Текст книги "Райотдел"

Автор книги: Владимир Соколовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

– Да никогда. После каждой проверки выносим постановление об отказе – и каждый раз его отменяют в связи с новой жалобой. Словно бы нам больше и делать нечего, кроме как этой подружкой заниматься.

– Ну вы же у нас самый квалифицированный народ! У вас процессуальная самостоятельность, право выносить решения. Если уж следователи ничего с Клюевой сделать не могут – что ж, значит, это наш крест, будем его нести, доколе возможно…

– А вам не кажется, что все это сильно смахивает на абсурдный анекдот: сумасшедшая терроризирует нормальных людей, всем все ясно, – а поделать ничего не могут. Даже психиатрическую экспертизу провести – и то, оказывается, проблема! Ну почему, почему, почему?

– Тут, брат Михаил, не так просто: тут политика, идеология замешаны, что ты, шутишь! – важно, снисходительно пояснил зам по оперработе, показывая, что ему известны вещи, недоступные иному смертному. Ну, Бог с тобой… Вообще-то к Коротаеву, по прозвищу Федя-комбайнер, в отделе отношение хорошее: он добр к своим, не держит камня за пазухой, с ним можно договориться. Взять хоть те же деньги: возникла необходимость перехватить – бегут к Феде. Хорошо, что сегодня собрался на дежурство нормальный народ.

– Прокурор звонил, – сказал Федя. – Он будет в час. У тебя все готово?

– А что надо? Дело в наличии, постановление на арест давно отпечатано. Пойти ей булку купить…

9

Ничего не хотелось делать, а времени на сон уже не оставалось. Он пил чай, тоскливо глядел на двор. Железный забор, вместо железных же дверей, все-таки возвели, после долгих мытарств. Но примерно за неделю до Нового года начальство, прибывшее принимать эту работу, осенила мысль: какое прекрасное место для вывоза продукции! И почему его не использовали раньше? Было принято решение: ворота ставить обратно, но не там, где стояли раньше, а чуть поодаль. Снова объявилось трое знакомых рабочих и не спеша принялись копошиться. Ладно, что хоть сами ворота уцелели, так и провалялись на райотдельском дворе. А ведь их могли и просто украсть, и Монин, которого безжалостно трясли за сдачу металлолома, мог их вывезти втихомолку…

Наконец по коридору кто-то тяжко затопал, зарявкал гнусаво: это прибыл прокурор Ваня Таскаев. Ввалился в кабинет, плюхнулся на фаткуллинский стул, замигал красными глазками: видно, вчера приложился крепенько!

– С Новым годом, Михаил! Ну, где твоя подружка?

– Вас также, Иван Степаныч. Она в дежурке сидит.

– Дай-ка дело, гляну…

Стал читать – и сразу же зазевал:

– А поч-чему она до сих пор на свободе?! Ну куда ты, Носов, катишься? Нет у меня больше сил говорить с тобой на эту тему!!

Случись это в другой раз – он долго бы еще разорялся, бранил следователя за гнилой либерализм и слабодушие, – сейчас же в дверь заглянул Коротаев, спросил сладким голосом: «Иван Степаныч, вы скоро освободитесь?» – и Ваня, алчно хрюкнув, махнул короткой лапой:

– Веди!

Настроение у него поднялось; Валька, представ пред его очами, мигом оценила обстановку и решила попридуряться.

– Что же это ты, Князева, такое натворила? – хрипел Ваня.

– А поматерилась маленько с соседкой!

– За что же тебя в тюрьму-то хотят упрятать?

– Ни за что, ясное дело.

– Бедная девка. И милиционера, скажешь, не била?

– Неужели била? Пальцем не тронула. Врет внаглую.

– Хе-х-хе-е… Но вот ты еще год не работаешь, безобразничаешь всячески – это как понимать?

– Неправда, работала я, мы с матерью на одну ставку дворничали: когда она уборку делает, когда я…

– О, так ты еще и трудилась, оказывается! Может, тебя уже и к ордену пора представлять? Нет, этого мы делать не будем, а пойдешь ты, голубушка, отсюда прямым ходом в тюрьму. Там, и только там твое место.

Он взял большую печать.

– Меня, гражданин прокурор, помощник дежурного Арбузов изнасиловать здесь хотел! – сложив бантиком губы, вдруг заявила Князева.

– Чев-ва? – выпучил глаза Таскаев.

– Да-а… Когда в прошлый раз меня привезли, то на ночь в зало спать отправили. На стульях я там спала, а он ночью пришел и давай меня всяко щупать: давай, мол, Валя, сделаемся скоренько! Я его прогнала, конечно: ну его к черту, противного!

– Ге-ге… – прокурор осклабился, шлепнул печатью по постановлению. – Ах он, этот Арбузов, озорник! Когда он дежурит?

– Да как раз сегодня и дежурит, – ответил Носов.

– Зови сюда! – Ване, видно, понравилась предложенная Валькой игра.

Вошел сержант Женька Арбузов.

– Звали, Иван Степаныч?

– Ага, заходи давай. Вот и скажи теперь, Арбузов, только честно: было у тебя намерение, попытка изнасиловать эту гражданку или нет? Ну-ка давай!

У того сперло дыхание; продышавшись, воскликнул тоненько:

– Да что вы, товарищ прокурор! Зачем она мне нужна, драная шишига?! Пускай ее Бобик пялит!

– Ах, не нужна! Я тебе покажу Бобика! То так лез ночью, а то так обзываться стал! – князевские пальцы с длинными ногтями метнулись к лицу сержанта, – тот успел выскочить и припер дверь, чтобы Валька не вырвалась.

– Сядь! – бахнул кулаком Ваня. Она опомнилась, мышкой пробежала на прежнее место. – Что… ге-ге… никому ты, оказывается, не нужна, даже Арбузову… ге-ге-ге… Уведи… уведи ее, Михаил… ге-ге… в тюрьму… в тюрьму пусть едет…

Оказавшись снова в дежурке, Князева спросила тоскливо:

– Теперь уж меня отсюда – прямо в тюрьму, да?

– Ты там не безобразничай, смотри! – наказал ей Носов. – Будь девочка-ляля. Я приду на днях, увидимся.

– Я вас буду очень ждать! – она заломила на груди руки и жадно, преданно уставилась на следователя.

– Ладно, хорош тебе… – он покинул дежурку.

Из запертого изнутри кабинета Феди-комбайнера доносились гнусавое рюханье Таскаева и дробный хохоток зама по оперработе: начальство отмечало Новый год. Пусто, казенные стены, холодный воздух, неяркая лампочка на потолке. Чем-то Лилька занимается? Хоть бы позвонила… Он поел захваченные из дома рыбные консервы, запил чаем. Если подумать да посчитать – дел до хрена и больше, все они свалятся после праздника, неплохо бы сейчас хоть что-нибудь подчистить – но так неохота, Господи, ни за что браться… Снова зарычало в коридоре – это утопал Ваня. Раскинуть койку да лечь, что ли? Но дробно застучали женские сапоги, и в дверь влетела судья Марья Алексеевна Киреева:

– Мишаня! Дядя Миша! Золотко! С Новым годом! Дай поцелую!

10

Она называла его – семейный следователь. Ибо дважды в его делах Киреевы фигурировали как потерпевшие: и она, и муж ее, капитан МВД Пашка Киреев. Началось с него: на втором году следовательской деятельности Носова, в Октябрьские праздники, Пашка позвонил ночью по 02 и заявил, что избит, раздет и ограблен, еле дополз до автомата… Опергруппа привезла его в управление. Он был не то чтобы пьян (хотя и это чувствовалось), но сильно возбужден, дрожал, словно в ознобе. На лице его, верно, не было живого места, пальто отсутствовало, пиджак порван, запачкан кровью. Днем Пашка отправился в гости к другу, сослуживцу по следственному изолятору, где Киреев работал оперативником, они выпили бутылку и еще чекушку, – дальше показания друга кончались, и приходилось полагаться на Пашкины слова: сел на такси, задремал и вдруг почувствовал удар по голове: сидящий рядом с шофером человек перегнулся через спинку сиденья, стал его душить; потом машина встала, его выбросили наружу, сорвали пальто, вытащили деньги, били кулаками и ногами до потери сознанья. Уехали…

Материал передали Носову, и он возбудил дело по признакам разбоя. Допросил Пашку, признал потерпевшим. А дальше уж поступил глупо: вызвал Машу к себе повесткой. Она сидела перед ним, зло сжимая губы: мало того, что молокосос копается в ее семейных делах, он еще и позорит ее, судью, заставляя ходить по этим коридорам, выполнять какие-то нелепые процедуры… С Пашкой тогда провели работу: вот еще, офицер МВД будет вешать на свое ведомство нераскрытое тяжкое преступление! Пускай напишет, что был абсолютно пьян, очнулся в кустах, ничего не помнит… Не напишет – уволим к черту! Задерганный капитан согласился с радостью; Бормотов начертал на деле: «Прекратить по п.1 ст.5 УПК»– в связи с отсутствием события преступления. А через неделю Марья Алексеевна вернула Носову дело на доследование, придравшись к очевидному пустяку, который можно было прекрасно выяснить в судебном заседании. Конечно, это была обыкновенная месть: полез, мол, не в свои дела, вел себя недостаточно деликатно. Запахло керосином: если у следователя задир с судьей – следователю надо искать другое место. Или переходить в другую службу (Монин даже поинтересовался тогда, что он думает о месте участкового). Но тут доспели другие события, вопрос решился сам собой. Из киреевского кабинета, прямо в суде, увели сумки ее и двух заседателей, обчистили карманы их пальто и утащили пару сапог – те, что были помоднее и подороже. Как раз сломался замок в двери – там все обветшало, как и само здание суда, – и Маша, уходя на процесс, оставила ее незапертой. Тем же вечером задержали воров, установить их оказалось просто: заседание, во время которого случилась кража, было по делу некоего Черногузова, он проник пьяный с черного хода в продмаг и украл плащ из подсобного помещения. Во время суда в зал заглянули двое парней, они крикнули подсудимому что-то ободряющее и скрылись, после того как судья велела им немедленно убираться. Набежавшие на крик обнаружившей пропажу Киреевой оперативники первым делом выяснили этот факт. Призвали Черногузова: кто заглядывал? Остальное было уже делом техники. Воры оказались соседями подсудимого, давними друзьями. Они с утра опохмелились, сунулись в суд – а им не дали даже зайти в зал. «Надо заделать ей козу!» – предложил один, а другой согласился. Подошли к кабинету, дернули незапертую дверь…

Узнав, что и это дело угодило к Носову, Марья Алексеевна раздражилась: «Ну что за наказание!» Однако это следствие и сблизило их: повстречавшись с Михаилом несколько раз, выведав то, что ей надо было – она поняла и его положение в ситуации с Пашкой: там следователь, по сути, не мог ничего ни решить, ни предпринять, дело лишь числилось в его производстве, а судьбу его вершили другие. Потом – в лице «дяди Миши» у нее появилась отдушина: раз уж силой обстоятельств он знал всю правду о ее семье – ему, не стесняясь, можно стало поведать свои горести, пожаловаться на непутевого Пашуньку, рассказать о трудностях с детьми, о их болезнях. Михаилу нравилось бывать с ней: если она распахивалась навстречу человеку – так уж всей не по-бабьи щедрой натурой, и дурак только мог не оценить ее ума, точности суждений, удивительного юмора. Носов дивился даже: как такая баба досталась вполне заурядному, даже убогому умом, хвастливому и вздорному Пашке?

11

– Те-етя Маша!

На совсем уж дружескую ногу они так и не перешли: сказывалась разница в возрасте (она была на пять лет старше Носова), в положении.

– А я приехала с хулиганами разбираться – да вот, решила заглянуть…

– Как Новый год встречала?

– Тут встретишь, как же… Сидела, слезы точила. Пару рюмок выпила, правда – да что за удовольствие, одной-то? Пашка сутки дежурил. Утром пьяный приперся – они, видно, там сменились да и нажрались. А может, на дежурстве еще. Пришел, давай дома выпить искать. Нашел, стакан хлобыстнул, спать завалился. Такие вот семейные радости. Дети по елкам убежали кто куда. Я сюда поехала.

– Много хулиганов-то?

– А я не знаю. С ними Анатолий Геннадьевич разбирается.

Зырянов, председатель суда.

– Чего так? – навострил уши Носов. – Вдвоем аж нагрянули.

– Так уж… – Маша пожала плечами. – Мы вчера еще договорились, что он меня свозит. А сейчас сказал: «Зачем тебе в праздник эти хлопоты? Я сам как-нибудь».

– Какой он у вас, оказывается!

– Вот такой… – Киреева вдруг начала краснеть. – Ты не думай, пожалуйста, чего не надо.

– Еще об этом стану думать! Больше не о чем!

Э, тюремный капитан Пашка! Не пил бы ты вмертвую, не заставлял жену плакать по праздникам… Как она запунцовела. Председатель суда ее ровесник, перевелся из района. Чего вдруг они заездили на пару? Михаил видел уже – мчались куда-то вдвоем на зыряновском «жигуленке».

– Давай-ко, дядя Миша, клюкнем маленько… – она вынула из сумки чекушку. – С Новым годом! Давай, милый! Чтобы у тебя все было хорошо.

Выпили половину, закусили Машиными же конфетами. Румянец у нее прошел.

– Такие дела, Миша. Катаюсь, вино пью… сама не понимаю, что делаю. Ну, и нечего судить…

Под окошком зашумела, засигналила машина.

– Зовут! – Киреева неуверенно, напряженно улыбнулась.

– Вы куда теперь?

– Не знаю… По домам, наверно.

– Может, он подкинет меня на Плоский поселок? Дело там есть. Надоело сидеть, проветриться хоть немного…

– Я думаю, не откажет.

12

Михаил бухнулся в машину.

– С Новым годом!

Зырянов оглянулся с переднего сиденья:

– Ответно! Ну, как вы? Причастились маленько? За что хоть пили-то?

– За то, чтобы дел на доследование нам не слали.

– Чего захотел! – хохотнул председатель суда. – Ничего… будем слать… а то вы и мышей ловить перестанете… Куда тебе?

– На Плоский поселок. Как хулиганы – прилично вы их отоварили?

– Кого как. Одному – десять суток, другому – тридцатку штрафу. Между прочим, там и твой один клиент затесался. Я отдал материал дежурному.

Следователь насторожился.

– Он вчера жену избил. И ни участковый, ни дежурный не разобрались, зашуровали его по мелкому хулиганству. Какое же это мелкое! Я сказал Мельникову, чтобы послал машину, привезли ее. Надо возбуждать, какого хрена, жалеть еще…

– Ладно, посмотрим…

Зырянов вел «жигуленок» легко, уверенно, быстро. «Наверно, у вас богатая практика вождения», – заметил Носов. «Шоферю с восемнадцати лет. В армии пол-Европы, наверно, исколесил. Между прочим, служил в Венгрии во время путча, в пятьдесят шестом – ох и пролилось крови…» На поворотах Киреева клонилась набок, на мягкую дубленку председателя.

Носов ехал на Плоский по делу сестер Орловых и Сашки Мартемьяновой. Сроки по нему кончаются, надо сдавать, но есть там один изъян.

Сестры были обыкновенные поселковые воровки, однажды уже судимые за это дело и снова после освобождения принявшиеся за свое. Ходили по баракам, по частным домам, подбором ключа проникали внутрь и брали то, что им надо. Замухрыжки, развратные, – поселковые парни делали с ними все, что хотели, в любое время ночи шли к ним в барачную каморку, и никто не получал отказа. К моменту ареста обе были беременны, неизвестно от кого. Мартемьянова – «и примкнувшая к ним Мартемьянова», как называл ее Носов – казалась девчушкой почище, раньше особенных грехов за нею не числилось, вообще не очень было понятно, как Сашка попала в эту компанию. Ладная, белокурая, с круглым простым лицом, спокойными серыми глазами. Девки такого типа даже в жестких поселковых условиях умудряются порой сохраниться: нормально выходят замуж, работают, рожают и растят детей…

Что же ее заставило?

Если этот вопрос возник у него, он обязательно возникнет и у прокурора, и у суда. Тем более, что сейчас такая полоса: требуют со всех сторон выяснять «причины и условия, способствующие совершению преступления». По делу Сашке вменялось всего два эпизода, но этого хватало, чтобы к одному квалифицирующему признаку – предварительному сговору – добавился еще и другой – повторность; ее арестовали и отправили в тюрьму вместе с сестричками. При аресте она выглядела растерянной, заплакала; Носов тогда пожалел ее искренне: сломается девчонка, исподлится вконец…

Зырянов высадил следователя неподалеку от дома, где жила Мартемьянова. Дом стоял в частном секторе, рядом с бараками. Подходя к калитке, он услыхал равномерное металлическое повизгивание. Вошел во двор. На крыльце лежал, распластавшись, мужчина в телогрейке, подшитых валенках. Лицо было отвернуто в сторону, и Носов не мог различить возраст – отец это или брат Сашки. Дверь в ограду, откуда доносился визг, была открыта, и он заглянул туда. Девочка лет двенадцати с пухлым неподвижным лицом дебилки раскачивалась на качелях, не давая им замедляться. Наверно, она могла так качаться и час, и два, и больше. У Носова защемило сердце, он вышел к крыльцу. Постоял немного: заходить или не заходить? В доме пикнула гармошка, заголосила песню пьяная баба. Да, отсюда можно сбежать не только к сестричкам Орловым… Михаил прикрыл калитку и двинулся обратно по улице.

13

Хулиган, которого «приготовил» для Носова судья, томился в дежурке: лет тридцати, мрачный, с одутловатой рожей, характерной для много пьющих людей.

– Вот его жена, – Коля Мельников указал на сидящую в вестибюле бабенку с подбитым глазом. – Она тут такое заявление на него накатала – хоть сразу под расстрел станови! Держи, читай…

Носов просмотрел листки. Господи, какая тоска. Пьет, бьет… Незарегистрированные, конечно. Сожители.

– Это точно мое дело, Коля?

– Ну я же работал на следствии, маленько разбираюсь. Там, не считая вчерашнего фингала, еще три факта ее избиения за прошлый год. Чистая сто тринадцатая! Ну, и злостное хулиганство прилепишь: он же ее на глазах у подружки ударил. Ничего, забирай, все будет в цвет…

Сто тринадцатая, истязание. Вот тебе и Новый год. Не удалось посачковать.

– Идемте со мной! – сказал он женщине.

В кабинете привычно заполнил бланк протокола: Коскова Анна Федоровна, пятьдесят первого года рождения, продавец поселкового промтоварного магазина.

– Так. Теперь я записываю: «Я, такая-то, сожительствую с…» Его фамилия-имя-отчество, место работы?

– Балин, Анатолий Петрович, с сорок шестого года, работает шофером в мехколонне…

– Дети есть?

– Мальчик, три с половиной года.

– Его ребенок?

– Да.

– Поехали дальше… Сколько вы живете?

– Шестой год. Почти сразу после школы с ним сошлась. Я давно его знала, правда – он тоже наш, поселковский. Он и тогда уже пил, он ведь меня старше… но молодая когда, знаете – кажется, что особенно плохого в этом нет: ну выпьют парни, шутят, танцуют… А сошлись – он по-черному начал понужать. В колхоз отправили – заразу там у кого-то подхватил… лечились оба ходили. Мальчик родился – и тоже…

– Чего?

– Три с половиной годика – а у него еще ни одного зуба нет! – она всхлипнула, полезла за платком.

– Вырастут, не плачьте. Так ведь не бывает, чтобы человек всю жизнь – и без зубов. А чего ж вы этого вашего Анатолия лечиться не отправили?

– Он лечился раз, специально куда-то ездил. Три месяца не пил. И – снова загудел…

– Есть еще принудительное лечение. Поможет, не поможет – а бывает, что и одумываются…

– Я ходила к участковому, говорила. Нет, мол, лучше не рассчитывайте. Работает? Работает. Да еще шофером, где с этим делом строго. Вещи из дому пропивает, чтобы водку купить? Нет, пьет на свои, заработанные. Не подходит под ЛТП. А мой нажрется, накомандуется вечером да ночью, утром поднимется, чего-то пожует, чтобы с утра перегаром не воняло – и на работу тащится. Если выходной, праздник – сразу опохмелиться норовит. Так-кая вот жизнь, копейка… Выгонять его – бесполезно, он все равно придет, еще пуще исполосует. Мы в своем доме живем, он нам после моей бабушки достался.

– Расскажите о фактах избиения.

– Времени не хватит – все рассказывать…

– Время найдем. Но вот что, Коскова, имейте сейчас в виду: из этого здания – два выхода: один на улицу, к прежней жизни, другой – в тюрьму, в заключение, в зону. Вас с этим человеком связывает многое: если сошлись когда-то – значит, была и симпатия, вы ведь с виду, я гляжу, совсем недурны, несмотря на фингал… (Коскова ахнула негромко, закрылась платком). Как бы то ни было – годы прожиты, ребенок, общее хозяйство… И вдруг – отдаете под суд, своими руками. Некоторые женщины спохватываются потом, отказываются от показаний, вообще черт знает что творят, с собой кончают – да-да, бывали и такие случаи, психопатический тип распространен среди вашего брата, к сожалению…

Она покачала головой.

– Не-ет, я о нем жалеть не стану. Убирайте, куда хотите. Не могу больше. Ничего неохота: ни домой идти, ни на работу, ни стирать, ни готовить… Край!

– Яс-сно… Свидетели избиений есть?

– Ну, вчера вот Людка была, подружка моя по работе, еще как-то раз, осенью, он при ней руки распускал. Летом у своей матери избил.

Три факта, считай, доказаны. Уже система. На сто тринадцатую хватает.

– Ребенок присутствовал при этом?

– Вчера был.

Хулиганка, двести шестая, вторая часть, тоже чистая.

– Скажите, а убийством он вам не грозил?

– На Октябрьских достал свой перочинник, раскрыл: «Гляди, дождешься у меня, зафигачу. Так, что больше не встанешь».

– Никто не видел?

– Нет.

Ну, неважно. Устроить очную ставку – пройдет и эта статья. Двести седьмая, угроза убийством. Бытовые преступления обычно зыбкие, труднодоказуемые, в суде потерпевшие и свидетели, близкие обвиняемому люди, могут изменить показания – поэтому важно на следствии натянуть побольше статей, чтобы не было оправдательного приговора – это брак в работе, весьма чреватый для следователя. Но здесь, похоже, дело чистое. Обычно «бытовики» с таким букетом и уходили в суд: 206-я плюс 113-я.

Порой пристегнется еще какая-нибудь статейка. Больше, больше вали ему на загривок! Недавно в верхах утвердили новую систему следственной работы: там все учитывалось в баллах. За каждую статью, добавленную к той, по которой было возбуждено дело, начислялись дополнительные баллы. По графе «преступления, выявленные в ходе следствия». Нет, не перевелись еще в МВД умы пытливые и инициативные…

– Пришел, как заорет, – ныла Коскова: – «А, вот вы где, бляди!.». – да шварк меня кулаком! Подскочил да по новой… Людка видела, она все скажет…

Носов дал ей подписать протокол допроса, протянул повестку:

– Отдашь своей подружке Савочкиной. И имей в виду: чтобы назад – ни шагу! Оформим ему арест, отвезем в тюрьму – хватит, нагулялся!

– Прямо в тюрьму? – потерпевшая поежилась. – А надолго?

Начинается…

– Ну, года на три, я думаю, по первости потянет… Но повторяю: обратного хода уже нет. Так что не вздумай отлынивать и увиливать. Наведайся после праздников, узнаешь, кто будет вести следствие.

– А разве не вы?

– Не знаю… Начальство решает. До свиданья!

Выпроводив ее, он занялся Балиным.

14

– Оказывается, мы с тобой ровесники, Анатолий Петрович… Ты не судим?

– Раз залетал по малолетке, – хрипло ответил тот. – Сто сорок четвертая, вторая часть. С пацанами мотор на лодочной станции увели. Два года условно давали.

– Без ареста?

– Бог миловал. Только в КПЗ трое суток держали. И – на подписку.

– А неймется… Снова лезешь. Пьянствуешь, жену бьешь. Ножом ей грозишь.

Балин чуть дернул вбок углом рта – такая у него была усмешка.

– Это что… Ее, гражданин следователь, еще и не так надо было гонять. Другой на моем месте давно бы уже до смерти ее притырил. Закурить можно?

– Давай.

– Х-ху-у… Она ведь, Анька, паскудка давняя. Ее еще в школе кто из пацанов только не давил. А потом она с Санькой Гладышем сошлась, гуляла с ним, пока его не посадили. У нее как раз бабка умерла тогда, она в ее доме жить стала, – ну, я и затесался как-то… Пошло-поехало… Думал сначала – там, мол, видно будет… Да так четыре года и прожили. Вдруг – н-на! – Гладыш возвращается, отбыл срок. Я и в голову это не стал брать: все, думаю, кончено дело, раз баба со мной живет! Через сколько-то времени узнаю – гуляют! Мне пацаны говорили: ставь обоих на нож, кого тут жалеть! А я промедлил чего-то, запил, к матери ушел жить и пацана забрал… Гладыша снова скоро посадили, пятерку бросили, за грабеж. Она тогда на пузе ко мне приползла… с-сука…

Глубоко сидящие глаза, короткие черные волосы, ранние резкие морщины. Он был откровенен, конечно – но маленькие глаза блестели и щурились, в складках похмельно-дряблого лица прочитывались не только злоба и недоумение, но и – напряженность, замешательство, тяжкое желание понять: что случилось, почему я здесь должен все это рассказывать? Хотя раньше наверняка делился, выпив, с друзьями по гаражу и просто случайными людьми своими горестями. Но это тогда было обычным делом, не нарушающим ни жизни с Анькой, ни других привычных вещей… А сейчас прошлое с каждым словом обрубается, становится все дальше, дальше…

– Она не гулять не может уже. Припрется ночью или утром, шары красные, рожа красная… Они на пару с Людкой этой, подружкой ее магазинской – у той тоже свой дом, одна живет. Я сколько туда приходил, гонял обеих. Раз какие-то сверхсрочники выскочили, так уделали, что на больничной справке две недели сидел. А этим сучкам все нипочем, как с гуся вода…

– Чего же не ушел-то?

– Легко сказать… С работы придешь – надо, чтобы кто-то и пожрать сготовил, постирал, прибрался… Сам я не очень-то по хозяйству. А она вообще… когда не гуляет, баба добрая, заботливая, хозяйственная. А пацана куда? Ей отдавать – жалко, мать старая у меня, сам я – видишь какой отец… Пробовал с другими бабами сходиться – нет, все не то… Снова к ней тянет.

– Тянет, пацана жалко… Вот и дожалелся. Три статьи! На первый только взгляд. Может, по ходу дела и больше наскребется. Она ведь ничего не насочиняла, так я понимаю?

– Да нет, все верно… И бил я ее, и ножиком грозил, и пятнадцать суток сидел. Давайте, я готов…

– Готов так готов…

На улице снова падал снег, крупный и мягкий. За ним не было видно ни земли, ни неба. Следователь встал перед райотдельской дверью, закинул вверх лицо.

Вот Я.

Это Я, Господи.

Будем знакомы. Носов Михаил Егорович.

Бывший шофер, бывший студент, ныне старший лейтенант милиции.

Не состоял.

Не привлекался.

Матушка, пожалей своего бедного сыночка!

Характер нордический, стойкий.