Текст книги "Райотдел"

Автор книги: Владимир Соколовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

– Пока, маханя. Зла не помни. Аленку не забывай.

До райотдела они шли молча, каждый думал о своем. Лишь Князева ежилась иногда, быстро и глубоко вздыхала. Мягкий утренний снег, первый снег 1975 года, сыпал на плечи и головы.

Приблизившись к окошку дежурного, Михаил отодвинул стекло, сунул внутрь голову:

– С Новым годом, господа удавы!

Дежурный, капитан Вася Меркушев, отвлекся на момент, рявкнул:

– А? Ну, и тебя также! – и снова устремился на середину дежурки, где раскорякою дыбилась известная городская бродяга Амина Моисеевна Иванова, старуха неясной национальности. С седыми космами, грязная, ободранная донельзя. Когда-то она закончила торговый институт, дослужилась до директора небольшого гастронома, нахимичила там, получила срок и уже не вернулась к нормальной жизни. Вся милиция знала ее и уповала: может, замерзнет в конце концов, или подохнет, наглотавшись дряни, или задушат в подвале такие же бродяги – но Иванова опрокидывала такие предположения, ничего с ней не делалось. Иногда ее пытались образумить сыновья, хорошие, видные специалисты – затаскивали мать к себе, отмывали, отпаивали чаем, вели воспитательную работу. Иванова с удовольствием поддерживала такие разговоры – и неизменно удирала, прихватывая что-нибудь подороже, чтобы продать и напиться. И смеялась в компании других шарамыг над сынками-ротозеями.

– Я ведь поссяла! – крякала она, тряся мокрой юбкой. – А теперь срать охота. Веди, веди, хрен собачий! Имею право.

Тут же крутился какой-то капитан из управления, посланный на праздники в низовой орган для усиления и оказания оперативной помощи. Ничего такие друзья, конечно, не усиливали и никакой помощи не оказывали, только мешали – ну куда пошлешь, что заставишь делать человека, если он не твой подчиненный?

– Вас только что водили на оправку! Сядьте! Сядьте! – надрывался он.

– А, так! А, так! – бродяга еще больше растопырилась и начала закидывать юбку. – Щас сюда навалю! Имею право! Посеру! Похезаю!

Тут Вася ухватил ее за руку и поволок к лавке.

– Надо ее отправить в спецприемник для бродяг и нищих, – глубокомысленно сказал сотрудник управления.

– Да-а! – отозвался дежурный. – Так они ее и взяли! А то там ее не знают. Скажут, что у них все под завязку – и концы… Эх, распостылая ты моя жизнь! Дождешься, Иванова, что я тебя лично укокаю…

– Не много ли вас, не надо ли нас? – снова подал голос Носов. – Глядите, какую я вам еще красавицу привел. Принимай, принимай, Василий!

– Вот следователь пришел, – сказал Меркушев Ивановой. – Он тебя сейчас в тюрьму посадит. Большой срок даст. И будешь мотать.

Бродяга затихла, бессмысленно огляделась вокруг и шмякнулась на лавку – уснула.

– Ну, вот… – Михаил неторопливо заполнял бланк постановления. – Главное, ребята – сердцем не стареть! Хотя все-таки и кажется мне, товарищ дежурный, что она того… – он потянул воздух, – обмаралась маленько… Как говорят в армии – ваши действия, капитан?

Вася длинно, затейливо выругался.

– А ты, Князева, считаешься пока задержанной. Сиди. К обеду, или чуть позже, подъедет прокурор, даст санкцию на твой арест, и тебя отвезут в тюрьму. До встречи!

– Я не хочу тут… с этой… – Валька поглядела на Иванову и содрогнулась.

– Привыка-ай! – раздался бодрый голос из окошка. – Набирайся опыта-то. Скоро ведь такая же будешь. Тебе, Князева, другой дороги нет.

Это подошла Васина смена, капитан Коля Мельников. Отлично! С Колей дежурство коротать можно. Он парень свой, за ним как за каменной стеной, и не дергает следователей по пустякам. Не то что Вася, дурачок и кляузник, или хам Фоменко.

Самое интересное – с этим Васей он когда-то шоферил в одной автоколонне, тот работал на ЗИЛе. Парень он был ни то, ни се – и вдруг узнали, что Меркушев окончил вечернюю школу и собирается поступать учиться на офицера милиции. Думали сначала, что хочет стать гаишником, такое хоть сколько-то можно было понять, но оказалось – метит в обычные службисты, чуть ли не в участковые. Когда спрашивали об этом – Вася оттявкивался обычной скороговоркой: «Ну и что, что! Ну и участковый, ну и что! Порядок доложен быть? Доложен. И усвой: это офицер, не какой-нибудь тебе… Время подошло – звание дай. Выслугу добавь. Двадцать пять лет отбухал – пожалуйте пенсию. О ней ведь уже сейчас пора думать!.». А через шесть лет – надо же! – встретились в одном райотделе. Вася работал инспектором в БХСС, без всяких надежд на повышение, из-за своей тупости; ему поручали только самые мелкие, самые дрянные материалы. И когда открылась вакансия в дежурке, с радостью побежал туда: майорская должность, на четвертную больше зарплата! Вот такой оказался в отделе давний друг.

3

Самому Носову предстояло сменить с дежурства старшего следователя – ей недавно присвоили капитана – Анну Степановну Демченко. Она числилась старушкой в отделе, да такою уж и была, подкатывало под пятьдесят. Демченко сама просилась на праздничные дежурства, здесь ей было веселее, чем дома. Она была когда-то замужем за военным, работала завпарткабинетом в райкоме; муж ушел к молодой, оставив ее с двумя детьми – и Анна Степановна, вспомнив вдруг о полученном в молодости юридическом образовании – пошла в милицию! Дети у нее – дочь и сын – были уже взрослые, имели своих детей, но вечно у них что-то не ладилось, какие-то там бушевали семейные драмы, в которых Демченко тоже играла свою роль. Вообще о детях она говорила с мучительными интонациями, очень страдала за них: видно, вырастить их и поставить на ноги – далось ей исключительно тяжело. В общем, к ней можно было бы относиться без раздражения, если бы не вечные партийный пыл и задор – она секретарила в партбюро и везде совала свой нос.

– Мишенька, милый! С Новым годом! – воскликнула она, вздымая руки.

Носов чмокнул ее в щеку:

– Вас также. Как дежурилось?

– Но-ормально. Новогодняя ночь ведь тихая. Мы телевизор посмотрели, потом выпили маленько, и – спать я легла, Диккенса немножно почитала еще… А ты?

– Ну, так… Среднесдельно. Не выспался вот…

– Это самое плохое. Сейчас публика опохмелится, как начнет друг другу кровя пускать – только держись!

– Может, ничего, обойдется втихую?

– Бывает и так… Ты вот что мне скажи, Михаил: когда в партию заявление будешь подавать?

Гос-споди, опять…

– Все мозги вы мне запудрили с этим делом, – раздраженно сказал Носов. – Ну не созрел я, понимаете? Не созрел!

– Это чепуха, отговорка. Ты имей в виду вот что: мы у себя в отделе имеем право принять всего одного человека в год. Такая разнарядка у райкома. А если я попрошу – дадут еще одно место. Но я буду просить только за тебя. Ибо считаю, что достоин. Ты мне нравишься. И как специалист, и как человек. Не созрел он! Ты погляди на Фаткуллина с Хозяшевым: на них пробы негде ставить, а они коммунисты.

Недавно на ту же тему толковал с ним начальник отделения. «Без этого тебе в верха не попасть». Все верно: вон Севку Панича полгода не утверждали в должности начальника уголовного розыска, покуда не вступил в партию. Выпала эта доля и Славке Мухлынину: ему нравилось быть военным, он с желанием пошел в армию, – однако там, где он служил, членство в партии значилось непременным условием. «В армии теперь строго, – рассказывал он. – Даже на роту не ставят, если не коммунист. Поэтому обычно принимают гамузом, еще в училищах». Носов не осуждал его: что же делать, если нет другой возможности выполнять работу, которая по душе!

– Ну не хватит ли об этом, Анна Степановна? Словно бы без партийных корочек – я уже и не человек для вас. Обидно, ей-богу… А у меня, может быть, имеются разногласия с партийной программой.

Демченко выпучила глаза.

– Как… как ты сказал… – в замешательстве забормотала она. – Ты… я думала… ты преданный…

– Да. Я преданный. Я Родину люблю. Работать стараюсь добросовестно. Но ведь это независимо от того, в партии я или нет. Что так смотрите? Я не боюсь. И за свое место не держусь нисколько.

– Какие вы… – старший следователь цокнула языком.

Носов стоял и глядел в окно, вдруг встрепенулся:

– А вон и ваша крестница поспешает! Не иначе, с Новым годом идет поздравлять. Еще с ней какая-то дама. К нам, точно…

– Клюева, что ли? – тоскливо воскликнула Демченко. – Ох, горе, горе… – она заметалась по кабинету, в спешке набрасывая одежду. – Не успеть, не успеть…

– А ну закрывайтесь изнутри! – приказал Михаил. – Я ее встречу сам. Принимаю, как говорится, огонь на себя. В благодарность за партийное доверие.

Он прошел к себе и настежь распахнул дверь кабинета. Теперь Клюева обязательно влетит сюда. Надо же, и в такой день не сидится ей дома…

4

Доцент Клюева, Татьяна Федоровна, кандидат философских наук, с университетской кафедры научного коммунизма. Второй год она изводила и терроризировала их. Сначала участкового, потом, по каким-то высоким звонкам, материалы оказались у Монина, он их отдал в уголовный розыск, там маялись с ними довольно долго, потом совсем уж непонятным путем они оказались у следователей, конкретно – у Анны Степановны, как у женщины и секретаря парторганизации. Она боролась, боролась с Клюевой и – пала, замученная разговорами о заговоре и предвзятости: пришла к Бормотову, бросила бумаги на стол и заявила: «Или забирайте, или ноги моей больше здесь не будет, увольняюсь, к черту, перевожусь, куда угодно!» – «Что за слова, что за слова… – заюлил майор. – Как это… даже странно… старый коммунист…» – «А что вы скажете, если она тоже партбилетом передо мной машет и кричит, что она старая коммунистка! Вот поговорите с ней сами и поймете!» – «Разговаривал уже… – угрюмо сказал Бормотов. – поговорил, а она после в ЦК бумагу накатала, меня по ней в обком, в партком управления тягали… Что же нам делать-то, а?» – «Пускай управление с ней и разбирается». – «Ну, скажете! Нашли дураков… тут же конкретную ответственность надо на себя брать. А они только указания дают». Хотели спихнуть стажеру-студенту, но одумались: парню еще полгода учиться в том же университете, зачем же ставить его под удар!

Отдали Фаткуллину: во-первых, сыграли роль неприязненные отношения между ним и Бормотовым, во-вторых – Фаридыч был постарше других, тоже член партии, участник войны. И он как-то умел разговаривать со стареющими бабами: что-нибудь вспомнит из прежней жизни, ввернет комплимент, нажмет на чувства, на сознательность, а то еще и прижмет, лапнет в углу словно бы ненароком, с хохоточком. Однако доцент и для него оказалась твердым орешком.

Дело тут было в соседях по подъезду, по лестничной клетке. С некоторых пор начавшая свихиваться Клюева стала подозревать их в попытках отравить ее, а паче того – ее собаку. Они якобы также подключали провода к ее одинокой квартирке, чтобы внедрить туда антисоветскую и диссидентскую идеологию. Поначалу она сунулась было со своими бреднями в КГБ, там вознамерились отправить ее на психиатрическую экспертизу; перепуганная Татьяна Федоровна быстренько смылась оттуда и больше не появлялась, переведя манию в другую плоскость: они хотят отравить меня и Тошу, окуривают ядовитыми веществами дверь квартиры, рассыпают по лестнице какую-то гадость, подсылают специально зараженных собачек к Тоше, чтобы он с ними совокуплялся! Однажды продавщица в магазине, предварительно перемигнувшись с тоже стоящими в очереди соседями, дала ей такую колбасу, от которой Тошу рвало, и она тоже чувствовала недомогание… И так далее, прочая бредятина. Казалось бы – ясно, одиночество, неустойчивая психика, вместе с климактерическими изменениями организма, породили обычную шизофреническую манию преследования, дополненную еще и сутяжными, кверулентскими склонностями. Но стоило заикнуться снова об экспертизе – Клюева кинулась сразу в университетский партком, там ударили в колокола: как так, смеют подвергать сомнению психику кандидата наук, члена партии, такого идеологически выдержанного товарища! В дело встряли райком, горком, обком – хватало строгих звонков, требований «разобраться со всей принципиальностью», просто окриков: милиция ведь не КГБ, с ней можно не церемониться! В общем, вопрос об экспертизе был безнадежно похерен, – а что тут можно было предпринять без нее? Идиотски кивать заявительнице и завести дело на ее соседей, чтобы обвинить их в террористических намерениях? Предписать им сдать на живодерню своих собак, чтобы не нюхались с Тошкой? Словом, куда ни кинь – везде выходила сплошная дурь. Фаткуллин перепробовал все свои способы воздействия, но Татьяна Федоровна держалась крепко, со стойкостью истинной сумасшедшей. Она вообще часто приходила в отдел и, не застав «своего», заходила в любой следовательский кабинет, садилась и начинала излагать претензии. Дело пухло, бумаги заполняли уже два объемных скоросшивателя, они почти беспрерывно находились в движении: из отдела – в управление, прокуратуру, еще неизвестно куда таскали его Монин с Бормотовым – и обратно, с обязательными указаниями сделать еще то-то и то-то… Бремя окончательного решения не хотел брать на себя никто, все сваливали вниз, на самую крайнюю ступеньку, следователя райотдела… Следователь же мог в этой ситуации сделать только одно: вынести очередное постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. Сразу же шла следующая жалоба, постановление отменялось, начиналась новая возня… Этих постановлений по материалу накопилось уже штук пятнадцать – по сути, дознание шло почти непрерывно. В отделении только Носов не занимался еще клюевскими кляузами – проносил Господь, миновала, слава ему, чаша сия… Хоть и знал тоже доцентшу как облупленную, и она знала его.

5

– Да-да, заходите! С Новым годом вас! Что же вы не отдыхаете? Народ весь спит еще после новогодней ночи. Кроме нас, конечно, окаянных дежурных.

– О какой ночи вы говорите! – быстро заговорила доцентша. – У меня каждая ночь, знаете… Испытывать такие мучения из-за того, что люди за стеной позволяют себе незаконные вещи… Спасибо за поздравление. Я вас тоже поздравляю. А Анвар Фаридович где?

– Дома, отдыхает, где же ему быть? У нас только дежурные работают по праздникам – если, конечно, нет чрезвычайных обстоятельств. Сегодня я дежурю от следствия.

– А я как раз вот с вами все хотела поговорить… Случая не было – а сегодня представился, вот и прекрасно! Вы ведь наш, университетский? Свой, как говорится, человек. Может быть, мне с вами легче будет найти общий язык?

«Этого только не хватало!» – поежился Носов.

Выгнать ее, конечно, было нельзя; за себя Михаил боялся при этом меньше всего – но отдельскому начальству могли дать такую таску…

– Я по своему делу… Вы ведь знаете, разумеется, в чем его суть?

– Ну, так… в общих чертах.

– Нет, нет, вы знаете! Мы же неоднократно разговаривали при вас с Анваром Фаридовичем. Ну так слушайте, какую акцию предпринимают теперь наши общие враги: они используют в отношении меня и Тоши лучи высокой частоты! Я почувствовала это еще вчера вечером. А бедный Тоша плохо кушал и беспокоился всю ночь. Я требую немедленно пресечь эту их деятельность.

– Ну вы можете хотя бы объяснить, зачем им это нужно?

– Как зачем? – вскинулась Клюева. – Это же ясно как божий день! За то, что я неустанно разоблачаю происки разного рода антисоветчиков.

Кажется, возник лучик надежды.

– А вот это уже не по нашей части! Я бы советовал все-таки обратиться в КГБ.

Она отшатнулась, загородилась руками:

– Нет, нет! Какой хитрый! Они меня опять на экспертизу будут отправлять, а я абсолютно здорова. Я думаю, что они сами вступили с ними в сговор…

– С кем? С антисоветчиками?! – в изумлении воскликнул следователь.

– Ну, вообще все там, я не знаю с кем…

«Опасная старуха, – подумал Носов. – Неужели она еще и занятия до сих пор ведет? Что же она, интересно, на них щебечет студентам?»

– Вы знаете, – сказал он, – я обязательно займусь этим делом. И передам все Анвару Фаридовичу. А теперь – извините, у меня два срочных допроса, арест, потом, наверно, придется выехать; освобожусь, скорей всего, только вечером…

– Вы можете заехать и вечером, я дам адрес…

– Не могу ничего обещать, поймите, я на дежурстве! Вы зайдите-ка лучше к подполковнику Коротаеву, нашему заместителю, он дежурит от руководства и может содействовать решению вопроса.

– Вы так думаете? Вы так считаете? – заволновалась доцентша. – А где он сидит?

– В третьем кабинете, в конце коридора, направо. Счастливо! С Новым годом еще раз!

– Спасибо, спасибо! До свиданья.

Только она удалилась, только Михаил успел хихикнуть, радостно потерев руки: сплавил, сплавил! – как дверь снова отворилась, и новая гостья вступила на порог.

6

Какая встреча!

Алла Венедиктовна!

Алла Венедиктовна Кокарева когда-то вела семинары по истории КПСС на первом-втором курсах юрфака. Она была тогда молодой дамочкой удивительного сложения: тонюсенькая талия, нежная шейка сочетались с такими мощными выпуклостями и округлостями, что кавказцы и иные восточные люди не выдерживали порой и переводились из других групп туда, где она вела семинары, чтобы иметь возможность почаще обозревать ее. Аллочка, как ее звали студенты, ранее процветала на плодоносной почве комсомольского функционерства; в вузе писала диссертацию на какую-то вполне ничтожную тему типа: «Партийное руководство борьбой комсомола за повышение яйценоскости кур в шестой пятилетке (на материалах Энского района)». Теперь прошли уж годы, диссертацию она, конечно, защитила, расплылась, вряд ли теперь грузины и армяне так интересуются ее прелестями; в глазах появилась некая быстрая пронзительность, – с Лилькиных слов Носов знал, что Кокарева уже шурует вовсю там в парткоме, выявляет и организует.

Однако – что привело ее праздничным утром в райотдел, в одно время с сумасшедшей Клюевой? Вернее даже сказать – вместе с ней: Носов ведь видел в окно, как они вдвоем топали по улице, под мягко летящим к земле снегом. Может быть, они там уже на пару в клюевской квартире ловят антисоветские лучи? Мало ли к чему может прийти женщина, сочетающая занятия общественными науками с активной партийной деятельностью?..

– Здравствуйте, Миша! – крикнула Кокарева, всплеснув руками.

– Да Господи! – он выскочил из-за стола, поймал ее руку, чмокнул. – С Новым годом вас! Какими судьбами?

– Спасибо, милый! Тебя также! Вот ведь жизнь – и в праздники нет мне покоя…

– А что такое?

– Да вот… – она кивнула на дверь, за которой только что скрылась Клюева. – Мне поручили разобраться с делом Татьяны Федоровны. Утром я позвонила ей и, узнав, что она собирается сюда, предложила сопровождать ее.

– Правильно, давно пора с ней разобраться! – буркнул Носов.

– В-вы думаете? – Аллочка глянула быстро-пронзительно.

– Конечно. Она, может быть, до сих пор у вас и лекции читает?

– Почему нет, я не понимаю?

– Так она же сумасшедшая!

Лицо у Кокаревой окаменело; нижняя челюсть надменно выкатилась вперед.

– У вас есть официально подтверждающие это документы?

– Так ведь достаточно с ней раз поговорить…

– Нет, недостаточно! Ах, Михаил, неужели вы здесь так огрубели? Придется, наверно, для вашей же пользы шепнуть об этом милицейскому начальству…

– Как хотите! – бросил он. – Вы что-то еще хотели? Или нет? А то у меня тут дела…

– Господи, да вы, кажется, обиделись, Миша? – с совершенно искренним и невинным видом промолвила представительница общественных кафедр. – Но и вы поймите меня… и позицию парткома…

– Ну какое мне до него дело! Своих забот с верхом… И от каждой голова болит – с людьми ведь работаем, не с мусором… А вы мусолите там совершенно ясный вопрос – да еще и оскорбляете…

Алла Венедиктовна замешкалась на мгновение: как отнестись к человеку, заявившему, что ему нет дела до самого парткома? – но уловив, видно, что все эти театры здесь бесполезны, ни к чему, – прижала кулачки к далеко выдающимся грудям и вскричала полушепотом:

– Ну хорошо, я скажу вам все! Только пусть это будет между нами!

Носов пожал плечами: клясться в чем-то перед Кокаревой он отнюдь не собирался.

– Мы… понимаете… поступил сигнал… о снижении уровня идеологического обеспечения ее лекций. Был проведен ряд открытых занятий, и вот что выяснилось: очень низок процент цитирования основоположников и партийных руководителей!

– Ну и при чем здесь опять же мы?

– Как же, как же! Мы стараемся выяснить буквально все. Вы можете дать нам справку о ее состоянии?

– О том, что она сумасшедшая? – (Кокарева снова осуждающе покачала головой). – Я бы с удовольствием это сделал, но, во-первых, материал не в моем производстве, во-вторых – мы, к сожалению, не имеем такого права: подобные справки выдают лишь врачи, а отнюдь не следователи. Но если она согласна пройти экспертизу…

– Нет, нет! Это исключено.

– Тогда не знаю… Да и зачем вам эта справка? Думаете, она повлияет на процент цитирования?

– М-да… – задумчиво произнесла представительница. – Видно, вопрос этот придется решать на очень высоких уровнях. Мы с вами, Михаил, говорим, кажется, на разных языках. Жалко…

Он ничего не ответил, встал. Кокарева деланно засмеялась.

– Так ведь мы с вами и не поговорили на отвлеченные темы, об общих знакомых. А нам, кажется, есть о чем и о ком вспомнить. Вот проклятая жизнь, ничего не успеваешь! Ну, забегайте в университет, не забывайте свою альма матер!

Проводив ее, он потряс головой: «Ничего не понимаю! Зачем приходила? О чем говорила? Справку просила какую-то… Сложно, сложно живут товарищи!» И, выглянув в окно и увидав сизо-блестящие, похмельные рожи бегущих из вытрезвителя алкашей – обрадовался, словно увидал родных людей.

7

Для опытного следователя дежурство – не больше чем обычная житейская докука, невозможность провести с семьей время отдыха. А так – он готов к любой ситуации. Психологически, морально, профессионально. Другое дело – когда еще новичок, и все в первый раз.

Какое получилось у Носова первое дежурство! Этого не забыть. Бормотов не ставил его поначалу в график дежурств: пускай парень присмотрится, нахватается. Но уже на третий или четвертый день пребывания в отделе к нему в кабинет ввалился новый сослуживец капитан Коля Хозяшев, пожилой коми-пермяк с белесыми глазками. Дело шло к вечеру. «Слушай, молодой! Тут рядом, метров триста всего, трамвай бабу переехал. Я дежурю сегодня, но мне надо смотаться сейчас – вот так! – резнул ладонью по кадыку. Глазки его были в набрякших прожилках, часто мигали: скорее всего, он успел основательно вмазать и торопился добавить. – Составишь протокол осмотра, а там дальше уж разберутся. Главное – чтобы ты был и отметился: протокол-то с нас все равно потребуют, сам понимаешь. Ну, сбегай?» – «Так я… я никогда не составлял документов по дорожно-транспортным, понятия не имею, что там к чему…» – «Ну, велика беда! Ты же из шоферов, я слыхал. Тормозной путь, видимость, состояние полотна, положение трупа, характер повреждений… Наверняка пьяная, кто еще засветло под трамвай полезет? И постановление на экспертизу трупа напиши сразу… В общем, по обстоятельствам. Ну давай, давай, собирайся, там трамваи-то стоят…» Носов обреченно оделся, сунул в папку бланки протоколов, вышел из отдела и двинулся вдоль трамвайных путей. За первым же поворотом увидал все: стоящий трамвай, бьющуюся в плаче женщину в кабине, нечто бесформенное, лежащее на рельсах громоздким темным кулем… Он подошел ближе – и содрогнулся от омерзения: грязный серый халат, ноги в грязных же чулках, разбитых грубых туфлях… Сначала возникло ощущение какой-то фиолетовой слизи, потом – тряского желтого жира. И – кровь, кровь кругом, лужа крови. Никого нет: ни гаишников, ни медиков, только кучка любопытных. Конечно, случись с ним такое сейчас, не было бы вопросов, как поступить: обратным ходом – в отдел, к дежурному, и живо примчались бы на телефонные звонки и те, и другие. А тогда… Тогда он отошел подальше, чтобы его не стошнило, и стал заполнять протокол осмотра. Хорошо, хоть бланк оказался толково составлен: в нем обозначены были пункты, которые следовало заполнить. Но у Михаила не было с собой даже рулетки, и все пришлось определять на глазок – тормозной путь, например, он вымерил пальцами. Быстро, тяп-ляп, заполнил бланк, дал подписать двум понятым из любопытных, и теперь перед ним встала другая проблема: что делать с трупом? Ну ясно, допустим, что его надо везти в морг, вместе с постановлением на экспертизу – но как это реально сделать? На чем везти? Кто будет грузить? Сам себя он ни за что не смог бы заставить дотронуться тогда до этой женщины, до ее грязной, испачканной кровью одежды, до толстой, дряблой, неживой плоти. Побежал-таки в отдел, но рабочий день кончился, никого из следователей уже не было на месте, а дежурный, грубый Фоменко, сказал: «Я тебе ее грузить не стану! Управляйся своими силами, как хочешь». Носов тогда с отчаяния позвонил в бюро судмедэкспертизы, справился, не могут ли они выехать за трупом – но там лишь посмеялись над ним и посоветовали самому вникать в эти проблемы, если не хочет неприятностей со стороны своего начальства. Взбешенный, подавленный, он вернулся обратно. Увидав приближающийся самосвал, вышел на дорогу и поднял руку. Самосвальщик стал требовать подмоги, и Носов обратился к толпе любопытных. Она сразу разбежалась, остался только зачуханный мужичок; вдвоем с шофером они перевалили тело через задний борт в кузов. В морге Михаил выпросил носилки, шофер с мужичком угромоздили на них растерзанный труп, утащили в холодный подвал, а он заполнил постановление на экспертизу, отдал служителю и дунул сразу оттуда. Выйдя из ворот, он встал: его трясло и знобило, ломило затылок. Неужели в с е, кончился этот кошмар? Шофер самосвала, выезжая, остановился: «Ну, я больше не нужен? Вас подбросить?» Носов только махнул пляшущей рукой. И как-то даже в сознании тогда не мелькнуло, не задержалось, что еще утром, еще днем эта баба была человеком – что-то делала, что-то кумекала, куда-то спешила, в конце концов – имела за спиной худо-бедно (а может, и не так уж худо и бедно) прожитую жизнь…

Такое вот оказалось первое дежурство. Вспомнишь – вздрогнешь.

8

Носов вынул из сейфа дело сифилитички Файки Вотиновой и сел писать по нему обвинительное заключение. Сроки кончаются, пора отдавать в суд.

Файка, Файка! Совсем еще молодая девка из околостанционных бараков. Едва ей минуло шестнадцать, как искушенная подружка отвела ее на бан – привокзальный притон для темного люда и темных дел; там некий освободившийся кент в тот же вечер сдул пыльцу Файкиной невинности, использовав при этом, наверно, весь арсенал извращенных приемов, – едва ли какая-то часть Файкиного тела оказалась неопоганенной. После такого крутого крещения Вотинова достойно вошла в ряды барачных оторв, – только ленивый не заваливал ее. Но у них, этих оторв, тоже была своя жизнь, не всегда простая: они делились на группировки, одни оторвы враждовали с другими, дрались в кровь, ходили стенка на стенку; в том супе скакала и Файка. Тем временем она кончила ПТУ, и ее направили токарем на завод, оттуда сразу – в деревню, на сельхозработы. Там вся заводская команда жила в свальном грехе, и Вотинова сошлась с сифилитиком Козневым. Сам он уже не подлежал никакому привлечению: через месяц после колхоза совершил убийство и был приговорен к «вышке». Файка же заразила уйму парней и мужиков; наконец медицина выявила ее и призвала к лечению. Но лечилась неаккуратно, пропускала сеансы, опаздывала, да еще, видно, грубила врачу – и документы на нее оказались в милиции. Бормотов наложил резолюцию: «Возбудить дело! Арестовать!» – и Файку ввергли в узилище. Материал – проще некуда: предъяви обвинение, допроси ее и врача – и отправляй дело дальше по инстанции; однако выяснился такой факт: оказывается, Файка, не закончив курса лечения, начала сожительствовать с парнем из соседнего барака, вернувшимся из армии. Тот сам явился к следователю и все рассказал. Парень был тоже дерганый, непростой, видно, не севший до службы лишь каким-то чудом. Но – заявил, что будет ждать Файкиного освобождения, и намерен жить с ней дальше. Носов направил его на обследование – все реакции отрицательные. И тем не менее своим появлением он добавлял еще один пункт обвинения: заведомое поставление другого лица в опасность заражения. Видно, начальными циклами лечения Файкину болезнь заглушили настолько, что она не могла передаваться другим. «Но ведь она же впринципе могла тебя заразить, – объяснял Носов парню (его пришлось признать потерпевшим по делу), – и ты еще собираешься ее ждать, стерву такую». – «Не твое дело! – крикнул сожитель, и лицо его стало хищным, злобным, жестоким. – Ты чего сюда суешься, падла, мусор?! Посадил человека и рад, да? Еще ухмыляется, г-гад!.». Михаила даже передернуло: вдруг пырнет ненароком, с такого станется… Пошел к Бормотову: так и так, Петр Сергеич. Но тот отрезал: «Ты-то чего за них опять переживаешь? Она арестована и будет осуждена по обоим пунктам. Что еще?.». – «Так парень-то… может, у них что-нибудь и получилось бы. Жили нормально, работали оба…» – «Не понимаю ни твоих рассуждений, ни чего ты хочешь. Ступай, заканчивай дело и передавай в суд. Хочет он ее ждать – ну и пускай ждет, тебе-то что за забота?» Тем и кончилось. Что ж, поедет в лагерь для сифилитичек. Какой-то вернется, там ведь контингент – будь здоров… А может, все и обойдется. Он еще сунулся к замначальника уголовки Сашке Поплавскому – тот барачную вольницу в районе знал лучше всех, имел там надежных осведомителей. «Это ты про Тюрина? – спросил Сашка. – Он ведь с Файкой-то жил. Какой ей там срок корячится? Год? Нет, год он на свободе не протянет, он уже в старую компанию втесался – потрошат, штопорят, финки на работе точат, наборные рукоятки к ним мастерят… Не дождется он ее, точно».

Носов сунул исписанную бумагу обратно в папку. Успеется, ну его в баню! Сходил умылся, чтобы стряхнуть сонную одурь. Спустился вниз.

Не было уже ни Ивановой, ни других задержанных, – Князева сидела в дежурке одна. При виде следователя она встрепенулась, изогнулась как могла грациозно, широко раскрыла глаза и стала накручивать локон на виске.

– Гражданин следователь, Михаил Егорович, вы мне поесть принесете? – тоненько пропела она.

– Ну как же, обязательно. В магазине булку куплю, а чаю принесу из кабинета. Подожди только маленько.

– Ага…

Из задней комнаты дежурки, где стоял пульт охраны, выглянул дежурный от руководства, заместитель начальника по оперработе подполковник Федор Ильич Коротаев.

– Заходи, Миша! Ты зачем ко мне Клюеву подослал?

– А мне-то она зачем нужна? И мы у нее, по-моему, уже вышли из доверия. Она сейчас считает, что от следователей справедливости ждать не приходится. А вы – начальник все-таки, с вами другой разговор.

– Удружил, удружил, спасибо… – ворчливо отозвался подполковник. – Все готовы на других свалить. Нет уж, взяли ее на себя – сами отпурхивайтесь. Когда хоть разберетесь-то с ней?