Текст книги "Первая встреча, последняя встреча..."

Автор книги: Владимир Валуцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

– Он дал обет молчания и давно ищет случая свершить подвиг во имя прекрасной дамы, но не может найти достойных противников.

– Дамы, дамы, – недовольно отозвался Казимир. – Гроб Господен в плену у сарацинов – вот бы о чем лучше печалились благородные рыцари! – Он взял Анну под руку и повел вверх по лестнице. – Аквиля нон каптат мускас – негоже орлам ловить мух, не так ли, почтенный Роже?

Шум застолья доносился во двор замка, где стояли кони и готовились к ночлегу пешие воины, Янка собирала с повозки меха, чтобы устроить Анне постель во дворце. Длинная тень протянулась рядом – это подошел Ромуальд.

Без шлема и доспехов, в полотняной рубахе, он выглядел особенно юным и беззащитным. Ромуальд протянул руку, разжал ладонь – и оттуда вылетела маленькая светящаяся точка. Повисла в воздухе, набрала высоту и скрылась.

– Ой! – догадалась Янка. – Правильно: не греет, а светит – светлячок!.. А Злат до сих пор не угадал.

Рыцарь поклонился – и отошел к бадье, возле которой он мыл свой щит.

Янка присела рядом на корточки и долго разглядывала мокрое лицо прекрасной дамы.

– И не жалко твоей Готелинде тебя? – сочувственно вздохнула она. – Гоняет за подвигами по всему свету да еще молчать велит.

Ромуальд покачал головой, приложил руку к груди, потом воздел ее вверх, и Янка поняла, но несогласно пожала плечами.

– А чем ты так недостойный?.. Тихий, непьющий. И лицом пригож.

Сорвав желтый цветочек, Ромуальд протянул его Янке.

– Мне? – удивилась Янка и подняла на рыцаря вопросительный взгляд. – Зачем?

Рыцарь снова поклонился, улыбнувшись смущенно и признательно. А из окон дворца донесся новый взрыв смеха и голоса, среди которых громче других был голос Шалиньяка.

– И когда я, о благородный Злат, зарубил шестерых, – рассказывал Шалиньяк, побагровевший от меда и пива, но по-прежнему горделивый, как галльский петух, – остальные пустились бежать, как безумные! Но призвав на помощь святого Ардальона, я бросился в погоню, как лев, и разрубил каждого на двенадцать частей. И тогда из замка вышли двенадцать раз по двенадцать дев и упали передо мной на колени, благодаря за избавление!

Шалиньяк победно поглядел на Злата, но тот бровью не повел, только подставил чашу служке-поляку, внимавшему беседе с ужасом.

Дым и чад мешались в дворцовом зале, где пировали рыцари, со звоном чаш и грызней собак под столами.

– Что твои сарацины, – отвечал Шалиньяку Злат. – Вот я раз бился с самим Соловьем-разбойником.

– Мне не доводилось слышать о таком рыцаре, – сказал Шалиньяк, но приготовился внимать с интересом.

– А услышал бы – здесь не сидел, – рассказывал Злат. – Потому как свистнет раз Соловей – птицы падают с лету. Свистнет другой раз – стены рушатся. – Злат показал, как свистит Соловей-разбойник, и хоть стены не рухнули, но вышло страшно. – Свистнет третий раз… – Злат только рукой махнул. – Ухватил я Соловья поперек пояса, вот так…

– Езус-Мария! – воскликнул служка, потому что Злат для наглядности приподнял его над столом.

– Ликует сердце, – со смехом заметил Бенедиктус, подливая себе вина, – когда внимаешь правдивым рассказам!.. А ты опять печален, Даниил, и молчалив. Выпей, вино туманит голову и развязывает язык.

– И сжигает душу, – отозвался Даниил.

– Мало ли что сжигает душу! – с новой надеждой на диспут возразил Бенедиктус. – Я знаю по крайней мере семьдесят семь пороков, которые сжигают душу, и вино – не худший из них!

Он поднял голову и с удивлением опустил чашу: Даниил смотрел на Бенедиктуса настороженно и враждебно.

– Что?.. – молвил отрывисто. – Что хочешь сказать сим? Что тебе ведомо?

Даниил потянул ворот рясы и выбежал из зала. Озадаченный Бенедиктус пожал плечами и снова принялся за свою чашу.

– Ну что ж. Помолчим. Пусть говорят благородные рыцари.

– Твой подвиг велик, – выслушав тем временем Злата, отвечал Шалиньяк. – Однако он ничто в сравнении с моим. Однажды, по дороге в Палестину, я встретил двенадцать великанов…

На распутье двух дорог за замком сарацинский купец поджидал кого-то, вглядываясь в темноту.

Вдруг на его плечо легла тяжелая рука в перчатке. Он вздрогнул – и отпрянул, увидев нависшую над собой черную фигуру всадника. Знакомое лицо глядело из-под забрала.

– Добрый рыцарь! – в смятении залепетал купец, падая на колени. – За что ты преследуешь меня, сжалься, о благородный Ромуальд!..

На неподвижных скулах рыцаря шевельнулось недоумение.

– Откуда тебе известно имя моего брата? – спросил он.

Купец поднял голову. Что-то неуловимо отличало черты всадника от черт печального рыцаря: надменный взгляд, непроницаемые глаза, черный плащ, спускающийся от плеч до самой земли.

Купец осторожно выпрямился.

– Ромуальд возвращается с Руси, где искал подвига…

– Мой глупый и неуемный брат, – усмехнулся черный рыцарь. – Он родился часом позже меня, когда рассвело. С тех пор у нас разные ангелы: у него – дня, у меня – ночи… – Усмешка сошла с губ рыцаря, и вновь стало каменным его лицо. – Так зачем ты искал меня, византиец? Я явился.

Меж тем веселье в замке продолжалось, и в королевской стольнице, где тоже был обильно накрыт стол, Казимир сидел за комнатным органом. Рядом с ним стоял Роже, и оба, порозовевшие от выпитого, пели латинский хорал нестройно, но дружественно.

– Ах, наше ученье в аббатстве Клюни! Ах, Франция! – откинувшись от инструмента, произнес Казимир. – Даже воспоминания о ней – наслаждение!.. Какие там леса и рощи, какие охоты – в Венсене, Санлиссе, Марли! А какие виноградники в Орлеане и Рюеле!

– И лучшие из них, – вставил Роже, – принадлежат королю!

– Нашему племяннику! – повернулся Казимир к Анне, сидящей за столом, и послал ей воздушный поцелуй.

– При этом, – добавил Роже, адресуясь к Доброгневе, хмуро наблюдающей их возлияния, – не следует забывать, что сам Генрих весьма воздержан в питье.

– Не спорю, – кивнул Казимир, подставив слуге чашу. – Зато отец его, Роберт, знал толк в лозе!

– А какой подарок сделал тебе этот достославный монарх на прощание? – напомнил Роже.

– Шедевр механикуса Доменика! – вскакивая, закричал Роже. – Вот что, дочь моя, ты обязательно должна повидать в Польше!

Король открыл ключом продолговатый ящик у стены – и тотчас из ящика выехала на подставке фигура в половину человеческого роста с кубком в руке и, выкинув руку вперед, утробно возгласила:

– «Хомо сум хумани нихиль а мэ алиэнум путо!»

– Я человек и ничто человеческое мне не чуждо! – с гордостью перевел Казимир, налил вина из чаши в кубок, механический человек зажужжал, содрогнулся, опрокинул кубок в рот, крикнул «прозит» – после чего опять застыл. – Ты тоже можешь развлечь себя, Анна.

Анна с любопытством подошла.

– «Прозит!» – выпил механический человек за ее здоровье, а Казимир вернулся к столу:

– А Париж?.. А королевский дворец! Как сейчас вижу: он стоит у самого берега Сены, и могучие башни отражаются в воде…

– Дядя, – молвила Анна, – а как ты думаешь, он сумеет говорить что-нибудь другое? Скажем: бонжур, мон руа?

– Гм… все зависит от искусства механикуса, – ответил Казимир и помедлил, собираясь с прерванными мыслями. – А по воде плавают лебеди, и все лужайки на берегу усыпаны белыми розами!..

– Дядя, а сколько бы ты хотел за это чудо?

– Как – хотел?.. – опешил король, и все тоже уставились на Анну.

– Я подумала, что Генриху будет приятна память об отце…

– Но я не имею децизии его продавать!

– Разве тебе не нужно золото?

– Мне? Оно есть у меня.

– Зачем же тогда у ворот собирают налог?

– То… то не есть твое дело! – воскликнул Казимир. – И потом – откуда у тебя золото?

– Целый возок! – махнула Анна рукой в сторону двора.

– Замечу, Анна, – встревоженно протрезвев, вмешался в разговор Роже, – что дары твоего отца предназначены королю Франции!

– Роже, но разве такой пустяк Генриха разорит – каких-нибудь пять слитков!

– Санта симплицитас! – вскричал Роже. – Пустяк!

– Казимеж! – поднялась Доброгнева. – Или ты не король, что унижаешь себя торгом? Если девочке понравилась игрушка, пусть берет так!

– Досконально! Пусть берет так! В свадебный подарок! И оставим этот низкий разговор, дочь моя, вернемся к высоким темам!

Король сел к органу и взял мощный аккорд.

– «Прозит!» – выкрикнул человек. Возле него стояла задетая Анна.

– Дядя, а я не хочу – просто так. Я дам тебе золото, а ты наконец починишь мост, и еще в стене, я видела, дырка…

– Какое тебе дело до той дырки! – сердито воскликнул король. – Это моя дырка, что хочу, то с ней и делаю!.. – С новой силой Казимир надавил на клавиши, но вместо звука раздалось угасающее шипение. Король заглянул под орган.

– Мыши, – уверенно сказала Доброгнева. – Опять меха проели.

– Вот видишь, дядя, – сказала Анна. – Ты себе новый орган купишь. Если хочешь, я дам тебе десять слитков, и еще пять кубков серебряных. Что ты сердишься? Я хочу помочь твоей стране – ведь богатые должны помогать бедным. Даром ты золота не возьмешь, обидишься, а так – Польше хорошо, и Генриху приятно…

– Понимаешь ли ты, что говоришь! – как ужаленный, вскочил Казимир. – Ты оскорбляешь меня! Перед лицом союзной державы! Кроме золота, я вижу, у тебя нет ничего святого!

– У меня дяди – святые! – в запальчивости возразила Анна. – Борис и Глеб, убиенные мученики!

– Папа имеет на этот счет другое мнение.

– Значит, он ошибается!

Все смолкли, потрясенные.

– Кто?..

– Ваш папа.

Казимир задохнулся от возмущения.

– Дочь моя, ты еще и богохульствуешь!

– Они святые, святые!.. И дед мой, Владимир, – тоже святой!

– Владимир?.. Многоженец и братоубийца!

– Это ты – богохульствуешь! – закричала Анна. – Я отцу скажу! Или ты забыл, что это он посадил тебя на престол!

– Что она говорит! – всплеснул руками Казимир. – Я вернул Ярославу восемьсот пленников!

– Анна!.. Казимеж!.. – металась между ними Доброгнева. – Что за спор! Вы же родственники!

– Знать не хочу таких родственников! – кричала Анна.

– Ярослава наш Болеслав бил, – тоже кричал Казимир, – и ваш Мстислав, все били, он только и делал, что бегал в Новгород за подмогой… Он…

Но Анна, исчерпав аргументы, перешла к более действенному методу спора: она беспрестанно нажимала на кубок, и, глуша яростные речи Казимира, механический человек повторял:

– «Прозит!.. Прозит!.. Прозит!..»

В душевной маете бродил Даниил по двору, и не сходил к нему сон в эту ночь.

– Нет, из чаши! Из чаши, а не облатками!.. – вдруг услышал он и поднял голову. Анна сбегала вниз по лестнице, и щеки ее пылали гневом. – И святые наши – настоящие, настоящие!

За Анной торопилась растерянная Доброгнева.

– Девчонка! – перегибаясь через перила, закричал Казимир. – Богохульница! Вот я обо всем напишу Генриху!

– Пиши!.. – обернулась Анна. – Так Генрих тебя и послушал!.. Дырявый король!

– Ярославна! Анна! – спешила за племянницей Доброгнева. – Что пустое к сердцу принимаешь?

– Пустое? Я ему добра желаю, а он меня – богохульницей!.. – Анна увидела Даниила, бросилась к нему. – Даниил! Буди рыцарей, седлайте коней! Едем, немедля!

– Анна… – начал было Даниил.

– Ноги моей больше не будет в этой земле! А когда я стану королевой – мы с Генрихом объявим ему войну!..

И вдруг она уткнулась лицом в грудь Даниилу и горько заплакала. Даниил стоял не шелохнувшись, и рука его застыла на полпути к волосам Анны…

Метались по стенам двора блики от множества факелов и торопливые тени. Крики, ругань, звон железа, конское ржание сопровождали суету неожиданного отъезда.

– Что, Даниил, – донесся сквозь шум до ушей монаха вкрадчивый голос, – сладко обнимать княжну?..

Сарацинский купец сидел в арбе на выезде из ворот и улыбался на себя не похоже.

– Прощай, монах. Ваш отъезд велит и мне спешить. Хочешь, поедем со мной?

– Куда?

– По миру: в земли Аравии и Палестины, в Индию, в Туманный Альбион. Мало ли куда судьба заносит купцов?

– Увы, я не купец, – ответил Даниил и повернулся, чтобы уйти, но сарацин в мгновение ока вновь оказался перед ним и глядел улыбаясь.

– Да, ты не купец. Я забыл: ты – раб. Ты лучший из рабов. Ради господина ты пожертвуешь даже самым дорогим…Ну что ж, ступай своей дорогой. Париж недалек, и Генрих уже готовит брачное ложе…

– Замолчи… – чуя недоброе, простонал Даниил.

– Что тебе до этого? Грех мирских соблазнов ты одолел в себе. Ведь ты не увезешь свою княжну от развратного жениха?

Даниил, не оглядываясь, шагал прочь и слышал за спиной:

– Ты бежишь, монах, значит, ты грешен! Ибо нет человека без греха, иначе бы люди не были смертны. Нет, не раб ты, Даниил, а господин себе – разве не родила тебя женщина от любви и разве не свободен ты от рождения?.. Так убей же в себе раба, истинно тебе говорю: возвысься, Даниил!

Не купец, а Халцедоний в одежде купца стоял перед Даниилом, и сам сатана улыбался его улыбкой.

– Нет! – отпрянул от Халцедония Даниил. – Я знаю, ты подослан, чтобы выведать мои тайные мысли. Но я говорю тебе: нет! Нет!..

– Раб! Неужели ты не чувствовал, как замирала Анна на твоей груди! Это говорю тебе я – человек, я видел сады Семирамиды и держал в объятиях райских гурий!.. Прощай, слепец.

Все ускользало и плыло в глазах Даниила, плыло небо с бледной луной, плыли зубцы стен, плыли предутренние облака, огненные, как волосы Анны.

– Стой!.. – бросился Даниил вслед за тронувшейся арбою. – Если ты и дьявол, то Бог сейчас говорил твоими устами… Помоги! Возьми мою душу, но – помоги!..

Широким шагом ступал Даниил, подставив лицо влажному утреннем ветру. Развевались полы его рясы, меч ударял по ногам, новая, безоглядная решимость освещала глаза.

Он шел в одиночестве, в стороне от процессии, движущейся среди туманных холмов.

Сонно покачивались в седле Роже, всхрапывал, согнувшись до крупа коня, Шалиньяк. Бенедиктус отгонял сон, прихлебывая из фляжки. Зевал Злат; Янка, сидя в телеге, ела вишни, одну ягоду клала в рот, другую – бросала Злату в спину, и глаза ее лукаво щурились, потому что отрок почесывал шею, затылок, глядел даже в небо и до одного в простоте душевной не додумывался: оглянуться назад.

Хмуро шагали пешие воины, звякал металл в охраняемом ими возке.

А в хвосте кавалькады ехала Анна, за ней трусил на осле толстый монах и тянул:

– Ее величество светлая королева…

– Я уже сказала – нет, – твердо отвечала Анна.

– …просит забыть обиду и вернуться, – видимо, уже в сотый раз тоскливо повторял монах.

– Нет, нет и нет!

– Ее величество светлая королева… – опять начал монах.

Анна обернулась.

– А его величество светлый король? – произнесла она с елико возможной долей яда.

Монах развел руками.

– Вернись и повтори королю: ноги моей больше не будет в его королевстве!

Монах печально отстал, а Анна нагнала Даниила:

– Разве я не права?

– В чем, Ярославна?

– Ты сам учил меня – королева должна быть милосердной, справедливой, но – строгой. Ведь королева должна быть строгой, верно, Даниил?

– Но ты еще не королева, – глядя прямо ей в лицо открытым взглядом, ответил Даниил. |

Секунду Анна с интересом рассматривала этого незнакомого ей Даниила – и упрямо хлестнула лошадь:

– Да, но я ею буду!

И – поскакала галопом вдоль кавалькады, как рыжий жеребенок вдоль сонного табуна.

– Эй, рыцари, – не спать! – тронула она рукояткой хлыста Шалиньяка, совсем согнувшегося в седле. – Ромуальд! Злат!.. Все слушайте. Я буду королевой – справедливой, но строгой! И пусть не пеняют виновные, если их головы полетят с плеч!

– Только не моя, – отозвался Бенедиктус, на фляжку которого упал гневный взгляд Анны.

– Почему?

– У богатых голова – бесплатное приложение к богатству, – охотно объяснил Бенедиктус, – у меня – единственная ценность. Полезнее подумать, как использовать ее, когда ты станешь королевой.

– Меньше пей, Бенедиктус, вот тебе мой первый указ, – объявила Анна. – Пьяниц не будет среди моих подданных!

– Боюсь, многие изменят подданство, – заметил Бенедиктус, но Анна его уже не слышала, она ускакала дальше.

Лихо пригнувшись к луке седла, Анна ушла далеко вперед – и атаковала процессию с фронта, осадив коня прямо перед почтенным епископом. Но мул Роже остался так же невозмутим, как его хозяин; епископ лишь на секунду приоткрыл глаза, чтобы сказать с отеческой улыбкой:

– Главное, дочь моя, не забывай церкви, когда станешь королевой.

– И нас с Янкой, – прибавил Злат, нежно глядя на возлюбленную.

– Я буду королевой строгой, но щедрой! – откликнулась Анна. – Никто не останется без даров, бедных не будет в моем королевстве!

– Кто же тогда будет работать? – окончательно проснувшись, резонно возразил Шалиньяк. – Государство разорится!

Анна умолкла озадаченно, но ненадолго.

– Мы что-нибудь придумаем. Даниил! – она поскакала к монаху и подняла перед ним лошадь на дыбы. – Как ты думаешь, Даниил…

Но взгляды их не встретились. Даниил напряженно глядел мимо Анны, куда-то вверх.

Анна обернулась – и увидела, что на вершинах двух холмов, меж которыми шла дорога, блещут шлемы неизвестного воинства.

Рыцарь в черном плаще, с лицом, наполовину закрытым забралом, медленно выехал вперед:

– Именем святого Агобера клянусь, что сохраню ваши жизни в обмен на ваше золото и драгоценности!

Роже заволновался. Трудно было узнать сонного прелата в суетящемся и сердито выкрикивающем старике:

– О каком золоте ты говоришь?.. У нас нет никакого золота! Я – епископ Шалонский Роже, посол французского короля!

– Тем неприличнее твоя ложь, святой отец, – усмехнулся рыцарь. – Уж не эту ли рыжую девочку собрались защищать твои недоноски?

– Сам ты – недоносок! – возмущенно крикнула Анна. – Убирайся с дороги и дай нам проехать! – с этими словами Анна прыгнула с лошади на возок и встала там в решительной позе.

– Его святейшество хотел сказать, – с поклоном пояснил Бенедиктус, сразу понявший всю меру опасности, – что ценности принадлежат не нам, а его величеству королю Франции!

Рыцарь снова усмехнулся.

– Оставь софистику для застолья, Бенедиктус. Лучше объясни своим друзьям, что, упорствуя, они погибнут.

– Грозила мышь кошке, да издалеча! – крикнул Злат, сжав рукоять меча.

– Считай, что ты уже погиб, русс, – ответил рыцарь.

Шалиньяк, как всегда бывало с ним в минуты гнева, наливался багровостью:

– Назови свое имя, черный рыцарь, чтобы я знал, по ком служить панихиду!

– Мое имя – твоя смерть, Шалиньяк. А ты, брат, – обратился рыцарь к Ромуальду, – можешь ехать спокойно, я знаю – споры о сокровищах никогда не волновали твою возвышенную душу.

Но Ромуальд покачал головой, надвинул забрало и, обнажив меч, встал рядом со Златом и Шалиньяком.

Черный рыцарь наклонил голову, и качнулся султан на его шлеме.

– Аминь.

Он поднял руку в черной перчатке – и тотчас разбойники покатились вниз с обоих холмов.

Воины окружили возок со всех сторон, прижавшись к нему спинами и выставив веером пики. Их лица выражали решимость стоять насмерть.

И в это мгновение скрипнули колеса повозки, и, круто развернувшись, она оказалась внизу, у ног Ярославны.

– Прыгай, княжна!

Анна не слышала.

– Эй ты, вор! – кричала она рыцарю, возвышавшемуся на холме. – Посмей только тронуть нас – перед Русью и Францией ответ держать будешь!

Все громче звенели доспехи наступавших воинов, в конском топоте терялся голос Анны.

– Отец узнает – в клочки тебя разнесет, и тебя, и войско твое поганое, и…

Но тут сильные руки рванули Анну вниз, она упала с низка, мелькнуло перед ней лицо Даниила, и повозка стремительно понеслась в сторону леса.

– Куда? – барахтаясь на дне, закричала Анна. – Пусти! Я не хочу!..

– Молчи, Анна… Мы ничем не сможем им помочь!

Вырвавшись из рук Даниила, Анна выглянула из повозки. Возле удаляющегося обоза уже занялась свалка, ничего было нельзя различить в людском месиве, только сверкали над головами мечи. Даниил стегал лошадей. Они влетели в лесную просеку.

– Зачем ты увозишь меня, Даниил? – слезы текли из глаз Анны. – Разве господин смеет покинуть своих людей в опасности? Они там бьются за меня…

– Молись за них… на все воля Божья…

– Не может быть на то Божьей воли, чтобы нас побил первый встречный разбойник! – крикнула Анна и осеклась в страхе: шестеро вооруженных всадников, отделившись от деревьев, поскакали им наперерез.

Анна закрыла лицо руками, но не услышала ни звона мечей, ни криков. Так же неслись кони, прыгала на кочках повозка. Всадники, все как один светловолосые и светлоусые, скакали рядом, словно почтительная охрана, и седьмой конь был неоседланным.

Уже лежали на земле недвижно первые павшие воины – франкские и вражеские, уже первая кровь окрасила траву; сеча кипела, и ярость росла у наступавших и защищавшихся.

Уже не раз коснулись острия мечей полотна возка и покрыли его зияющими прорехами, но окруженные оборонялись стойко.

Шалиньяк радостно хохотал, когда его удары достигали цели. В руках Злата меч был почти невидим – так проворно летал он перед ним, создавая неприступную полосу, за которую не решались ринуться разбойники. Поражал врагов Злат меньше, но стоял тверже, и сил был полон неиссякаемых. Бенедиктус недостаток воинского умения восполнял разнообразием способов защиты, орудовал не только мечом, но руками, ногами, а равно – языком, хуля и понося врагов.

Роже, до которого никому не было дела, стоял в стороне на коленях, вознося небу молитвы. Сжав руки, глядела на битву с телеги Янка.

Все ближе к возку враги, теснят его защитников, и некуда отступать, и черный рыцарь неподвижным изваянием по-прежнему возвышается на холме.

И тут Янка увидела мула Роже, который неподалеку от хозяина спокойно щипал траву.

Соскользнув с телеги, она стала красться к нему. До времени Янку не замечали, но когда она перекинула поводья и собиралась вскочить в седло, черный рыцарь, нахмурясь, пустил своего коня вниз. А у Янки запуталась в стремени нога, никак не тронуться с места, и рыцарь уже занес над ней свой страшный меч… Но Янку заслонил щит Ромуальда, и меч обрушился на лик прекрасной дамы.

– Я предупреждал тебя, брат, – сказал черный рыцарь, медля со следующим ударом.

В ответ Ромуальд, размахнувшись что есть силы, ударил по черному щиту. Но противник был несравненно искуснее – он отвел удар, усмехаясь.

– Что ж твои ангелы оставили тебя?

Снова замахивается мечом Ромуальд. И снова – без результата. Одного легкого движения довольно черному рыцарю, чтобы уйти от опасности. Это игра в кошки-мышки, и неспроста усмехается из-под забрала черный рыцарь своей леденящей усмешкой.

И когда Ромуальд в последнем отчаянном порыве пытается достать мечом соперника – хрустят на его груди пробитые доспехи.

– Ты сам пожелал этого. Аминь.

Ромуальд грохнулся с седла под копыта коня черного рыцаря.

Но Янка была уже далеко, мелькала на дороге меж холмами скачущая точка, и быстро катилось за ней облачко дорожной пыли.

Лес поредел, среди деревьев засветилась река. Повозка под эскортом светловолосых всадников прикатилась к берегу.

Там виднелись две узкие варяжские ладьи, на берегу догорал костер, и возле него сидели люди, такие же светловолосые, как всадники. Дородный ярл с золотой серьгой в ухе лениво спустился с ладьи в сопровождении улыбающегося Халцедония.

– Вот и мои попутчики, Рагнвальд, – сказал Халцедоний. – Русский монах со своей подружкой.

Анна гневно выпрыгнула из повозки:

– Опомнись, сарацин! Ты забыл, кто я!..

– Советую и тебе забыть, – молвил Халцедоний. – Разве это не подарок судьбы – сбежать из-под венца от старого развратника?

– Даниил! – в отчаянии оглянулась Анна. – Как он смеет! Франкский король молод и богат!.. У него перед замком сады из белых роз… и лебеди!.. и самые лучшие виноградники!

Халцедоний глядел на нее с печальным сочувствием.

– Последний бродяга – и тот скажет тебе, что Генрих стар и давно разорен.

Анна несогласно замотала головой, зажала ладонями уши:

– Лжешь! Лжешь!.. У Генриха самые лучшие угодья и пасеки, леса полны диких зверей! Он богат и молод! Иначе отец никогда бы не согласился…

– Увы! – развел руками Халцедоний. – В этом мире всем правит расчет. Продается все, от глиняных горшков до королевских невест. Вот твой друг, единственный и бескорыстный, – указал он на Даниила, и Анна с последней надеждой вперила в него взор.

– Вспомни – и спроси себя, Анна, – сказал Даниил, и Анна не узнала его голоса, звонкого и решительного, – почему никто из воинов не оглянулся, когда я увозил тебя?

– Почему?..

– Франки защищали свое золото, а не свою королеву.

– Так значит – ты все знал?.. – прошептала пораженная Анна. – Значит, вы – заодно, и ты знал, куда мы едем? Говори, Даниил! Ты – знал?

– Знал, – тихо, но твердо ответил Даниил.

Анна глядела то на Даниила, то на Халцедония, озиралась, как затравленный зверь, – и вдруг бросилась бежать в лес.

– Не ведает дитя, что творит, – вздохнул Халцедоний, по его знаку двое варягов настигли Анну, притащили назад и связали.

Анна пылающими глазами жгла Даниила.

– Предатель!.. Вор!

– Бог вас покарает, не троньте ее! – Даниил кинулся к Анне, но варяги схватили и Даниила.

– Поздно, монах! – произнес Халцедоний. – Еще никто не перешагивал пропасти двумя шагами. Свяжите неразумного тоже.

Даниила скрутили той же веревкой и вслед за Анной поволокли на ладью. Анна отодвинулась от монаха, насколько веревка позволяла, – и не молвила больше ни слова.

Ярл равнодушно скользнул взглядом по пленникам, воины убрали сходни, шесты уперлись в берег, плеснули о воду весла, и течение понесло ладьи на середину реки.

Иссечено в лохмотья полотно возка и забрызгано кровью, однако еще не кончена битва.

Но людям черного рыцаря недалеко до победы. Все реже хохочет Шалиньяк, и не до смеха ему, когда уцелело всего несколько франкских воинов. Длинные ноги Бенедиктуса торчат неподвижно из-под возка. И даже Злата начинают оставлять силы, хотя рубаха его по-прежнему бела и не видно на его теле ни единой царапины.

Уже прорвалось в возок несколько самых отчаянных разбойников, гремят в нем сундуки; уже не отбиться на этот раз Шалиньяку от обступивших его врагов – но вновь клубится пыль на дороге, по которой ускакала Янка, и уже не облачко – огромное облако!..

Обнаженные сабли и мечи сверкают из облака, как молнии, в рокот грома сливается конский топот. И развевается над войском королевское знамя с орлом, а за знаменем скачет на белом коне сам король Казимир в доспехах не по росту: тонкая шея торчит из ворота кольчуги, шлем велик, сползает ни лоб – но худое лицо с жиденькой бороденкой воинственно, и глаза горят давно забытым ощущением сражения!

Черный рыцарь оглянулся – победоносная лавина катилась на него; он крикнул что-то и первым, повернув коня, поскакал прочь.

За ним побежали воины, оставляя раненых, возок и несдавшихся его защитников.

Янка соскочила с коня, бросилась к Ромуальду, лежавшему на пригорке, наклонилась над ним послушать сердце – да не услышишь, не подступишься сквозь броню.

– Как же до тебя, железного, добраться? – Янка рванула нагрудные латы, раз, другой и третий – латы погнулись, подались, показалась грудь рыцаря. Янка приникла к ней ухом и радостно воскликнула:

– Стучит!..

Шалиньяк дико вращал глазами и никак не мог сообразить, куда подевались враги. Злат по-прежнему молотил воздух мечом некоторое время, пока не понял, что это уже ни к чему. Ноги Бенедиктуса зашевелились, и он, ощупывая голову, выполз из-под возка.

А король, распаленный скачкой, кружился на коне и кричал старческим, но грозным голосом:

– До брони, шляхта! Hex жие Польска!

Бенедиктус увидел знамя Казимира, хлебнул из фляжки и произнес:

– Дзенькую вам, Езус-Мария, что еще Польска не сгинела.

Взмахивая веслами – по семьдесят с каждого борта – плыл варяжский корабль, привычно налегали на весла гребцы.

Нос ладьи с вырезанным из дерева Одином – богом побед и морей легко рассекал светлую воду.

Анна сидела у борта, обхватив колени руками, Даниил стоял подле нее, ветер трепал его волосы, и он говорил:

– А потом ты увидишь Херсонес и тысячи кораблей со всего света. И на самом быстром из них мы поплывем туда, куда ты прикажешь!

– Нет, – отвечала Анна.

– Да!.. Ты увидишь Царьград и Священный дворец, равного которому нет в мире…

– Нет.

– Да! Ты услышишь, как рукоплещет Ипподром, когда там соревнуются стрелки и всадники. А потом ветер снова наполнит наши паруса, и мы поплывем дальше…

– Куда бы мы ни поплыли, – безучастно отозвалась Анна, – никогда я не буду твоей.

– Пусть! Но ты будешь со мной. Я покажу тебе мир, полный чудес. Я его знаю, книги открыли мне его в келье обители. Ты увидишь, как в Дамаске бьют фонтаны перед дворцами калифов, и солнце раскалывается в их брызгах… И страну блаженных эфиопов, и царство индусов, где поет птица Феникс… Ты увидишь, Анна, – говорил Даниил в упоении, – Иерусалим, и пройдешь по камням, коих касалась стопа Христа… увидишь горы, извергающие огонь и пепел, и райскую Иллирию, где живут безгрешные люди. И радостно содрогнется твое сердце, когда аквилоны и бореи будут вздымать морские пучины… И только тогда я спрошу тебя, Анна…

Но Даниил не договорил. Коротко просвистев в воздухе, и борт ладьи, под самой его рукой, ударилась и задрожала стрела.

По берегу, нагоняя ладьи, скакало множество всадников. Халцедоний, уже сменивший одежду сарацина на византийский плащ, встревоженно глядел на берег, а ярл Рагнвальд – вопросительно – на Халцедония.

– Я сдержу обещание, – сказал Халцедоний. – Черный рыцарь с золотом ждет нас у трех скал.

– Гляди, – молвил ярл. – Варяги не прощают обмана.

– Греки не обманывают.

Всадники быстро приближались, и теперь Даниилу стали тоже видны и трепещущее знамя с орлом, и Казимир на белом коне, и Злат с Шалиньяком рядом с ним.

– Я зде-есь!.. – пронзительно закричала Анна. – Здесь!..

Даниил пригнул ее к настилу, зажал рот. Анна бешено сопротивлялась, колотила ногами по борту. Халцедоний, несмотря на напрягшееся лицо, выглядел спокойным.

– Не обращай внимания, Рагнвальд. У трех скал тебя ждет золото.

Дружина Казимира скакала теперь вровень с ладьями, и слышны стали голоса.

– Остановитесь! – кричал лично сам Казимир. – Нам известно досконально, что вы похитили невесту франкского короля!..

– А тебе зачем невеста? – выкрикнул воин из второй ладьи, привыкший, видимо, к подобным перебранкам. – Ты слишком стар для постели!

Хохот одобрил его шутку.

– Стойте! – прокричал Шалиньяк. – Вам повелевает хозяин этой земли, король польский!

Но у варягов было веселое расположение духа, помноженное на предвкушение возможной стычки.

– Он на земле, а мы на воде, он нам не хозяин!

– А король у нас есть свой, и не Казимир плешивый, а Харальд Смелый!

Услышав имя Харальда, Анна прекратила барахтаться и замерла.

– Кто на ладье? Харальд, наш Харальд… – запел кто-то из воинов, и остальные подхватили:

 
Кто у руля?
Харальд, наш Харальд!
Кто на земле и воде,
Навсегда и везде?
Харальд, наш Харальд!
Хэй! Хэй! Хэйя!.. —
 

а затем снова раздался хохот, на сей раз особенно громкий.

Случилось то, что предвидел в своем спокойствии Халцедоний: ровный берег кончился, и на пути всадников встал утес, покрытый лесом. Кони остановились перед отвесной стеной, самые горячие из поляков погнали их в воду, но река у берега была глубокой.