Текст книги "Степан Бердыш"

Автор книги: Владимир Плотников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Стрелецкий разъезд

Когда открыл глаза, уж вечерело. Служилые всем обществом чинили привал в просторной куще. Над ворохнувшимся склонились головы. Кто-то протёр мокрым затёкший орех его ока.

– Кажись, очухался, – загудело в перепонках.

– Ахти, господи. Вот тоже притча, от станичников утёк, а тут незадача пуста. Обидно.

– Дивно, что глаз не выполз. Эк хватился.

– Эй, милый человек, ты где ж так упадать учился?

– Погодь, можа, нам и невместно с ним лялякать…

– Да ладно, братцы. – Степан вымучил подобие улыбки. Язык распух, челюсти саднило, на месте дальнего коренного зуба остренько резьбилось крошево. – Не из бояр. Рад донельзя. Каб не вы, сгинул бы и не зевнул.

– То ладно…

– Будь здоров, коль не зазнался…

– Это надо ж, не поздоровкавшись, изробиться решил…

– На-ка пригуби. Авось вылечит. На здоровье! – богатырь-стрелец поднёс ко рту Бердыша вместительную корчагу сбитня. Степан принял сосуд, выпил, кадык дёрнулся. Поморщась, жарко дохнул и выпалил:

– Ну, ублажил, брат-сытник. Быть бы те царёвым кравчим. Вмиг на стояк вздёрнул. – В доказательство Бердыш встал, вернул корчагу. – Благодарствую.

– Здоровенек ты, дядя! – восхитился сытник. – Ей-богу, быть нам добрыми приятелями.

– А что и не быть? – согласился Степан, присаживаясь.

– Мир те, божий странник! – загремел, входя в кущу и просторно раскоряжив руки, начальный стрелец. Прищурясь, Степан Бердыш оторопело разинул рот.

– Да окстись! Быть не мочь! Поликарп! Звонарёв!?

– Я-то тебя, чума кучерявая, с ходу присёк. – Звонарёв бережно обнял. Но Бердыш ответил таким косолапым обхватом, что Поликарп вмиг отбросил томности. В долгой спевке сдавленные охи сливались с похрустом костей.

– Слушай, Звонарь, с ких же пор мы не видались? Никак, с осады псковской? – кряхтел Степан, тужась из последних сил.

– А то как же… Что, рад? – хрипел окатистый и скользкий Поликарп, кренясь к земле.

– А то как же!.. Ну, пусти-пусти… Не тестомес же, а бывший канонир псковского войска, – тяжело отдуваясь, промямлил отпущенный Степан. – Слушай, и сколь же тебе?

– По весне двадцать пять стукнет, коль живый буду, – сплюнул Звонарёв.

– Эвон как! А виски уж в пепле.

– От забот. Никак шишак!

– Начальный человек. В дворянах, значит. И давно? – усмехнулся Степан.

– Чо скалишься? Два года. Ишь, виски в пепле. Насмешник выпрыгнул, погляньте-ка. Сам на три года обскакал, а чуть не лунь уже, – не остался в долгу псковский пушкарь.

Рассказы не стихали допоздна. Стрельцы уважительно поглядывали на корешков и умно покачивали головами, дивясь непонятности некоторых речений и неисповедимости божьих троп да судеб людских. Отдали долг неповторимым подвигам прежнебылого, и Степан щедро попотчевал засидевшихся в глуши стрельцов байками о москвичах, поляках и венцах…

Бывалый служака, Поликарп не стал выспрашивать о дивном явлении товарища. А вот Бердыш опасение насчёт ночного набега татей высказал.

– Вот уж нет, – беззаботно отмахнулся Звонарёв. – То был верховой разъезд. Конями они – редко. Оно, конечно, шишей хватает. Но не то. Раньше да, головная ватага занимала все Девьи горы, в гротах да близь утёсов обживалась. Ономнясь Мещеряк со своими был из Москвы, денёк осмотрелся, забрал сибирскую сотню свою да увёл. Я так разумею, на Иргиз альбо Яик. Набольшая ватага у Семейки Кольцова. На Покров прошлый тот Кольцов сошёлся с немалым воинством Богдана Барбоса. На сговоры Барбос явился: делить владенья для татьбы. Вот Богдашко, тот завсегда в метаниях. От Ермака когда ещё отбился. К Ивану Кольцу примкнул, опять же приглядеться. Сейчас к литвину Семейке принюхивается. Вместе пару набегов сообразили. Да чую, ненадолго. Не тот норов. Сейчас ихние люди на обе стороны балуют. Наших засек, правда, не замают, чего нет того нет. Семейка Кольцов, бают, как-то даже уду закидывал о переходе на службу государеву. Но думка та, не труд понять, на словах и осталась. А с нонешнего лета казаки впрямь осатанели, чёрта не страшатся, богом не гнушатся. Грабят и купца, и скупца. Однако пора и набок…

– А что, Семейка-то не Ивану ль Кольцу побрательник?

– Да кто их кольцевал, чтоб дознать?

Поутру разъезд Звонарёва двинул к перевозу. На поверку перевоз оказался малым заливчиком, где под ворохом ветвей и кокоры прятался большой чёлн. Погрузясь, отдались течению. Судно было переполнено. Вместе с объездчиками теснились лошади. Через час к ним устремились два струга с казаками. Но за четверть версты распознав хоругвь, отвязались.

Хоть Степан и не оправился от вчерашних треволнений, тутошняя лепота не оставляла равнодушным. Вид знаменитых, чудных по очертаниям разбойничьих гор будоражил ум. В памяти живо воскресали детские мечты о крае чар и сказок, о дремучем лесе, полном нечисти и навий. Скупые краски осени не смазали величавой красоты.

Однажды лишь повстречался большой торговый корабль. Заметив незнакомый чёлн, да ещё переполненный, охрана засуетилась. Весь ближний борт ощетинился дулами пищалей. В двух местах огрызливо заворонели жерла двух мелковатых пушчонок.

– Аглицкие собаки хитры. Вон как свинцом рыгать навострились, – глубокомысленно изрёк давешний кравчий – Алфёр Рябов.

– Аглицкие? – удивлённо переспросил Степан Бердыш. «И откуда это он опознал»?

– А бес их разберёт. Всё одно – собаки стервозные, – убеждённо ответил Алфёр, притворяя рукой распахнутое зевало. С недосыпу зевал весь разъезд.

– Да, навряд станичники супротив такого дикаобраза тыркнутся, – ещё уверенней качнул головой стрелец, по годам середович. – Ни в жисть не тыркнутся.

– Ну, так ещё бы! – уважительно заглядывая в очи опытному вою, подтвердил всех младше.

– Оно-то да, – закрепил третий.

…Четверть часа спустя торговый корабль скрылся за далёким курганным выступом. Тотчас прикатилось эхо пальбы.

– Карачун твоему дикаобразу, дядя, хи-хи, – высмеял тот же юнец незадачливого прорицателя. Прочие зычно подхватили.

– Вот шельмецы. Ну, поганцы, – незло рявкнул Поликарп. – Да уж, прибавится теперича хлопот в Посольском приказе. Это уж, как пить дать…

– Пора б унять казачков. Не время кусать без разбору. – Степан хмуро тряхнул чубом.

– Спробуй – уйми. Неусмиримые, – зевнул Звонарёв, безнадёжно махнув рукой.

– Спробуем. Может, для того и я тут, – вполголоса проронил Бердыш, о чём-то задумался. Алфёр Рябов, не расслышав, лишь хмыкнул и чмокнул губами…

Часть вторая
ПЛЕН И ВОЛЬНИЦА

Начало Самарского детинца

Струг причалил к подножию пологого склона. В непросветной чащобе вилась узкая пройма, червонея древесными опадышами. Стрельцы и Степан углубились в лес. Трое остались с караульщиками пяти суденышек, застывших на причале, надо полагать, до весенней ледотечки.

– Далёко? – спросил Степан у переднего, Рябова.

– Да помене двух поприщ.

Трижды за время езды слушали недальний вой волков.

– Заточные места. – Покачал головой Бердыш.

Лесная «улочка» оборвалась как-то сразу. Выбрались на обширное пустоплесье. Посреди разбросаны сиротливые постройки. Больше всех – бревенчатая изба, крепкая, в два жилья – воеводская. Тут же – прикидки под храм, амбары и приказ. Рядом помечена земля, вероятно, будущего детинца, забранная вместо высокого частокола колышками и рогатками едва потолще среднего прясла.

Поодаль колодцем сложены четыре бревна. Под башню – крайнюю левую к серевшему над кронами поясу реки. Почва иссечена сакмами и вмятинами от брёвен. Мужики, отдыхая на толстом незамшелом лежне, опутанном ремнями-вервями, хлопают глазами на галиц, что деловито копошатся по верхам плотно пригнанных слег. Четверо сбивают крепкое перевесище – рычаг для подъёма брёвен.

– Бог помочь, мужички. – Окликнул их Степан.

– Какой помочь? – мрачно отозвались из избы. – Втору неделю лежень валятся. Половина мужиков кровянкой мучится, другие на замётах охотничьих. А на носу пух небесный. – Из низкой двери вылез толстый низкий середович. Седоватая бородка, рачьи глаза. Синий засаленный кафтан туго перепоясан расшитым, но линялым кушаком.

– Эге, никак к нам прибавка, – жизнерадостно пропел он, зорким глазом выдернув новоприходца.

– Степан Бердыш, нарочный из Москвы, – спрыгивая с коня, поморщился от рези в зашибленном мосле.

– Господи! То не моя вина, что дело стрянет. Народишки-то – с котий котях. А тут холода. – Торопливо залопотал толстяк. – И князь Григорий Осипович 3асекин, коего прочут в воеводы, как заехал сюда по весне, сдвинул застройку от реки на эту вот вышину, и напрямки в Казань подался, улаживать там всякое. А мне велено сготовить жильё для работного и тяглого люда и лежней навалить для стен, сколь удастся. Но весь крепостной лес плотами по весне сверху пригонят. Князь суров, да с опытом: засечную черту в Алатыре вёл, черемисов гонял, Шанчурин-град делал.

– Полно. Не с тем сюда, – пресекая стариковский воркоток, Бердыш уже правил дозор, – знамо дело, осенью детинец не поставить, – с любопытством глянул за угол дома – по виду не младенец. Там, за ним имелись ещё длинная приземистая изба с волоковыми окнами – явно для стройщиков, пригон для домашнего скота и жердяная коновязь, её уже начали сносить, верно, для замены добротным зимним вороком. Иных следов городского зодчества на холмистой залысине не наблюдалось.

– Радостно видеть свежего человека. – Лукаво отметил старик, дыша часто, но не тяжко. Тут спохватился, что давно пора представиться. – Ванька Стрешнев. Голова, то есть почти голова по… строительной как бы управе.

– Угу, – кивнул Бердыш и продолжил осмотр. – И сколько мыслите башен?

– Да вить по сей части я… того, значится, не того… я более по разметке домищ да по хозяйской, значится, стороне дела. Иное – князь Григорий Осипович али Федя Елчанинов… извиняюсь – Фёдор Елизарьевич, приятель мой старый, первый голова, да второй воевода. Вот они люди военны и в крепостном деле сведущи. Фёдор – знатный градодельшик. А я хоть в Ливонии и бывал в самые жаркие денёчки, да как начинал сотским в вотчине князя Засекина, так и по сей день себя тем же мню, – уклончиво плёл Стрешнев. – А тут нате вам – голова. А, вообще, не суди облыжно, но вдругорядь незнакомому человеку не след про дело слёта сказывать. Оно, конечно, и лицо у тебя в меру, значится, достойное и стать…

Льстивые гимны Стрешнева оборвал хохот. До Бердыша дошло-таки: увёртливый старик вроде и опасается разгневать царского гонца уклонами, а с другой стороны, и, в самом деле, не доверяет.

Опасная грамота успокоила Стрешнева. Он даже порозовел от довольства. Виделось: по норову человек добрый и радушный, на непривычном стуле чувствовал он себя неуютно. Язык Стрешнева развязался. Степан узнал уйму новостей. О переходе Мещеряка на Яик и о тотчас нанесённом его ребятами уроне улусным мирзам. О застройке крепости. По мысли Стрешнева, стены острога удобнее ставить четырехугольником (100 на 120 саженей), с восьмисаженными башнями по углам. Обойдя просторное пустоплесье, Бердыш в целом одобрил эту затею, но внёс предложение: смотрящие в степь стены усилить парой дополнительных башенок, что отвечало, оказывается, и плану Засекина.

В данное время по месту самарского градостроительства кормилось до двух сотен стрельцов и мужиков, свыше сотни голов лошадей, немного домашнего скота. Гарнизон располагал сорока самопалами, полусотней пищалей, четырьмя пушечками. Пороху не хватало. Подножного корму тоже в обрез. А, хошь не хошь, нужно дотянуть до весенней оттепели, дабы приготовить все требуемое для воздвижения крепости и по возможности раньше начать закладку стен.

Известия о выкрутасах казаков встревожили и омрачили Степана. Не ко времени, совсем не ко времени взялись они злобить «шалостями» ногаев. В любой день разъярённые орды могут хлынуть на урочище Самарское. И тогда: прости-прощай давняя мечта правительства об оборонительном орешке в этом пустолюдном, но бесподобном месте.

До вечера Бердыш со Звонарёвым успели съездить к реке Самаре, что в двух с половиной верстах от застройки. Убедился в редкостно выгодном расположении будущего городка. В самом деле, что может быть лучше? С двух сторон – большие реки. Отличная гавань. Широкий холм, с которого на многие поприща просматривается степная низина. Самара, безусловно, обещала стать незаменимой перевалкой для торговых кораблей и воинских частей, крепостью-портом, а также дозорной высотой за степями и реками Волгой и Самарой.

Ближе к ночи Стрешнев, Бердыш и десятские расселись на длинных ослонах в огиб гладко струганной столешницы. К полному изумлению Степана, хлебосольный «почти голова» выставил подносы с жареными гусями, козлятиной и два кадушкообразных сосуда с невесть откуда взявшейся в такой глуши царской романеей.

Выпили крепко, закусили жирно, толкнули самые замысловатые здравицы. За здоровье государя, Ближнего боярина Годунова и всех вельможных бояр, за сидящих за столом и за погибель всяких супротивников, начиная от Батура и кончая малоизвестными ногайскими султанчиками. За славу Москвы – третьего Рима. За процветание Самарского городка…

Степан, расчувствовавшись, пожалел, что рядом нет доброго выпивохи Кузи. Кто-то, спотыкаясь языком, возгласил довольно складную хвалу ангелу-хранителю Бердыша. «За то, что избавил своего подопечного от сорома пленения станичниками и даже верной гибели, случись которая, не было бы нынешнего пристойного пиршества»… За сим поднялся Степан:

– А теперь, други, последнее. Поднимемте чары за удачный почин моего завтрашнего дела.

– Какой почин, позвольте знать? – заикнулся Звонарёв, при том, что ему было всё по кочану.

– За мой ненапрасный поиск в казачий стан, – стараясь говорить ровно, Степан расплескал вино. Кто-то сыскал сил встрепенуться, изумиться и даже предпринял слабую попытку «указать на всю глупость сей вздорной задумки». Вразумительнее прочих вышло у Алфёра Рябова:

– Енто чушь свиняча. Ишь притча. От одной сугони едва кость унёс, так нет же – мало, снова – в попрыск. Вот хоть ты и главнее меня, а ей-ей анафеме предам за твоё еретическое упорство. – После такой речи Алфёр приложил щеку к столу… до утра.

– Пралльно. Негож-же даж-же во ху-хмеле порос-сячьи реч-чи нести. – Бурчал Стрешнев, сонно и икая.

Но Бердыш упрямо тряс чубом. И все, вернее почти все, приподняли чаши. Некоторые, например, сам Иван Филиппович Стрешнев и тот же Рябов, не могли отлепить голову от столешницы, но обойти зачин сочли за кощунство.

Потом гости дружно захрапели. Бердыш упрятал голову в ладони, елозил пальцами в вихрах и раскачивался. Ужо расслабился после передряжек.

В гостиную по двое-трое стали заглядывать стрельцы. Опрокинув чарку, каждый с достоинством отирал усы и удалялся. В итоге, община почала выставленную уже в конце застолья, но не тронутую начальниками сулею – особую, зачехлённую в замшу. Ошаяли без особой опаски: изробившиеся гости Стрешнева, да и он сам, всё одно поутру не вспомнят, что в нутро вошло, а чего не дошло. Учитывая глушь и однообразие забытого богом и женщинами уголка Руси, пьянки, далеко не частые, оставались одним из ярких и очень редких развлечений в укладе дальнего пограничного гарнизона.

Бердышу хватило сил доковылять до ложницы, где мертвяком и распластался на полатях…

Лишь засветлело, а Стенька уж на ногах. Приторочив к седлу два самопала, наскоро «учинил» заутреню. Обычай этот молиться, когда удобно, он заимел уже давно. И делал, скорее, по привычке, нежели по глубинному убеждению: жестокости Ливонской войны расшатали столб веры, вполовину языческой – от потомков волхвов, среди которых и родился.

Ещё вечером Звонарёв подарил ему солового, прославившегося огурством скакуна по кличке Супостат, своего любимца. Для чужака укрощение своенравного Супостата считалось делом безнадёжным. Тем более, со Степановыми увечьями. Но Бердыш сознавал: в случае провала его честь понесёт поруху в виду десяти стрельцов, с рани топтавшихся по стогну – разметанной площади.

Супостат был, верно, коварен донельзя. Он ничуть не возразил, чтоб Степан навесил на него самопал. Смирно, очень смирно стоял. Дале предстояло кое-что посложнее…

Урвав воздуху, Бердыш выдохнул и стрелой взлетел на круп. Супостат причугунел к земле, но лишь на миг, потом же – давай извиваться и куролесить. Бердышу едва не пришлось пожалеть о приобретении. Однако терпение и тиски богатырских рук-ног перемогли строптивость скакуна.

Коварный зверь вполне отвечал своей кличке. Вот успокоился… и резким вывертом едва не сбросил невольно расслабившегося седока. Но поплатился за выходку: осерчавший объездчик чуть не оборвал его ноздри. А шпоры едва не насквозь пропороли бока.

Стрельцы и продравшие глаза мужики степенно чесали бороды, вдумчиво кивали головами, цокали, делились соображеньями, откровеньями и подсказками. Но по всему было ясно: народ удовлетворён искусным укрощением Супостата.

На прощание Бердыш махнул рукой и поскакал к Волге.

Семейка Кольцов

Огнув поваленные коряги, пересёк узкую рынь и тронул против течения. Подальше лес слегка расступался, деревья редели. Всаднику не требовалось пригибаться и заслоняться от веток. И встречи долго искать не пришлось. Выбравшись на первую же опушку, он почти вплотную столкнулся с четверкой верховых. Клинки обнажились.

«Лишь бы не убили Супостата», – единственное, что подумалось Степану. И не медлить! Шорох слева. Конь пустился грудью – молниеносного взмаха плети не заметишь! Казалось, невооружённый всадник торопится навстречу неминучей гибели. Но под самым носом у головного, Степан вырвал саблю, тот опешил, и вот уж клинок выбит. Спустя долю мгновенья он удалялся от казачьих спин.

Ещё троё скачут на переём. Бердыш, улыбаясь, слегка поигрывает согнутой в локте рукой: сабля ныряет поплавкм. Лесотишь оглашается звоном. Степан опять не отдает отчёта, чего ради ввязался. Что ль от лихости природной… Что ль показать, чем шит.

Отбился от троих. Четвертый вскинул самопал и пальнул в упор. Пуля просверлила воздух в пальце от виска. Эге, так потеха далёко зайдет. Изобразив приветность, он опустил руки и крикнул:

– О-го-го! Люди добрые, незловредные! Ваша взяла. Кончай бойло. Пошто препоните страннику мирному? Привет вам и долгая лета!

– А ну, мирный странник, божия корова, затЫкни хлебало, сымай игрушки и наземь скидай. Не то просквожу, как перепёлку, – злобно гаркнул неуклюжец. Подъехав, не чинясь, ткнул в бок дуло и без сомнения исполнил бы обет. Однако росляк с головой, и поверх, и снизу как седой колоб, сдержал шальную руку. Бердыш беспрекословно подчинился указу. Чувствовалось, господа не из шуткарей.

Велели слезть с коня, связали руки. Один из казаков взял под уздцы Супостата. Коротким взбрыком норовистый конь опрокинул посягателя. Убедясь, что так сразу скакуна не подчинить, круглоголовый спаситель кивнул в сторону Степана. Молодой казачок развязал пленнику руки.

– Ну, вот что. Некогда нам вожжаться с твоим аспидом во гриве. Сидай верхом. Да не вздумай чего там ещё – пристрелю, – поклялся злопамятный.

Бердыш пожал плечами и оседлал коня, тотчас присмиревшего.

– А для порядка, соколы-атаманы, заклейте-ка проныре гляделки, – надумал который пошишкаристей. Чей-то кушак плотно обвил Стенькино переносье. Бердыш опять повел плечами, двинул вслепую. Никак не мог взять он в толк, что за народ вокруг и какой язык тут полезней.

Ехали мало. После первого же «тпру» тряпицу сдёрнули. Степан зажмурился. Так светло в лесу не бывает. Медленно повернулся в седле. Ну да – широкая, под стать Красной площади, поляна.

– Эй, не шуткуй, слазь с кобылы, – прошипел казак-разиня. Видно, всё не мог простить Бердыша за то, что осрамил. Степан обиженно попрекнул:

– Дядя, ты, за ради бога, бей людей, коль хошь. А скотину не трогай. Грешно это, – хлопнул Супостата по холке и прибавил. – Он – такая ж кобыла, какой ты казак.

Станичник дрожащей рукой потянул рукоять. И снова одернул его высокий седой шишкарь.

– Отринь, Барабоша, – недобро хрипел злючник, пихаясь.

Заступник молча сверкнул белками. Степанов недруг был на вид старше Барабоши. Подняв саблю, он оскалился. Лысина набрякла клюквой. Сталь скрестилась и разъехалась. Оба отлетели шагов на пять. Сбегались люди, принимая сторону: кто – Барабоши, кто – Ермолы Петрова, лысого казака. Оба – из знатных атаманов и бойцов, за каждым своя ватага. Бердыш не без увлеченья разглядел забияк. Имя Барбоши, равно как Барабоши и Барбоса, он слыхал, и не раз уже. Когда-то Барабошина ватага прогремела на всю Московию славными набегами и памятным отпором татарскому нашествию.

Теперь атаманил над тутошней вольницей. Бердыш предположил, что сейчас его свезли на знаменитую в туземье Барабошину поляну – к летнему кошу Богдана Барабоши. От Звонарёва Степан вчера узнал, что несколько разбойничьих ватаг и отдельных, оставшихся без людей кошевых сошлись намедни в один большой стан для сговорок по переделу земли под разбойный промысел. При этом набольший отряд у свежеприбылого из Ливонии беглого коненачальника Семёна Кольцова – то ли брата, то ли свояка Ивана Кольца, правой руки самого Ермака Тимофеевича. Исключая Барабошу, все другие атаманы временно подчинились воле опытного ливонского вояки Семейки.

Судя по имени, соперником лихого Барабоши выступил не простой тать. Позже узнал, что Ермола Петров до влития в войско Кольцова был кошевым, покуда ногайская засада рога не обломала. И хотя имя его Степану ничего не несло, окромя сходства с другим Ермаком, было видно: не рядовой казак, коль со станичным вождём схватился.

Кстати, Ермола показал себя недурным рубакой. Стала понятней его неприязнь: обезоружив Петрова на соседней опушке, Степан всем выказал его как бы неловкость. Барабоша не уступал заядлому драчуну, исправно отражая все выбросы. Трудно сказать, чем бы кончилось. Возможно, горячие приверженцы обоих задир, в конце концов, тоже ввязалась бы в схватку, устроив общее побоище. И это вряд ли на руку пленнику. По счастью, кипяток страстей охладил властный голос:

– Эй, вороны, у вас что, крылышки зачесались? Ну, так я вам их враз подрежу, клянусь пупком Николая-угодника. – Пляшущие затяжки в почти русском говоре выдавали-таки литвина. Русские наёмники, равно как и ставленые под ружьё полоняки из более чем наполовину славянской Литвы, не были редкостью в царском войске. Не гнушались литовские и перебегами в разбойничьи станы, где хорошие воины завсегда в почёте. Похоже, этот литвин справно к казакам прибился, коли набрал здесь такой почёт…

Густой обруч из кряжистых тел раздался. В пробоине возник невысокий дядя в горлатной шапке, богато расшитой, подбитой мехом епанче стального цвета. Бойцы двух станов угрюмо вложили сабли, исподлобья побуравили друг друга, нехотя разошлись. И тогда народ возроптал, замахал кулаками, требуя расправы над пришлым баламутом. Один, мужичонка малого роста, воткнув руки в боки, ввинтил в Степана зрачки и торжествующе возопил:

– Братишки! Да вить это тот змей, что порубал намедни Прокошку Голопупа, ночного охотника, и от нас утёк. Вот те крест, не брешу. – Глаза кровожадно заискрились, ноздри вздулись.

Из толпы выступил огромный битюг. По дёгтевой бородке Степан без труда признал самого ретивого из позавчерашних преследователей. «Вот оказия! Что ли пропал?» – тревожно заскреблось под костью. Он закусил губу, что начала предательски подрагивать – как всегда при сильном волнении.

– Он! – признал чернобородый и без лишних глаголов саданул в грудь. От сокрушительного толчка пленник упал.

– Так его! – одобрительно взвизгнул мелкий. – Дай ему нахлобучку, Нечай! Бей по вые, ломай вертлюги!

Над поверженным грозно нависла толпа. Верховный вожак покуда не придумал, что решить, размышлял. Бердыш понял: заваруха зашла далеко. Тут, пожалуй, не до умиротворения сторон, тут как бы дороже шкуру продать. Но пара чувствительных пинков лишила и памяти, и рассудка. Ярость вспенилась.

Метким ударом пяток отбросил нависшую громаду – Нечая Шацкого, известного необузданной свирепостью и силой атамана. Кулаки Бердыша заработали со стремительностью клинка. Но его тут же оглушил вал полновесных тумаков. Он наносил удары редко. В основном, приходилось отражать на противоходе сыплющиеся взмахи твёрдых костищ, прикрывать глаза от досужих кулаков. Коварный – подъяблочный – удар Ермолы Петрова доконал. Степан свалился в ноги озверевшей братии. Тут бы и конец. Каб не ангел-хранитель. На этот раз в облике долговязого Кузи Убью-за-алтын.

Похорошевший за счёт обтяжного кафтана Толстопятый выбрался из ближней кущи. Продрав сонные глаза, как котят, раскидал толпящихся буянов, протиснулся в сердцевину и бычачьим усилием утолкал аж пятерых самых рьяных.

– Мааа-а-ать…!!! Атаман, ораву уйми! – гарк его покрыл весь общий гвалт. – Это ж тот, о ком я вам толковал. Когда вы меня вязали сонным, это он с зимовья упорхнул, с топором. Зея, Ванька Дуда, заголите ж зыркальники! Зея, то вить он так ловко твово брата об ослон утихомирил! – задорно ревел Кузьма. Его детское простодушие взорвало поляну новым негодованьем. Но большинство покинуло скорчившегося богатыря, отдавая долг его удали. Совсем иначе откликнулся на обращение Зея. С саблей и соплями гнева ринулся он к убийце брата. Кто-то коршуном преградил путь, без видимого усилия отшвырнул.

Маленький Зея зверски перекроил лицо, свирепо взвыл, закатывая глаза. Опомнился, разглядев упредителя. Им был сам атаман Кольцов. Глухо ворча, Зея отступил к Петрову, тот ободряюще хлопнул его по плечу. Да уж, яснее неба, Степан разбогател зараз на пару ненавистников. Впрочем, сейчас он мало что соображал, затравленным волком поглядывая на лес голов в шапках и без. И нескоро ещё поймал себя на мысли, что вот только что довелось услышать знакомый густорёвок.

Когда же гранитные руки подхватили и бережно водрузили его на ослабшие ноги, Бердыш окончательно стряхнул охмурь и широко улыбнулся своему Святогору.