Текст книги "Деньги за путину"
Автор книги: Владимир Христофоров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)
Минус палатка
Слава Фиалетов, Омельчук и Корецкий явились поздно ночью. Шелегеда пересчитал квитанции – до половины плана не хватало девяноста центнеров. Он глянул на перевернутый кунгас. С полным отливом был объявлен аврал. Посудину перевернули на бок, укрепили подпорками. И всем сразу открылась причина течи – все днище кунгаса и низ бортов были испещрены глубокими ломаными расколами, кое-где отвалился гудрон, обнажив темную древесину.
– Гудрон! Гудрон чем размешивали? – рявкнул бригадир и в волнении часто-часто заморгал. Савелий похолодел.
– Как чем? – робко переспросил он. – Палкой. Как ее – квачей, что ли?
Бригадир шваркнул ладонью о днище кунгаса. Казалось, что с ним сейчас случится припадок. Он скрипнул зубами и тихо проговорил:
– Сева, не придуривайся. Я спрашиваю, гудрон вы разводили соляркой?
– Мы спросили у ребят с соседнего кунгаса, как ты велел, – вмешался Антонишин, отчаянно крутя шеей. – Они ничего не сказали про солярку.
– У кого спрашивали?
– А такой кудлатый, здоровый парень…
Шелегеда усмехнулся:
– Тогда все ясно. Э-эх! Как вы про солярку-то забыли?
Случись это в начале путины – несдобровать бы ни Савелию, ни Антонишину. Но сейчас ни у кого не появилось желание даже обругать виновников. Лишь Корецкий громко вздохнул и махнул рукой:
– Господи, куда я попал!
Бригадир распорядился сколоть старый гудрон. Славу отправил в колхоз за паяльными лампами.
Шелегеда перевел взгляд на невод – можно снова начинать переборку. Он размышлял: часов через пять начнется прилив, за это время с кунгасом никак не управиться. Значит, надо выволакивать его на берег, чтобы схватился гудрон. Но восьмерым такую махину не осилить, а трактор сюда не пройдет. Это раз. Что делать с рыбой в садках? Закрыть «секретки»? Рука не поднимется. Такого еще, наверное, за всю историю путины не было, чтобы сознательно не пустить рыбу в невод. Но ведь иначе погибнет. И этого никто не простит. В любом случае пока ясно одно – «хвост» первого массового хода кеты упущен. Второй начнется, может быть, через неделю, он будет значительно слабее, а третьего вообще можно не дождаться.
Слава вернулся с Николаем Захаровичем. Не поздоровавшись, Чаквария быстро направился к кунгасу. В молчании столпились все рыбаки.
– Поздравляю, дорогой! – раздраженно бросил Чаквария бригадиру. – Голову мне за вас снесут.
– Надо успеть осмолить до прилива, – сказал Шелегеда. – «Секретки» невода придется закрыть…
– Что-о?! Слушай, ты соображаешь, что говоришь, дорогой?
– Есть выход, не горячись, Николай Захарович, – как всегда улыбаясь, произнес Анимподист. – Вези людей с тех бригад, пусть выбирают. А мы кунгасом займемся.
– Ну уж тихо! – Шелегеда даже слегка побледнел. – За невод отвечаю лично я, и чужим людям на нем делать нечего. На мне он висит, понял? Четырнадцать тысяч!
– Да погоди, погоди, – Чаквария легонько хлопнул бригадира по плечу. – Анимподист дело говорит. Иного-то выхода нет. Сам буду с ними. Я тоже отвечаю за невод. Пойми, Гриша, у тебя выходит по принципу: ни себе, ни людям. Так, что ли?
– Кому рыба зачтется?
– Действительно, кому? – подхватил Корецкий.
– Тем, кто будет перебирать. – Инженер вдавил окурок носком сапога.
– Может, пятьдесят на пятьдесят? – предложил Корецкий.
– Без «может». Это не частная лавочка, а государственный колхоз.
– Именно, – подтвердил Витек.
Загудели «паялки», запылал костер.
До того как подступила первая приливная волна, все же успели осмолить корму и часть днища. Потом осторожно спустили кунгас на воду. Почерневшие от сажи и усталости, рыбаки бухнулись на нары. И если бы опять не Ннокко – лечь им без горячей пищи.
А ночью поднялся шторм. Еще с вечера теплоходы потянулись с моря в реку, Нноко решил разбудить Шелегеду.
– Кунгас надо тащить дальше от берега. Большой ветер будет, бросит на камни. Тогда – камака, смерть!
Бригадир с трудом разбудил Славу, и они вдвоем отбуксировали кунгас подальше от берега, бросили якорь.
Шелегеда, поглядывая на зловещие тучи, мрачнел. Славе посоветовал увести катер под укрытие Нерпичьей косы. Вместе с Нноко они убрали с берега все, что могло унести в море, и разбудили дежурного – Антонишина.
Первые удары ветра рванули палатку. Неровно сыпанул дождь, жестко захлопал брезентовые потолок. Сынок забился под нары, тихонько заскулил. Неожиданно загрохотало гофрированное железо на кухне, зазвенело и покатилось с обрыва ведро. Шелегеда засветил керосиновую лампу. Никто не проснулся. Савелий то и дело вскидывал во сне руками – у него давно болели кисти и локти. Шелегеда вспомнил, как у него самого тоже ныли руки и как он, по рассказам ребят, тоже махался во сне. «Профессиональная болезнь, – усмехнулся бригадир. – И ничего с этим не поделаешь».
Он накинул куртку с капюшоном, вышел из палатки и тут вспомнил о Розе, приемщице с рыббазы. Это был последний, так сказать, запасной вариант. Не очень надежный, но все же… Подумав о Людмиле, Шелегеда поморщился – как она там? Людмила здесь ни при чем – только Роза могла спасти дело.
У завала плавника вспыхнул слабый огонь, погас, – снова сверкнул. «Костер или фонарик. Кто там может быть? Ах, да омельчуковская блондинка. Неужели и в эту погоду пришла? А где он?» Шелегеда заглянул в палатку. Омельчук лежал навзничь, неловко подвернув руку. Бригадир толкнул его и тихо сказал: «Твоя пришла». Омельчук вздрогнул, испуганно выкатил глаза, не соображая в эту минуту, где они что с ним…
– А-а, ясно. Надо же, проспал… – Он быстро оделся, прислуживаясь. – Что это?
– Шторм. Идите на кухню. Да выспись сам. Завтра работенка еще та предстоит…
Гулко тукались о прибрежные камни пустые железные бочки, волны сжато разбивались о крутой подъем, вымывая комья глины. Что делалось там на неводе, понять было невозможно – все утонуло в чернильной бурлящей тьме. Над палаткой со звоном прошелестел железный лист… Еще один, отметил бригадир. К утру кухня может оказаться без крыши.
Спускаться вниз было опасно. Шелегеда услышал среди грохота и рева тяжелый глухой удар о землю, треск.
– Минус кунгас, – вслух пробормотал Шелегеда и бессильно растянулся на нарах. – Сколько всяких препятствий! Черт дернул отдать кунгас ремонтировать этим двум недотепам!
Бригадир забылся тяжелым сном.
К утру шторм поутих, начался отлив. Рыбаки спустились по развороченному трапу. Вдали уже маячил колхозный катер. Теплоходы медленно скользили вниз, к морю. Было пасмурной зябко. По берегу белели вразброс ровные стандартные рейки – видимо, смыло с плашкоута. Тускло блестели бутылки, боком к воде кое-где чернели металлические бочки. Кунгас лежал днищем вверх, стальной якорный трос струной уходил в воду. Значит, не оборвало, а волокло по дну. Это хорошо, иначе бы разбило вдребезги. Но радоваться рано – середина борта расщеплена о крутолобую, выступающую из-под берега ледяную линзу. Гудрон содран.
Чаквария с красными от бессонницы глазами ходил вокруг кунгаса, заглядывал внутрь.
– Можно сказать, повезло. Борт заделаем жестью. Давайте, друзья, за дело! Сейчас появятся рыбаки – начнем перебирать наш невод.
– Николай Захарович, ведь морпорт обещал новый кунгас.
– Нового, ребята, не будет. Его отдали соседнему колхозу – там у них весь флот штормом побило.
Появился катер с людьми из другой бригады.
К Савелию подошел кудлатый парень:
– Чего тут у вас стряслось?
– Да с кунгасом мучаемся.
Рыбак тряхнул могучей шапкой волос:
– Не переживай. На путине всякое бывает. Поможем.
Том Корецкий не выдержал:
– Помощнички нашлись – в свой карман.
– Кто же виноват?
– Не подвернись ты им под руку в тот момент, все бы иначе было, – сухо произнес Корецкий.
– А я при чем?
Корецкий безнадежно махнул рукой.
– Что сейчас говорить? В гудрон надо было солярку добавить – вот и весь секрет.
– Ну, а я-то при чем? – обиженно напирал кудлатый. – Не я же варил гудрон.
– Кончайте! За дело! – вмешался Шелегеда.
Стараясь не смотреть, как соседи орудуют на своем кунгасе в их неводе, рыбаки начали заделывать пробоину. Спилили края, приколотили толстый лист железа, залили гудроном, а сверху обтянули куском толстого брезента. Молчали. Лишь Корецкий, орудуя паяльной лампой, время от времени сообщал:
– Вторую раму загружают… – За третью взялись, черти.
Антонишин не выдержал:
– Да замолчи ты! Жалко рыбу?
– Наша ведь.
– Не обеднеем.
– И действительно, – согласился Витек, – свое мы еще успеем взять.
Соседи уехали поздно, приставать к берегу не стали, лишь помахали издали. К этому времени кунгас, залатанный с одного борта, уже плескался на воде.
Прощаясь, инженер сообщил, что послезавтра День рыбака и колхоз выделил каждой бригаде по бочонку пива, приедет колхозная агиткультбригада…
Ребята спохватились: а и точно, на носу их праздник! За событиями минувших дней забылось все. Савелий вспомнил о своем обещании, данном Илоне. Завтра вечером он увидит ее.
Бессонницы Шелегеда не знал. Он не помнил этого состояния, если не брать в счет те далекие и уже полузабытые ночи на больничной койке, когда пробитое сердце, крича от боли, нескончаемо терзало и разрывало все тело.
Шелегеда не знал бессонницы, потому что сон был необходимым продолжением дневной работы. А работу он любил. Работал с остервенением и спал с таким же остервенением. К людям, страдающим бессонницей, Шелегеда относился почти враждебно. «Человека труда, – решил он однажды, – можно определить потому, как тот спит. Упал – и замертво! А эти, которые с разными мигренями в голове, точно акробаты в цирке – и так и эдак вертятся. Вот вся энергия и выходит. Какая после работа?» Он любил эти свои мысли, хотя вслух их еще не высказывал. Не было повода.
В детстве отец рассказывал, что некоторые кулаки из его деревни устраивали новым работникам одно испытание. Оно было до смешного простым и приятным. Человека усаживали за стол с разной едой в очень большом количестве. По аппетиту и манере поглощать пищу определялись трудовые способности работника. Хм, а если попадались профессиональные, так сказать, обжоры и лентяи? Нет, человек виден по сну.
Ворочаясь на жестких нарах, Шелегеда машинально прислушивался к разным звукам окружающего мира: храпу ребят, похлопыванию стен палатки, равномерному прибою морской волны. Прошедший день обрывочно прокатывался через его мозг, словно через сито, отделяя крупицы главных событий от ничего не значащей пыли обыденности. Главным, конечно, была переборка невода ребятами из соседних бригад. Под носом черпали улов, а значит, и деньги, чужие руки. Каково? Может быть, это обстоятельство ввергло Шелегеду в непривычное состояние бессонницы? Или что другое?
Почти всегда, сколько себя помнит, Шелегеда был добытчиком-одиночкой. Стоял ли у станка, долбил ли траншею, ловил ли нельму на дальних озерах… Всюду он был один на один со своим делом. От него самого, от его мышц и умения, зависел заработок. Он один видел вертящееся перед глазами сверло станка, отполированную «ладонь» лопаты или острие лома, ячеи рыбной сетки… Остальное интересовало постольку-поскольку. И даже эту бригаду Шелегеда считал как бы продолжением себя: они были помощниками в его главном деле, так сказать, подсобным инструментом.
Ох, как не любил Григорий Степанович подобные рассуждения. Все способы хороши, лишь бы они служили главной цели и не противоречили Уголовному кодексу. Мораль и право – это для других, это гасит намерения, стушевывает результат и… и рождает бессонницу. Но что же сегодня его так мучает?
Подумаешь, четыре рамы с уловом! Это неприятно, но это можно наверстать. Вот оно что – Шелегеда открыл глаза. Кто-то там на берегу бросил фразу: «Мужик еще тот, своего не упустит». Шелегеда усмехнулся: «Все упирают на личный карман. А сами?» Потом он обратился к мыслям более приятным, о скорых переменах в своей жизни. Это было его тайной слабостью. Он мог даже во время разговора с другими переноситься в голубоватое будущее, расцвеченное яркими красками лета средней полосы России. Может быть, это была просто тоска северянина по местам своего детства?
…Значит так, вокруг будет лес, речка или еще лучше – карасиное озеро. Обязательно карасиное, потому что вся остальная рыба ему порядком надоела, а карасей на Чукотке не водится. Пасека, соответственно огород. Домишко можно купить на снос – так дешевле, а уж до ума он его доведет сам. Хорошо бы еще и лошадкой обзавестись – на выезд, скотиной кой-какой. А что – и это можно. Пасека, между прочим, это те же деньги. Притом, говорят, немалые. Шелегеда вздохнул. Он зябко поежился и вспомнил вдруг то, что, возможно, и было причиной его сегодняшней бессонницы, – радиопередача по «Спидоле» о каком-то Мостопоезде. Он услышал имя своего давнего дружка по ФЗО, Тольки Черепанова. Продолжая думать о нем, Шелегеда вначале как-то отстраненно почувствовав в себе былую тоску по новым краям, тоску по лихорадочной работе. На мгновение привиделись ему горячие масленые шпалы, знойный день и мокрые от пота майки на загорелых спинах, прокаленные солнцем лица ребят. В одном из них он снова узнал Толяна, милого Толяна. Эх, Толька, черт железный! Он словно бы сошел с тех далеких и неведомых двадцатых годов, которые вызывали в них тогда жгучую зависть. Толян, Толян! Помнишь ли тот безыменный мосток возле Енисея – их самый первый мост! Не кто иной, а они, они уберегли его от мощных паводковых вод способом довольно рисковым, въехав на вздрагивающий настил своими тяжелыми тракторами. Это ведь Толян, а не он, лег под колеса скользящего на гололеде автобуса… Это Толя, а не он так яростно и так неумело защищал попавшего в беду прораба… Это он любил поутру собирать для своей Нюрки сибирские цветы жарки… Во всем он был постоянен – и в любви, и в деле. Ничего и никого не признавал, кроме родного Мостопоезда! Так и колесит до сих пор по всему Союзу. Ну разве это жизнь? Звал ведь, звал его на Чукотку, сманивая то местной охотой, то деньгами. Ни в какую! Хорошо бы прожить вместе всю жизнь, делая одно дело, помогая друг другу, радуясь одним радостям и переживая одни беды! Да что-то еще сказали о его награде – ордене… «А тут и медаль не дадут», – впервые завистливо шевельнулась в Шелегеде честолюбивая мыслишка. А сколько «пахал», замерзал, голодал на благо родного колхоза!
Размышления Шелегеды прервал внезапный и частый стук капель о брезент палатки. Неужели опять дождь? Он сел на нарах и сидел до тех пор, пока все вокруг не превратилось в сплошную мельничную грохотушку. Казалось, еще секунда – и палатка разлетится в клочья.
Бригадир спрыгнул, ткнулся в окошко, наглухо запечатанное непробиваемой ревущей темью.
После вчерашнего шторма только он обратил внимание на еле приметную трещинку. Извилистым пунктиром пересекла она весь стан до самого порога кухни. Бригадир знал, какой бедой может обернуться эта слабо приметная нить, но делиться своими тревогами не стал даже с Анимподистом Дьячковым. Дьячков тоже проснулся и обеспокоенно посматривал на потолок, откуда срывались частые мерцающие капли воды. Шелегеда прибавил в лампе света. Она слегка качнулась, дрогнул и зарябил язычок пламени. Вот, чего больше всего боялся бригадир.
– Подя, – сказал он тихо, – как бы нам всем не пришлось искупаться в море. Может, разбудим ребят? На всякий пожарный… Чует сердце, этот ливень даст прикурить.
– Вперво, что ли? – Анимподист зевнул.
– Берег оползает. Я еще вчера заметил…
– Что же молчал, чудак? – Дьячков прислушался к грохочущему пространству. – Все может быть. Мы висим на козырьке. Еще этого нам не хватало. – Анимподист ругнулся и толкнул рядом лежащего Антонишина. – Эй, Антонио, хватит спать!
Начал трясти ребят Шелегеда:
– Подъем! Подъем! Одевайтесь, гладиаторы…
Раздались недовольные восклицания, расспросы, сонливая ругань. Лишь Корецкий соскочил мгновенно и начал молча и быстро одеваться.
По накренившейся лампе Шелегеда опять понял, что дощатый каркас с настилом, на котором покоилась палатка, снова стронулся береговым краем вниз. Тогда он заорал во всю глотку:
– Какого черта телитесь! Я вам говорю, я приказываю! Убирайтесь отсюда, если хотите жить! – И уже тише добавил. – Берег, глупые, рушится, маленькое землетрясение…
Дрогнул и заскрипел каркас, лампа мигнула.
– Полундра, ребята! – весело заблажил Витек Варфоломеев. – Где наша не пропадала! Спасай Сынка! – Он схватил за шиворот собачонку и нерешительно топтался на месте.
– Дурень, сапоги надень, – сказал Савелий, сам лихорадочно застегивая куртку с капюшоном.
Том Корецкий уже сворачивал матрас. Один за другим из палатки в водяную жуткую темень выскакивали рыбаки, но потом возвращались, чтобы схватить первую попавшуюся вещь.
– Бригадир, бумаги не забудь! – крикнул напоследок Корецкий. Его слова потонули в грохоте ломающихся досок. Сквозь лопнувший брезент хлынули потоки воды. Шелегеда старался удержать лампу, прикрывая ее полой куртки – без света начнется бестолковая суматоха. Он различил сквозь эту мешанину звуков глухие шлепающие удары, словно замедленные взрывы. Вздрагивал пол. Все ясно – от берега начали отваливаться и бухать в море куски. Мелькнула мысль о палатке Славки Фиалетова. Ее, по-видимому, давным-давно смяло. Хорошо, что капитан еще с вечера отпросился домой помогать жене собрать только что купленный мебельный гарнитур. «Ну, Славка, целуй свой шкаф!..»
– Бригадир, квитанции! – опять закричал Корецкий.
Шелегеда, стараясь подольше сохранить свет лампы, отступил боком в угол, чтобы сорвать с гвоздя портфель, и в этот момент раздался угрожающий треск, нары поползли вверх, палатка, медленно опрокинувшись на бок, тяжело загрохотала с крутого обрыва. Шелегеда инстинктивно отбросил лампу и закрыл голову руками.
Корецкий метнулся к кухне. Мокрые фигуры рыбаков жались к холодной плите.
– Минус палатка? – спросил Витек.
– Минус бригадир, – поправил Корецкий.
Всегда невозмутимый Дьячков сгреб за грудки Тома:
– Что? Что ты сказал? Вы же там вместе были…
– Я успел выскочить. Он… там.
Быстрый на реакцию Витек Варфоломеев уже искал в свалке вещей капроновый трос. Остальные пока бестолково галдели, вглядываясь туда, где гудело море. Антонишин решительно шагнул к выходу и сразу растворился в ночи.
– Куда же ты? Подожди! – закричал Витек, наматывая на локоть трос. – Там провал…
Анимподист включил фонарь:
– Сидите на месте. Без паники. Кухня тоже может улюлюкнуться – смотрите в оба. Внизу делать всем нечего. Витек, ты держи трос, я попробую спуститься. Боюсь, Антонио тоже загремел. Расшибиться о ледяную линзу – в два счета.
Савелий забыл о холоде и мокрой одежде. Надо что-то делать, нельзя же стоять ждать.
Мысленно он восхитился мгновенным поступком Антонио – молодец, не раздумывал.
Крошечная кухонька, сработанная мастеровыми руками печальной памяти Бенедикта Бенедиктовича, стойко переносила ветровые удары разбушевавшейся стихии. Оползни шлепались сверху, прогибая стенку из гофрированного железа. Неожиданно от плиты грохнулся угловой кирпич, сдвинулось колено жестяной трубы. Куда же бежать? Где спасаться? Савелий подумал об автомобильной дороге наверху. Еще в начале путины его всегда удивляли телеграфные столбы, поставленные возле самой кромки обрыва. Некоторые даже накренились к морю, поддерживаемые лишь проводами. Кто их мог так близко вкопать у обрыва? Вот оно что – берег с годами отступал, покоряясь разрушительной силе моря и дождя.
Незаметно истаивала ночь, обещая скорый рассвет. Приутих ветер, ливень поубавил силы, уступив место частой белесой мороси. За эти минуты произошло немало событий. Витек Варфоломеев подождал, пока спустится Дьячков. Как только канат ослаб, он вручил конец Омельчуку и тоже нырнул за Анимподистом.
– Ну что там? – кричали взволнованные рыбаки.
Через некоторое время раздался голос Дьячкова:
– Одного нашли. Помогите Антонио!
Антонишин рассчитывал на ощупь сползти к морю, но глинистый слой почвы стремительно пополз вниз. Левая нога резко ударилась о что-то твердое и скользкое. Сильная боль в лодыжке заставила перевернуться на бок; он распластался всем телом и ухватился за ветки уцелевшего кустарника. «Хоть бы не перелом», – Антонио подумал о предстоящем отпуске и строительстве отцовского дома.
Анимподист протянул ему канат, а сам исчез внизу.
Как только Савелий услыхал имя друга, решение пришло сразу – он шагнул к двери. Кто-то схватил его за куртку:
– Куда ты-то? Застудишься…
– Ну уж нет. – Он завис на тросе, нащупывая ногами почву. Это оказалось совсем рядом – свободная рука ткнулась в антонишинскую голову или плечо.
– Привет, старина! Как ты тут? – заорал он в ухо друга.
– Тебя еще не хватало! – прорычал тот. – Нога, черт…
– Давай-ка вместе. Подтягивайся и упирайся мне в плечо. Это мы быстро…
– Отстань со своим плечом, гладиатор нашелся. Сам поберегись, тут камень…
– Помолчи и за плечо не волнуйся, оно тренированное мешками с галькой. – Савелий сполз чуть ниже Антонио, нашел для ноги надежный упор. – Теперь ты подтягивайся, а здоровой ногой мне на плечо…
– Погоди, – прохрипел Антонио, – сам попробую. – Он подтянулся сколько мог, но здоровая нога опять предательски скользнула вниз, и он со стоном рухнул на Савелия.
– Так будешь висеть до утра, – сказал, морщась от удара, Савелий. – Давай, говорю…
Антонишинский ботинок мазнул его по щеке липким холодом, вдавился в ключицу.
– Так. Порядочек. Продержись чуток, я опору найду. Та-ак.
Савелию казалось, что вот-вот хрустнет плечо. Сантиметр за сантиметром они продвигались все выше и выше. Светало вовсю. Омельчук, держась за косяк двери, протягивал им руку. Корецкий обвил вокруг пояса трос и стоял, широко расставив ноги. У Савелия мелькнула мысль: «Вот сейчас как раз не хватает одного – чтобы кухня вместе со всеми рухнула вниз. Прощай, отпуск, да здравствует больничная койка или того похуже…»
– Что с бригадиром?
– Витек кричал – порядок.
Когда Корецкий вторично напомнил Шелегеде о квитанциях за сданную рыбу, он удивился – чего орать, сто раз можно было самому сорвать портфель с гвоздя. Три шага – и все дела. Только потом, уже внизу, он сообразил, что Корецкий просто боялся, боялся войти в падающую палатку. Впрочем, ничего в этом удивительного. Не каждый решится… И страх Корецкого, наверное, бессознательно вызвал у Шелегеды чувство превосходства, придал смелости и решительности. Он отступил в угол, вместо того чтобы броситься к выходу, протянул руку за сумкой и тут… Море, однако, смягчило удар. Почти сразу он окунулся в ледяную воду. Ни в одну щель не пробивался хотя бы намек на свет. «Как в ловушке», – подумал Шелегеда и нащупал бревно. Когда-то оно служило вертикальной стойкой палатки, и сейчас покачивалось почти вровень с водой. Мокрое и тяжелое полотнище брезента легло на его спину и голову. Бригадир отдышался, соображая, как быстрее высвободиться из этой западни. Еще вчера он самодовольно хотел сказать Чакварии: «Ну вот, инженер, теперь можно спросить, кто был прав, выбирая это место для постановки невода – такой шторм выдержал…» А главный-то шторм, оказывается, был впереди. Что же теперь вы скажете, уважаемый Григорий Степанович? Списать на стихию? Так ведь предупреждали – и Чаквария, и Дьячков… Шелегеда даже не радовался своему в общем-то удачному падению – могло быть и хуже. Но не это главное, кажется, впервые в жизни он приблизился вплотную к тому, что называют отчаянием. Нет, сам он попадал в передряги похуже. Но всегда был один и отвечал только за себя. И даже тогда, когда, казалось, уже не было никакой надежды. Только один бог знает, как ему удалось выбраться из полыньи на льду Гранитного озера. Никто не знает об этом случае. А теперь? Завтра приедет начальство, начнутся расспросы: как же это вы допустили? Себя и людей чуть не погубили. А ведь предупреждали – нет, легких денежек захотелось… «Что же, вот и закончилась бесславно твоя путина, бригадир», – прошептал он и высморкался. Ему сейчас не хотелось ни двигаться, ни думать больше ни о чем – холод парализовал волю. На боку, где всегда висел нож, он нащупал лишь обрывки ремешков. Полосонуть бы брезентуху – и дело с концом. Его продолжало мотать из стороны в сторону. Собравшись с духом, Шелегеда резко оттолкнулся от бревна и побрел на ощупь, пытаясь сориентироваться. Ага, вот дверь. Вдохнув воздуха, нагнулся и сразу нащупал возле дна ручку. «Везучий ты, черт!» – подумал он о себе. С силой толкнул ее от себя, но волна моментально придавила дверь снова.
«Неужели придется подныривать? Не, этого мне уже не одолеть, придавит дверь – крышка». И вдруг почувствовал, как вода ушла от него, в лицо ударили брызги, мелькнула бледноватая полоска горизонта. В следующую секунду он различил круглое лицо Анимподиста. За его спиной кряхтел еще кто-то, Витек, конечно, – кто больше может?
– Живой, Бугор Иванович? – мягко и ласково произнес Анимподист. – А мы испугались – не утоп бы.
– А ну, дай мне посмотреть на директора, – отталкивал Дьячкова Витек. – О, да тут полный клевективин, – это у него означало «хорошо». – Я всегда говорил, что даже в самом маленьком коллективе обязан быть свой директор. Без директора – все равно что справка без печати. Даже в са-а-амом маленьком… Директор не должен исчезать с лица земли. – Витек тараторил без умолку, помогая вытаскивать Шелегеду из западни.
Бригадир неожиданно оттолкнул его, повернулся и нырнул снова в расплющенную палатку.
– Эй, куда? Гришка…
В ответ услышал сдавленную ругань Шелегеды:
– Квитанции эти дурацкие. Без них нам никак…
– Какие квитанции, чудак! – закричал Анимподист. – Живыми бы выбраться.
Вскоре они тесным кругом столпились возле растопленной и нещадно дымящей печи. Насквозь промокшие, облепленные с ног до головы глиной, дрожащие. Сухая одежда не находилась, зуб не попадал на зуб… Антонишин растирал ушибленную ногу. Анимподист кивнул на него:
– Герой наш – первым бросился спасать, Степаныч. С тебя полагается. Ногу даже повредил, там линза – голову в два счета мог прошибить.
Бригадир молчал, сурово нахмурив брови. Потом сказал:
– Как бы там ни было, надо собираться на переборку.
– Тоже придумал! Какая сейчас переборка? – возмутился Дьячков. – Обсушиться хотя бы.
В иной обстановке бригадир не терпел возражений даже от своего зама. Теперь сказал:
– Как бригада. Ваша рыба – ваши деньги.
Корецкий вяло поддержал:
– Четыре рамы увели из-под носа. Наверстывать надо.
– Не на Луну же увезли – в колхозный карман, – сказал Витек. – Лично с меня на сегодня хватит!
– Правильно, – поддержали его остальные.
– Что с палаткой?
– Пошел отлив. Обсохнет, тогда и увидим.
– Смотреть нечего, – сказал бригадир. – Палатке конец. Считайте, путина закончилась.
– Слава богу! – зевая, проговорил Омельчук.
Дьячков рассмеялся:
– Хорошо вам, чужакам, говорить, а колхозу план нужен.
– Другие бригады наверстают.
– Кстати, за невыполнение плана, минус вычет за палатку, вы получите ноль целых…
Корецкий в волнении даже приподнялся:
– За такие-то мучения? Ну уж извините…
Его хлопнул по плечу Витек:
– Не переживай, дорогой Том, – один будешь ловить, по рыбке, по рыбке…
– Уйду в другую бригаду.
– Так там и ждали! Говорят, меньше кадров – легче руководить. А у нас: меньше в бригаде рыбаков – больше навара каждому.
– Связался я с вами. – зло процедил Корецкий. – Дело не в рыбе.
– Знаем, знаем, в чем дело.
– Да что с вами говорить. Соображенья никакого.
Витек безнадежно махнул рукой, наклонился к задремавшему Савелию и прорычал в ухо:
– На пе-ре-бор-ку-у!
Савелий вздрогнул и механически стал застегивать куртку.
– Во реакция! К концу путины стал настоящим рыбаком.
Бригадир в глубокой и невеселой своей задумчивости проговорил:
– Ладно, ребята. Что-нибудь придумаем. – Он старался придать голосу больше бодрости, но фраза прозвучала устало и грустно.
Ночной ливень преобразил берег. Невозможно было поверить, что все это произошло за одну ночь. Некогда четкий и плавный силуэт ландшафта разорвался глыбами отвалившейся земли с измятым кустарником. Зловеще поблескивали среди провалов и свежих борозд лбы ледяных линз. Однако на удивление персональные палатки остались целыми. Вода окрасилась в буро-желтый цвет. Небо еще хранило тревогу и ярость минувшей ночи, хотя там, за высокой горой Дионисия, уже нарождалось что-то светлое и чистое, будто намек на скорое облегчение.
Невод устоял. Лишь Центральный трос забило водорослями, ветками, корягами, обломками досок. Ближе к «секретке» торчало из воды целое бревно. Еще неизвестно, цела ли сама дель, но в садках рябило, всплескивалось. Значит, есть рыба.
Некогда надежная и уже такая близкая каждому палатка – жилье и крыша рыбаков – превратилась в бесформенную мешанину мокрых брезентовых лоскутьев и сломанных досок.
Парни уныло, точно потерянные, молча бродили среди комьев и глыб вывороченной земли. Слава Фиалетов беспомощно разводил руками:
– А-а… моей палаточки-то нет нигде. Ребята, где она?
Действительно, Славино жилье исчезло бесследно. Очевидно, оно покоилось на дне под общей палаткой.
– Что там у тебя было? – спросил Дьячков.
– Все ерунда. Вот книгу жалко. Про кораблекрушения, Эйдельмана. Не читал?
– Не-а.
– У-у, книга – блеск! Однажды танкер одной фирмы в шторм…
– Погоди про свой танкер. Куртка где твоя, та, с молниями?
– Куртка? Где же ей быть. В палатке осталась.
– Ну вот, а ты про кораблекрушения. Иди на кухню, грейся.
Кухонька уцелела чудом. Ни дать ни взять – ласточкино гнездо на козырьке подземной линзы. Словно Укоризна и Расплата за человеческое легкомыслие.
Со стороны рыббазы затарахтел БМК. Странно, его ждали из колхоза. Со Славкой, конечно же, появится Чаквария, а может, и другое начальство. На берег спрыгнули Константин Генерозов и Владимир Татаринов – бригадиры с других неводов.
Генерозова, на вид тщедушного, сухонького мужичонка, в колхозе уважали и любили все. К нему шли за советом, помощью или просто в гости на чашку чая. Он к тому же слыл отменным печником. И это было немаловажно. В свое время – до появления центрального отопления – Генерозов «утеплил» почти каждую семью. Да и сейчас многие колхозники не отказываются от печек.
Владимир Татаринов – атлетически сложенный крепыш с бакенбардами. Горд и обидчив, суров и горяч. Зимой работает тундровым вездеходчиком, на путине недавно, взамен вышедшего на пенсию чуванца Парфентьева.
Шелегеда настороженно посматривал в глаза прибывшим. Хорошего к себе отношения он не ждал – с чего? Сочувствия – тоже. Тогда зачем они? Прибыли полюбоваться?
– Ну, я так и предполагал, мать честная! – Генерозов закурил. – Здесь при таких ливнях всегда так. Почве цепляться не за что – кругом сплошные линзы. Еще Парфентьев-старик предупреждал.
– А у вас как? – спросил Шелегеда.
– Нормально, берег пологий, – ответил Татаринов. – Все нормально, только рыбешки маловато. У вас вон опять полные садки, только черпай.
