Текст книги "Операция без выстрела"
Автор книги: Владимир Орленко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)
– А может, позовем их сюда? – спросил Зубатый. – Чего носиться по лесу?
– А что, может, и вправду? – поддержал Ми-кола.
– По мне, как хотите, – равнодушно махнул рукой Буй-тур.
Он успокоился и, когда собралась вся компания, начал позевывать. Рядом с Буй-туром сидел Клименко. Что-то переставляя, капитан ненароком коснулся локтем колена бандита. Тот нервно дернулся. Микола отвел его в сторону.
– Слушайте внимательно, друже Буй-тур… Долго мы тут не задержимся. Этими днями двинемся на запад.
– Я это знаю из сообщений друга Срибного, – сказал бандит.
– Да, да. У меня есть поручение оставить вам документы, ознакомить с новой тактикой организации в нынешних условиях. Документы ни в коем случае не должны попасть в руки органов. Проводника Небесного я уже ознакомил с этими бумагами. Вам лично провод передал часы и радиоприемник.
Мамчур отошел, через несколько минут вернулся с рюкзаком, развязал его и стал выкладывать на траву вещи.
– Нравится?
– Еще как! Завидую вам, друже. Вы уйдете за границу. Там спокойно, а здесь каждый день нас караулит смерть.
– Зато вы на родной земле, друже Буй-тур. Тут и дышится вольней, и соловейко поет по-другому. А там – все чужое. Вы даже не представляете, как надоело – все вокруг чужое…
– Когда за плечами ходит смерть, поверьте, соловейка не слышишь. Надо прислушиваться и присматриваться к каждому кустику, к каждому пню. Даже наши люди, крестьяне, отказались помогать, выдают конспираторов. Страшный вред причинили подполью те, кто объявился с повинной. Кое-кто даже взял оружие и бился против нас. Надо было с самого начала ликвидировать ненадежных…
– У вас есть люди, которым вы не доверяете?
– Да, друже проводник. К сожалению, бывают случаи, когда те, кому мы верили, вяжут нам руки-ноги и тащат в органы…
Микола перебил:
– Вы не ответили на вопрос: верите ли вы людям, которые с вами?
– Этим верю. Если бы не верил, так они не только бы со мной не ходили, а и не жили бы.
Снова начался дождь, подул ветер. Под утро стало холодно.
– Затянулась наша беседа на свежем воздухе, друже Буй-тур. Пора идти на отдых. У нас тут есть два бункера. Вы наш гость, так выбирайте место и компанию, но было бы лучше, чтобы мы с вами могли посоветоваться о будущем.
– Вы не против, чтобы я и друг Небесный были вместе с вами? Зубатый, Демон, Дон, Клим и Бегунец будут ночевать в другом схроне, а заодно возьмут на себя и охрану.
– Согласен, – ответил Мамчур. – И еще одно: если вы имеете важную информацию, можем ее забрать. Поймите меня правильно, друже Буй-тур, вопрос вашего перехода за границу должен решиться в самое ближайшее время.
– Я передам все, что удалось собрать в этом районе, а также мои дневники. Думаю, это не только для истории, а и для дела. Материалы при себе.
– Хорошо, вручите радисту Климу.
В убежище было душно, пахло сыростью. Буй-тур догрыз подаренную Миколой плитку шоколада и, развернув золотую фольгу, искал название.
– Все пропало, – с горечью произнес бандит. – Съел вместе с шоколадом…
Кротенко и Мамчур вскочили, с тревогой глянули на Буй-тура.
– Что вы съели? – нахмурился подполковник. – И что значит «все пропало»?!
– Съел название фирмы. Жаль. Не наш был шоколад, правда?
Кротенко облегченно вздохнул. Микола вытер со лба холодный пот.
– Был не наш, а теперь ваш. Я еще дам. Ешьте на здоровье и больше не пугайте нас.
– Спасибо за угощение. Но у меня слабые зубы, будут болеть. Ну, разве что по половинке с другом Небесным.
И снова на зубах захрустел «иноземный» шоколад.
Микола и Кротенко стали расстилать спальные мешки. Они сразу же привлекли внимание Буй-тура. Он припал к клейму и беззвучно шевелил губами.
– Мейд ин Инглянд, – помог ему подполковник и добавил: – Так говорит наш друг Богун.
– Холера ясна! – воскликнул Буй-тур. – Такое тоненькое, в жмене можно спрятать, а видать, хорошо греет.
– Да, это гагачий пух, – объяснил Мамчур. – Что, нравится? Переночуем, и я вам подарю.
Хотя Микола изрядно устал, сон к нему не шел. Кротенко уже давно посапывал. Буй-тур крутился, кашлял. Были минуты, когда он начинал засыпать, но тут же переворачивался и что-то бормотал. Мамчур поднимал голову, прислушивался, но ничего не мог разобрать. Наконец усталость взяла свое.
Микола проснулся от шепота. Открыл глаза и увидел, что подполковник Кротенко бреет Буй-тура.
– А я и не знал, что вы, друже Небесный, еще и прекрасный парикмахер, – пошутил Мамчур. – Подарил бы вам бритву, хотя, правда, острое дарить не годится.
– Спасибо, у меня есть бритва, не хочу вас грабить.
– Какой это грабеж, если я дарю.
После завтрака Буй-тур принялся изучать указания центра. Тем временем Микола и Кротенко вышли из бункера и поговорили с Донцом и Клименко. Когда они вернулись, Буй-тур зевал, у него слипались глаза: сказывалась бессонная ночь.
Через час в бункер явился Донец. Он сообщил, что в лесу рабочие подживляют деревья. А Зубатый вроде видел, как из Жолквы на Великие Мосты проехали три машины с солдатами.
– Где люди? – спросил Мамчур. – Успели спрятаться?
– Да, они в укрытии.
– Хорошо, оставайтесь с нами. Пересидим.
Буй-тура клонило в сон от чтения указаний. К нему подошел Кротенко, сел рядом. Донец примостился на полу. Вошел Клименко с харчами. Микола свернул спальный мешок, протянул Буй-туру:
– Это вам на добрую память.
Тот поблагодарил, откладывая страничку очередного документа.
– Погодите, друже. Я хотел обратить ваше внимание на вот это место…
Это был сигнал. Буй-тур не успел глазом моргнуть, как Кротенко с Донцом схватили его за руки, а Микола надел наручники. Во рту Буй-тура торчал кляп. Бандит сидел бледный и только ворочал глазами. Он все понял.
Оставив Миколу с Буй-туром, чекисты вышли из бункера, чтобы завершить операцию.
Утром в управление государственной безопасности прибыли Кротенко, Донец, Клименко и Мамчур. Петр Федорович доложил Соколюку:
– Товарищ полковник! Операция прошла успешно. Щепанский захвачен живым и вместе с бандой доставлен во Львов.
Когда Буй-тура-Щепанского привели на первый допрос, на столе уже лежали его отчеты, дневники, другие шпионские материалы.
У бандита пересохло в горле. Щепанский что-то прохрипел и закашлялся.
Вопросы – ответы, вопросы – ответы… Щепанский рассказывал подробно, когда и как стал националистом, чем занимался в оуновском подполье.
– Я выполнял указания провода, – говорил Щепанский. – Приказы были общими, а мы на месте решали, кого и когда надо ликвидировать.
– Кого вы убивали? – спросил полковник Тарасюк.
– Активистов и всех, кого считали врагами организации.
– А женщин, детей?
– Тоже убивали.
– За что?
– Их мужья, отцы были активистами. Страхом и смертью мы хотели повлиять на население, чтобы оно не поддерживало Советскую власть.
– Сколько вы уничтожили людей?
– Такого подсчета я не вел.
Следователь взял со стола толстую тетрадь.
– А это что, не подсчеты?
Щепанский молчал.
– За что вы задушили Бариляка? Он имел в вашей банде кличку Борис.
– Да. На рождество мы зашли в село Стихов. Там узнали, что отец Бориса, Василь Бариляк, вступил в колхоз… Я не мог поверить. Заявился в хату, за мной – хлопцы. Спросил хозяев, знают ли они, кто мы такие. Они догадались. Угостили нас. Это было рождество. После ужина я спросил прямо: «Слышал, вы подали в колхоз. Ваш сын был полицаем, служил в дивизии СС «Галиция», теперь вместе с нами в подполье. Что он вам скажет?» – «Мы его туда не посылали, – махнул рукой Бариляк. – Пускай придет с повинной. Ему власть простит, как и другим. Да и вам время подумать, как жить дальше».
Щепанский облизнул толстые губы, глянул на следователя:
– Меня это так потрясло, что я не удержался – дал очередь из автомата по Барилякам. В тот же день задушил и Бориса.
– А его за что?
– Ну как – за что? Чтобы не мстил за родителей.
Следователь полистал записи Буй-тура.
– За что вы задушили мальчика Йосипа?
Бандита словно опустили с головой в ледяную воду – он сжался, губы передернулись в брезгливой гримасе.
– Это случайность. Мы прятались в клуне родителей этого хлопца.
– Кто это – мы?
– Моя группа. Те люди помогали нам харчами, давали информацию. В тот день мы у них прятались. Сидели, ждали вечера, чтобы уйти в лес. Дети играли в войну. И тот хлопчик залез в клуню через хлев, потому что двери были заперты. Увидел нас. Хотел выскочить… Ну, а потом дети стали искать его. Тоже пробовали залезть в клуню. Но Йосипова мать испугалась, что они нас увидят, и прогнала.
– А если бы еще кто-нибудь туда залез?
– Задушили бы. Что же делать?
– Родители Йосипа не расспрашивали вас про мальчика?
– Спрашивали. Мы сказали, что не видели. Они и до сих пор небось не знают, что с Йосипом сталось. Мы его закопали. Откинули сено и закопали. Потом снова накрыли.
– Кто именно задушил ребенка? – спросил Тарасюк.
– Я задушил, – ответил Щепанский.
– За что вы убили Ганнусю Зварич? – продолжал следователь.
– Было за что.
– Отвечайте.
– Это длинная история.
– У нас довольно времени.
– Она влюбилась в моего боевика. В Зенка. Когда-то они вместе ходили в школу. Ну, я разузнал, что Ганнуся уговаривает Зенка явиться с повинной. Она хотела уехать с ним…
– Как вы об этом разузнали?
– Из переписки. Хлопцы выследили место, где Зенко сберегал почту от Ганнуси, и тайник для переписки.
Из папки, что лежала на столе, следователь вынул мелко исписанный листочек бумаги, спросил Щепанского:
– Вы это письмо видели? Тот взял бумагу, осмотрел ее.
– Видел, но до Ганнуси письмо не дошло. Хлопцы перехватили.
– Вот я прочитал его, а вы скажите, что в нем подозрительного.
Милая!
Нынче, как всходило солнце, видел оченята твои в росе на барвинках. Ветер качал цветы, и капли росы дрожали. Помню, как ты плакала, и твои оченята были синие-синие… Эх, если б я мог, все бы отдал, только это невозможно. Знаю только, что без тебя не буду счастливым. Не буду, но… скажу, когда встретимся.
Вечно твой З.
– Что же вас в этом письме насторожило? – спросил полковник Тарасюк.
Щепанский опять взял записку, шепотом прочитал текст.
– Вот тут, после «но», три точки. Это могло быть намеком.
– Каким намеком? На что?
– Ну, он же пишет, что скажет при встрече.
– И все?
– Нет, не все. Мы еще имели письмо от Ганнуси. Она уговаривала Зенка бросить подполье.
– Есть у вас то письмо? – спросил Тарасюк Степана Остаповича.
– Да.
– Прочитайте.
Мой Зенко!
Страшно подумать, что делают знакомые хлопцы. Мы вместе учились в школе. Почему они убили учительницу и ее ребенка? Это страшно. Как плакали взрослые и дети, если бы ты видел! Неужели и ты там был? Боюсь, всю ночь проплакала. Но знаю, что ты не такой. Сделай, Зенко, так, как я тебя просила…
– Это то письмо? – спросил Тарасюк Щепанского.
– То, и еще было одно.
– Вот оно, товарищ полковник, – сказал следователь.
Любимый Зенко!
Я закончила школу на «отлично». Хотела послать документы в институт, но мне угрожают. Мои дома плачут и боятся. Не знаю, что я такое плохое кому делаю, что угрожают моим родным… Сколько можно жить в страхе? И за что? Я теперь такая запуганная, не знаю, что и делать. Почему мы не птицы? Помнишь, как ты пел «Дивлюсь я на небо»? Почему мы не можем полететь, куда хочется? Боже! Теперь я думаю только об одном: чтобы выжить.
– Сколько Ганнусе было лет? – поинтересовался Виктор Владимирович.
– Скорее всего восемнадцать. Как раз закончила десятый класс. Была очень молодая и очень испуганная. На всех смотрела круглыми глазами, как малый ребенок. Она не понимала, что случилось. На нее тоже все смотрели. Бледная была, но очень красивая. Я никогда не видел такой красивой девушки… Застрелили, оттащили в кусты, я пошел сказать, где ее зарыть. Она, убитая, была еще красивее.
– А как принял это ваш Зенко?
– Упал на землю, колотил кулаками и кричал: «Звери! Звери! Никогда не прощу!» Плакал. Хлопцы его связали, а я застрелил из пистолета. Это и для нас, и для него было лучшим выходом.
– Вы следили за Зенком?
– Не только за ним. Проверяли всех подпольщиков, особенно тех, кто еще не был связан с организацией кровью. Каждый должен был что-то сделать: убить активиста, учителя, комсомольца, поджечь клуб, сельсовет. После этого человек уже не мог явиться с повинной. Так приказывали наши зверхники.
Ссылаясь на приказы, Щепанский изощрялся, чтобы переложить вину на организацию, на оуновских руководителей, которые принуждали его совершать преступления.
– Значит, все преступления вы совершали только по приказу зверхников, – уточнил следователь.
Щепанский облегченно вздохнул:
– Да! Все делал только по приказу. Прошу так и занести в протокол.
– Хорошо.
– А участники вашей банды на допросах рассказывают, что они убивали, душили удавкой женщин, детей по вашему приказу, а не зверхников, – сказал Тарасюк.
– Такого быть не могло, – решительно отказался Щепанский. – Правда, я для них был зверхником, – и он развел руками.
– А ваш боевик Береза на допросе показал, что в июне 1947 года в лесу, возле села Руданцы, вы задушили женщину и ее ребенка без приказа зверхников.
Щепанский минуту молчал, внимательно глядя то на Тарасюка, то на следователя.
– Береза мертвый, он не мог такого говорить, он убит. Что это вы?
– Береза жив, Береза все рассказал и показал место, где эти ни в чем не повинные люди были закопаны. Взгляните на фотографию, возле ямы стоит Береза, а это трупы женщины и ребенка, а это свидетели, понятые.
Щепанский дрожащей рукой держал фотографию, а другой вытирал мокрый лоб.
– Да! Вспоминаю. Мы в том лесу ждали Срибного. Это было летом 1947 года. Должна была состояться очень важная встреча, он с кем-то должен был прийти – не из краевого ли провода? Или, может, далее с курьером из заграничного центра. Знаю, что я имел строгое предупреждение взять с собой проверенных боевиков и ждать. После полудня на наш пост вышла женщина с ребенком. Девочке было лет десять, женщине тридцать два – тридцать пять лет.
– За что же вы их убили? – спросил Тарасюк.
– Не было другого выхода. Отпустить боялся, потому что они могли сообщить, где мы прячемся, а уйти из леса я не мог, ждал свидания со Срибным.
– А Береза объяснил по-другому: вы убили их потому, что она была женой советского партизана.
– Нет, нет! Я это отрицаю, Береза что-то путает.
– Кто задушил женщину и ребенка?
– Девочку задушил я, а женщину Дужий. Перед этим Зубатый отвел женщину и ударил ножом, в лесу мы стрелять боялись.
– А еще были случаи, когда вы без приказа зверхников убивали людей? – спросил Виктор Владимирович.
– Видите ли, зверхники давали приказы вообще: убивать комсомольцев, коммунистов, председателей колхозов, учителей, директоров школ, жен и детей активистов, а уж кого именно – решали я или Дужий как эсбист надрайонного провода. Могли это решать и районные проводники. Но прошу еще раз зафиксировать, что все это мы делали по приказу провода ОУН.
– Это мы уже зафиксировали, – повторил следователь. – Теперь, Щепанский, скажите, сколько ваша банда и вы лично повесили, задушили; убили ни в чем не повинных людей?
– Я уже ответил, что такого подсчета не вел, но по моим дневникам, отчетам это можно установить.
– Вы убивали, вешали людей, которые оружия не имели. Не так ли? – спросил Тарасюк.
– Почему? Кое у кого было оружие.
– Например?
– Я дал задание поймать и привести ко мне участкового уполномоченного милиции Шухтина, который возглавлял в селе группу ястребков. Боевики во главе с Хмарой устроили засаду и поймали Шухтина, у него был пистолет.
– Что вы сделали с Шухтиным?
– Как – что? Задушил.
– А оружие, награды Шухтина? У него были награды – ордена и медали за освобождение Киева, за оборону Сталинграда.
– Оружие отдал Хмаре, а награды, офицерский ремень и сапоги взял себе. Когда меня захватили, то я все отдал.
– Отдал!.. Пускай его выведут. На сегодня хватит, – и Тарасюк вышел из кабинета.
Через несколько минут он вернулся. Щепанского уже не было. Следователь стоял у открытого окна и курил.
– Дайте и мне папиросу, – попросил Тарасюк, – может, легче станет. Сколько же они ни за что ни про что убили народу?..
– Когда вы ушли из кабинета, Щепанский хотел продолжить показания.
– Что же он мог сказать еще?
– Просил занести в протокол, что были случаи, когда он и его группа убивали вооруженных работников милиции и активистов из засады или через окно.
– Нет, дорогой майор, думаю, что вам и мне на сегодня достаточно. – Тарасюк пожал майору руку. – Надо подышать чистым, свежим воздухом. Побудьте, майор, с дочками, они вас так редко видят. Побудьте денек-другой. Я разрешаю.
Когда Тарасюк через несколько дней вошел в кабинет следователя, где проходил очередной допрос, ему бросилось в глаза какое-то напряжение. Следователь Степан Остапович нервно ходил по кабинету, а Щепанский сидел багрово-красный, тряс какую-то бумагу и что-то пытался доказать.
Тарасюк вместо приветствия спросил:
– Надеюсь, у вас все в порядке?
– В порядке, но Щепанский-Буй-тур никак не подсчитает, сколько же человек он убил сам, а сколько его банда.
– Я же не отказываюсь, но надо разобраться, где убивал я, а где и без меня. Я не хочу брать на свою совесть то, что делали оуновцы без моего ведома…
– К сожалению, такие, как вы, Щепанский, вспоминают о совести тогда, когда надо отвечать за содеянное, за страшные преступления, – сказал Тарасюк.
– Да, но гражданин следователь считает, что я был самый страшный головорез.
– А что, разве не так?
– Я легко могу доказать, что были в ОУН и пострашнее меня…
– Разве могут быть еще страшней? – спросил Тарасюк.
– Могут! – нервничая, произнес Щепанский.
– Послушаем? – обратился Тарасюк к следователю.
– Послушаем, – тот взял бумагу и ручку.
– Начну хотя бы с моего окружного проводника Демьяна. Он в годы оккупации работал в полиции, охранял гетто. Не знаю, каким образом, то ли предательствами, то ли просто грабежами, но у него было много золота, долларов, ценных вещей. Все это прятал в обыкновенном бидоне. Носился с бидоном, как дурень с писаной торбой. Три боевика ничего не делали – бидон берегли. Они тоже работали с ним в полиции и, думаю, была в том бидоне их доля. Однажды вечером Демьян взял боевиков, бидон и ушел с ними. Утром вернулся один. «Где хлопцы?» – спросил я Демьяна. «А ты что, соскучился? Давно не виделись? – в свою очередь спросил он меня. – Не волнуйся, ничего с ними не случилось, ты же знаешь, у меня ближе людей, чем они, нету и не будет». Я, конечно, понимал, что Демьян спрятал с их помощью награбленное, а с хлопцами расправился.
Щепанский колюче посматривал то на Тарасюка, то на следователя, пытаясь понять, какое впечатление произвел его рассказ. Тарасюк и следователь никак не реагировали на услышанное.
– Ну, еще рассказывать или хватит? – не выдержал Щепанский.
– Мы вас слушаем.
– Вы, наверное, знали о надрайонном проводнике Клее? Он из Бугского района, правда, лет на девять-десять старше меня и к ОУН принадлежит с 1936—1938 годов. Во время воссоединения Галиции с Советской Украиной он перешел на нелегальное положение, а во время оккупации был начальником полиции. Но это вам неинтересно?
– Продолжайте.
– Так вот этот Клей, его зовут Дмитро Купяк, когда стал надрайонным проводником, уже в первые дни оккупации ликвидировал всех активистов своего села, устраивал засады на бойцов, которые отступали под натиском немцев, и расстреливал их. Он жег села, убивал людей… В августе 1944 года, через короткое время после освобождения Львовщины от оккупантов, Купяк в селе Грабово загнал в ригу восемь человек, там были и женщины и дети, поджег и не отошел, пока рига с людьми не сгорела дотла. Мне рассказал об этом его боевик Черешневый. В селе Вербляны Клей убил 35 человек, там тоже были женщины и дети. В мае 1944 года Клей расстрелял семью Трояна за то, что тот назвал националистов предателями.
– Мы можем проверить то, что рассказывает Щепанский? – обратился Тарасюк к следователю.
– Вы что, мне не верите?
– Верим, но нам нужно, чтобы были не только общие слова, – произнес Тарасюк.
Следователь вышел. Щепанский клялся, что ничего не выдумывает, беда в том, что он сам там не был.
Вошел следователь.
– Действительно, семью Трояна уничтожила банда Клея [27]27
Д. Купяк, бандитская кличка Клей – сын кулака, являлся главарем бандеровской банды. Лично им и его бандой уничтожено более 200 советских граждан, в том числе дети, старики и женщины. С награбленными ценностями бежал в Канаду. Прокуратура Советского Союза несколько раз обращалась к правительству Канады с просьбой о выдаче преступника.
[Закрыть]. Убиты Троян Владимир Тимкович, его жена Ганна, дочка София семи лет, сын Владимир пяти лет, дочка Мария трех лет, сын Яков двух лет, грудной младенец, которому не успели дать имя, и отец Трояна – Тимко.
– Видите, подтвердилось, о чем я рассказывал! Ведь я говорю правду! – повернулся Щепанский уже к Тарасюку.
– Да, страшную, кровавую правду. Стынет кровь в жилах, когда вы об этом рассказываете.
Но бандит словно не понял этих слов, он откровенно радовался, что теперь речь шла не о его преступлениях.
– Вот если бы вы Клея взяли, так он бы вам еще не такое порассказал, только сбежал он. Говорили, где-то в Канаде купил ресторан и живет припеваючи.
– А чем вы, Щепанский, объясняете такую жестокость и Клея, и Демьяна, да и свою собственную? – спросил Тарасюк.
– Я часто встречался с окружным проводником Демьяном. Он хвалился, что ему доверяет сам Роман Шухевич. Со слов Демьяна знаю, что Шухевич требовал держать людей в страхе даже в самом подполье. Возьмите хотя бы мои дневники и информацию в окружной провод. Я обязан был докладывать, сколько убили, сколько повесили, сколько сожгли, сколько собрали грошей и так далее. Демьян говорил, что по нашей информации провод оценивает деятельность каждого, и когда будет «самостийная», то и награды получит каждый по заслугам.
– Что ж, дайте Щепанскому бумагу, перо, пускай напишет все, что знает о зверствах националистов, а знает он много. Мы же займемся другими делами.
Полковник Тарасюк и следователь встретились через несколько дней.
– То, что написал Щепанский, – потрясающе и страшно, – сказал следователь. – Вы только представьте: как только он научился читать, отец-священник дал ему несколько томов хроники испанской инквизиции. Сынок прочитал их от корки до корки и с тех пор проникся нравами инквизиции, которые позволяли живыми жечь безбожников, сдирать с них кожу. Изнывая от омерзительного любопытства, он жег птенцов, ежей, закапывал в землю живых котят, щенят, цыплят…
– Что-то похожее рассказывал о Щепанском Береза, – вспомнил Тарасюк. – Кстати, он был уверен, что Буй-тура мы живым не возьмем, а если он и попадется, то на допросе ничего не скажет.
– Он много сказал. Теперь делает вид, что кается. Вчера, например, называл известные ему имена и адреса националистов, которым по заданию ОУН удалось легализоваться. При этом выразился так: «Они без меня ничего не стоят. Я всех выведу на чистую воду. Если кто из них не захочет сознаться, ведите ко мне – в момент все расскажет». Потом Щепанский спрашивал, когда его будут судить и кто проходит по его делу.
– А это еще зачем? – удивился полковник.
– Уверен, что его осудят на смерть, поэтому хочет обратиться в Москву с просьбой о помиловании.
– Что ж, пускай пишет… Это его право.
Щепанского снова привели на допрос. Полковник Тарасюк велел бандиту рассказать, как готовилось убийство писателя Ярослава Галана.
К тому времени кое-какие виновники и участники этого террористического акта уже были осуждены на смерть Военным трибуналом. Илларий, Александр и Мирон Лукашевичи, Тома Чмиль и Михайло Стахур во время допросов сознались в своих преступлениях, поэтому организатору убийства Щепанскому оставалось лишь дополнить картину подробностями.
– Весной 1946 года я узнал, что самым срочным заданием ОУН является убийство Ярослава Галана.
– От кого?
– От Демьяна – окружного проводника ОУН. Он сообщил, что получены указания центрального провода ОУН ликвидировать писателя Ярослава Галана, журналиста Кузьму Пелехатого и протопресвитера Гавриила Костельника. Кроме того, он назвал имена некоторых интеллигентов, которые активно выступали против украинских националистов и подлежали ликвидации.
– Почему Демьян рассказывал об этом именно вам?
– Во Львове у меня были свои люди, поэтому Демьян поручил мне убийство Галана.
– Продолжайте.
– Чтобы выполнить задание организации, я подготовил две группы террористов. Они часто наведывались к Галану, но то не заставали его дома, то Галан был не один, и террористы не осмеливались стрелять. Демьян требовал ускорить ликвидацию. Весной и летом 1949 года два или три раза ходили с заданием убить Галана националист по кличке Ромко и сыновья священника Дениса Лукашевича – Илларий и Мирон Лукашевичи. Задания они не выполнили. Летом 1949 года я навестил отца Дениса. Его называли отцом Добродием, потому что он любил употреблять это слово – «добродий» [28]28
Добродий – сударь, благодетель (укр.).
[Закрыть]. Я знал, что отец Денис – националист. Он меня тоже хорошо знал, потому что был священником в соседнем с нашим селе и часто бывал у моего отца, тоже священника униатской церкви. Так вот, отец Добродий ни с того ни с сего спросил у меня, почему мы мешкаем с ликвидацией Галана. Я даже удивился, что он знает о задании организации. Правда, об этом ему мог сказать сын Илларий или даже Демьян, с которым отец Добродий поддерживал связь. Еще больше меня удивило, когда священник, махнув рукой, сердито бросил: «Да эти слюнтяи, которых вы назначили исполнителями, ничего ему не сделают». Отец Добродий, оказывается, знал и о том, кто был назначен исполнителем. Я ответил, что мы готовимся, но дело, мол, нелегкое.
– Что было дальше? – спросил Тарасюк.
– Я так и не мог понять, куда клонит Лукашевич, – продолжил Щепанский. – Но отец Добродий объяснил: «Мой сын сделал бы это давно, но вы дали ему не напарника, а трусливого зайца. Дайте храброго хлопца, и Галана как ветром снесет». Лукашевич рекомендовал для убийства Галана районного проводника Скалу, у него, мол, есть люди, способные на все.
– Значит, отец Денис был обо всем информирован? – перебил следователь.
– Да. И не только информирован, но принимал участие в подготовке убийства. Он твердил, что для такого дела не надо жалеть ни сил, ни людей. Я доказывал, что никто не хочет рисковать своей головой. Тогда он сказал со злостью: «Что же это тогда за организация? Вы хотите, чтоб кто-то за вас все сделал? У меня трое сыновей, и я отдаю их на это дело, отдаю и себя. Чего мы все стоим, чего стоит ОУН, если Галан плюет на святой престол, плюет на самого папу?»
– Скажите, отец Денис был психически полноценным человеком?
– В этом нет сомнения. Он был униат и националист, настоящий фанатик. Разговор о Галане его очень волновал. Некоторое время он метался по комнате, потом снова сел за стол и тихонько принялся нашептывать: «Мой старший сын Александр, студент медицинского института, по поручению организации дважды ходил на прием к Галану, как к депутату городского Совета. Александр искал возможности убить его в помещении городского Совета, где тот принимал избирателей. Другой мой сын, Илларий, – студент сельскохозяйственного института. Вместе с другими студентами навещал Галана в его доме с тем же заданием ОУН. Однажды днем Илларий ходил к Галану еще с одним националистом. Их встретила жена писателя. Сказала, что Ярослава Александровича нет дома. Когда узнала, что посетители – студенты, то пригласила в кабинет и дала почитать какие-то газеты, журналы. Они немного подождали и ушли. Не знали, когда и с кем вернется Галан…»
– Какое решение вы приняли? – спросил следователь.
– Лукашевич советовал провести акцию на квартире Галана. Просил не мешкать. 8 октября по моему поручению сын Лукашевича Илларий Лукашевич и националист Верес – Тимофей Чмиль – под видом студентов побывали на квартире Галана с намерением его убить, но застали там студентов университета и снова не смогли выполнить задание. 10 октября я встретился со Скалой и спросил, есть ли у него опытный националист, готовый убить Ярослава Галана. Видно, Скалу предупредили об этом, потому что он усмехнулся и ответил: «Конечно, есть. Возьми Михаила Стахура. Он уже выполнял террористические акты и все, что скажешь, сделает. Этот не подведет».
– Лукашевич был знаком со Стахуром? – спросил Тарасюк.
– Нет, я познакомил их через несколько дней. Познакомил и разработал план убийства Галана. Акция должна была произойти на квартире писателя, который привык, что к нему ходят люди. Стахур и Лукашевич улучили момент, когда от Галана вышли студенты, вошли в дом и там его убили.
– После убийства вы виделись с отцом Денисом?
– Да, через несколько дней. Во время встречи он сказал, что Илларий и Стахур от Галана прибежали к нему и показали документы, правительственные награды писателя и деньги, захваченные на квартире после убийства. Отец Денис поздравил меня с успехом, радовался, что сын оправдал его надежды. Я знал, что Илларий уже арестован, но не хотел говорить об этом. Сказал сам Лукашевич: «Мои сыны и другие члены организации заплатят за жизнь Галана своими жизнями, но моя совесть перед святым престолом и богом чиста. Галан уже не будет плевать на папу. Не будет!»
Допрос кончился. Следователь собирал бумаги, завязывал папку. Тарасюк поднялся:
–А думали ли вы, ваш Демьян, отец Денис и другие, что Галан после физической смерти станет для Ватикана, для унии, для всех националистов еще страшнее, еще опаснее, а его литературное наследство станет оружием тысяч честных людей? Ни вы, ни те, кто вас толкал на преступление, не могли и не сможете заглушить то, во что верил и за что боролся Ярослав Галан, за что борется весь украинский народ!
Щепанский сидел молча, уставившись в пол. Позднее он признает:
«Перед судом раскрылась вся картина учиненных мною преступлений. В свое оправдание мне сказать нечего. Но я хочу признаться, что довело меня до такой жизни. Суду известно, что я происхожу из семьи священника. С детства я воспитывался под влиянием пропаганды мракобесов Ватикана… Под влиянием этого фанатизма я совершил бессчетное количество преступлений против украинского народа, против Советской власти, против своего Отечества. Я понимаю, что означает убийство талантливого украинского писателя Ярослава Галана. Но его убийство я организовал, выполняя приказ своих руководителей».
Суд состоялся. Устами прокуроров, которые обвиняли националистических преступников, говорила самая высокая справедливость. Обвинялись не только лукашевичи, стахуры, щепанские, но и все оуновские организации, их покровители и пособники.
Сообщение в обкоме партии об успешной операции против банды Буй-тура-Щепанского, о захвате главаря и других бандитов сделал полковник Соколюк. Затем выступил И. С. Грушецкий.
– Операция «Захватить живым», – сказал секретарь обкома, – была продумана, организована и проведена отлично. Этой операцией чекисты не только обеспечили нормальные условия для работы ряда сел и районов, но и спасли жизнь не одному десятку людей и их детям. Я думаю, что бюро поручит мне встретиться с чекистами, и хотел бы, – он обратился к Соколюку, – не откладывать, а сделать это завтра.
