Текст книги "Райотдел"

Автор книги: Владимир Соколовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

– Петр Сергеич, вы дело Давлетшина помните?

– Давлетшина? А… э… таксисты? Ну, дальше.

– Уведомляю вас, что пил вчера коньяк за счет шофера этой машины Мусихина.

Какое-то время майор внимательно разглядывал собственный стол; очень пристально, словно отыскивая на нем едва видимую штуковинку; быстро мигал.

– Ишь ты… коньяком еще его поят. Порядочным, видно, считают.

– А разве нет?

– Конечно, нет. Ну, говори… Дома у него был? Или в ресторане встречались?

– Нет, тут другое… один товарищ из нашего же отдела пригласил выпить, а потом говорит: так и так, не мой это коньяк, дорогой…

– Пиши немедленно объяснение. Все там укажи.

– Это уж увольте. Я кляуз не пишу, и из таких обстоятельств стараюсь выбираться самостоятельно. Решил просто вас проинформировать. Станете давить, брать за горло – отопрусь от всего.

– Вон чего… в детстве за ябедничество сильно били, что ли?

– Били не так чтобы сильно и часто, но… научили презирать это дело.

– Значит, ты для органов человек не свой.

– Может быть…

Про бутылку в портфеле Михаил ничего не сказал, они ее распили с Фаткуллиным.

А вскоре Бормотов вызвал Носова:

– Ну, слушай – задал же ты мне нынче беготни! Я уж где только с утра не побывал: и в тюрьме, и в политотделе, и в инспекции по личному составу…

– По какому такому поводу? Что случилось?

– То и случилось… Хорошо, что ты мне тогда рассказал, как и что с коньяком вышло… Значит, так: тюремные оперативники, компания лучшего твоего дружка Пашки Киреева, получили информацию из камеры, где сидит Давлетшин, следующего рода: мол, быть здесь ему осталось недолго, на воле работают, дружка его и подельника уже отмазали. Вот такую чушь он там несет. Дескать, стоило это всего пять бутылок коньяка. Вы что, неужели целых пять бутылок тогда выжрали?

– Ну, где пять… Что мы, проглоты, что ли? Две, не больше…

– С собой не брал?

– Не…

– Значит, остальное взял посредник за комиссию. В общем, работай, я тебя там в обиду не дал. Но имей в виду: если дело начало вонять, оно воняет обычно до конца. Осторожным будь с ним! Ступай, взяточник…

7

– А ты, оказывается, болтун, Ильдус! – говорил он обвиняемому, покуда ждали Гохберга.

– Это почему же?

– Зачем в камере трепался, что меня коньяком запоили, чтобы я тебя на свободу отпустил?

Давлетшин напряженно блеснул глазами.

– Понял вас, больше не буду трепаться… – И вдруг усмехнулся: – А что, разве не поили?

– Ну, ты же ведь здесь, не на свободе.

– Значит, мало поили…

Целых полчаса они сидели так друг против друга, препирались, пока не появился наконец седой, внушительный Гохберг. Без него обвиняемый не соглашался прочесть ни единой страницы. По лицу его было видно, что он решил биться до конца.

– Соскучились, заждались меня? – Исаак Абрамович был оживлен, подвижен, несмотря на возраст. Потирая руки, он сел к столу, открыл дело. Носов отошел к окну. В темнеющем воздухе виднелся тюремный сад, посаженный, по преданию, содержавшимися здесь по дороге в Сибирь декабристами; детишки бегали между деревьями, что-то кричали друг другу. Взрослые выгуливали собак. Картина Брейгеля.

Он маялся – бродил по опустевшим кабинетам, сидел, глядел в окна – добрых часа два. Стрелка бежала к девяти. «Какого хрена Гохберг тянет резину? – злился следователь. – Такое простое дело, а он сидит, копается…» Подошел, глянул через плечо, чем тот занимается – и оторопел: адвокат старательно переписывал на какие-то маленькие листочки протокол допроса Мусихина. «Вы что, все дело так собираетесь копировать?» – «Не мешайте мне исполнять свои обязанности! – отмахнулся Исаак Абрамович. – Я же не мешал вам исполнять свои». – «Так ночь наступает, сколько можно здесь торчать?»

Гохберг оторвался от бумаг, засмеялся, потряс рукой:

– А ведь верно, поздно уже! Что ж, давайте отложим эту процедуру до понедельника, я согласен. А вы как? – обратился он к Давлетшину.

– Нет, так тоже не получается, – сказал Михаил. – Завтра по делу истекает срок следствия и содержания под стражей.

– Ну и подумаешь, что за беда! – адвокат захлопнул папку. – Мы оформим протокол двести первой сегодняшним числом, только и всего. Вы в понедельник сдадите его в прокуратуру – все, уверяю вас, будет нормально! Что ж – завтра праздник, а мы тут будем сидеть… Одевайтесь, одевайтесь! Где выводной? Возвращайтесь, Ильдус, к себе, и до встречи!

8

Еще на улице Носов услыхал несущийся из своей квартиры ор, бряканье гитары:

– Люблю я Машку – ах она каналья!

Люблю ее – и боле никого!

Только вошел – все бросились из-за стола в прихожую, устроили свалку. Михаил сразу поддался настроению, тоже начал обнимать и целовать лезущих. «Дайте, дайте мне! Я его задушу-у!.». – кричала Галочка Деревянко. С трудом он разделся, и его потащили в комнату. Феликса не было («Вот-вот должен появиться!»), во главе стола водрузился Родька, «Моральное право», он пришел с филологиней Лидусей, они уже три года пребывали в неких сложных отношениях, и женитьбой там, кажется, не пахло. Из троих только Витек был женат – его Вета, ужасная зануда, работала вместе с ним в школе учительницей биологии. Она зыркала из-за стола по сторонам, напряженно улыбаясь. Зато сам Витек, вырвавшись на простор, веселился вовсю. Он немедленно сел рядом с Михаилом, налил ему водки в фужер, стукнулся своей рюмкой:

– За женщин мы пили и еще выпьем. За хозяина!

– Всем, всем наливай!..

Лилька сияла и лучилась: все вместе, все веселые, нет проблем, все хорошо. Радостно суетилась: то на кухню, то менять пластинку.

– Ну что там, как? – допытывался Витек. – Любимый город, я так понимаю, может спать спокойно?

– Хочу, чтобы он рассказал что-нибудь! – сказала Галочка. – Я обож-жаю всяческие детективы!

– Ой, я сейчас расскажу! – воскликнула Лилька. – Этой осенью, в начале сентября – приезжает с дежурства, привозит корзину с грибами. Давай, мол, вари грибовницу. Я стала чистить, гляжу – грибы в чем-то черном таком, липком. «Где это ты их собирал, интересно?» – «Это кровь, – говорит, – да она отмоется, ничего страшного». Ой, как я испугалась! А он: «Глупость какая-то вышла, охотник в лесу грибника за дичь принял и давай по нему палить…» Представляете?

– Ну и что, что, что?! – заорала компания почти в голос.

– Нашли тоже о чем говорить – о моей работе… – нехотя отозвался Михаил. – Обычный случай – что в нем такого интересного?

Галочка встала и протянула к Носову руки:

– Танцы-танцы-танцы…

– С праздником тебя, Галка! – он коснулся губами ее волос. – Чего тебе пожелать, скажи?

– А, Господи! Чего хочешь. Чего не жалко. Как-то безразлично все в последнее время, и компания эта… Все скоро распадется, и никто никому не будет нужен. И я тоже раздумываю: не пойти ли по рукам?

– Ну перестань, что ты болтаешь…

«Все, сорвалась девка, – подумал он. – А долго терпела…»

Задребезжал звонок: появился Феликс с высокой белокурой девицей; был с ними еще полноватый, высокомерно держащийся парень, совершенно незнакомый ни Лильке, ни Михаилу. Он даже не поздоровался, не поздравил хозяйку. Разделся, спросил: «Ну, куда мы пойдем?» – и Феликс увел его в смежную с большой комнату. Родька и Витек уволоклись следом. Носов сунулся туда – но Феликс оттеснил его обратно, сказав: «Ну мы очень просим – дай нам поговорить, пожалуйста». Вино они принесли с собой, открывали там бутылки. Витек тащил фужеры, закуску со стола. «Кто это?» – спросил Михаил у Лидуси. «Это поэт Ваганов». – «Ваганов, Ваганов…» – «Как, разве ты не знаешь его? У него в прошлом году вышла первая книжка, „Запах листа“. Вот она! – филологиня вытащила из сумки тонкую, страниц в тридцать, книжонку. – Это восходящая величина. Большая удача, что Феликсу удалось заполучить его сюда». – «Ну прекрасно, что он пришел, только что же они так-то… За стол пускай садятся». – «Нет, он сразу поставил Феликсу условие: ради Бога, оградите меня от всяких ненужных знакомств, пошлости, глупых расспросов… Я хочу пить и общаться лишь в узком кругу». – «Ясно. Хозяева для него, значит, народ нежелательный. Но с вами-то хоть, ради праздника…» Носов поглядел на Лильку – она стояла бледная, губы ее дрожали. «Я сейчас спрошу», – Лидуся ушла к парням. Вернувшись, отрицательно мотнула головой. У Носова закололо в висках, он наклонился к жене: «Может, это… к едрене-фене? Прямой наводкой, по балде сковородкой? Как ты смотришь? Я мигом». Она схватила его за руку: «Нет, что ты! Пускай мальчики делают, как им удобнее. Мы и одни посидим». И они пошли к столу, за которым сидела Вета и ела салат. Время от времени она поднимала вверх глаза, вытягивала трубочкой вымазанные сметаной губы и мычала: «Вку-усно!.».

Скучно толклись пустые разговоры; включили снова радиолу. Вышел Феликс, что-то буркнул и убавил звук. Носову не танцевалось ни с Лилькой, ни с Ветой, ни с Лидусей – все-таки идеальной партнершей для него была всегда Галочка Деревянко. А она сидела квелая, и вид у нее был усталый, подавленный. Лидуся иногда проникала в другую комнату, а через некоторое время возвращалась обратно, занимала свое место за столом. Важно глядела: как же, ее удостоили чести посещать избранный круг! Она там почти свой человек. На одно из носовских предложений Галочка отозвалась – но танцевала плохо, неохотно. «Что с тобой?» – «Так, ничего…» – Галочка вырвалась, ушла на кухню. Михаил двинулся за ней, повернул к себе. Она запрокинулась, зажмурила мокрые глаза. Сердце его затрепыхалось сладко и тревожно. Но она опомнилась, толкнула его: «Ты что, с ума сошел? Гляди, скажу Лильке». – «Ну, ты чего нахохлилась, правда? Обидели, что ли?» – «Да… обидели девушку…» – «Кто?» – «А что, ты посадишь? Посади, посади, милый. Пускай поест тюремного хлебушка. Век буду благодарна».

Они снова оказались в комнате, туда же успел выползти абсолютно пьяный Родька, видно, его выгнали; увидав Михаила, он что-то загукал слюняво: пытался, видно, выяснить некие моральные права; начал разливать вино по фужерам – и уронил их. Носов снял с вешалки шинель, бросил в угол и уложил на нее физика-лирика.

Лидуся, уложив кавалера, ушла в соседнюю комнату и больше не показывалась. Там журчал разговор, поэт читал стихи, с каждым разом все громче. Михаил снова подсел к Галочке. «Я сегодня злая, агрессивная, – говорила она. – Так бы и надавала всем в морду». – «Ну, сиди тихо. Будь девочка-ляля. Что за драки, ей-богу?» – «Нет, правда. Вот этой, – она показала на Вету, – дала бы с особенным удовольствием. Сидит… тупая, как тот доцент… эй, ты, тупая!» – «А? а? – Вета оторвалась от еды. – Что такое? Вы меня?» – «Я говорю – ты тупая!» – стала яриться Галка. Но подскочила Лилька, и вместе с мужем они утащили подругу на кухню. Там она заплакала, заколотила кулаками по стенке, – и вдруг, вскрикнув, кинулась в туалет. Слышно было, как ее рвет там. «Хрен знает что!» – злобно подумал Михаил. Снова водворился в комнате, стал пить фужер за фужером сухое вино, но никак не пьянел. Первый праздник такой неудачный! Хоть бы пришел Славка Мухлынин. Или Фаридыч. Тоже ведь, наверно, тоскует в чинно обставленной женой квартире. Или Борька Фудзияма. Да если бы явился кто-нибудь из уголовки – и то было бы веселее. Т е – свои все, их хоть он знает, с ними его связывает что-то кроме домашних застолий. А э т и – да провались они все! Шесть лет он водит с ними дружбу, и пил, и все почти праздники проводили у них, а сегодня – да просто плюнули в глаза, растоптали, вот и все. Такое унижение! А как его унизила днем эта сволочь прокурорша! Слезы защипали глаза от ярости и обиды. Неужели вправду он так мелок, ничтожен, никому не нужен? Милицейский старлей! Вспомнился вдруг сегодняшний визит к декану Мухину, разговор с Морсковатых. Ах ты, мать честная! Как полетели затем арест, тюрьма, бездарный этот вечер – так все и ушло, забылось, заслонилось другими делами. А ведь дорогой из университета эта мысль грела! Ведь это, что ни говори, реальный шанс выползти из ямы. Да сдаст он эти экзамены! И выдаст и м справку, какую надо. Что она ему, доцентша Клюева! Своя жизнь важнее. А вот прыжок из следователей, мелких милицейских офицеров прямиком в аспиранты – это вам будет каково? Да эти ребятишки, кичливые физики-лирики, сразу заткнутся и притихнут. А то сойдутся и толкуют, толкуют о своих темах, главах, статьях, минимуме… Надо… надо действовать. Надо сказать Лильке. Она обрадуется. И надо выпить. За это дело. Вот так. Я папа Мюллер.

Он уже изрядно отяжелел, когда из соседней комнаты явился Феликс: «Ну, девчонки, с праздником вас! Как жалко, что так вышло, но вы ведь нас извините? – надо было поговорить, и я из этого разговора вынес много полезного, узнал литературную ситуацию…» – «Вы уже уходите?» – пискнула Лилька. «Да, да, уже пора, поздно». Витек шмыгнул в прихожую и позвал Вету одеваться. Последним выкатил поэт и сразу радостно зашарашился, начал кричать, что любит буквально всех женщин, полез к ним с поцелуями, его еле оттащили. Носов помог белокурой девице надеть пальто. Она, видно, пребывала в затруднении: с кем идти – с Феликсом или поэтом? Оба явно претендовали на нее. «Не подрались бы дорогой», – думал Носов. Пьяный Ваганов пристал к нему: «Вы кто такой? Хозяин, да? Очень, оч-чень приятно… А я Ваганов. Влад Ваганов, поэт. Четвертый по величине поэт России, оч-чень приятно… Вы кто… где работаете? Физик, конечно… точные науки, э?.». – «Разве это важно?» – «Да, важно, конечно. Вы взрываете мир, а мы его спасаем… Я говорил уже вашим друзьям… Все важно, друг мой… Или – неважно, а? Но вы прекрасный, замечательный человек, я ведь вижу… Поч-чему бы нам не подружиться, не встречаться вот так же незатейливо, а? Верно, милый?.». Михаил еле сдерживался, чтобы не вытолкать его в шею, вместе с остальными. Испоганили праздник, и еще держатся такими королями… В прихожей было бестолково: галдели, обнимались, топтались, одевались, курили сигареты…

9

И все-таки Носов выспался и утром не чувствовал себя разбитым, хоть голова и побаливала немного, – но он принял холодный душ, выпил крепкого кофе и на дежурство явился как огурчик. Лилька осталась одна – все разошлись еще вчера, а Родька уплелся чуть свет. Сколько ей опять убирать, мыть – на полдня. Ничего. Пускай моет. Кто виноват, что у нее такая компания? Жалко ее, конечно… Как держалась за всех: «Мальчики, девочки…» Вот итог: утерлись ею, и все. Ею и ее мужем. Простит, простит, разумеется, и они также будут ходить, петь песни, играть на гитаре… И ничего с ними не сделаешь. Станешь выступать против – обидишь жену. Гадство какое… Михаил представил, как поэт в ответ на приглашение спрашивает: «Но куда? Что за дом? Что за люди?» – «Да там одни… какая разница? Тебе с ними не придется контачить». Почувствовал новый приступ ненависти и подумал: «Ну я вам всем еще докажу!.».

Сегодня дежурным был капитан Фоменко, Носов терпеть его не мог. Дурак, быдло, хамло, он ни с кем не говорил нормально, кроме начальства – только орал. Носов столкнулся с ним уже на второй день работы, их тогда собрали в Ленинской комнате по какому-то поводу – кажется, на лекцию. Было скучно, и Михаил спросил у сидящего рядом Фоменко: «Вы не скажете, кто это сидит вон там, в майорских погонах? По-моему, он приходил к нам на факультет, на встречу». И увидал вдруг, как сосед побагровел и закричал: «Если интересно – ступай и спроси! Я кто такой – тебе тут все рассказывать?! Наш-шелся еще один…» Носов аж отпрянул – до того неожиданна была реакция. И подумал: «Неужели есть правда в шутке: человек или милиционер?»

Наорать или оскорбить было для капитана самым любезным делом, однако на своем месте он держался прочно благодаря образованию: заочно кончил университет. Не употреблял на службе, хотя дома, по слухам, напивался по-черному.

– А-а, следователюга! – зазевал он, увидав Носова. – Гляди, я тебе сегодня клопа давить не дам, загоняю по вызовам, а то вы, тунеядцы, совсем мышей не ловите!..

Михаил молча прошел мимо, в дежурку, просмотрел лежащие на столе бумаги.

Заглянул Байдин:

– Привет, дорогой! Что, скучаешь? Ты учти: я тебя вечером задействую! – шумнул ему вслед майор. – Поездишь по вызовам, разгрузишь маленько ребят…

Пр-ровалиться тебе! Хоть кол на голове теши, никто не хочет понять: не дело следователя разбираться с пьяницами и домашними дебоширами. Носов поначалу допустил было такую оплошность: съездил в дежурство несколько раз на эти вызова и удостоился на собрании монинской похвалы: «Наши следователи отказываются ездить на вызова – пусть они берут примерсо своего молодого товарища, лейтенанта Носова. Его пошлешь – он съездит, разберется, доложит, все как следует. Молодец, товарищ Носов. Так держать!» Следователи оборачивались в сторону «молодого товарища» – и взгляды у них были или насмешливые, или хмурые. Он недоумевал: чем вызвана неприязнь друзей и соратников? После собрания его позвал к себе Бормотов, усадил против себя. «Ты какого хрена, скажи, ездишь на эти вызова? Других дел на дежурстве нет? Так я подкину, чтобы больше не скучал, не занимался разной ерундой!» – «Так что… разве нельзя?» – растерялся Носов. «Нельзя! Я запрещаю, понял? Суть твоих служебных обязанностей – в расследовании уголовных преступлений, ты – работник юстиции, от тебя берет начало судопроизводство. Мы, следователи, только по ошибке торчим в этой полицейской системе, и она нас пытается подчинить себе, как ты не понимаешь! Сегодня они тебя на вызова попросили поездить, а завтра могут пьяных с улицы послать поднимать! И м ведь только палец сунь… Я боролся с этим, боролся, как сюда пришел; добился вроде перестали к нам вязаться… а ты опять даешь повод, опять мне с начальством по сему случаю в конфликт входить. Что мне, делать больше нечего?» – «Так ведь, Петр Сергеич… он подполковник, начальник мой, замы его – майоры, капитаны… а я – лейтенант всего, фигура подчиненная. Попросят – куда деваться?» – «Не езди! Скажи – Бормотов запретил. А лучше всего – не торчи в дежурке, сиди у себя; вспомнят, захотят послать – откажись: не могу, мол, работы много. Тебя не для того пять лет на дневном отделении учили, чтобы ты шарамыг собирал да мелких хулиганов за воротники таскал. Запомни это! Иначе растеряем все уважение. И без нас есть кому по вызовам ездить».

Отстали на какое-то время – и вот опять. И что ответить? Бывают ведь случаи, когда не откажешься, когда знаешь, что начальство затаит обиду и отыграется на тебе. Бормотову легко говорить – а на практике не так все просто…

Носов услыхал истошный крик: это бесновался Фоменко – орал, матерился в голос.

– Что такое? Выезд, что ли?

– А то нет! Председатель суда Зырянов человека на своем «жигуленке» сшиб!

10

Машина судьи стояла на обочине, чуть подальше перекрестка. Уже возились гаишники, замеряя расстояния, след торможения. Носов подошел к капитану Мингалееву:

– Привет, Юра. Где остальной народ?

– Зырянова я в наше ГАИ отправил, объяснение писать. А потерпевший – в больнице, его «скорая» моментом умчала. Ты к нему не торопись – он пьяный вдубаря.

– Вон чего…

– Ну конечно! Ханыга… Поперся на красный свет, а судья на скорости шел, чтобы успеть перекресток проскочить: ему как раз был зеленый. Ну и долбанул…

– Сильно?

– Со скоростью шел, я же говорю! Перелом-то точно уж есть.

– Так… свидетели?

– Двое. Я объяснения взял коротенько, но они то же самое толкуют: «жигуль» шел на зеленый, а тот тип сунулся прямо ему под колеса.

– Ну и что за необходимость была тогда следователя вызывать? Берите и отваливайте материал сами – тут ведь чистый отказной.

– А семьдесят третий пункт?

Это… это да… «Водитель обязан предвидеть последствия действий или бездействия, приведших к нарушению настоящих Правил». Сам по себе пункт житейски и юридически ничтожен: человек не может все предвидеть, иначе он уже не человек, а сверхсущество. По этой логике, зыряновский «жигуленок» должен был тащиться в предвидении того, что ему наперерез выскочит пьяный хмырь, со скоростью детского велосипеда. Но ведь зеленый сигнал для того и горит, чтобы на него ехали быстро! Тем не менее – коли этот пункт существует – он правовая категория, на него ссылаются суды… Неужели и вправду придется возбуждать?..

С протоколом осмотра они справились довольно быстро; корпели уже над чертежом, когда завыла «сирена» и милицейский «москвич» притормозил у обочины. Из него вышли начальник отдела Монин, Байдин, начальник ГАИ майор Тарареев и сразу направились к «жигуленку». Остановились перед ним, стали рассматривать чуть заметную вмятину на капоте.

– Налетели вороны, – сказал Носову Мингалеев. – Я же тебе говорил…

– Ладно, работай давай. У них свои дела, у нас свои.

Не тут-то было: начальство моментом приперлось к ним и начало въедливые расспросы о причинах и обстоятельствах наезда. Отвечал капитан, Михаил больше помалкивал; вдруг Монин спросил:

– Вы-то как, Михаил Егорович, оцениваете ситуацию? Набирается на уголовное дело или нет?

Следователь развел руками:

– Если бы все зависело от меня – я вынес бы постановление об отказе в возбуждении. Потерпевший был пьян, полез на красный свет наперерез машине – у Анатолия Геннадьевича не было возможности ни затормозить, ни сманеврировать.

– На алкоголь его проверяли?

– Возил в вытрезвитель, сказали – все чисто, – ответил Мингалеев.

– Кто сказал? Фельдшер? – взорвался подполковник. – Вы мне кончайте тут!.. Немедленно везите его в клинику, к врачу. Еще влипнешь с этой вытрезвительской справкой: сами, скажут, написали да печать шлепнули!.. А дело, товарищ Носов, все-таки придется возбудить. Во избежание нездоровых разговоров: мол, председателя суда выгораживают – свой человек, то, се…

– Ну и что – председатель? У нас перед законом все равны.

– Равны-то равны… А только будь на месте Зырянова другой гражданин – мы с майором Тарареевым сейчас по домам телевизоры смотрели бы, а не здесь околачивались. Нет, со следствием будет спокойнее. И нам, и ему. Так что возбуждайте. С Бормотовым на этот счет я уже толковал.

Они уехали; Мингалеев толкнул Носова в бок:

– Это называется – цапанули судью… У нас на него еще материал есть – почитаешь потом. Вот соберем все до кучи, да еще прокуратура сверху упадет – глядишь, и свалится мужичок.

– Тебе-то что за радость от этого? – буркнул Михаил. – Да и врешь ты, не свалится он от таких пустяков. Ну, возбудим дело, ну и что дальше? Все равно ведь прекращать придется.

– Если оно есть – значит, человек под подозрением, под следствием. Это, брат, что-то да значит… Но лично у меня к нему своя претензия.

11

Поставив «москвич» под окнами ГАИ, капитан сказал Носову:

– Подожди меня. Я сейчас.

Вернувшись, протянул бумагу:

– Читай.

Так… Рапорт инспектора дорожного надзора… «Докладываю… патрулируя… в 21–40 заметил ам „жигули“, номер… следующую на повышенной скорости. На сигнал… не реагировал… продолжил преследование… была задержана… Водитель Зырянов А. Г., с ним также такой-то… такой-то… пояснили, что взяли машину у ресторана „Отдых“ и „шефа“ не обидели… О чем и докладываю…»

– Да-а… – засопел Носов. – Признаться, не ожидал. Но ведь криминала-то здесь нет, верно? Кому какое дело, чем он занимается на собственной машине, кого возит?

– Нет, не та-ак… Ему нельзя…

Михаил и сам не был уверен, что прав.

– Ладно, давай мне эту бумагу. Может, сгодится.

В тесном помещении ГАИ, занимающем двухкомнатную квартирку в цоколе пятиэтажки, сидели дорожный инспектор лейтенант Гавриков и председатель суда Зырянов. Анатолий Геннадьевич был бледен, глядел в окно, мял кисти рук. Носов поздоровался.

– Здравствуй, – откликнулся судья. – Вот ведь – скажи, какая беда, а?..

Заехали в клинику – там у Зырянова взяли пробу на алкоголь; в отдел домчались уже на «жигуленке» – Михаил велел гаишникам отдать судье права и ключи. Закончив допрос, Носов протянул ему рапорт инспектора дорнадзора:

– Не хотите ознакомиться?

Анатолий Геннадьевич прочитал, напрягся. Вдруг начал быстро рвать бумагу, клочки рассовал по карманам.

– Зачем вы это? – укоризненно спросил следователь. – Напрасно, напрасно… Такие вещи быстро ведь восстанавливаются, разве вы не знаете? Ответственный работник – и взяли, уничтожили документ…

– Я… я… – голос Зырянова дрожал, – прошу вас… Михаил…

Ясно: из него теперь можно вить веревки – пойдет на все, лишь бы не узнали о рапорте. Зато когда дело будет прекращено – месть судьи может оказаться жесткой, с последствиями. Поэтому надо быть очень осторожным – не бежать, не кричать во всю мочь о том, что случилось – а избрать свою собственную линию, тактику.

– Ступайте, – сказал он. – Так и быть, я постараюсь об этом больше не вспоминать. Правда, не знаю, как получится – есть ведь еще люди, знающие о рапорте.

– Буду… очень благодарен… – проскрипел судья. Ему каждое слово давалось с трудом.

После его ухода Носов написал постановление о возбуждении уголовного дела, заполнил карточку на совершенное преступление. Бросил папку в сейф – пускай лежит себе, все сделается со временем. А дело так и так окажется в его производстве: он считается в отделении специалистом по дорожным происшествиям. Живи, гражданин Зырянов. Спустим на тормозах. Ради Машеньки Киреевой, золотой души – так и быть, поспособствуем. Пусть и дальше катится ваша любовь. Если так хочет Маша.

Он достал из сейфа еду, открыл банку сардин, бутылку с газировкой. Но зазвонил городской телефон, ругнувшись, он сорвал трубку.

– Следователь Носов слушает!

– Алло, Миш! Привет.

– Привет, Лиль. С праздником!

– Ладно… Мы должны послезавтра купить диван.

– Ага… Почему диван? Почему послезавтра?

– Ты пойми: я не могу долго жить без положительных эмоций. Рассчитывала на сегодняшний день – и с утра вдруг такая депрессия… На работе дурь сплошная, дома тоже – то ты пьяный, то Димка болеет, то унизят, как вчера… Значит, надо покупать вещи. О них можно сначала думать, потом выбирать, потом ставить, переставлять, любоваться…

Диван, безусловно, нужен: старый, купленный сразу после женитьбы, совсем уже плохой. Вытертый до блеска, до ниток, записанный Димкой, спавшим на нем с рождения, продавленный…

– Я думала сегодня все утро – и вот, решила… Возьмешь днем справку на кредит, и вечером поедем в магазин. Ты чем занимаешься? Хочешь, приеду?

– Чего тебе здесь делать? Воров да шарамыг не видала?

– Ладно, полечу за Димкой. Ах, Мишка… Одно только от тебя и слышишь: воры, шарамыги, тюрьма. Дома не ночуешь. За сто пятьдесят чистыми – не лишка ли? А? Ты подумай.

Сказать ей про Клюеву, Мухина, аспирантуру? Нет, чур! Можно спугнуть удачу.

– Что думать… Ведь я аттестованный человек. У нас это не так просто. Потом – на какую еще работу я могу рассчитывать? Другой я не знаю.

– Чепуха. Я согласилась бы, если бы ты даже шофером пока устроился.

– И пять лет учебы – псу под хвост?

– Не боись, все пять при тебе останутся… Ты думаешь, долго проторчишь в работягах? Двигать начнут. И совсем не обязательно при этом тратить жизнь на пьяниц, шарамыг твоих, воров, тюрьму… н-ненавижу, пфу!..

– Если сюда попал – уйти очень трудно. Разве что преступление заломишь или – алкоголизм кромешный, особо крупный аморал. Народу не хватает, и никто не идет. Потом – я теперь незаменимый специалист, растущий кадр.

– Придумай чего-нибудь. Не выходи на работу, проживем сколько-то на мою зарплату, старики помогут.

– Ладно, давай кончим пока этот разговор. Есть ужас как хочу. До завтра…

В последнее время Лилька била на увольнение отчетливо и методично. Если не брать в расчет вариант с аспирантурой – куда уйдешь? Да ему совсем не улыбалось снова корячиться в гараже, выбивать ходки, заискивать перед диспетчерами, механиками. Дело ведь не в куске хлеба, как она не понимает… Следователь, когда дело в его производстве – человек самостоятельный, почти любые решения может принимать. Все время новые люди, новые случаи, мужская работа. И – здесь он специалист, делает главную службу ведомства, к которой его долго готовили. А в любом другом месте он будет все-таки пришей-пристебай, полунужный человек – хорошее ли это дело!

12

В коридоре Носов столкнулся с дежурным инспектором уголовки Вовиком Синицыным. От Вовика пахнуло перегаром. С утра он возился с вором, укравшим мопед, отвез его в КПЗ – и пропал. Поди узнай, где он был, чего делал.

– Зарядился? – Носов щелкнул себя по кадыку. – Где был-то?

– Тут рядом… Ты выпьешь?

Восьмой час. Теперь, наверно, маленько можно…

– У тебя есть, что ли? Где?

Вовик подмигнул, кивнул головой и двинулся к лестнице. Носов сразу понял, куда тот ведет его: в детскую комнату, размещенную в пристрое. Там работала лейтенант Ленка Заморина, его подружка, любовница.

– Вместе праздник отмечали? – спросил Носов.

– Ну разумеется…

Ленка сидела за столом и орала на худенького, коротко стриженного мальчишку лет двенадцати-тринадцати. Увидав Носова, поздоровалась и снова стала орать. Лицо у нее было красное: видно, и от злости на мальчишку, и от выпитого, и от недавнего свидания с Синицыным.

– Сколько еще можно терпеть твои подвиги! Вот же твоя расписка, вот твое подлое обещание! Что тут написано? Что ты обещал мне? «Не буду больше совершать побеги из детского дома». Так ты слово держишь? Третий день уже в бегах, подумать только! Чем ты питался это время, ну-ка говори! Воровал? Где, что воровал? Будешь молчать – сдам в уголовный розыск, там тебе покажут! Вон видишь – следователь с оперативным работником пришли?

Мальчишка оглянулся, и лицо его показалось Михаилу знакомым.

– Ну какого черта, скажи, тебя туда тянет?! Хочешь, чтобы тебя отчим насмерть уделал?

– Я его сам убью, – жалко усмехаясь, сказал пацан. Потер щеку рукой, верхних козонков трех пальцев не было на ней. Носов подошел к столу, сел напротив.

– Тебя Сергеем зовут? Сын Галины Барановой?

Тот кивнул.

– А меня узнаешь?

– Ты мамкино дело вел.

Гальке-мошеннице дали четыре года, признали рецидивисткой.

– Зачем же из детдома-то бегать? Государство там тебя кормит, одевает, обувает, а ты, вместо благодарности…

– Не могу я там… Они там… они там все бьют меня… И воспитки злые…

Заплакал в голос, уткнувшись в стол.

Михаил повернулся к Ленке:

– Куда его теперь?

– В детприемник отправлю, оттуда позвонят в детдом, пускай приезжают, забирают… Пошли, Сергей.

Мальчик пошел за ней – шаркая, горбясь, всхлипывая.

– На следствии я видел его, – сказал Носов Вовику. – Он тогда понравился мне: тихий такой, умненький парнишка.

– Тихий, умненький – значит, добрый будет вор. Из таких знаешь какие мощные урки получаются!

– Жалко будет… А ты не каркай, чего каркаешь!

– Нет, этот сломается, по нему видно.

Вернулась Ленка.

– Что, безнадежный случай? – спросил Михаил.

– А ты как думал! – зло бросила она. – С таких лет по детприемникам… думаешь, там хорошему учат? А, ч-черт с ними со всеми! Вы выпить пришли?