Текст книги "Hohmo sapiens. Записки пьющего провинциала"

Автор книги: Владимир Глейзер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

НАСЛЕДНИКИ

– Тоже мне Арраго! Считать надо уметь! – орал Макс под бурные аплодисменты.

Цирк понял, что его не разыгрывают, что на двадцатом месте третьего ряда партера вопит нечеловеческим голосом не подсадная утка, а похожий на клоуна настоящий гений быстрого счета. Макс сдержал обещание: мнемотехник Хорошевский был повержен, представление было сорвано. Купив водки и закуски, Макс вел своих молодых друзей в гостиницу «Волга», где он снимал номер-люкс всегда, когда приезжал в командировку в родной Саратов.

Фокусы Макса были нам давно известны, да и сам Макс Николаевич Ритов тоже уже два года не был для нас загадкой.

Я познакомился с ним в доме своего товарища и одногруппника по физфаку профессора Иманюэля Рабиновиц, университет Альбукерке, Нью-Мексико, США, а в те годы – Мишки Белова-Рабиновича. На самом деле дома никакого не было, а была маленькая двухкаморная квартирка в ветхом клоповнике, правда, в самом центре города. Через сорок лет трещавшее уже в шестидесятые годы здание сломали, и на его месте возвели памятник Столыпину. Мы не без оснований называем его памятником Рабиновичу, тем более что усы и борода усиливают сходство.

Меня, на то время бездомного, приютили по доброте душевные Мишкины родители Моисей Юдлович и Роза Соломоновна, интеллигентные люди старой закалки. Круг их друзей был не таким широким, но значимым: от знаменитого физика-весельчака профессора Степуховича, Розиного однокашника, до поэта Бориса Белова, родного Розиного брата. Степуховича звали Александром Давидовичем, а Солженицына Александром Исаевичем. Женой сидящего Солженицына была аспирантка Степуховича Наташа Решетовская. И однажды она перепутала адресатов: новогоднюю открытку с Кремлевской башней получил в бараке будущий великий романист, а треугольное письмо на тетрадном листке – на кафедре вольняшка-профессор. Обоих вызвали в одно и то же время и, хотя и по разным адресам, в одно и то же место. Писатель от вещдока так возревновал, что впоследствии, уже на свободе, с письмописательницей развелся. Профессор же в последущей жизни хвастал почти адюльтерным знакомством с великим зэком.

Чем занимался на своем заводе старший Рабинович, я не припоминаю. А вот неоценимый вклад Моисея в международное рабочее и национально-освободительное движение производился на моих глазах. Дело в том, что, как и библейский тезка, наш тоже был пророком. Каждое утро нэпмански лысый, вальяжный Моисей Юдлович будил нас с Мишкой раскатистым горловым бульканьем, что означало конец утреннего туалета, и емкой короткой фразой, всегда новой.

– Морис Торез! – басил он прочищенными связками.

И через неделю вождь французских трудящихся играл в ящик.

– Пальмиро Тольятти! – рокотал злодей.

И через считанные дни уходил в название города на Волге лидер итальянской компартии.

За короткое время моего обитания на Острове провидения на нечистой совести пророка Моисея среди прочих: вождь восточных немцев Отто Гротеволь, хинди-руси бхай-бхай Джавахарлал Неру и, в порядке оплошности, ни в чем не повинный начальник ООН Даг Хаммаршельд.

Мы с Мишкой пытались заказать у Кассандра наших коммудил, но тот в вежливой форме, но твердо отказывался, помня о лично пережитых тридцать седьмом годе и деле врачей-вредителей. Случай с отставкой Никиты-кукурузника Моисей на себя не брал, так как случайные отклонения от генеральной линии в свой актив не засчитывал, а уместное и желанное «хру-хру» объяснял чисто профилактической прочисткой гласа божьего.

Старый друг семьи Макс Ритов работал главным специалистом того министерства, которое ведало в стране строительством мостов и тоннелей, а Макс в этой конторе ведал расчетом этих мостов и тоннелей. Точнее, проверкой этих расчетов. Проверки Макс Николаевич производил не на работе, а в спальном купе скорого поезда с момента сдачи проводнику билетов до подачи чая перед прибытием на станцию назначения, где строился подозрительный объект. Расчеты проверялись в уме без привлечения каких-либо вспомогательных средств: Макс был чудо-счетчиком.

Простые граждане того времени с линейками и таблицами логарифмов, да и теперешние господа с суперкалькуляторами должны сначала пройти курс молодого бойца, чтобы, как говорят члены партии власти, «вписаться в вопрос».

Хотите узнать, чему равен корень пятой степени из 248832? Пожалуйста – 12.

А девятой из 8589934592? Конечно же, 8.

А 123456 умножить на 654321? А что тут такого – 80779853376.

А сколько слов в написанном выше тексте? 493.

А букв? 2910.

А если это вам говорят через три секунды, ни разу не ошибаясь? Не слабо?

А если вы горстями из двух рук кидаете горох на скатерть, и вам говорят сразу, что 138 остались на столе, а 22 скатились, и вы полчаса проверяете ответ, считая эти чертовы горошины по одной, штука за штукой, и ищете на полу эти подлые 22? Как вам это?

Да вот так: это десятая часть фокусов Макса. Кроме этого, напоследок, покажешь ему на мгновение разворот телефонного справочника, а он все номера телефонов с фамилиями, инициалами и адресами, не закрывая глаз, повторяет. Только успевай следить!

Ошарашенный циркач из начала повествования до неожиданного провинциального фиаско зарабатывал деньги на этой самой штуке, но не знал, что ученики великого Арраго водятся в такой глуши.

– К Роману Семеновичу меня привели в московский цирк прямо после войны, – хвастался Ритов. – Старик уже перенес инсульт, но на арену выходил. Я продемонстрировал в уборной всю его программу, и дед сказал: «Юноша, даю вам путевку в жизнь». Взял свою афишу и написал на ней: «Максу Ритову, калькулятору высшей пробы и моему наследнику на арене. Роман Арраго (Левитин)». Но в нашей семье меня осмеяли и засунули в автодорожный институт. Работа не пыльная, и досуга много – соревнуюсь с вычислительными машинами на ВДНХ и во Дворце пионеров. Выставка дает мне грамоты, а пионерская организация зачислила в почетные пионеры с вручением алого галстука и медной трубы. Остались лишь испытания на огонь и воду – вот жалкий жребий мой, жребий гения, признанного гением! И я справляюсь с судьбой! По-своему.

Непризнанным гением Макс считал себя лишь в педагогике. Он был абсолютно уверен, что его необычайные способности есть результат усердной и многолетней работы над собой и могут быть переданы любым ученикам средних способностей и усидчивости. Мы, молодые бездельники последующего поколения, и служили ему бесплатным подопытным крольчатником.

В своих уроках-проповедях Ритов был неподражаем. До перехода к обучающим системам Трахтенберга и Гольдштейна Макс Николаевич садился за пианино на винтовой стульчик, который почти полностью скрывался под его необъятными рыхлыми ягодицами, ерошил свои негритянские кудри и во всю мощь шепеляво орал под три аккорда оперетту:

 
Моль – ядовитая букасечка,
 
 
Моль – это слая таракасечка,
 
 
Моль – это маленький сверек.
 
 
На субку скок. На субку скок!
 

Причем его тестообразная задница выдавала такие балеты, что публика просто валилась на пол. Тут Макс резко останавливался и как вождь и учитель произносил речь:

– Дорогие братья и сестры по разуму! К вам обращаюсь я, человек, который всему научился сам, и может и хочет научить вас. Первое – это тренированная память. Кто из вас помнит Краткий курс истории ВКП(б)? Никто. А как это объясняют? Зачем мне эта чепуха нужна? А мне она нужна, по-вашему? Нет. Но эта книга была везде в нашей стране, как Библия в американском мотеле. И я проверял на ней свои успехи. И до сих пор она со мной. Откройте ее на любой странице и прочитайте первое попавшееся предложение. И если вы меня не остановите, я наизусть и без ошибок прочту всю книгу до конца. Что это, врожденное? Нет. Мои папа и мама до моего зачатия эту херню в глаза не видели. Я выучил этот текст. И вы можете его выучить. Приступим к занятиям. Пять, четыре, три, два, один. Пуск! Так сколько слов в сказанной мною речи?

Из вежливости мы потакали гуру и называли наугад числа. Макс не отчаивался, приговаривая: «Уже лучше, уже лучше!» Мы тоже радовались столь легкой учебе. Тем более что часовой тренинг всегда оканчивался двух-трехчасовой выпивкой уготованной гению судьбою огненной воды. Ритов считал, что крепкий алкоголь расширяет мелкие сосуды головного мозга и способствует развитию памяти.

Грушевидный жизнелюб Макс Николаевич был записным обжорой, набивая свое немалое пузо странными сочетаниями: водку он пил под пирожные, а чай закусывал селедкой. Быть может, это его и погубило – он умер, не прожив и половину положенного срока. Но мы – те, кто не считает генетику продажной служанкой буржуазии, – знаем, что Макс и ныне жив в осуществленном виде.

Его родной внук Максим Длуги, президент американской шахматной федерации, является чемпионом мира по БЫСТРЫМ шахматам!

ГОРЕ ОТ УМА

В отличие от мужиков, все пьющие бабы – алкоголички, и имя им – легион. Учет бессилен: советская женщина, особенно мать, пила в одиночку. С похмелья, ополоснув водой из-под крана припухшую физиономию, бедолага рисовала детскими карандашами глаза и губы и бежала на службу попить чайку с непьющими товарками, внешне от нее неотличимыми. Творческие алкоголички были понахальнее: в них нуждались, и им было море по колено.

Моя дружба с адвокатом Светланой Демьяненко произросла на уголовной ниве.

За год до встречи я познакомился с неким Шохиным, книжным жуком, преферансистом и мошенником на доверии (ст. 147 УК РСФСР). И вот как. На книжном развале я увидел… себя: рост и комплекция, мелконосый и белозубый, пышные усы и черная шевелюра до плеч.

– Извини, тебя Володей не окликают?

– А тебя Валерой? – отпарировал двойник. Дальнейшее приятельство осложнялось только тем, что двойник не был полным: как зашитый алкоголик Шохин уже два года не употреблял. Но тяга к настоящему чаю и черному кофе без сахара еще сближала.

Был он, в отличие от меня, доцента, начальником ЖЭУ и злоупотреблял своим служебным кабинетом по ночам в качестве игорного дома, лично участвуя в соревнованиях. Однако в любимом виде спорта его достижения не были пьедестальными – в долгах он был как в шелках.

Шохин считал, что до мастера спорта ему не хватает теоретической подготовки, рассчитывая на меня как легенду клуба знатоков прошедших сезонов (я завязал с коммерческим преферансом много лет назад, но слухами земля полнится). К несчастью, уроки на пользу не пошли. Задолженность росла, а Шохин, торпедированный и закодированный, из последних сил защищал честь и достоинство джентльмена путем отдачи карточных долгов.

Жэутворные источники денежных средств иссякали на глазах: все обрезки водопроводных труб и рубероида закончились, а поборы с вечно пьяных сантехников были ничтожны: работяги, в основном, брали натурой и выпивали ее на месте преступления.

– Где бы взять долгосрочную ссуду? – ломал голову Шохин, вглядываясь с надеждой в свое отражение.

Сижу в качалке, чаек прихлебываю, бисер мечу:

– Будучи лордом-хранителем печати государственного учреждения, ты имеешь право оформлять справки на покупку товаров в кредит. Без предварительного взноса. Так торгуют дорогими телевизорами, достаточно сдать в магазин какой-нибудь видеоутиль. Покупка в рассрочку, – витийствовал я, – законченная сделка: товар сразу становится твоей собственностью. Вот и делай с ней, что хочешь. Например, продай бедным людям чуть дешевле. Вот тебе и долгосрочная государственная ссуда! Выплачивай ее хоть всю жизнь – больше двадцати процентов зарплаты у тебя невозможно взять по закону! Право первой ночи беру себе, скидка чисто символическая – один процент (см. уголовное дело № 10-175, т. 2, лист 24). Тем более что покупка у меня намечена.

И Шохин пустился во все тяжкие, я сам лично по его просьбе трижды подвозил покупателей и отвозил счастливцам товар домой. О лукулловом размахе я и не догадывался.

Уголовное дело на робингуда было заведено, как только он перестал выплачивать кредиты – хищение социалистической собственности в особо крупных размерах путем мошенничества. Его взяли под стражу.

Месяца через три пришли за мной:

– Вы в курсе уголовных деяний своего дружка?

– Не вижу ничего уголовного, это чисто гражданское дело. Пусть магазины составят нотариальные надписи, по ним арестуют имущество, продадут на торгах и соберут долги.

– Вы явный соучастник преступления и сядете лет на десять!

Смеюсь, дурак образованный:

– По гражданским делам даже у нас сроков не дают! Сам помощник присяжного поверенного решением ВЦИК и Совнаркома отменил долговую яму и гражданскую казнь.

Зря потешаюсь. «Задерживают» на семьдесят два часа и везут воронком в наручниках в изолятор, «закрывают» в камеру. Я требую прокурора и начальника тюрьмы – объявляю голодовку. Между прочим, приходят и оформляют, как положено. Торжество недавно восстановленных М. С. Горбачевым норм ленинской законности.

Держусь до следующего вечера – ничего страшного, тем более что кормят отбросами. Ночью везут на допрос – в Ежова без рукавиц играют! Железный Феликс все еще ржавел на Лубянке.

Опустите последующие строки опуса, дорогие читатели и зрители ментовских телесериалов! Я сейчас правду скажу.

С десятками ментов имел я дело и утверждаю – все они как один дуроебы. Или ебадуры. Может, что изменилось, не знаю.

Хорошенькую дуру Людмилу Генриховну Козлищеву начальники доебли до капитанши и как лучшему по совместительству следователю райотдела подкинули перспективное «Дело № 10-175».

Привозят. Ночь. Обстановка просто романтическая – от сапог капитана пахнет духами, от меня парашей. На рабочем столе наборный портрет Есенина в кудрях и с трубкой.

– Здравствуйте, Владимир Вениаминович!

– Здравствуйте, Людмила Генриховна!

– Присаживайтесь, Владимир Вениаминович!

– Спасибо, Людмила Генриховна!

– Тут вам жена покушать принесла, не дождалась. Не хотите ли?

– Хочу, да только насухо после изолятора не полезет.

– А я вам стопочку налью. В нарушение.

– А две можно? За чудесный вечер.

– Только обе вам, я при исполнении.

– Огромное спасибо, Людмила Генриховна!

Подносит стопарь, литровую банку двигает – курица с макаронами. Хлопаю – коньяк! На жратву накидываюсь.

– Вот и кончилась ваша голодовочка, Владимир Вениаминович! Сейчас понятых вызову, актик составим.

Поперхнулся я, на глазах слезы, второй стопарик попросил. Подносит радостно. Хлопаю:

– Нет, Людмила Генриховна, не кончилась голодовочка. Придут понятые и зафиксируют запрещенный законом ночной допрос, а вас за это в казарму к солдатикам. Так что ты, милочка, гандоны уркам штопай, а мне, интеллигентному человеку с ученой степенью твои, бля, фокусы – по хую. Давай понятых!

Столь неожиданный переход от романтического барокко к тяжелому року, как ни странно, привел к взаимопониманию, и меня тотчас отконвоировали в изолятор временного содержания «доголодовывать». На следующий день меня освободили «под подписку». Это был мой второй (после фиксации «голодовки») и финальный автограф в пузатом деле № 10-175. Больше я не подписал ничего!

Последний раз я переночевал дома через неделю. Вечер (не ночь!), идет допрос «подозреваемого». А по УПК подозреваемый может: давать показания, не давать показаний, давать ложные показания – лафа! Я никаких показаний не даю, сижу, травлю с майн либен Генриховной баланду. Лицом к окошку. Вдруг в нем отражается опер Макаров на цыпочках, в карман моего пальто, что на вешалке у двери, что-то сует. Ну-ну.

Подошло время прощания:

– До свидания, Владимир Вениаминович!

– До свидания, Людмила Генриховна! Прохожу мимо вешалки, пальто не беру.

– А пальто, Владимир Вениаминович?

– А не мое оно, Людмила Генриховна! Я ведь живу неподалеку, сегодня так пришел!

И по обледенелому тротуару, стуча зубами от февральского мороза, пробегаю спринтерскую дистанцию до родных пенатов, где хряпнул в профилактических целях стакан и улегся в теплую кроватку под бочок к жене – яйцами чувствовал долгую разлуку, а умом – нет.

На следующий вечер меня арестовали наглухо и поместили в СИЗО, по-простому – в тюрьму.

О советском остроге писали и зэки (Солженицын), и вертухаи (Довлатов), и даже одна немецкая овчарка (верный Руслан). Так что на этом поле мне пахать нечего. И не буду.

Через две недели стандартных запугиваний привезли к Козлищевой – адвоката нанимать. Впускают бабу. Видом – буфетчица из забегаловки. Средних лет, обрюзгшая и оплывшая, прическа – воронье гнездо набекрень, один глаз неровно накрашен чем-то синим, второй, некрашеный, смотрит в сторону. На кофте пуговиц не хватает, изо рта на метр воняет селедкой. Эффект известный – советский «антиполицай»! Красотка! Но этот прямой глаз один светит умом за два в очках!

– Владимир Вениаминович, я от вашей жены и Вани Птичкина.

Какой еще Ваня, соображаю. Понял – конспирация: не хочет засвечивать ментам рекомендатор Галкина, друга моего друга Вити и большого судейского чина, кирял с ним как-то на Витиных именинах, неглупый и осторожный. Баба подмигивает продолжает:

– Один вопрос: как долго вы собираетесь сидеть?

– Года полтора, не больше.

– А по какой статье освобождаться?

– Пять – два, за отсутствием состава преступления.

– И ни по какой другой?

– Исключено.

– Все. Берусь. Подписывайте договор!

Как она работала! И вечный бой, покой им только снился! Провела собственное расследование, накопала все подробности фальсификации протоколов, вернула в дело украденные дураками-следаками материалы. Закрывая дрожащим от удовольствия телом Козлищеву, заставила меня, на всякий случай, вырвать из прошнурованного тома две страницы и съесть их насухо, считая, что им не место на суде.

А очные ставки со свидетелями обвинения? Титьки выпадали из лифчика адвокатессы от еле сдерживаемого смеха: меня-то обрили вместе с усами, а Шохин за три месяца разлуки допосадочно оброс! И честные очевидцы, как один, признавали за меня Валерку, любезного моему сердцу двойника!

После суда идет «доследование». Я на воле дачу строю, Шохин – на тюремной баланде. Новый следователь – «важняк» (по особо важным для чинов делам) на допросы не вызывает – все равно я показаний не давал и не даю – сам разбирается шесть месяцев. А мы с Демьяненкой ждем звездного часа.

Дело в том, что в том деле была бумажка прошитая – протокол обыска в моем доме, когда я почивал на нарах. На бланке типографском, а в нем напечатано подряд «описано и изъято» про все мое имущество. Менты ничего не «изымали», а слово не вычеркнули! Сами подписались, понятыми заверили, копию жене оставили.

Наконец «важняк» нас вызвал, извинился, дело закрыл за отсутствием состава преступления. А мы заявление на стол – бух: «Требуем возвратить изъятое при обыске имущество, протокол такой-то, лист дела – такой-то»!

«Важняк» в шоке:

– Да ведь ничего не изымали!

Светка:

– А как докажете? Дело-то уже закрыто, обыск не назначишь! А подзащитный – в своем уме и в свой дом без постановления ни одного мента не пустит. Скидывайтесь по рублю, мы и деньгами возьмем!

Месяц уговаривали подметное заявление забрать, обоих оперов из протокола – уволили за служебное несоответствие, подставных понятых из бригадмила выперли, общих знакомых с мировой подсылали. Ну никак!

Пришла официальная делегация – два больших полковника. На лестничной клетке перед дверью прощения просят устно. Неискренне – их генерал послал, которого я первым послал на хуй по телефону не своим голосом. Для магнитофона. Жена из дома мятую бумажку чистую вынесла. Попросили прощения письменно. Под диктовку. Для архива.

Простил я бедолаг, порвал заяву. Да и зачем мне два имущества?

О «важняке» – лирическое отступление.

Усатый майор милиции Нина Михайловна Чекалова, со слов Демьяненки, присутствовавшей на всех следственных действиях, представляла редкое исключение из описываемой ментовской братии. Она выполняла жесткий приказ «найти хоть что-нибудь!» предвзято, но профессионально. Из одного тома козлищевой белиберды (двадцать два эпизода преступления с единой формулировкой – ВНИМАНИЕ ЧИТАТЕЛЕЙ! – «купил, похитил, реализовал»!) она составила девять. И что ж?

Со мной как бы все было ясно – очевидная фабрикация, но Шохин? Двойник, при всем своем размахе, за рамки Гражданского кодекса тоже не выходил! И она это доказала – превышение служебных полномочий! Все! Ах, менты поганые! Боевой народ прямо на посадку по УК идет – статья «незаконный арест и содержание под стражей», части вторая и третья: в преступном сговоре, группой лиц.

Ай да Светка, ай да плевакина дочь!

Повалила она ментов поганых и из грязи два года не выпускала: одиннадцать милицейских козлищ, начиная с одноименной капитанши, испили говна полной чашей, блея на служебных расследованиях и трясясь от неминуемого применения к ним забытой в СССР уголовной статьи. Посадить их, конечно, было невозможно, но от должностных рокировок и неприсвоений очередных званий они натерпелись.

На сорок третьем году жизни Светлана, трудоголик и алкоголик (две вещи – совместные!), перезапила и умерла во сне от острой сердечной недостаточности законных средств борьбы с произволом. Из-за псевдоэстетического отвращения к дешевой селедке я так ни разу не обнял ее. Но любил, люблю и помню.

Шохин юзом из двенадцати лет, предложенных прокурором, вместо штрафа отсидел год.

Потом по специальности «ЖЭК-потрошитель» – еще один.

В настоящее время находится во всероссийском розыске по подозрению в хищении двадцати четырех тонн просроченной гуманитарной пищепомощи для сирых и убогих.

Если встретите непрерывно курящего седого усатого джентльмена потрепанного вида, похожего на Глейзера, срочно сообщите в ближайшее отделение милиции!

Особая примета: не пьет.

Чем и опасен.