Текст книги "Hohmo sapiens. Записки пьющего провинциала"

Автор книги: Владимир Глейзер

«АНДРЕНАЛИН»

Андрюшка Мизюрев был черемисом, не вернувшимся после армии домой, а решившим посмотреть мир, который ни в своей марийской деревне Тайганур, где жили и работали традиционные плотники-срубщики, далекой даже от Йошкар-Олы, ни на ракетной точке в Забайкалье, где Андрюшка поварил, он не знал и не ощущал. Как, ободранный и голодный, он ранней весной оказался в нашем дачном поселке, дембель не понимал вовсе.

– Да как-то так, дядя Вова, получилось: сел в поезд, а потом из него вышел.

Андрюшка по крестьянской жадности на свои не пил и не курил, на чужие – только «баловался», но мог на завтрак, обед и ужин подчистую спороть с добавками все, что ему давали, не пренебрегая постоянным подножным кормом, к коему относились яблоки, груши, овощи и ягоды, бесхозно произраставшие на участке.

– Андреналина во мне не хватает, – оправдывался обжора, кем-то наученный. При этом парнишка сохранял стройность фигуры и ясность мысли.

А мысль у него была одна: разбогатеть так, чтобы появиться дома городским модным парнем с тысячей рублей в кармане и подарками близким на общую сумму триста пятьдесят рублей. У него, как у Шуры Балаганова, все было рассчитано до копейки. За осуществление этой мечты он был готов выполнять любую работу. Причем в любое время: он никуда и никогда не торопился. Может, из этого и состоит душа далекого, но близкого марийского народа?

И я купился на такого Балду, так как любому владельцу дачного хозяйства всегда нужен работник: повар, конюх и плотник, – да где мне найти такого, не слишком дорогого? Хотя, в отличие от легендарного умельца, крестьянский сын Андрюшка мог копать, а мог и не копать, но, главное, мог сторожить место своего проживания. С местными мужиками, браконьерствовавшими хилой рыбной ловлей на бывшей великой своими запасами реке Волге, Андрюшка часто уходил в ночь, пренебрегая третьим и обязательным для выполнения поручением. Потом весь улов жарил или коптил, ел сам и от души угощал хозяев и их гостей скукоженными до мизинца мальками.

Был разгар лета, на даче жили отдыхающие, и проблема охраны, в общем, не стояла. Андрюшка был мелкокучерявым, белозубым, вечно улыбающимся чистюлей, совершенно лишенным даже малых внешних признаков деградации. И меня это устраивало.

Он, на самом-то деле, нужен мне был на осень. Когда дачники съезжали, а лихие парубки из соседней деревни начинали любимое народное дело – безнаказанно грабить дачи. Брали все, что хозяева не вывозили в город или не закапывали в огородных схронах, включая все железные изделия до крыш, сдававшиеся в металлолом. С главными махновцами, своими ровесниками, Андрюшка скоро подружился и даже нашел себе среди них девушку, которая по своим морально-техническим характеристикам парубкам давно уже была в обузу.

Договорный кошт по соглашению сторон состоял из зарплаты в размере официального прожиточного минимума, которая, за исключением небольших сумм на конфеты и одеколон, хранилась у меня до накопления «золотой тысячи», одежды и обувки добротного сэконд-хэнда, проживания в отдельном отапливаемом дровами домике при даче, калорийного питания из общего котла и непрерывного просмотра телевизора, единственного источника Андрюшкиной культуры и информации. Так что его трудовая и личная жизнь били ключами. Но, как выяснилось, не только ключами, но и отмычками.

Андрюшка начисто был лишен самостоятельности, он жил чужими командами, просьбами, советами и никогда со всем этим воздействием не спорил. Почему? Да потому что так жили все: в родной забытой и забитой марийской деревне, в «дедовской» советской армии, в придачном спившемся поселке, да и на «барской», по Андрюшкиным понятиям, даче, где все, что делал Андрюшка, кроме рыбалки, он выполнял только по моим распоряжениям. Я был для него обычным и очередным отцом-командиром, только богаче, добрее и веселее забайкальских!

Трясина дачных грабежей, при железном условии – хозяина не трогать, затянула сторожа-балду. Естественность процесса была вульгарной.

– Все побежали, и я побежал, все крышу снимали, я крышу снимал, все пировали, и я пировал. Только вина я, дядя Вова, почти не пил! У меня от него голова болеет, – объяснял мне на очной ставке подсудимый Мизюрев.

– А как баня-то моя сгорела, Андрей, ты знаешь? – спрашивал я. И тут я выслушал историю удивительного пожара.

Моя бревенчатая банька стояла на столбах у берега, в воде, и летом любители мокрого пара ныряли из нее голышом прямо в Волгу, а зимой – в прорубь перед баней. Лепота, да и только! Топилась банька дровами до ста двадцати градусов. Но за топкой надо было следить, и все парильщики знали, как. Главным противопожарным мероприятием было не уходить домой, пока не погаснет печка, и все. Так она прожила лет шесть. Когда она загорелась, мне в город позвонили соседи. Вызвали пожарных. Они тушили не саму баню, а вокруг нее, чтобы от мощного очага не загорелись другие постройки. Кто парился в бане, точнее, кто ее топил и поджег, мне поведал кто-то из соседей, но я не поверил. Ненадежный подвыпивший свидетель утверждал, что парился в баньке Андрюшка, о котором наверняка было известно, что пребывает сторож под стражей в следственном изоляторе по делу о дачных налетах.

И вот что поведал мне на той очной ставке зэк-первоходок. На первом же допросе наивный металлоискатель искренне (то есть как умел) рассказал все, увеличив пойманных на месте преступления архаровцев ровно вдвое, и вызывали потом его к следователю только для уточнения несущественных деталей поведения подельников. С правоохранителями у Андрюшки сразу же завязались социально близкие «неформальные» отношения. Вертухаи и следаки делились с вечно голодным сыном марийского народа своими объедками, а тот – подробностями своей непритязательной жизни: ассортиментом овощей и фруктов, произраставших на даче, особенностями меню хозяйской пищи, названиями мальков, отловленных сетями браконьеров, про девку Зульку, которую, как честный человек, числил своей невестой. И конечно же незабываемыми воспоминаниями о чудесной бане на курьих ножках.

И стали менты ездить в мою баню. Под видом следственных экспериментов на месте преступления. Снимали с подследственного Андрюшки наручники, и пока шерлоки Холмсы разворачивали скатерть-самобранку, тот истово колол дрова и топил каменку. Но однажды следственный эксперимент запозднился, пьяные запаренные менты с такими же бабами заторопились в ночи и, несмотря на бурные возражения балды-истопника, бросили баню с непотушенной печкой.

На следующем следственном эксперименте наручников с Андрюшки за ненадобностью уже не снимали.

Виновных в пожаре доблестные органы не нашли.

Новую баню я построил через год.

А еще через полгода за хорошее поведение из узилища был отпущен удивительный черемис Андрюшка. Он пришел ко мне как ни в чем не бывало, забрал из чулана сидор со своим сэконд-хэндом, завернул в тряпицу «золотую тысячу» и отбыл в не известном даже ему направлении.

Испарился, как жар от каменки.

ПРОКУРОРСКИЙ НАДЗОР

В вялотекущем брежневском застое национальный вопрос не стоял, а лежал на необъятных просторах социалистической родины, скрючившись одноименным знаком препинания, распрямляясь изредка в знак восклицательный. Как правило, в ненужном месте и в ненужное время.

Племянник Женя был чемпионом генетики: двух метров ростом от кудрей до ботинок, с огромными голубыми глазами, он был копией своего дедушки с неслучайной фамилией Гренадер, извилинами мозга резко отличаясь при этом от покойного великана в пользу папаши Юрия Вениаминовича – моего гениального брата. Отроду побеждая на всех очных и заочных математических олимпиадах, малыш параллельно с легкостью окончил музыкальную школу подмосковного райцентра Загорск, не выезжая дальше него из поселка городского типа Лоза, где по определению был первым парнем на деревне.

Москва бурлила в семидесяти верстах, но вундеркинд ее знал только по продуктовому магазину на проспекте Мира, в который вливалось Ярославское шоссе, где на грязной обочине и прозябала его малая родина. Именно по этому маршруту на личном «москвиче-412» мой брат возил по воскресеньям сынулю на экскурсию по отовариванию семьи колбасой и сыром. Яиц не брали, так как в километре от Лозы пела и плясала всесоюзная столица курокрадства – поселок Птицеград, чье население процветало подпольной торговлей продукцией градообразующего предприятия. Предприятие это располагалось за вековыми стенами реквизированного монастыря с башнями и арками по периметру. На одной из арок из металлических прутьев была вывязана на церковно-славянский манер вывеска «УБОЙНЫЙ ЦЕХ», а под ней на жестяном листе антисоветский лозунг «Наша цель – коммунизм!».

Сам брат златоглавую не любил, расхристанных ее порядков не признавал – он по натуре был природно-пригородным. Да и хоть учился он когда-то и в престижнейшем физтехе, но тот располагался в поселке городского типа Долгопрудный, что с Савеловского вокзала. И провел-то в нем гениальный Юрий Вениаминович всего две зимы и одно лето, будучи изгнанным на все четыре стороны по уважительной причине: за лохматый хвост по истории КПСС за первый семестр. Нелады с историей книжной у брата полностью компенсировались попаданиями в истории газетные, причем не раз и с благоприятным исходом.

К примеру, обладатель значка «Почетный юннат СССР» Юраша взялся за организацию насильственной депортации диких зайцев-русаков из муромских лесов в рощи и чащи любимой Лозы, прославившись в этом благородном деле на всю страну. Первая статья в газете «Совраска» называлась «Есть ли управа на браконьеров?». В ней с присущим только данному изданию пафосом рассказывалось, как обвешанный авоськами с полуживыми друзьями деда Мазая старший инженер НИИ «Подшипник» Ю. Глейзер с корнями обрывал форменные пуговицы лесничему, обезоруженному сбежавшими с места преступления сообщниками, и со ссылкой на «Красную книгу» увиливал от ответственности за противозаконный отлов косых. Через два месяца появилась вторая заметка в рубрике «По следам наших выступлений»: «Есть управа на браконьеров!» – в которой радостно и в то же время грустно сообщалось читателям, что преступление и наказание в нашей стране с Достоевских времен неразрывны и злостный зайцелов Глейзер получил полтора года усиленного режима – к сожалению, условно.

Признанного отличника и почетно-грамотного участника сельской самодеятельности по окончании поселковой школы папа, почти как муромского зайца, повез на электричке в Московский университет имени холмогорского провинциала для продолжения столь успешно начатого образования. Очкастый носорог из приемной комиссии отвел гордого предка в место для курения, подозрительно национально просунул указательный палец в петлю чужого пиджака и прошептал на ухо:

– Вали отсюда, убогий, хоть в МАИ, хоть в Бауманку, а в нашу контору евреев не берут.

– А ты что, хобот, сам по паспорту из полена папы Карло, что ли?

– У меня папаша не идиот, как ты, а дважды лауреат Ленпремии. Катись отсюда, деревенщина, не ломай парня.

Брат хоть и был гениальным, но на Ленпремию действительно не тянул, доброхобота не послушал и набрал с сыном семь баллов на первых двух экзаменах – пятерку на математике письменной и двойку – на устной. Команда «Лоза – Маккаби» продула матч по фолам уже во втором периоде. Дав деревенской звезде отчаянный подзатыльник, униженный и оскорбленный папашка в недоумении спросил:

– Ты что, их вопросов испугался?

– Нет, – честно ответил двоечник, – они со мной, папа, на латыни какой-то разговаривали. Я не только вопроса не понял, а ни одного их слова на русский не перевел!

– Ну и суки! – сплюнув в неположенном месте на пол окурок «Беломора», мрачно подвел итоги соревнования незадачливый тренер и на второй день, чтобы успеть к вступительным экзаменам в провинциальный вуз, отправил горе-баскетболиста в свои собственные родные края – непуганых саратовских антисемитов.

Так моя многодетная низкорослая семья на восемь лет приросла подпотолочным приживалой, пять из которых наследник умственных начал нашей фамилии грыз как семечки базальт науки, что завершилось дипломом с отличием мехмата Саратовского государственного университета имени земляка-демократа.

Видный отовсюду племянник жил, играючи на всех музыкальных инструментах, за исключением, быть может, трембиты, и припеваючи куплеты на модную в те годы мелодию из бразильского кинофильма «Генералы песчаных карьеров»:

 
Зачем Герасим утопил Муму?
 
 
Муму-муму, муму-муму.
 
 
Мума, как камешек, пошла ко дну,
 
 
к самуму дну, к самуму дну.
 
 
Эх, Герасим, давай с тобой заквасим
 
 
и, Герасим, агонию зальем!
 

Квасили мы с Женей довольно часто по-клубному и пабному – в основном жигулевское пиво. Причем на равных – по объему я, маленький и толстый, совпадал с племянником, тощим и большим. Пиво заливалось под черноспинную воблу и беседу о жизни, в которой я разбирался значительно глубже деревенского родственника.

– Жизнь прожить – что минное поле перейти, – развратно глаголил я с пеной у рта, – или, в более мягком случае, сельский тракт после прохождения сытого стада коров. Не надо глазеть по сторонам, зри в корень. «Человек человеку – волк» – художественная гипербола. Под ногами – мелкие и подлые грызуны. Гавкнешь на них разок по-собачьи и осилишь дорогу, идущий. Твоя прямая дорога – математика, царица доказательств. А в нашей стране царица доказательств – чистосердечное признание под пытками. Учи языки и дранг нах вест под гуд бай, Раша! Твоя родня – не я с доброй тетей Светой, пускающие мыльные пузыри из вечной постирушки основ социализма, а идеологические трутники и поганки, плесневеющие у врат амбассадорств Израиля и США. Там и только там ты должен найти свое настоящее американское счастье – толстожопую еврейскую невесту с овировской печатью на выезд при наличии отсутствия перспективного русскоязычного жениха!

Несмотря на то, что вся Лоза отродясь не любила Америку за ку-клукс-клан и суд Линча, племянник впитывал антисоветскую пропаганду, как губка пиво со стола, но в быту ею пренебрегал. Как каждому простому человеку, ему ежевечерне нравились белокурые русалки, чернобровые хохлушки и луноликие кочевницы, коими во все века славился половольный град Саратов. Взаимная любовь к ближнему преследовала жизнерадостного Гулливера на каждом шагу.

Но пора от сладкого десерта вернуться к кислым щам. Ведь именно их и подают на первое.

Принарядившись как на дискотеку, краснодипломник отправился в родной деканат на «государственное распределение», то есть на реализацию выбора места работы в рамках крепостного права страны победившего феодализма. Идущий по товарному списку как раб первой категории под номером два, отличник научно-педагогической подготовки перебирал в уме аспирантуры и НИИ, веером раскинувшиеся перед манящим взором.

Подозревая ошибочность такого наива, я остался дома на диване, предупредив воспитанника не подписывать путевку в жизнь с бухты-барахты, а, попросившись в туалет, позвонить мне для окончательной апробации.

Звонок не заставил себя ждать.

– Дядька, – чуть не плача, возопил раб СССР. – Меня заставили выбирать между Астраханским рыбзаводом и Читинской обувной фабрикой!

– Гоу хоум! – резко отреагировал я домашней заготовкой.

Заготовка лежала у меня на животе. Это был Уголовный кодекс РСФСР, раскрытый на статье «Преследование на почве национальной и расовой неприязни». Именно с этим высокохудожественным произведением в кармане и съежившимся до лилипута Гуливером на аркане, купив по пути «птицу-тройку» – поллитру водки, городскую булку и сырок «Дружба» за пятнадцать копеек, я и вошел в неказистое здание городской прокуратуры, расположенное на соседней улице.

Оставив жертву произвола в сенях вдыхать отрезвляющий нашатырь кошачьей мочи, я открыл первую попавшуюся дверь, где обнаружил двух скучающих мужиков, на челах которых не отражалось ничего, кроме похмельного ожидания конца рабочего дня.

– Доцент политеха Глейзер, – представился я. – По делу. По уголовному делу. С бутылкой на случай согласия или отказа.

И я приоткрыл полу пальто, чтобы не показаться голословным. Ребята заметно оживились и вежливо пригласили к письменному столу. Один из них сразу очистил его от груды бумаг, привычно преобразуя стол в обеденный.

– Слушаем вас, – почти официально сказали прокуроры. – Какие проблемы?

Я вынул книгу, раскрыв ее на закладке: Статья такая-то, часть вторая – «Преследование на национальной почве».

– До свидания, – огорчились прокуроры. – В нашей стране она не применяется.

– Не надо печалиться и отступать от буквы. Мы ее и не применим. Мы просто воспользуемся ее печатным существованием путем цитирования по телефону. После чего весело отметим содеянное.

– Не поняли, – честно сказали прокуроры, но умиравшая надежда блеснула в их померкших глазах.

Я кратко изложил состав преступления, вызвав из-под лестницы шмыгающего еврейского длинномера в качестве примера национальной и расовой неприязни.

– Что делать? – одновременно, как два Чернышевских, спросили разночинцы.

– А вот что. Один из вас, хотите – я сам, звонит по телефону мехмата и вызывает профессора Маслова, председателя комиссии по распределению. Представляется подлинным именем и местом работы и просит перезвонить ему по номеру прокуратуры из телефонного справочника, дабы исключить возможность розыгрыша. Уже наложивший в штаны профессор, как и подобает партийному интеллигенту, тут же перезванивает. И слышит: «К нам поступило заявление от гражданина Глейзера Е. Ю. о возбуждении уголовного дела по статье такой-то по признаку состава преступления – преследование на почве. Мы предварительно посчитали доказательством тот факт, что он распределялся вторым, а не двадцать вторым, а выбирать пришлось между Астраханской обувной фабрикой и Читинским рыбзаводом. Не так ли? А если так, то мы выпишем вам повестку по месту службы, Астраханская, восемьдесят три». В процессуальном результате этого звонка, ребята, я уверен.

Вышинский и Руденко так и поступили. Добротная трусливая вонь густо поперла через телефонную трубку непосредственно в прокурорский каземат.

– Это какая-то ошибка! – заверещал аппарат. – Где этот Глейзер? Ах да, у вас. Пусть срочно явится в деканат. Прямо ко мне.

Через полчаса счастливый выпускник ставил на прокурорский стол дуплет – бутылку, булку и сырки. Распределен он был, правда, не в аспирантуру, а на местный вертолетный завод инженер-математиком с окладом сто рублей, а не как задумывалось выше – иногородним ихтиандром с дратвой за те же деньги.

Гордые нужной людям профессией, пьяненькие прокуроры отправились домой. По пути в подворотне мы распили еще один пузырь, но уже на четверых, вместе с ожившим потерпевшим, как равноправные граждане СССР, объединенные математически точным юридическим образованием.

Но это быль, дорогой читатель, сказка будет впереди!

Отработав положенную барщину, юный инженер овладел тарабарской специальностью – «Диф-уравнения со стохастической правой частью». Эта бредятина, как оказалось, совершенно необходима не только в вертолетном, но и в реактивно-самолетном деле!

Окончательно убедившись в невозможности разумного существования на сто рублей в месяц плюс квартальная премия тридцать процентов и вконец распропагандированный дядей, агентом международного импрессионизма, племянничек изменил вертолетному заводу-патриоту и ушел в бега – изменять крыльям родины. Толстожопые невесты из очереди в посольство Земли Обетованной произвели на предателя неожиданно мерзкое впечатление, и чистюля бросился на поиск семейного счастья в околонаучные проамериканские круги – отказную семью Аврецких. Невеста, молодой врач, была недурна собой, а теща вообще произвела феерическое впечатление. Это был бронетранспортер в обличий мисс Вселенной, а также доктор медицинских и биологических наук с удостоверением члена-корреспондента Королевского химического общества. Будущая теща Элла занималась практической психиатрией и вполне заслуженно получила отказ на эмиграцию, так как владела страшной государственной тайной. Ее пациент, психбольной Т., благодаря эллинским таблеткам и меднадзору, легко совмещал пожизненное членство в Политбюро с такой же по времени должностью Председателя Совета Министров СССР. И только когда Генеральный секретарь Г. неожиданно перестроил психически больного Т. на физически здорового Р., долгожданное разрешение было получено.

Просидев полгода на чемоданах с палехскими шкатулками (единственная свободно конвертируемая валюта из СССР) в Вене и Риме, целеустремленные путешественники очутились-таки на земле обетованной – в солнечной Калифорнии!

Профессор Элла, доцент Илья и интерн Хелена, все психиатры и психи одновременно, засели за многолетнюю подготовку к сдаче экзаменов на американских врачей. Зятю пересдавать ничего было не надо, и, любуясь красотами тихоокеанского побережья, он наслаждался свободой в выборе пива. Тренируясь в переходе с московского английского на американский (что далеко не одно и то же), он увлекся чтением бесплатных газетных объявлений. И – чудо: «Требуется на временную работу специалист по дифуравнениям со стохастической правой частью. Адрес и телефон»!

Прямо из района Санта-Моника он прибежал на другой конец города и без каких-либо проволочек попал прямо к Санта-Клаусу. Тот вынул из волшебного мешка любимые уравнения с обожаемой правой частью, которые несколько отличались от вертолетных, так как рождественская контора работала на самолетный гигант «Макдоннелл и Даглас». Тут же подписали контракт: за «решишь» – бабки, за «нет» – гуд бай. Решил. Заплатили много. Дали еще задачу. Решил. Заплатили еще больше. Командировали на фирму-матку. Приняли в штат. Потом в граждане Штатов. Все это в непрерывном режиме. Как когда-то говаривал дядюшка Джо дядюшке Сэму: жить стало лучше, жить стало веселей!

Но тут всесильный «Боинг» сжирает и Макдонелла, и Дагласа. Решалыцика с мозгами и трехмесячным гражданством не сокращают в первую очередь из чувства патриотизма и идиотизма, а наоборот – срочно вызывают к новому начальству и, не отходя от кассы с баксами, предлагают оригинальную должность с немалыми дивидендами.

И поныне гражданин США, полковник ВВС профессор д-р Юджин Глейзер работает «математиком фирмы "Боинг"». Другого «математика» в концерне нет. Да и зачем такие огромные бабки с кем-то еще делить?

Вот такой хэппи-энд вырос из сора прокурорского надзора.