчёты. Отчёты.

Да, отчёты. Их много. И судя по тенденциям, по сравнению с моими двадцатым и двадцать первым веками ничего не изменилось. Отчёты – прекрасный барометр состояния дел в реальности. Чем больше бумаг, чем они оптимистичнее, тем хуже дела на самом деле. Минимум – это повод присмотреться повнимательнее.

Вот, например, подготовка к Антарктической экспедиции. По отчётам всё просто шикарно. Ответственный за снабжение отставной флота генерал-кригскомиссар генерал-лейтенант Сергей Васильевич Лопухин писал в апреле, что суда к походу годные и всё что нужно для снаряжения экспедиции есть на складах в Кронштадте и Риге, а чего нет по такелажу, мол, в Дании или Голландии прикупим. Требовал так же чтобы денег на закупку продовольствия и леса на ремонт кораблей сейчас авансом дали, тогда он мол сможет их закупить уже летом в польских Инфлянтах и Полоцке.

Я же, с разрешения Матушки, под надзором Корфа, в Кронштадт сам сходил морем чтоб пощупать корабли в гавани. Поговорил там со знающими людьми. В общем, всё, как я и ожидал. Всё не совсем так уж и хорошо, местами совсем не хорошо, а кое-где даже весьма подозрительно. Особенно там, где по документам и логике вообще всё прекрасно. Не знаю. У меня даже сложилось впечатление, что проблемными моментами нас ненавязчиво, но очень старательно уводят в сторону от того, куда на самом деле следует смотреть.

Я не одну собаку съел на научных интригах, так что вполне понимаю алгоритм действий в таких ситуациях. Нашёл нужного человека, который много знает, но у которого никто никогда не спросит его мнения. Так обычно и бывает. Мелкая сошка всегда знает, кто съел мясо из кастрюли.

Степан Андреевич Малыгин. Возглавляет штурманскую роту в Кронштадте. Человек опытный. До войны был начальником западного отряда Великой Северной экспедиции. Так вот просветил меня, что подготовка экспедиции – это не подготовка к дальнему плаванию. Ничего на это не указывает. После боёв суда придут изношенные их укреплять надо. Для ледового плавания нужно корпус внутри и снаружи усиливать. Эта переделка не на месяц и не в военное время. Да и изменит она остойчивость.

По моему поручению взялся он посчитать: что надо и когда успеют балтийские верфи. Но, он, хотя бы, обрадовал, что корабли проекта «Слава России» для такого плавания будут вполне добротными в части усиления корпуса. Напряг память и понял, что посильнее «Востока» и «Мирного» на которых Крузенштерн Антарктиду открыл, эти суда будут. Можно с них даже до половины пушек снять. Ну, если там какой войны нет в южных водах.

В Петербурге Императрица потребовала от меня подробный отчёт. Она хочет величия и славы Державе нашей, а не позора. Я её понимаю. Как минимум, снабженца для экспедиции нужно будет заменить на проверенного человека.

Был ещё момент.

Я всегда должен помнить, что все вокруг меня играют в свои игры. В том числе и я сам. Ходы противника можно прогнозировать или учитывать их возможность. Как и возможность отвлекающей дымовой завесы. Иногда очень сверкающей. Например (это мои догадки и предположения), где-то там может оказаться под охраной важная персона. Или документы. Или ещё что. Хоть сокровища тамплиеров и Янтарная комната, которая вообще-то в Зимнем пока в ящиках стоит. И вокруг этого целые спецоперации, как та, что получилась с письмами, которые я отобрал у покойного де Брилли и привёз Матушке.

В общем, надо убирать подозрительные личности. Поэтому в мае просил Матушку мне другого снабженца на экспедицию. Она и сама, когда про желание его сплавать за продовольствием в Инфлянты (современную нам Латгалию) узнала, так даже разозлилась. Вот послал же Бог «родственничка»! Этот Лопухин приходился Петру II двоюродным дядей, а супружнице его, Наталье Фёдоровне, моей бабушки, брат Павел по отцу предком. Слава Богу, что происхожу не от этой сорокалетней дуры Натальи.

Впрочем, я отвлекся. Экспедиция-экспедиция… Прожекты сталкиваются с реальностью и убиваются, как об стену.

Или, вот, экспедиция Беринга. Отличная экспедиция. Открыли Берингов пролив и Аляску. Воткнули там русский флаг и провозгласили Аляску и земли южнее коронными владениями Российской Империи. Чудесно. А что дальше?

До Антарктиды доплыть проще. До Патагонии с Мадагаскаром всяких тоже. Благо пока не всё поделили растущие пока империалистические хищники. Не до того им сейчас – австрийское наследство делят. Да и у нас куда более тёплых земель для расширения под боком предостаточно. Что нам сейчас Аляска? Золото и прочие вкусности? Возможно. Вот только Англия в Канаде там значительно ближе. А мы колонию просто не сможем снабжать, потому как просто нечем и неоткуда. И не сможем удержать, вдруг что.

Экспедиция Беринга – это именно экспедиция. Эпоха Великих географических открытий и всё такое. Корона «на славу России» деньги выделяла. Государственный престиж и прочее. Но, одно дело экспедиция, а другое регулярное судоходство. Оно у нас даже на Волге не везде и не всегда, про Сибирь и говорить нечего. Северного Морского Пути не существует. Промежуточных портов нет и мест для стоянок/ремонта кораблей на берегах Северного Ледовитого океана тоже как-то не наблюдается. Да и пройти от Архангельска до Аляски за одну навигацию невозможно в принципе. Как возить туда продукты и припасы? Там нет земель пригодных для пахоты. Даже Чукотская тундра ещё не завоёвана, а приамурские земли дальше современной мне Читинской области – китайские. И откуда снабжать Аляску? Чтоб двинуться куда-то в сторону Калифорнии, нужен контингент, флот и суда снабжения, крестьяне, промысловики, охотники. С местных харчей такую ораву не прокормить, не говоря уж о том, что эту ораву нужно туда доставить как-то и откуда-то.

Нет, сейчас, в одна тысяча семьсот сорок третьем году, стратегическими направлениями расширения для России являются южные степные плодородные земли, заселение чернозёмов по Сакмаре и Уралу, присоединение джунгарского пока Горного Алтая. Но, чтобы держать более дальние земли уверено, нужна всего лишь железная дорога, которой нет даже в проекте, и пароходы, которых тоже нет. Причём первыми на арену истории выйдут именно колёсные пароходы. С железкой целая морока немыслимая. Нужно не только выстраивать всю технологическую цепочку, то есть создавать заново всё, начиная от чертежей и мастеров. Это всё должно лечь на совершенно новую сеть дорог и мостов. Которые надо наметить, насыпать, построить, охранять… Сейчас же даже рельсы между столицами – неподъемная для экономики проблема. Проще каменные Императорские Тракты строить по принципу Древнего Рима. Посты и системы связи между столицами.

Сколько у меня это займет времени? Ну, дай Бог, может лет двадцать, при должном упорстве и благоволении Матушки. И то, при первом приближении и допущении. В общем, дома дел предостаточно.

А золото Аляски подождёт. Иногда лучше до поры до времени не открывать свои карты. Аляска ещё полвека-век не будет никого интересовать. А вот золото Австралии почему бы не взять раньше? Не только же на пингвинов и теуэльчей посмотреть я снаряжаю в Южный океан экспедицию.

* * *

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ, ТРОИЦКАЯ ПЛОЩАДЬ, АВСТЕРИЯ «ЧЕТЫРЕ ФРЕГАТА» 10 июля 1743 года.

«Похоже Иван дозрел,» – подумал Фалькельберг – «пора к делу переходить.»

Они сидели втроём уже третий час и выпили уже и пива, и анисовой, и горькой наливки на еловых шишках. Знакомые общие «юбки» закончились, дурость солдат и несправедливость генеральскую тоже обсудили. Закуски были хорошие и русского долго не развозило. Тут бы самим раньше под стол не упасть.

Матвей с опасением посмотрел на очередную кружку пива, пронесённую мимо них.

«Scheiße! Как бы там за стенкой писака прокурорский не перепился!» – не веря в крепость штатских выругался про себя майор Фалькенберг.

Впрочем, Якоб вроде вывел подполковника Лопухина на нужный разговор. Осталось надеяться, что любящий пиво письмоводитель может ещё пером без клякс услышанное выводить.

– Яша, ты пойми, – вещал Иван старому собутыльнику, – был я при дворе принцессы Анны камер-юнкером в ранге полковничьем, а теперь определен в подполковники, и то не знаю куда; канальи Лялин и Сиверс в чины произведены; один из матросов, а другой из кофешенков за скверное дело.

Поручик Яков Бергер осоловело слушал и кивал, придерживая рукой голову. Толи для того, чтобы лучше слышать, толи что бы не уронить.

– Многим в прежнее царствование было лучше, – поддержал Матвей Фелькенберг правдоруба.

– Ты майор правильно понимаешь! Мы вот тут забытые пьём. А Государыня ездит в Царское Село и напивается, любит английское пиво и для того берет с собою непотребных людей… – вдохновлённый поддержкой запел Лопухин, – ей наследницею и быть было нельзя, потому что она незаконнорожденная'.

«Да полковник созрел, но как бы самим чего лишнего не наговорить,» – пронеслось в голове у трезвеющего Фелькельберга.

Он кивнул, плеснул себе и Ивану из кувшина, и поднял кружку «в знак согласия». Писарь за отгородкой этого не видел не мог на бумаге потом изобразить.

– Так, Иван Степанович, – изобразив горестное лицо замямлил Бергер, – ушло то, что о то… о том… об этом говорить.

«А Яков то слаб в питии хоть и лейб-кирасир,» – подумал майор, – «или играет хорошо, как-то же первый раз он Лопухина разговорил?»

– Ты не понимаешь, Яш! Рижский караул, который у Императора Иоанна и у матери его, очень к Императору склонен, а нынешней Государыне с тремястами канальями ее Лейб-Компании что сделать? Прежний караул был и крепче, да и сделали, а теперь перемене легко сделаться; если б и тогда Петру Семеновичу Салтыкову можно было выйти, то он бы и сам ударил в барабан; за то его тогда и от двора отрешили. Будет чрез несколько месяцев перемена; отец мой писал к матери моей, чтоб я никакой милости у Государыни не искал, поэтому и мать моя ко Двору боле не ездит, да и я, после того как был в последнем маскараде, ко Двору не хожу.

«Ну вот ты, высокоблагородие, себе на Сибирь и наговорил,» – отметил Фалькенберг запивая эту мысль темным немецким пивом.

– Нынешние управители государственные все негодные, не так как прежние были Остерман и Левольд, только Лесток – проворная каналья. Императору Иоанну будет король прусский помогать, а наши, надеюсь, за ружье не примутся, – изливал душу Лопухин.

– Хороший ты человек Иван Степанович, но, нет ли кого побольше, к кому бы заранее забежать? – почти прошептал Фалькенберг, положив руку, вытянутую на плечо подполковника.

– В Москве приезжал к матери моей маркиз Ботта, и после его отъезда мать пересказывала мне слова Ботты, что он до тех пор не успокоится, пока не поможет принцессе Анне. Ботта говорил, что и прусский король будет ей помогать, и он, Ботта, станет о том стараться, – тихо, но ясно проговорил Лопухин.

– Должно быть, маркиз Ботта не хотел денег терять, а то бы он принцессу Анну и принца выручил, – в тон ему возразил майор.

– Не веришь, Матвей? – собравшись сказал подполковник, – скоро всё будет, скоро!

Дело было сделано и можно было не продолжать. Но ещё едва початый кувшин пива на столе, и за гору закуски оплачено. Австрийский посол Ботта уехал до осени, так что пославший их послухами Лесток может донесения Бергера и Фалькельберга до утра подождать. Да и писака может наконец упиться за загородкой.

Майор мысленно пожелал ему: «Лишь бы чернила на записи не пролил, каналья!»

* * *

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. ГОСПОДСКАЯ ОПОЧИВАЛЬНЯ. 12 июля 1743 года.

Её пальцы привычно и уверенно, но очень аккуратно втирали мою мазь в мой очередной синяк.

Я лежал на спине, привычно и блаженно закрыв глаза. Да, она умеет и вмазать, и расслабить. Она всё умеет.

– Что говорят при Дворе?

Катя лукаво (даже сквозь прикрытые веки чувствую её лукавство) спросила:

– При каком, барин? При твоём или Матушкином?

– Ну, начни с моего.

– Да, особо ничего такого, барин. Давеча Кузьмич и Прохор побились об заклад – понесла Настасьпална или нет. Позвали меня рассудить. Я сказала, что нет.

Усмехаюсь. Уж, Катя-то точно знает. Мирового судью они выбрали правильно.

– На что хоть бились об заклад?

Моя прелестная горничная рассмеялась.

– А на что, барин, могут спорить два дурака? На два привселюдных подзатыльника, стакан горькой и полкопейки денег. Кузьмич всю дворню собрал на экзекуцию.

– А Aqua vitae?

Катя даже удивилась.

– А что с ней может быть? После подзатыльников, обнялись и разделили стакан поровну. Мужики, что с них взять. Полкопейки Прохор должен остался. Ну, Марфа ему их точно не даст. Будет что-то мудрить, чтоб долг отдать. Не будет попусту спорить в следующий раз.

Новая порция мази. Новый синяк.

Острое блаженство.

– Больно, барин?

– Нет, Катюша, твои руки просто чудо.

Усмешка.

– Ну, для любимого барина я готова на что угодно.

Киваю, не открывая глаз.

– Я знаю. За то и ценю.

Поцелуй в ненамазанную часть груди.

– Спасибо, барин. Я вся твоя.

«Манон Леско» художник Рене Лелонг, конец 19 века. René Lelong (1871–1933)

Целую её макушку. Волосы приятно пахнут дорогим средством. Моим, кстати. Думаю, чтоб наладить производство. Кожа её нежна, что то чудо. Ничего удивительного, что Настя всё сразу поняла о наших «с горничной» отношениях. Ну, и фиг. Я ж не зря ей сказал, что «ты – это ты, а Катя – это Катя». Не хватало ещё привязаться к фаворитке. Сегодня она в фаворе, а завтра общается с Ушаковым, а послезавтра знакомится с видами Сибири с вырванным под корень языком. У нас это запросто. Быть рядом с Цесаревичем опасно. Иной раз быть любимой крепостной Государя-Наследника лучше и безопаснее. За крепостную отвечает хозяин. А с меня и взятки гладки. Повинюсь перед Матушкой вдруг что. Да и то, надо так накосячить, что и представить трудно в мире, где все интригуют против всех. Так что моя доверенная горничная чувствовала себя весьма вольготно. Да и на «булавки» ей я денег не слишком уж жалел. Люблю красивых и ухоженных женщин. Так что среди моего Двора она чувствовала себя (и весьма справедливо) настоящей королевой.

Крепостная горничная, которая ухожена лучше, чем графиня, что может быть вкуснее в этой жизни? Пусть и не ходит обвешенная бриллиантами.

Катенька гибко потянулась, что та кошка. Впрочем, она кошка и есть. Только умная очень. И хитрая. И коварная. И верная. Если ей это удобно.

– Это всё про мой Двор, Катюш?

– Ну, не считая бабских сплетен.

– И что болтают?

– Болтают, барин, что…

Она прижалась ко мне и прошептала на ухо несколько слов.

Морщусь.

– Катюша, не вздумай где-то это сказать.

Кивок мне в шею.

– Я знаю, барин. Не совсем ведь дура. Я только…

Ещё несколько слов на ухо.

– … никто ж не слышит больше. Но, я могила.

– Будешь такое болтать и это точно могила.

– Я знаю, барин. За тебя хоть на плаху. Но, я не болтаю.

– Молодец. Что ещё?

Катя лежала головой у меня на плече и рассказывала городские сплетни. Ничего особо нового. Кто с кем спит и что явно все ждут чего-то бурного в ближайшее время…

– С чего такой вывод, Катюш?

– Гуляют больно бояре наши. Швыряют деньги, как в последний раз. Что-то будет, барин.

Катя просто умница, хоть и с полгода, как из Подмосковной деревни. Графине Анастасии Павловне Ягужинской, местами, очень далеко до неё. А то, что Катя официально просто моя крепостная, а не графиня, так это ещё бабушка надвое сказала – сегодня ты крепостная, а завтра графиня. А бывает наоборот, как сказал бы булгаковский Фагот. Очень даже бывает!

Она на мне верхом. Ей так удобнее наносить мазь на мои синяки. А мне удобнее рассматривать её, глядя снизу-вверх.

Признаться, Ушаков разбудил моё любопытство. Он очень заинтересовался Катей. Спрашивал, кто её отец. С чего бы такой интерес к простой крепостной горничной? Ушаков давно служит и многих помнит, в том числе и в лицо. Катя его зацепила своей внешностью, это ясно. Но…

– Катюш, а кто твой отец?

Она пожала обнажёнными плечами.

– Кузнец, да помер он десять лет как, барин.

Катя, как и я с двенадцати лет круглая сирота. Мать умерла в тридцать восьмом от оспы.

– Да видел я твоих братьев, на них ты не похожа, и на бабку…

– Так они в батюшку, бабка же Акулина то мать батюшкина, – пояснила Настя.

– А по матушке родня где? – продолжаю интересоваться

– Так из Судаковки она, Епифанского уезда, там говорят все такие широкомордые.

Нормальное у неё лицо. Русское. Скулы правда шире, чем у односельчан. Откуда они – поди проверь. Хотя в Тулу на заводы всё одно через Епифань эту ехать. Будет оказия – посмотрим. А может⁈

– И как она в Новопреображенском оказалась? Меньшиков купил? – пытаюсь проверить вспыхнувшую у меня догадку.

– Так нет, бабушку Дарью ещё прошлый владелец князь Прозоровкий из своей вотчины перевел, – уточнила Катя, – женил на кучере своём да в конце пятого года помер, тогда Меньшикову деревня и отошла.

– А матушка, когда твоя родилась? – сникаю я.

– Так в шестом годе, как раз после сева.

И вот как считать? Сев то это скорее май, но, когда умер это неизвестный мне Прозоровский? Или они с Меньшиковым вообще ни при чём? В Одноклассники к ним не зайдёшь, да и портретов просто не сыскать. Но Ушаков кого-то в Кате вспомнил.

– А пошто тебе мои предки, барин? – прошелестела Катя, деланно захлопав глазками.

– Да вот думаю: может тебе вольную дать?

– Не губи, Пётр Фёдорович, – застыла на мне в легком ужасе Катя, – кому я без тебя нужна?

И то верно. Некуда ей идти. Здесь она в тепле и при деле. Сам ей паспорт на имя «Катька – дворовая девка Государя Цесаревича-Наследника Петра Фёдоровича при его Итальянском дворце в Санкт-Петербурге, из села Ново-Преображенского Московской губернии» правил. Невозможно перевезти крепостных в город без документа. Тут же выловят и запишут в беглые. А «пачпорт» с моей подписью – одна из лучших охранных грамот в Российской Империи. Потому и ходит в столице свободно туда, куда я направляю или куда сама хочет. А запросы у неё невеликие, но правильные. Я не против.

– Уговорила! Но, коль захочешь, так дай мне о том знать, – сворачиваю тему, – если закончила, то распорядись принести нам с тобой чаю. И к чаю тоже. Давно мы с тобой не чаёвничали.

Улыбка мне ответом:

– Давно, барин. Со вчерашнего вечера. Сей момент, я отдам все необходимые распоряжения и вернусь.

Катя грациозно встала, накинула и запахнула халат. Я всматривался в её лицо. Нет, я вот так не узнаю её предка. А вот Ушаков признал сразу. Значит, кто-то времен моего Царственного деда приложил руку и всё остальное. Но, кто? Ушаков, конечно, не скажет. Нужно искать самому. Катя может оказаться джокером совершенной убойной силы, иначе бы старый пройдоха не засобирался быстро после окончания шахматной партии. Явно спешил проверить какую-то свою догадку. Впрочем, может и по делам своим тайным торопился. Хотя и это дело тайное тоже. Надо, кстати, с Катей тоже массироваться осторожней, чтобы на будущее число таких тайн не умножать.

Про вольную она точно запомнит. И не будет о причинах сегодняшнего расспроса гадать. Я же Блюментросту письмо пошлю. Пусть аккуратно в селе расспросит. Вроде по врачебной надобности. Может кто про Катино и матери её происхождение что и вспомнит.

Вообще, серьезней моего паспорта в Империи были только «Охранные грамоты» Государыни и Главы Тайной канцелярии Ушакова. Я не имел права выдавать буквально Охранные грамоты. Зато я мог дать бумажку не сильно хуже: «Подателю сего препятствий не чинить, всем казённым чиновникам, выборным и купеческим должностям оказывать всемерное содействие. Государь Цесаревич-Наследник Пётр Фёдорович». У Кати тоже есть такая бумага, вдруг что. Она же у меня не только за овощами на рынок ходит. Точнее, она на рынок вообще не ходит. И без неё есть кому. Не её это дело по базарам ходить.

* * *

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 13 июля 1743 года.

Полтора месяца прошло с того памятного бала. Страсти улеглись. Вроде никого не казнили. Ничего особенного в моей жизни не происходило. Третий день у меня «выходной». Настя всё ещё дома. Записки шлёт. А в целом – всё как обычно у меня.

Чертежи, опыты, чертежи.

Конец июня заняли хлопоты о Ломоносове, которого закрыли в кутузку. По делу то в общем закрыли. В моё время, по нашему Уголовному кодексу, наоскорблялся он в Академии лет на восемь, с учётом угрозы пересчитать кое-кому из немцев зубы. А к нему жена приехала. С дочкой. Да ещё и с братом своим. Их кормить надо. Что же Михайло всё бросить и идти вагоны разгружать? Нет, впрочем, никаких ещё вагонов, а в порт его не возьмут. Там у грузчиков свои артели и все места заняты. Хотя, какие вагоны, о чём я, если он под домашним арестом?

Хлопотал я за него, к Матушке ездил два раза. В общем, казнить не казнили, но обвинений не сняли. Расследуют. Он в месяц в камере просидел теперь у меня под домашним арестом. Показания даёт, когда Ушаков ко мне в шахматы поиграть приходит. Служанки и Настя моя (Стоп не моя! просто Настя) супруге ломоносовской с их малолетней дочкой помогают. Да и сама Елисавета, урождённая Цильх, при деле. Она нынче помощницей по учёту у моей экономки во дворце. Я ей даже копеечку за работу положил. Кормится им как-то надо, пока Михайло арестован и ему в Академии не платят… Брат её тоже у меня припахан на окладе жалованья. У моего кабинет-секретаря заведует немецкой перепиской и отвечает за пожарную безопасность в доме.