Текст книги "Степан Бердыш"

Автор книги: Владимир Плотников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Ногайский князь Урус

Чуть свет Телесуфа ворвался в их тер – разделённую пологом половину терме – и свойски стукнул Бердыша по голенищу.

– Вставать. Рано! – визг противно давил на перепонки. Бердыш гневно стиснул зубы, но сдержался. Кобер чёртов! Хе-хе, вечерние разговоры дают о себе знать!

Притворясь спящим, зачмокал. Ногайский хазарин ухватил его за ногу, стал выворачивать. Будто б со сна Степан взбрыкнул так, что вонючий дворник завалился на гузно. Хлопов протёр глаза. Над дремлющим Бердышом Телесуфа помахивал саблей. Степанова была в изголовье. Выждав до предела, Бердыш ухитрился подставить клинок под нешуточный удар. Откатившись, отразил последующие нападки.

– Степан, не вздум рубать! – крикнул посол. – Карачун тогда нам.

Но Телесуфа наседал так яро, вид его был так омразителен, что ненависть вскипела и калила мозги. Неодолимо хотелось приколоть! Чуя, что терпению вышка, Степан изловчился и… обезоружил дворника. В ужасе и гневе тот явил голосовой дар Соловья-Разбойника. Первыми в кибитку ввалились стрельцы из соседнего отава. Из-за их спин вылезло полдюжины с глазами поуже. Телесуфа, пенясь, бешено вякал им.

«Кровь высечь успею», – мелькнуло в голове.

– Брось немедля саблю! Христом прошу! Того ждут! – сорвался на неспекшийся кашель Иван. Степана проняло. Опомнясь, быстро глянул на клинок и прямо в полувзмахе как бы сронил. Телесуфа брюзгливо и отрывисто голосил. Итогом: у всех русских изъяли оружие. Пригрозив что-то по-татарски, толстый нечестивец выбежал из терме.

После Хлопов перевёл:

– Он наказал: дабы обезопасить неприкасаемость правителя, русские лишаются оружия. Мало, без него нас и обратно пустят. И один тать с оглоблей, при охоте, всех нас порешить сумеет. О тебе наказ особый. Берегись, при сличье кончат.

Степан до хруста сжал кулаки, образно матюгнулся.

– Да-да, – согласился посол с мнением товарища об Урусе и Телесуфе, ногаях и горькой посланнической планиде в сем диком степном захолустье. Полог приподнялся, запуская угодливого Караши.

– Князя идёт, – умильно вытянув губы, сообщил пристав.

…Ни с дали, ни с близи биев – князев – шатёр не пленял ничем. Серый тупоугольный «шалаш» с источённым серпом на шпиле. Разве что размеры: поболее любой из кибиток.

Русских заставили пождать на пороге. Хлопов от волнения слегка побелел. Бердыш, напротив, зарябинел. От стыдобищи и злости.

И вот два стражника откинули полог. Бердыша, писца и стрельцов-сопроводителей во главе с Караши оставили на месте. Хлопов, передёрнув плечами, решительно шагнул в шатёр.

Степану хватило пары мгновений обозреть убранство княжьего покоя. Куча ковров, а, может, приземистый диван. Поверх – меж кадушек-подушек – нескладный мясистый старец. Расшитый халат с узорчатой вырубкой. На груди – дорогой запон, в самоцветах, финифти. По бокам поясные долгокривые кинжалы в серебряных, с вычурностями ножнах. Под гнутыми шарыками – сапожками – шкура бурого медведя. На бритой голове – расходящийся рогами меховой калган. Прочего разобрать не успел. Заколыхалось… Всё исчезло за спиной Хлопова, а там задёрнулось толстым пологом с двусторонней, пурпурного атласа, крыткой.

Сняв горлатную шапку, Иван отвесил ордынскому бию поклон большим обычаем. Правитель ёлочкой сложил ладони на груди, не склонив головы. Справа скучась: знатные мирзы Урмахмет, Ак, Бабухозя, Араслан, Акбердий, Сатый, Шида Ахмет, Кучум: не сибирский – мелкопороднее. Меж ними с расплёснутым во всё хайло благожелательством путался Телесуфа. Знать покрючилась перед послом. Охранники не шелохнулись, как и толмач.

– Рад видеть тебя в добром здравии, мудрый владыка. Долгие тебе лета на благо всего ногайского люда, – вкрадчиво начал Хлопов, по-туземному.

– Я также рад, что ты здоров, посланец великого русского князя. Я прослышал, что после нашей встречи ты долго недужил, – в ласковости Урус не уступил послу.

– Бог помог. Не заслужил, но благодарен за высокую заботу о холопе царском.

– Здрав ли государь ваш Фёдор?

– Хвала богу. Многие ему лета.

– Здрав ли воевода астраханский?

– Пребывает в отменном здравии.

– А прочие бояре московские здравы ли?

– Бог милостив. Вот только князя Никиту Юрьева недуг долит.

Урус сочувственно прикрыл глаза, не раз потряс подбородком, поводил вниз-вверх лопатисто сплюснутыми ладонями. Его примеру последовали мирзы-султаны, то вознося глаза к потолку, то опуская долу. Беззвучно шевелились губы. Усердней всех, наотличинку, скоморошничал Телесуфа.

– Скорбно, скорбно о великом муже такое слышать. Огради его, Аллах, от напастей и бед, – со смирною миной молвил Урус.

– Кланяюсь за тёплые слова. Не премину передать государю.

– А ты всем ли доволен, Иван? – повернул князь стремительно, впулив в посла быстрый колкий взгляд. – Не чинятся ль тебе какие обузы и препоны? Прямо говори.

Хлопов мимоглядом смерил Телесуфу, чья личина воплощала саму участливость и предупредительность. Понял: не время благоприятное начало упрёком омрачать.

– Благодарствую. Мы люди неприхотные. Крыша есть, покорм дают. Чего ещё-то? Обижаться не на что. Пока и, надеюсь, завсе, – отвечал простодушно Хлопов, украдкою ловя, как жамка, сладенькую улыбку дворника.

– Ну и хвала всевышнему, – торопливо заключил Телесуфов покровитель. Продолжил не так приветливо. – Знаешь, доложили мне о нехороших делах, что чинятся моим подданным с ведома нынешнего московского государя. Желал бы я знать, правда ли это? Слушай сперва, – резким мановением пресёк невольную вскидку посла. – Минувшим летом в ближнем городе Астрахани по указу воеводы Лобанова был схвачен и ввергнут в темницу мой улусный человек Алмас. Или тебе это неведомо, Иван? – Урус ядовито усмехнулся.

Растерянно и правдиво расширил Хлопов глаза, примерился и, в порыве крайнего недоумения переходя на русский, воскликнул:

– Откель, великий князь?

Толмач отрывисто перевёл. Но Урус и так понял.

– Ну, ещё бы, откуда тебе знать? – князь «доверчиво» поддержал притворщика по призванию. Помолчав, негодующе сощурился. – Откуда б тебе слышать о том, в чём сам участвовал?

– Э-э! Клятву даю, напраслину возвели, охулили. Как можешь заглазным поношеньям верить? – отозвался посол, то восклицая в сердцах, то растягивая слова.

– Помолчи, право… – нетерпеливо бросил Урус. – О чём тут теперь спорить? Кабы только это одно! И похлеще злодейства чинятся. Казаки-то, что на Волге в Джигулёвых горах расселились, воры негодящие. Урон мне от них несчитанный. Людей моих бьют, полонят, улусы самочинно воюют, лошадей угоняют и продают, шатры крадут и жгут. – В гневе затряс бий судорожно ладошками заскорузлыми. – А неведомо тебе, Иван, куда ходят эти разбойники с награбленным добром?.. Э! Можешь не отвечать. Знаю наперед, что скажешь: не знаю, или не моя воля на то… Только, пойми, мне-то не легче оттого, что мои люди и табуны у меня ж с-под носа разбойниками этими в Астрахань продаются. И что астраханские жители ворованных коней берут, зная, что всё это неправедно добыто. Кабы только это! – на перевздошье отхлебнул из пиалы. – А то и почище дела казаки творят. Кого в улусах злым набегом уничтожат. Иных, бессовестно в полон захватив, в ту же Астрахань бесстыжую гонят, где сбывают узбекам. И моих бедных подданных невольниками, в цепях, в далёкую Бухару уводят. Не бывало ль такого, посол? Молчи, не прекословь! Кабы только эти преступленья! А не покрывает ли сам воевода наш плен беглый: калмыцкий, литовский люд, нами боем добытый? А? Мало? Мало того… Доподлинно стало известно нам, что князь астраханский отказывается последних – отбитых наших пленников – отдавать назад. Либо лошадей наших, воровски вами добытых, нимало он вернул? Да и лошадей, угнанных беглыми полоняками, у себя оставляет. Скажи ж, не кривя: по нраву б тебе такие бесчинства пришлись, будь ты нашего племени?

Сбираясь в недолгом замолчье с мыслями, Хлопов выдал:

– Пресветлый властитель. Когда снежный барс узрит труп старого козла, то пробежит мимо, брезгуя падалью. И тогда выскочит из норы зловонный шакал и примется грызть мертвечину. Но случится ненароком поблизости гиена, сгонит она шакала и сама возьмётся рвать тварь дохлую. И тут уж обиженный на весь свет шакал поковыляет прочь, голодный, и начнёт вопить всем про то, как чистый благородный барс убил невинного козлёнка и, дав протухнуть, подобно гиене подлой, сгрыз гниль смрадную. Неужто не сыщутся такие простаки, кто шакалюке поверят? Найдутся, как не найтись. Только мудрый-то сразу отметёт непристойные извороты. Вот потому скажу тебе, князь, всегда ты был светочем справедливого образа мыслей в делах межгосударских. Так не уподобляйся ж неискушённому простаку. То тебе нехто, завистливый к русской славе и нашему союзу, наплёл байку не по делу. Но не поверю ни в жизнь, что даже простак поверит молвке, будто ты, мудрый, поверил шакальим наветам на своих друзей. Потому как наш государь, кротостью и благочестием прославленный, наказал воеводе и всем астраханским людям ловить и казнить тех бунтарей-казаков, что громят как ногайские уделы, так грабят и государевых, то бишь наших, торговых людей на Волге. Ослушникам – беда. И вам, мирзы ногайские, – кивок в сторону свиты, – велено в сем правильном деле никаких ограничений не строить. Дабы и вы, со своей бочины, воров этих не жалеючи побивали и судили по-своему. Вот что на деле речет государева указка. А насчёт немецкого люда или там литвин и калмыков, что к нам в Астрахань, случись такое, переметнутся, так государь наш строго распорядился: беглецов возвращать в уделы ваши в веригах и колодках. Верь словам моим, князь, и вы, мирзы, верьте.

Урус подумал, заправился очной поддержкой нурадина и тайбуга, и въелся по новой:

– Красны доводы твои, Иван. Только ведь против пустословных заверений – делам веры больше. Сказываешь, воевода ваш указы нынешнего царя исполняет справно? Казаков-воров обуздывает и казнит? Хе, а мне иное ведомо: что ваши стрельцы – в сговоре с казаками. И, кстати, минувшим же летом, то бишь в твоё присутствие, приходили в Астрахань и сообща наши улусы воевали. Да, слава Аллаху, нам тогда повезло: много разбойников ваших побили. Тех мёртвых вы свезли в Астрахань и с почестями погребли. Был средь мёртвых и брат воеводы, и его же с хвалой вы хоронили. А это подтверждает что? Что сам ваш воевода запятнан связью с теми, кого вы за глаза пестуете и откармливаете нам на горе и кого в глаза честите ворами бездомными! Или не верно говорю? Или разве сейчас воры упомянутые не обитают на Волге, Яике, в наших издревле владениях? Разве не воюют моих улусов, разве не крадут нашу утварь, люд и скот, не сеют лихо? Вот и месяца не минуло, как дошло до меня горестное известие о разгроме нашего поселения в акбердиевом улусе. Сам султан тебе подтвердит. – Акбердий скорбно мотнул куцей рыжиной. – Погром, доподлинно знаю, устроили станичники Кольцова… – видимо, потеряв нить словесных построений, князь чуток задумался. – Увы, всё это злосчастье происходит по смерти великого царя Ивана. При теперешнем государе. Тому царю я шерть чинил от чистого сердца. А как я могу во всамделишной любви заверять нынешнего великого князя? Не скажешь? Какое добро за недолгий год его владычества видели мы, мангыты, от русских?

Хлопов миг-два поразмыслил и ну строгать:

– Злосчастье, оно, от злоречья. Прости, но мнение твоё о нашем молодом государе несправедливое. Фёдор Иоаннович, великий князь, увидя, что ты правдив в отношении к нему, станет держаться ответно, по обычаю, и к Мангытской орде. Так же, как отец его держал твоего достославного отца – князя Измаила. И брата твоего Тинехмана. А сам знаешь, приязнь между ними была неприкровенная. Так что, с этого боку, наш царь точно так же волен заподозрить тебя в занозе меж нами. Впрочем, я не об этом. Хочу открыть тебе, князь, глаза на неправду, которую ты, по незнанию, в сердце на нас возвёл и держишь. Дошло до тебя, что воры Кольцова воевали улус Акбердия, побив немало его людишек?! Так вот, извет это! Наушничали тебе злодеи. Какого дня дерзкое то побоище случилось?

– Да недели, почитай три-четыре назад или поболее. У Акбердия свидетели целы, – подбоченясь, чвакал бий, но не так уверенно, и зыркал на вельмож.

– Ага! Так вот, – посол взял значительную вымолчку, оглядел смело урусов двор, – не могли казаки Кольцова в том зле участвовать. Ибо, – ещё одна вымолчка, – весь его стан перешёл на царскую службу раньше того избиения. Тати тогда же покаялись, шерть чинили царю и ровными долями распределились по весям и дозорам. Вот тебе и поклёп. И злая хула, что рождена, байкана, нянчена и приодета общими нашими смутьянами, – прострельный взгляд на заморгавшего Телесуфу. – А коли словам моим не доверяешь, так у меня, князь, есть видок, который имеет и бумагу о том, и чьё имя в той бумаге проставлено. Сам же он государем уполномоченный. Прикажи его кликнуть, он тебе ту присягу представит. Только нынче ты с ней можешь ознакомиться. И без того её отсылку в Москву много недель откладывали – заранее ожидаючи наговоров охульников. Для тебя берегли, полагая, какие могут у тебя быть на нас неверные взгляды. Так что, надеюсь, приязнь двух высоких повелителей восстановится – всем недругам назло.

Лицо Уруса дрогнуло. Слабым манием он приказал ввести царского уполномоченного. Степан с достоинством поклонился и, не дойдя посла, протянул бумагу. После чего вторично поклонился и вышел. Иван ступил к дивану и передал грамоту толмачу. Тот скороговоркой перевёл господину содержание, не до конца даже. Урус был озадачен, но, так и сквозило, доволен.

– Хорошо, – устало произнёс после раздумья. – Бей челом воеводе астраханскому. Жди гонцов. Стану шерть чинить.

Обливаясь потом, Хлопов вывалился на свежий воздух, нестрастно кивнул Степану. Тот беззвучно выдохнул. Теперь осталось покорно снести тягостные дни ожидания на подворье у несносного Телесуфы.

Дворник Телесуфа

Телесуфа даровито травил жизнь русским. Он строго ограничил их свободу, разрешив прогуливаться возле своего терме. Делалось всё, чтоб расшатать устои посланных. Днями страхолюд частенько мотался по их теру. Своих заставлял громко играть на тулумбасах. У посольского терме с зари и дотемна прохаживался драный ногай, с сирыми перерывами наяривая на длинной скрипучей трубе. Не исключено, всё это творилось с благословения Уруса. Задумка просчитывалась навскид: Хлопов не выдержит, уберётся восвояси, сорвав и отдалив присягу.

Но Иван, приобретя за годы посольской службы завидную закалку, стойко сносил корнюшенные измывательства. Степану подворье далось тяжче. Он не привык к неприкрытому поношению чести. От бунта богатыря удерживал только пример Ивана да угроза телесуфовой расправы. К счастью, в середине месяца (16 января) с утра заявился толмач Бердый Ахмет, известил, что Урус пополудни ждёт Ивана Хлопова в открытом поле.

– С богом, – напутствовал Степан.

Просидел допоздна, томясь от одиночества, нетерпения, подвешенности: в тревоге за исход дела. Радовало, пожалуй, одно – отсутствие Телесуфы.

Темнело, когда Иван вернулся. Истомлён, хмур. Бердыш не задавал вопросов. Хлопов приткнулся локтем к ковру и вдруг рассмеялся:

– Всё. На Коране князь поклялся в верности и приязни.

– Так вот запросто?

– Как же! Сперва очень приятностно прошлись по казачкам… Однако, столковались. При условии… Князишка велел просить государя, чтоб мы вывели шарпанщиков с Яика и Волги. Даров и денег просил. Сиречь, желает будто, чтоб всё сделалось, как прежде, при покойном царе. А опосля… пригласил на угощение в свой юрт.

– Ага, то-то я и гляжу, вроде, как Иван хмелен, – улыбнулся Степан.

– Невежа! Разве ж мусульмане крепким заправляются? – с этими словами посол завалился на боковую.

Бердыш вышел на мороз: подышать. Руки чесались, сила так и пёрла. При входе чернели опостылевшие копейщики. Плюнул. Ну, да хрен с ними. Натерпелись, хва. До завтра, и будьте-забудьте.

Поблазнился ближний свист. Обернулся к страже. Не шелохнутся. Подался вбок и отшатнулся. Видение было не из кротких: над кривой стеной ближнего отава пузырилась… головища в мохнатой шапке.

– Стеня, – негромко позвала башка.

«Меня»? – поражённый Степан ткнул себя в живот.

– Да. То я, Ураз. Помнишь? Из Москвы шли. Молчи. Не шевелить. Слушай. Телесуфу вот только акбердиевы человеки докладать, что в тебе уличить казак, чей погром акбердийский куп у река Самар был. Телесуфа – в Урус. Думай, испроссять тебя схвачать. Не знай, правы ль видецы, но тебе, однако, худо бывать.

– Что ж делать? – руки в боки и как бы безмятежно разминая плечи, спросил Степан. – В Астрахань податься?

– А как ещё? Однако, не всё. Слюшай далш. У Телесуфа крепкий подозрень на московский царь. Вчера Телесуфа делил свой замысла с Исмаилой. Хочет слать вдоля Волга до Самар большуй куч, потому что разорять засека и нюхать о что-то на большой дуга. Все наши выдавать себя за человеки Казый улус, вражий Урус.

– Так. Надо что-то делать. Кого Телесуфа закрутчиком ставит?

– Как?

– Ну, заводилой, начальником.

– Не ведай. Торопися.

– Да как же я утеку без оружия, без лошади?

– Вот глядай: сабль. Вот тут я это ложить. Вот далей: тута, – знак вправо, – у привязя стоит два быстрый лошадка. Они – сына Телесуфа Кирея. Чуешь? Теперь поспешать. Я уходю. – Башка исчезла.

Бердыш оглянулся на приставленных охранников: недвижны. С нарочитой беспечностью, как бы продолжая зарядку, Степан пошёл в огиб соседней кибитки. Ура: здесь, точно, переминаются лошадки. Осёдланные! Достать бы одним скачком. Ах, что за бесьи бирюльки? К лошадям подошёл коренастый ногай, щупнул одну за бабку. Одновременно, с того края шатра, где был только вот Ураз, донёсся хриплый крик. Ногай встревоженно уставился в сумрак.

Бердыш связался в узел, прыгнул на зёву. Не успев дохнуть, конюх остался без сабли и покрыл костистым телом аршина два хрустящего снега. Оказавшись в седле, Степан чуть не полетел вслед за сбитым ногаем. Конь взвился на дыбы. Но завзятый наездник жёстко унял мятеж. Слева возник видный кочевник с задранной саблей. Что-то вопит. Что? Тьфу, лиходей! Думал, с Уразом что. А дурень просто саблю брошену нашёл. Славя бога, Степан поскакал вдоль отавов.

– Эх-ма, выноси, коняжка! – гикнул он, пролетая мимо распахнувшего рот находчика Уразовой сабли. И едва не налетел на пятерицу, резво поспешавшую впереди Телесуфы. Задышливо отдуваясь, дворник Уруса ничего сперва не понял. А мгновенья замешки беглецу хватило, чтоб оставить ногаев далеко на задах. Вровень с его скакуном шёл второй. Наконец, вдогон понёсся дробный перескок, всё более глушимый росстанью. Погоня запоздала и отставала. Причём без всяких надежд на успех – утекновенец забрал лучших скакунов…

По следу

Конечно, худо вышло… Туговато теперь будет Хлопову. Как-никак царский нарочный, и вдруг нате – уличён в грабеже Урусовых подданных на Самаре! Но с этой бочины и польза от бегства. Подозрение оно и есть подозрение, а не обвинение, которое нужно ещё подтвердить. И ежели подозреваемый ускользнёт, как доказать вину? Даже, наоборот, побег может сыграть на руку русским. Мол, не от телесуфовых ли измывательств убрался Бердыш? В таком разе утоку с подворья можно придать и государственный смысл, больше выгодный уже Хлопову: царёв посол остался верен своему долгу, невзирая на бесчинства Урусова любимца, тогда как не посольский, а просто гордый дворянин не выдержал тех унижений и убёг. Впрочем, когда за спиной лязг догоняющих клинков, мудрствовать не приходится. Далеко идущие последствия побега занимали Степана куда меньше, чем просто спасение.

Заспинный цокот быстро стих… Погоня вышла недолгой. За что спасибо выигрышу во времени и выносливости Киреевых коней.

У ворот крепости Бердыш назвал пароль и был впущен караулом. На ночных улицах безгласие и стынь. Лишь однажды повстречался заспанный зорник. Город беспробудно спал.

Поднятый в неурочный час воевода поначалу супливо кряхтел. Охмурь мигом улетучилась, как новости узнал: радостную и тревожную.

– Значит, гришь, идут в разведку и по дороге учнут разорять сторожки? – молвил, выслушав, расчесал пройму зудящей подмышки. – Ну, каковы обплёвки, стервецы, змеёныши? Ясненько. Отписываю приказ… Возьмёшь тридцать верховых и немедля по Волге – до самой Самары. Всем – с собой пай сушёного мяса на десять дён. После сами разживётесь там кто-как-чем. Зарядцев брать без ограниченья. – Боярин натянул архалык, вышел в светлицу и заскрипел пером. Сам!

Спустя пару часов конная часть покидала Астрахань. Мелкоснежье. До ближнего большого сторожевого укрепления двое суток скорой езды. Ногаи, судя по всему, опережали часа на три, не меньше. Вытоптанную старицу на многие вёрсты заволокло пушистым начёсом. Снегопад избыл и догонщики ухвостились по свежему следу.

В чём-в чём, а в медлительности главаря кочевой кодлы не уличишь. И за день настичь не удалось. А ведь тот не знал, что за ним снарядили охоту.

Дав пять часов ночного передыху, Бердыш поднял своих до зорьки. И снова погоня. Таким образом, он рассчитывал не только ухватить подрывников за гузку, но и застать врасплох. В конце концов, если они люди, должны ж когда-то и отдыхать? Однако неутомимый ногайский зажигала придерживался того же порядка: на месте недавней стоянки валялись не затухшие угли…

Среди Степановых нашёлся один охотник. Намётанным глазом вывел: конников не меньше восьмидесяти. Это и много, и не так чтоб. Числом, конечно, превосходство явное. Но, с другой стороны, впервой ли хорошо обученным бойцам при ружьях, самопалах и протазанах нагреть большее, но дикое воинство? До дозорной заставы, подсчитали, часов шесть резвого скока. Ногаи, по приметам, опережают часа на полтора. Но, что важно, о преследователях вряд ли догадываются. Судя по быстроте их передвижения, до цели доберутся всё-таки раньше. А напав на заставу внезапно, без труда истребят десяток стрельцов… Бердыш загнал людей. Шибче нельзя: кони не вынесут.

Застава располагалась на обрывистом со стороны поймы берегу. Чем ближе, тем горше предчувствия. Обойдя утёс с пологой стороны, поднялись взвозом к толстому бревенчатому срубу с жильём. Дубовая дверь грузно свисла на уцелевшей жиковине. Заходить было страшно. И худшие опасения подтвердились! В большом выстуженном после топки жилище – пластами пять трупов. Кровь, раны. И каждый, как ёж, стрелами утыкан. Однако не хватало, по меньшей мере, семерых. Выйдя из сруба, Бердыш услыхал:

– Гляньте-к!

Все своротили шеи, куда казал молодой десятский. То, что открылось ему, другим загородила дровяная поленница. Обогнув, Бердыш узрел упархивающий рой, что осетровыми икринами пятнал сахарное поле.

– Теперь не уйдут, – проскрежетал Степан, харкнул и дал знак: по коням.

– Погодьте, – бухнуло из поленницы. Дрова раздались, из серёдки вытряхнулся крепкий сутулец.

– Ты что там делал? – очень «кстати» спросил Степан.

– Хоронился. Тут така притча: не успел за мечом, как эти шершни совсюду… Постреляли, порубали. Кого с первого маху… Оставшихся повязали и увели. Я, така притча, ещё при подступе мертвяком притворился, уполз да залёг, иззяб.

– Как же тебе это… подвезло?

– Сам не пойму. Но, мнится, один, въедливый, точно усёк, как я затрепыхался. Хотел дорешить. А другой, молодой этакой, не по-ихнему высоченный и зенки не в ниточку, того за плечи так вот приподнял и отворотил. Дал, така притча, мне переждать грозу, жизнь подарил, выходит…

– Как жe вы, растяпы, прости меня, господи, проворонили?

– Да кто ж их знал? Уж скоко от ногаев не случалось лиходурства такого. К тому ж, с реки-то к нам подвалило человек двадцать сперва. Так те назвались людьми Казыева улуса, а тот во вражде с Урусом и, така притча, к нам в приветности. Стали мы с теми, така притча, балакать, так нам в зад как вдарят те, которые… Шестерых наших, всё стрельцов, осилили и там же повязали. Вот и меня нешибко хватанули в плечо. Но боле не замали, така притча. Тех из наших, кто до оружия успел, те – с реки – постреляли. Всё разом сделалось. Те, что в срубе остались, хотели затвориться, но те, ироды, скопом навалились, дверь своротили… Вот как всё было, така притча. Наваждение одно. Скоко служу, таких головорезов в ногаях не встречал. Одному дивлюсь: отчего меня не кокнули? Голову сымай, твердить буду, что видели, какой я мертвяк. Така притча…

– Чего дивиться? – мрачно усмехнулся Степан. – Нужно ж было хоть одного бытчика оставить, чтоб о казыевых злодействах до Астрахани донёс.

– Какой бытчик? Не видал бытчика, – догадливый стрелец уставился на Бердыша.

– Ты – бытчик, – вздохнул Степан.

– Я?

– Ты, ты. Но лясы точить не время. На ногах крепко, что ль, стоишь, воюн?

– Да вроде ляжки целы, – ответил стрелец после раздумья: всё, видать, не мог постичь смысла разъяснений.

– Тропы все тут знаешь? – спрямил мысль Степан.

– Тропы? То да… Да как сказать? А… как не знать? Четыре годка безвыездно тут плесневели. Анахоретами, така притча. Как не знать. Да…

– Это кстати, – уморился Степан. – Хоть какой от тебя толк, – пробормотал тише. – Вот и научи: можно ль ким окольным путём упредить, чтоб в следующей заставе засаду заделать?

Сообразительный воин надолго задумался и медленно, по тютельке, выжал:

– Не-эт, та-ак не-э успе-эть, – слушая тягучину, Бердыш в сердце сплюнул. – А вот коль по старице… Ой, что ж я леплю? – затараторил с полслова вдруг спасёныш. – Коли не по старице, а напрямки к следующей заставе… можно и обогнать. А можно и… нельзя…

Бердыш качнул головой: послал же бог стране надёжу. Но выбора не было. Повелел:

– Кто-нибудь, посадить вторым… Как имя-то?

– Кашин. Ларион.

– Ну, добре, Ларион. Веди скорее, не сбейся, гляди.

Выждав, когда ногаи скроются за дугою склона, русские поскакали малоизведанной дорогой. Была она куда тернистей: коряги, суметы, сугробы, заносы – пролегала в чащах, буераках да по разломам. Но длину пути, и вправду, сократила. По названным Кашиным приметам: высок, зенки не в ниточку, – Бердыш уверился в начальном подозрении: смелый и ловкий заводила налётчиков – тот самый Кирей, сын Телесуфы. Его Бердыш запомнил по подворью на Корнюши.

Выбились из сил, но к тяготам приноровились. В итоге, добрались до своих часом ранее людей Кирея. Бойцов тут было немного: восемь казаков и стрелец-начальник. Он ушам не поверил, узнав, что грозило. Всё приговаривал без устали: «Свят»… Сруб был не мал, бойниц вдосталь, на стропиле красная хоругвь.

Не на шутку обеспокоил доклад о кочующем неподалёку ордынском купе. В случае пальбы ногаи могут испугаться и стрекануть. Но с той же долей вероятности – напротив, присоседиться, ввязаться в бой. И, чёрт его знает, на чьей стороне. Вообще их поведение выглядело подозрительным: днями торчали против сруба, шагах в трёхстах, глазели, но с дозорными так и не перемолвились. Чего им тут, что за нужда?

Степан на случай боя предпочёл подзабытый, но любый рукам бердыш, а также запасся самопалами. Стрельцов десять расторопно попрятал в амбаре. Десяток всадников отправились в густую даже без листвы чащу. Назначенные «засадным полком», они должны были вступить в сечу при крайней нужде. Всё провернули живо и слаженно. Но…

Бердыш только дал последнее распоряжение, а из-за низкой скалы выехали десятка три ногаев. Недоставало где-нибудь с полста! В игре боевой мысли их предводитель остался неизменен. Что понятно: откуда б ему знать, что здесь не только знают о недавней расправе, но и готовы к отпору?

Кирей подъехал во главе самых отъявленных башкорубов. От бойницы их разделяло саженей двадцать. Степан прильнул к оконцу, сомнений не оставалось: кучерявый, глазастый и горбоносый красавец – сын проклятого Телесуфы. Это его коней Степан похитил, бежав с корнюшьего подворья.

– Ну, ребята, готовьсь, – передал Бердыш по строю.

До десятка дул шипами и жалами занозили щели избы.